Текст книги "Волосы циннвальдитового цвета (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Мужчина у стены нехорошо ухмыльнулся, неспешно подошел к Гулливеру, достал из кармана небольшой пакетик, бросил его Артему. Курков поймал его налету, внутри оказался зеленовато-синий порошок.

– Ешь это, – сказал Гулливер.

– Зачем? – ужас снова охватил Артема.

– Ешь! – приказал Гулливер. Борман тем временем достал огромный охотничий нож и любовался игрой света на лезвие. Артем понял намек, отрыл пакетик, разом высыпал его содержимое себе в рот. Смесь оказалась горьковато-соленой на вкус, обладала каким-то специфическим запахом. Так, пожалуй, могли пахнуть редкие травы где-нибудь в лесах Амазонки.

– Это был яд. Действовать он начнет примерно через три часа. Противоядие получишь, когда отдашь посылку. Само собой, времени обратиться в службу безопасности у тебя нет. Все понял? Тогда вперед!

Гулливер дернул головой, повернулся и ушел. В след за ним помещение покинули остальные. Борман, уходивший последним, выключил свет, посмотрел на Артема.

– Ты бы поторопился парень. Знаешь сколько курьеров окочурились, не успев донести пакет? – сказал он напоследок.

По лбу Куркова градом катился пот, убедившись, что никого нет, он упал на колени, вставил два пальца в рот, пытаясь вызвать рвоту. Однако ничего не выходило. Все ощущения притупились, время словно замедлилось. Вытащив обслюнявленные пальцы, Артем ущипнул себя, но не почувствовал боли. Он начинал терять связь с реальность. Только взглянув на пакет, лежавший в стороне, вспомнил, что если не доставит его, вскоре умрет. Суетливо ухватив сверток, Артем вскочил на ноги, и бросился бежать, на ходу расправляя рукава. Он глянул на адрес, записанный на посылке, после принялся искать выход из подвала. Дневной свет струился из коридора, туда Артем и побежал. Вот они, полуразвалившиеся ступеньки. Курков вскарабкался по ним на поверхность, на мгновение ослеп от яркого солнечного света. Когда зрение вернулось, осмотрелся. Его приволокли на территорию заброшенных частных домов. Сложно поверить, но когда-то здесь бурлила жизнь, участки шли нарасхват, а теперь кругом запустение и развалины.

Впрочем, раздумывать над тем, отчего так приключилось, Артем не стал. Сломя голову он понесся к метро. Ехать предстояло далеко и долго.

...

Запыхавшийся Артем подбежал к подъезду, набрал на домофоне номер указанной квартиры. Никто не отвечал. Курков повторил попытку. Снова тишина. Он запаниковал. Что если над ним просто издевались? Этакие садистские развлечения – подарить человеку надежду, а потом смотреть, как он теряет ее в том самый момент, когда почти поверил в свое спасение. Артем набрал номер квартиры в третий раз, и когда ответом послужила тишина, со всего маху стукнул по домофону.

"Я умру, я все-таки умру!", – пронеслось у него в голове. Он швырнул сверток, выскочил на тротуар, слезящимися глазами обвел двор. Это последнее, что он увидит в своей жизни.

– Не стоит разбрасываться посылками, – произнес старичок, проходивший мимо. – Ты мой пакет зачем выбросил?

– Ваш пакет? – Артем поглядел на старика округлившимися от удивления глазами.

– Ну да, мой. Подай его сюда.

Курков подхватил сверток, передал его старику.

– Так-то лучше, – прищурившись, сказал старик, развернулся, начал было уходить.

– А противоядие? – спросил Курков.

Старик коротко хохотнул.

– Говорю им, не пугайте курьеров всякой ерундой, по-человечески с ними надо, да разве ж кто послушает. Они тебя наркотиками накормили. Проспись, и все пройдет.

