Текст книги "Кукук"

Автор книги: Алексей Евсеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Бабушка, перестань говорить вслух!

– Я все время одна, вот и разговариваю сама с собой, чтобы не разучиться.

– Ты не разучишься!

Бабушка откладывала мне деньги на сберкнижку. Мне было стыдно, что это она делала тайком, лишь для меня, минуя моего двоюродного брата. На эти деньги позднее я успею купить себе музыкальную аппаратуру, прежде чем те красные червонцы, сиреневые четвертные билеты и бесцветные стольники превратятся в бесполезную бумагу.

Я забрал бабушку к себе в город сразу же после того, как остался в квартире один. Так мы проживём несколько лет вместе. Она потом несколько раз будет злиться на Таню, ставшую моей женой, увидев меня в пьяном виде. Я не стану алкоголиком, я не стану пьяницей, но я также никогда не полюблю чай с сахаром. Моим алкоголизмом станет любовь к музыке.

Тебя, бабушка, я поминал лишь горькой водкой, уж прости.

Уехав из Питера в Германию, я возвращался домой лишь единожды, через год после отъезда. Был месяц дома. Почти всё время проработал. Уехал, пообещав бабушке приезжать почаще. Но больше не приехал ни разу. Родители забрали её к себе, сдав сперва квартиру в наём, а вскоре и вовсе продав. Бабушке довелось-таки увидеть своих правнуков. Таня ездила с ними в Питер. Спасибо ей за это! Бабушке было уже за девяносто. Она всё время проводила в постели.

Как-то раз позвонила мама: Привет. Вчера бабушка умерла.

Я (в комком в горле): Понятно.

Пауза.

Мама: Я тоже сейчас не могу говорить…

Я: Пока!

И мы повесили трубки. Я начал плакать. Плачу опять. Теперь из-за бабушки. Я не поехал на её похороны. Я ни разу не был на её могиле. Я урод. Боже, какой я урод!

Отделение А 3.1

Прибытие в новое отделение, как тому и положено быть, каждый раз начинается с экскурсии. Планировка во всех отделениях различная. Устои тоже разные. На первом этаже (оговорюсь, это по-русски первый этаж, по-немецки – ErdgeschoЯ) сразу же при входе – слева и справа – две комнаты медперсонала; холл с зеркалом и информационным столиком; на нём – знакомый нам уже журнал убытия-прибытия пациентов; огромная светлая кухня; туалет; комната для курящих (я не курю, заходить не будем) и совмещённые столовая и комната отдыха. Сестра говорит, что все места, кто где сидит, расписаны, и мне следует потом самому найти себе свободное. Поднимаемся наверх, на второй этаж. Душевая, туалет, 5 двухместных палат. Вот эта – моя. Комната раза в два больше предыдущей – той, что я делил со Стариком. Просторная, светлая, проветренная. Симметричная. Два окна, головой к ним кровати. Две тумбочки. Моя койка слева. На тумбочках настольные лампы. Моя – белая, у соседа – коричневая. Соседа нет. На его тумбочке стоят две бутылки минералки и такой же, как у меня жёлтый словарь от Langenscheidt[54] – только английского языка. В ногах у кроватей стоят по шкафу. Огромные. В свободном углу – бесполезный стол и три стула. Помещение выглядит ухоженным. Лишь в одном месте на потолке видны несколько тёмных пятен, да у кроватей стены слегка выпачканы постояльцами. На второй этаж мы подниматься не будем, там женское поселение. В подвале стиральные машины. Всё ясно. Спасибо!

Это здание, в отличие от предыдущего, лишено каких-либо запахов. В 5.2 носу тоже было нечего делать. 4.1 гниёт, там обонянию раздолье. В каждом помещении свое разнообразие.

В душевой замечаю кладбище косметики: зубные щётки и зубная паста, бритвы и пенка для бритья, расчески и щётки с копнами волос на себе, лосьоны, крема, гель, воск, пинцет, фен. Всё выпачкано в засохшей пене и зубной пасте. На стене два крючка, на которых висят два полотенца. Рядом прилеплен жёлтый листок для заметок, написано от руки:

Wofьr hдnge ich

mir eigentlich ein

neues Handtuch hin —

Wenn es doch jeder

benutzt?!

Frenzel[55]

Странно. Это комната личной гигиены для десяти человек. Мест для полотенец лишь 2… Да и как тут было бы определить своё. Они в клинике лишь четырёх цветов: белые, розовые, голубые и жёлтые.

В туалете ещё забавнее. Там вообще один крючок с полотенцем. Кто им пользуется?

И в туалете, и в душевой висят коробки с бумажными салфетками. Очень удобно, но я задаюсь вопросом: сколько же их во всей клинике расходуется?..

В унитазе не спущена моча.