– Наркотиками? – ошеломленный Артем замер, проводил старика не верящим взглядом, после чего тяжело вздохнул и пошел обратно, в сторону метро. Но по дороге остановился и сел на первую попавшуюся лавочку. Действие наркотика, похоже, сходило на нет. Головокружение отступало, панический ужас, то и дело охватывавший его, проходил, возвращалась способность ясно мыслить.

"Я под кайфом! – думал Артем. – Употребил запрещенный вещества и со мной ничего не произошло. При других обстоятельствах меня бы схватили, судили и, скорее всего, вышвырнули бы за пределы города. Но мне все сошло с рук".

За ним и вправду больше никто не следит! Доселе незнакомое возбуждение охватило Артема. Ощущения всемогущества и свободы. Сам не зная почему, Курков подхватил камень, валявшийся на земле и со всего размаха швырнул его в сторону дома. Булыжник попал точно в окно, да с такой силой, что окно взорвалось брызгами осколков. Никто не видел Артема, поднялся шум. Курков неспешно вернулся на лавочку, стал наблюдать за происходящим. На улицу выскочило несколько человек, хозяева стали причитать, какой-то мужчина подошел к Артему и спросил, не видел ли он, кто это сделал. В ответ Курков только пожал плечами.

Буквально через пять минут на место происшествия подъехала машина службы безопасности. Из кузова выскочило три крепких мужчины, стали разбираться, выяснять. Артему тоже задали пару-тройку вопросов, отвечал он односложно.

– Записей правонарушения у нас нет, вероятно, виноваты дети – только у них в крови нет блюстителя. Поэтому помочь мы вам ничем не можем. Мне очень жаль, – сказал, по всей видимости, старший из представителей охраны.

После этого служба безопасности уехала, а жители стали причитать, мол, давно пора вводить блюстители с рождения. И трехлетний ребенок обязан нести ответственность за свои преступления. Когда все разошлись, Артем подошел ближе к дому, в котором разбил окно, посмотрел на осколки, лежавшие на подоконнике, валявшиеся на земле. Осязаемые доказательства его безнаказанности. Завороженный зрелищем, он не сразу услышал, как хозяйка окликнула его.

– Мужчина. Мужчина! Мужчина, глухой вы что ли?!

Артем рассеяно взглянул на нее.

– Отойдите, мне подмести нужно.

Курков кивнул, в последний раз окинул взглядом место своего преступления, развернулся и твердым шагом направился к метро. Нужно поскорее вернуться домой и как следует обдумать события сегодняшнего дня.

...

На лестничной площадке Артема встретила соседка.

– Привет, Артем, – поздоровалась она. – К тебе сегодня заходил курьер, оставил какие-то посылки, я их тебе под дверь положила.

– Хорошо, спасибо, – поблагодарил ее Артем.

Поднявшись на свой этаж он и вправду обнаружил сверток, точь-в-точь такой же, который он передал старику. Воровато осмотревшись, Артем поднял его, вошел в квартиру, замкнулся, после чего распечатал конверт. Внутри оказался пакетик с порошком, конверт с деньгами и три сложенных листа. Первым делом Курков пересчитал деньги. Сумма раза в два превышала его месячную зарплату. Затем он рассмотрел порошок и сразу же признал в нем наркотик, которым его накормили на выселках. Наступила очередь листков. То оказались три письма. В первом, под которым стояла подпись "Гулливер", говорилось:

"Хорошо сработано! Получай первую зарплату. Так много будет не всегда, считай, компенсация за то, что тебя надули. Переезжать тебе никуда не надо, мы заинтересованы в том, чтобы ты проживал в центр. Не люблю об этом напоминать, но деятельность обязывает. Теперь тебе ни в коем случае нельзя обращаться к охране. Посылка, которую ты передал, тянет не на выселение – на тюрьму. А ты знаешь, каково в частных тюрьмах? Мы с тобой повязаны, Артем, поэтому не делай глупостей. Надеюсь, сработаемся. С наилучшими пожеланиями, Гулливер".

Второе письмо оказалось от Бормана.

"Ты не такой слабак, как мне казалось. Поэтому прислал тебе подарочек – волшебный порошок. Попробуй, не пожалеешь. Он отличается от того, который ты съел сегодня днем. Поделишься впечатлениями при следующей встречи. Борман".

Наконец, третье от незнакомого человека.

"Здравствуй. Хотелось бы встретиться с тобой и переговорить. Письмо тебя ни к чему не обязывает, но если есть желание и возможность, приходи завтра в любое время туда же, куда отнес посылку. Думается, выслушать мои соображения тебе будет полезно".

И все. Ни подписи, ни даже указания на пол писавшего. Артем предположил, что автором была бледная женщина, кажется, ее назвали Аглой.

Отложив письма в тумбочку, Артем переоделся, принялся оттирать кровь с паласа в прихожей. Оправданы ли опасения Гулливера? Стал бы Артем обращаться к охране, если бы его не предупредили о бесперспективности такого шага? Неожиданно для себя, Артем совершенно честно и без раздумий ответил на этот вопрос – нет, не стал бы. Сейчас он чувствовал себя по-настоящему свободным. Артем не понимал, во что ввязался, кто такие эти люди, со смешными именами – Гулливер, Борман, Аглая. Отныне предопределенности не осталось места в его жизни. Он знал, как спрятаться от всевидящего ока блюстителей, знал, что может поступить так, как пожелает и от этого ощущал себя абсолютно свободным. Хотелось всего и сразу – изрисовать стены граффити, ввязаться в драку, устроить пьяный дебош, попробовать что-нибудь запретное. Подумав об этом, он вспомнил о порошке, который был спрятан в посылке. Недолго думая, Артем забросил уборку, схватил пакетик, открыл его и высыпал содержимое себе в рот. Знакомый горьковато-соленый вкус, следом за ним по телу разлилась приятная расслабленность. Мысли уплывали куда-то далеко-далеко, пространство и время преломлялись, искажались, совершали невероятные кульбиты. Телевизор, стоявший напротив, буквально в нескольких метрах, казалось, отдалился на расстояние целой вселенной. Секундная стрелка то ползла как черепаха, то мчалась, как полоумная. Мир стал ярким, пальцы рук растягивались, ладонь увеличивалась в размере, словно бы Артем смотрел на нее сквозь увеличительно стекло. Сердце бешено стучало. Хотелось смеяться, скакать, бегать. Артем попытался встать и пройтись, но не тут-то было. Он словно бы находился в невесомости, невозможно было сделать ни шагу, пол под ногами словно шатался, а потолок улетел высоко-высоко вверх. Интереса ради Артем потянулся следом за ним, но рука казалась крошечным обрубком в сравнении с космической протяженностью светившей подобно желтому гиганту простой электрической люстры. Тогда Артем подпрыгнул. Пол уплыл из-под ног. Казалось, у Куркова выросли крылья, он словно бы завис в водухе.

"Главное не глядеть под ноги, и ты не упадешь!" – пронеслось у него в голове. И в этот самый момент он посмотрел вниз и рухнул. Он не сумел устоять на ногах, неуклюже растянулся прямо на земле и захохотал, как полоумный.

– Он думал, я пойду к охране, – сквозь смех произнес Артем. – Неужто этот глупец думает, что вырвавшийся из утробы младенец стремится вернуться назад? Нет! Только тогда человек начинает жить.

3

На встречу Артем отправился часам к одиннадцати. Выдался теплый осенний денек, мусорщики старательно убирали нападавшие за ночь листья, слабый ветерок разносил во все стороны приторно-сладкий запах перегноя, люди оделись непростительно легко для второй половины сентября. В одиннадцать город выглядит непривычно – по улицам прогуливаются либо школьники, пораньше улизнувшие с уроков, либо богатые бездельник, рантье и прочие миллионеры. Никто никуда не спешит, дороги пустуют, на улицах довольно тихо. Нет-нет, да и встречались поздние пташки, по тем или иным причинам несущиеся сломя голову, но в основе своей город выглядел иначе, нежели утром. Возможно, в самом центре разница стиралась, но в спальных районах она проступала как никогда отчетливо

Артем быстро отыскал тот самый двор, остановился у двери, на всякий случай подошел к домофону и набрал нужный номер, после чего встал напротив подъезда, любуясь природой. Неподалеку оживленно, если не сказать ожесточенно, спорили два пенсионера.

– Дурья твоя башка! Да ты ничего не смыслишь! Давно пора сменить нумерацию домов. Раньше как, – говорил долговязый лысый дедушка с грозно надвинутыми на глаза кустистыми бровями, – слева четные – идешь в сторону возрастания, слева нечетные – идешь в сторону убывания. А должно быть наоборот.

– Глупости! Старый ты дурень! Да какой во всем этом смысл! – горячился с виду покладистый, весь круглый старичок, грозно размахивая своей тросточкой. – Вам лишь бы как на западе. У нас свои традиции, свои правила.

– Пустоголовый пень! Да как же ты не поймешь – нам нужны реформы! Пора что-то менять, или наш город заполнят толпы мигрантов.

Проходивший мимо мужичок лет тридцати заинтересовался разговором, остановился.

– Простите, но вы оба неправы. Нечего перекладывать с больной головы на здоровую. Строители сами разберутся, как нумеровать дома. Пусть улица начинается хоть с дома под номером минус сто, а заканчивается домом плюс девяносто – это их дело. Только так удастся бороться с миграцией в среднесрочной перспективе.

– Пробитоголовая дурилка! – заорал долговязый дедушка. – Толком разберись, отчего польза, а отчего вред, уже потом в разговор умных людей лезь.

После этого все трое заголосили в унисон, разобрать что-либо в их репликах не представлялось возможным. Озадаченный Артем хотел было подойти и выяснить в чем дело, когда заметил еще одного старичка, того самого, которому вчера передал посылку.

– Здравствуй, – поприветствовал его дедушка. – Пришел все-таки. Это хорошо.

– Так вы мне писали?

– Я, я, – подтвердил дедушка. – Ты к ним не суйся, сами разберутся, – сказал он, кивнув в сторону споривших.

– Они же друг друга поубивают.

– Каждый год перед выборами такое творится.

– Перед выборами?

– Ну да, сегодня же выборы в муниципалитет. Три или четыре кандидата выдвигаются. Новую теорию предложили борьбы с миграцией. Мол, если перенумеровать дома, к нам в город станут меньше перебираться на постоянное место жительства. А ты про выборы, видать, не слышал?

Артем отрицательно покачал головой.

– А организаторы хвалились, обещали рекордную явку в два процента.

– Честно говоря, я и не знал, что у нас вообще какие-то выборы проводятся.

– А почти никто и не знает. Это больше ритуальное действо, этакая дань традициям прошлого. Они пользовались популярностью еще в государственный период. Тогда людям предлагали поставить галочку на бумажке напротив чьего-то имени, потом эти бумажки выкидывали, а их сменяли другими, с галочками напротив нужной фамилии и победителем объявляли человека с нужной фамилией. В других странах действовали хитрее – на словах предлагали вибарть между двумя разными фамилиями, а на деле от этих фамилий ничего не зависело. Зато создавалась видимость легитимности. Когда государства прекратили свое существование, и земля перешла в частную собственность, необходимость создавать эту видимость пропала, но традиция проводить выборы осталась.

– А в чем же тогда суть выборов? Если все равно назначают кого нужно?

– А вот в этом, – дедушка кивнул в сторону споривших. – Видишь, как они горячатся. Эмоции ведь неподдельные, настоящие. Могут так целый день поливать друг друга грязью. Вот тот вот, – он указал на долговязого, – социал-демократ, второй, – дедушка ткнул указательным пальцем в сторону круглого, – национал-консерватор, а молодой, наверное, либерал. Молодые они, нынче, все либералы.

– Либерал? – удивился Артем. Он ни слова ни понял из того, что сказал старик.

– Да, либерал. Как бы тебе объяснить. Ну, представь, к примеру, что люди неожиданно разделились на три категории: одни едят пирожки повернув их боком, другие положив плашмя, а третьи поперек. Хотя первый и третий способы довольно неудобны, по сути ничего плохого нет в том, что кто-то предпочитает есть пирожок так, а кто-то иначе. А вот если все эти три категории возненавидят друг друга, каждый будет кричать, мол, вы едите неправильно, надо так, а не иначе, и вообще, вы вруны и дегенераты – тогда мы и получим политические течения. Смотри на них внимательно. Их озлобленность не показушная, а в основе логики каждого лежит элементарный принцип: если это говорит мой идеологический противник, то это ложь, вранье и пропаганда. К примеру, стоит только сказать консерватору, земля круглая, как тут же прибежит либерал и начнет спорить, придираться и ехидничать. А следом за ним подоспеет и социал-демократ, высказать третью, обязательно отличную от первых двух точку зрения. До исступления будут поливать друг помоями, когда выговорятся, разойдутся. Каждый из них свято убежден в существование заговоров, которые плетут другие двое.

– Неужели кому-то это интересно?

– А то, целым двум процентам населения, если верить обещаниям агитаторов в этом году. Политикой, правда, в основном старики интересуются, остальным до нее дела нет, проценты по кредитам нужно платить. Если хочешь, можем сходить на избирательный участок, познакомишься с кандидатами.

Артем еще раз посмотрел в сторону споривших. Круглый старичок с костылем, раскраснелся, смотрел, грозился кулаком, долговязый размахивал руками, обещал поколотить своих оппонентов, третий, тот, что помоложе, ругался отборными матами и всячески высмеивал почтенный возраст двух других.

– Да не особо хочется, – признался Артем.

– Ну и правильно, – согласился старик. – Я бы и сам не пошел. Чем тратить время, поговорим о деле. Где же мои манеры, – спохватился старичок. – Андрей Антонович Антонов. По отчеству необязательно. Пошли, погуляем по окрестностям, Артем.

– Пойдемте, – согласился Курков.

Они некоторое время шли молча, старик мирно поглядывал по сторонам. Заметив школьника, он грустно улыбнулся.

– Знаешь, в бытность мою молодым, еще можно было застать осенние костры. Люди сгребали листья в огромную кучу и поджигали их. Дыму было, не продохнешь. Старики ворчали, а нам, молодежи, нравилось. То и дело подкидывали листву и веток в костер, кружились поблизости, убегали от дыма. Самые отчаянные прыгали прямо через пылавшие кучи, – старичок мечтательно вздохнул, словно бы на мгновение вернулся в те так много значившие для него времена. – Мой дед тогда еще был жив. Ты не представляешь, насколько он казался мне дряхлым, еще застал государства. Генная инженерия тогда находилась в зачатке, старели люди быстрее. Это сейчас и в восемьдесят можно выглядеть на сорок, а дед мой уже в шестьдесят пять хуже меня теперешнего выглядел, – старик снова вздохнул, на этот раз тяжело. – Сейчас про государство принято говорить только плохое, но дед отчего-то скучал по тем временам, часто вспоминал о них с ностальгией. Наверное, по той же причин, по которой я теперь вспоминаю о своем детстве. Если хочешь знать мое мнение, золотым временем был период становления анархо-капитализма. Земля стоила дешевле, чем сейчас, позволить ее приобрести мог любой предприниматель средней руки. Даже теперь наверняка где-то в Центральной России остались участки, на которых живут потомки неудачно вложивших деньги капиталистов. Такие крупные центры, как наш город, не играли тогда ключевой роли. Капитал, если хочешь, был децентрализован, мобилен, очень быстро перетекал. Да и службы безопасности подчинялись муниципалитету, а не частникам. Но главное – блюстителей еще не изобрели. Ты не представляешь, каково это – в середине жизни позволить забраться в голову черт знает кому и приглядывать за мной, словно бы я ребенок. Сам факт этого пугает. А какими стали люди после? Важные, деловые, все им можно, все по закону. Но одним-то законом не обойдешься, даже в самой формальной системе, которой, по сути, является система юридическая, должно оставаться место человечности, – дедушка вздохнул в третий раз. – Ну да не буду надоедать своим старческим бурчанием. Не для того я тебе пригласил. Тебя Артемом зовут, правильно?

Курков кивнул.

– Внука моего так зовут, – старик остановился, повернулся к Артему, посмотрел прямо ему в глаза. – Ты понимаешь, с кем связался? Догадываешься, чем занимаются люди, на которых ты теперь работаешь?

– Подозреваю, они наркоторговцы.

– Ты ведь в курсе, что с тобой будет, если попадешься?

Артем снова кивнул.

– Не веришь, что тебя поймают?

Артем пожал плечами. В ответ старик хмыкнул.

– Знавал я одного шустрого паренька, когда-то работал с ними. Быстро разбогател, а ума не набрался. Деньги вскружили ему головы, он связался с детишками богатеев, начал хулиганить. Разве не забавно – попался не на наркотиках, а на мелких кражах. На спор таскал продукты из магазина. Хорошо, не всплыли подробности его жизни, каким-то образом он сумел скрыть, что пускал себе кровь, поэтому выслали. А так тюрьма, почитай рабство. Иной раз получишь даже небольшой срок – живым не вернешься. Так затаскают на карьере, ногами шевелить не сможешь. Я вот всегда думаю, почему он делал это? Зачем воровал, когда в деньгах не нуждался?

– Клептомания, – предположил Артем.

– Какими все грамотными стали. Клептомания! Не думаю. Мне кажется, все глубже. Внутренняя потребность стать самостоятельным, пусть даже так. Желание освободиться от извечного контроля любой ценой. Разбил витрину, стащил мелочь, напал на прохожего – неважно в какой форме выражается протест, но по сути это детское, неосознанное желание заявить о себе, как о личности, свободном индивиде. Сейчас тебе сложно понять, ты еще недостаточно долго живешь без надзора. Я же прожил так большую часть жизни. Когда блюстителей стали внедрять, мне было около пятидесяти. Поначалу я хотел было переехать, но знающие люди отговорили. "Скоро так будет везде, – убеждали меня. – Зачем частникам тратиться на патрульных и видеокамеры, когда в кровь достаточно впрыснуть пару миллилитров препарата и человек у тебя как на ладони". И ты знаешь, они меня убедили. Первые несколько дней я словно на иголках жил. Было такое ощущение, будто мне в голову засунули видеокамеру и снимали всю мою жизнь. У меня никогда не было проблем с женщинами, а тут вдруг, – старик кашлянул. – С женой не смог, от отчаяния к проститутке поехал – опять ничего не вышло. Я мучился и думал. И многое за это время в моей голове поменялось. Дед рассказывал, что за его жизнь технологии совершили безумный скачок. Он родился, когда о беспроводных телефонах никто не слышал, а дожил до сверхзвуковых поездов, автомобилей-вертолетов, фотонных ракет, колонизации планет земной группы. За его недолгую по нашим меркам жизнь люди трижды меняли свое представление о Вселенной и законах природы. А какие перемены увидел я, увидел ты? Генная инженерия совершенствовала свои методы, электростанции становились доходнее и экономичнее, развивались методы извлечения энергии из возобновляемых источников, расход ракетного топлива уменьшился, урожайность несколько возросла. Это все замечательно, но ведь в умах людей ничего не переменилось. Фундамент, на который опиралась наша наука, остался прежним, потрескавшимся и изношенным, но пока еще надежным. За прошедшее столетие безгосударственного периода мы не увидели ничего принципиально нового. А что в области общественной жизни? Нам обещали свободу, нам обещали честную конкуренцию, а в итоге? Налогов нет, это да, но подняться с самого низа без невероятного везения невозможно. Собственники земли в прибыльных районах не торопятся ее продавать, устанавливают свои законы на принадлежащей им территории, а мы обязаны с ними мириться. И на все готов ответ – не устраивают условия, на которых я предоставляю вам право пользоваться землей, уезжайте. Каково?

– Но они же правы, – Артем не разделял возмущения старика. – Разве человек не может распорядиться принадлежащим ему имуществом так, как сочтет нужным? Я сомневаюсь, что вам понравится, если кто-то вдруг решит воспользоваться вашим пальто на условиях, которые сам и придумает.

– Тебе промыли мозги, потому ты не понимаешь главного. Земля не может быть чьей-то собственностью. Земля должна принадлежать народу!

– Земля принадлежала народу в государственный период, все это выливалось в бесконечные войны и убийства. Объясните мне, какое право государство имеет легально грабить собственников, вводя так называемые налоги? Объясните мне, какое право государство имеет указывать, по какой цене реализовывать товар. Объясните, зачем вообще нужно государство, на протяжении своего существования угнетавшее и давившее личность? Коллективизм, как форма организации, изжил себе. Общеизвестно, что историю творит индивид, опираясь на главный принцип – извлечение максимальной выгоды из сделки, – в свое время Артем был первым учеником и ярым антигосударственником, потому ему не составило труда протарабанить гневную тираду в защиту частной собственности.

Андрей Антонович, казалось, не слушал его, а думал о чем-то своем.

– Меня всегда, – сказал он,– поражала способность лоббистов убедить человека в своей правоте одними лишь словами, без привлечения каких бы то ни было доказательств собственной правоты. Поистине чудесно, когда многократно повторяя заученные слова человек начинает верить в них. Сколько раз за свою жизнь мне приходилось в начале каждого пространного и, прямо скажем, сомнительного рассуждения, слышать обязательные присказки "многочисленные исследования показали", "всем известно", "всегда, когда вы делаете так, а не иначе". Зачастую фраза голословна, но силы своей не теряет. А даже если подкреплена какими-то исследованиями авторитетов, все равно ничего не доказывает, поскольку авторитеты толком не понимали, что исследуют. Любое вранье можно выдать за правду, если говорить убедительно, повторяя как мантру слово "общепризнанно", любое исследование модно возвести в ранг авторитетных, если рассказывать о нем на каждом шагу – все равно никто толком разбираться не станет.

– Вы заблуждаетесь, – возразил Артем. – Доказательств созидательной силы индивида, и разрушительной силы, которую собой представляет общество, море. Вспомните имена великих ученых, изобретателей, художников, поэтому, предпринимателей. В одиночку они творили то, что не под силу большинству. Посредственности, окружавшие их, неспособны были понять гениальности ближних, чинили им всяческие преграды. Общество стремится к стандартизации, вгоняет гения в рамки бюргера, калечит личность. Общество порождает войны и голод. Капиталисты, проявляя невиданную щедрость и человеколюбие, организовывали и продолжают организовывать благотворительные фонды, за что общество проклинает их и ненавидит. Не правда ли, достойная плата за добро? Знаете, почему так происходит? Из зависти, вечно движущей атомом общества – мелким посредственным человечишкой, не способным признаться себе в том, что он уступает индивиду, слабаком, предпочитающим прятаться за коллектив, ничтожеством, в глубине души желающим стать капиталистом. Только в отличие от индивидов-филантропов, представитель общества, разбогатей он каким-то чудом, не стал бы делиться своими средствами, а, подобно крысе, зарылся в норе и прятал бы деньги ото всех. Я жил на выселках и видел, во что превращает общество людей. Там все бранят капиталистов, ненавидят собственников, проклинают владельца нашей земли, который, по большему счету, имеет право разогнать их всех. Поверьте, на место каждого из этих общественников-революционеров найдется тысячи тех, кто оценит даже такое жилье, как выселки. Есть места куда хуже.

– Великолепно! – сказал Андрей Антонович. – Расскажи еще что-нибудь.

– А этого вам мало? Системой пособий и социальных выплат государство пыталось поддерживать слабейших, на деле принося им вред и усиливая напряженность в обществе, мешая людям развиваться и становиться лучше. Сама дикая природа кричит нам об абсурдности вмешательства в процесс эволюции общества. Общеизвестен закон жизни – выживает сильнейший, приспособленный, готовый к борьбе. Внутривидовая борьба – самый жестокий из видов борьбы. В первую очередь люди борются за существование друг с другом, но из-за слабости подавляющего большинства индивидов, они вынуждены прятаться за коллективом. И тогда борьба переходит на новый уровень – сильный и свободный индивид против уродливого, тоталитарного общества. Сама логика исторического развития доказала, что индивид превосходит общество. Мы одиночки, которые должны жить исходя из законов природы, а не идеализируя действительность.

– А закон природы гласит... – Андрей Антонович вопросительно посмотрел на Артема.

– Каждый сам за себя. Индивид – эгоист, и им движут эгоистические мотивы. Жить ради себя – вот основной принцип, правило, которому подчинено все вокруг. Либо ты, либо я, третьего не дано.

– Как же тогда зародилось общество?

– Неужели вы такой дремучий?! – резко воскликнул Артем. – Борьба всех против всех, как это не парадоксально, ведет к примирению, поиску компромиссного решения и в конечном счете улучшению качества жизни всех людей. Поэтому общество зародилось тогда, когда человек вместо войны всех против всех провозгласил социальный договор, предпочел сожительство борьбе, которая с того самого момента перешла на иной уровень – соперничество в экономической сфере, борьба за ресурсы внутри сообщества, которые получает самый умный и способный. А такие люди имеют полное право владеть землей и распоряжаться ей по своему усмотрению. Главное не нарушать основные принципы общественного договора.

– Неподалеку располагается корпус местного университета. Не хочешь прогуляться туда?

Артем пожал плечами. Он никуда не торопился и совсем позабыл, ради чего пришел на встречу. Беседа с Андреем Антоновичем доставляла ему удовольствие, приятно было ощущать себя умнее такого взрослого и умудренного опытом человека.

– В пору моей молодости, анархо-капиталистическое учение не считалось общепризнанным, – сказал старик. – Много спорили о других форма безгосударственного обустройства. Анархо-синдикализм, анархо-коммунизм.

– Глупости, – безапелляционно заявил Артем. – Все они ставят общее благо выше блага индивида, а это неверно. Забрать и поделить, говорят коммунисты. А потом община будет указывать тебе, как жить. Уж нет, индивид сам определяет правила, которыми руководствуется.

– Хочешь сказать, индивид имеет право причинять вред другим, если сочтет это нужным?

– Конечно же, нет, – Артем энергично замотал головой. – Действия индивида не должны нарушать свобод других индивидов. Я же только что говорил вам об общественном договоре.

– Выходит, ограничения есть?

– А вы в этом сомневались? Как и всякое серьезное философское течение, анархо-капитализм строит свою этическую систему, свободную от предрассудков и провозглашающую в основе всего разумные и необходимые принципы сосуществования множества индивидов.

Когда разговор подошел к этой точке, Артем и Андрей Антонович как раз подошли к зданию университета. Многоэтажное красивое строение отчего-то выглядело мрачновато. Причиной тому служили то ли чрезмерная угловатость, то ли строгость стиля. Правда молодежь, толпившаяся вокруг, развеивала грозность, исходившую от здания. Молодые люди оживленно беседовали, спорили, хохотали, обменивались шуточными ударами, парни обнимались с девушками. Артем был лишен всего этого. Экзамены он завалил, а родители не могли потянуть доплату, которая полагалась за низкие выпускные оценки. Теперь, глядя вокруг себя, Курков сожалел об этом. Хотелось бы окунуться в жизнь студента, узнать, каково после ночной вечеринки идти на пары, флиртовать с кучей девушек, отдыхать и в то же время учиться.