Впервые сталкиваюсь с интеллигентным писсуаром. Ищу кнопку слива. Не нахожу. Озадаченно делаю шаг назад. Может быть, там внизу что-то ногой нажимается? Вода спускается. Ага, значит, он меня видит и моется самостоятельно. Там в стене есть вертикальная стеклянная полоска тёмно красного цвета. На уровне моего живота. Впервые такое вижу. Я могу быть свободен, в моих услугах не нуждаются.

Позднее в другом здании знакомлюсь с писсуарами, под которыми действительно есть педаль.

Начинаю раскладывать своё скудное хозяйство по шкафу и тумбочке. Сажусь на кровать. Всё, обжился. Теперь у меня этот процесс доведён до минимума. Сразу же чувствую себя дома. Не как дома, а именно дома. А ведь всю жизнь был привязан лишь к своему собственному жилью. Не мог на ночь в гостях оставаться. Даже если сильно выпивал, или если на часах уже далеко за полночь. В любом случае – из последних сил тащился на свою родную койку. Теперь всё изменилось, и изменился я сам.

На стене висит репродукция картины Мане. Или Моне. Вечерний Париж под звёздами. Пустое уличное кафе. Скорее всего – Мане. Один из двух, это точно. Бабеля от Бебеля отличить легче. Исаака я читал. А вот кто такой Бебель?..

Способность различать слова schon[56] и schцn[57], schwul[58] и schwьl[59] приходит со временем произвольно. С фамилиями сложнее.

Картины, кстати, висят во всех отделениях. Этого Мане-Моне я видел в 5.2. Там был также Миро, Кандинский и куча хороших фотографий с цветами. В 4.1 висят настоящие картины. Подписаны: L.A.'99. Некоторые из них очень классные. Нарисованы шкаликом. Подарок пациента? В 3.1 сплошная ерунда. Цветы-цветы. Словно салфетки в рамку засунуты. На кухне, правда, висит акварельный рисунок с тушевым контуром. Картина каждый раз скрывается за открытой дверью. Я часто за распитием какао смотрю на неё. На ней изображена сценка на огромной кухне позапрошлого века. На переднем плане нарисована очень красивая девушка. Рисунок профессионала. Очень классный. Может быть, украсть?! На память о дурке.

Сижу на кровати. К компьютеру не тянет. Среди всякой мелочи нахожу бирку от ключа, что от моего предыдущего шкафа. Иду относить её обратно, возвращаю на место. По дороге встречаю Старика.

Он: Тебя перевели?

Я: Да. Отослали прочь.

Он: Жаль.

Что тут поделаешь?! Такова воля Аллаха.

Я: Всего доброго!

Он махнул рукой. Как мой дед когда-то. Dйjа-vu.

На выходе из отделения, сестра: Вы уже перебрались?

Я: Да, съехал вниз.

Она: ???

Я: Сначала было 5.2, потом 4.1, теперь 3.1…

Она: Что вы имеете в виду?

Я: Цифры: 5, 4, 3… Countdown.[60] Следующее отделение должно быть вторым. Катимся вниз.

Она: А! Ну, вы это, надеюсь, не серьёзно.

Я: Конечно же, нет (что я, псих что ли, чтоб сдавать свои планы?!). Спасибо за всё! Пока!

Она: Machen Sie es gut![61]

Заодно сходил в библиотеку и взял первый из трёх томов «1001 ночь». Сажусь на кровать, читаю.

Через пару часов по коридору слышны тяжёлые шаги, дверь отворяется и входит мой новый сосед. Большой, страшный на первый взгляд, но добродушный – на второй, человек с восточноевропейским акцентом. Говорит невнятно. Я не распознал его имени. Лет за пятьдесят.

Не люблю переспрашивать по несколько раз подряд. Потом разведаю. Делаю вид, что понимаю всё, что тот говорит. Несколько дней спустя, привыкнув к его речи, понимаю уже действительно всё сказанное.

Он пришёл после работы. После той самой – рабочей терапии. Им, оказывается, ещё за это дело доплачивают. Догадайтесь сколько?! Евро в час. Три часа работы в день – три евро. И здесь – эта пресловутая 1-Job.

Царко, так зовут моего соседа, или Зарко (Zarko), имя его я считываю позже за обедом с карточки на боксе с едой, спрашивает, не против ли я того, чтобы держать всё время окна открытыми. Я – да, мне так тоже больше нравится: прохладно и свежо. Отлично! Он угощает меня печеньем и уходит курить.

Я смотрю на вид из окна. Итак, ходим по кругу. Против часовой стрелки. Напротив отделение 5.2, где я отлежал три недели, слева 4.1, в котором я провёл два полных дня и две половинки, и вот то, о котором пишу здесь. Справа вид на четвёртое здание, в котором мне ещё не довелось побывать. Сверяюсь с планом на флайере. Так оно и есть – это второе отделение. Мне потом туда. Посередине маленький парк с огромной ёлкой и невзрачными мозаичными произведениями. Oh, Tannenbaum, oh, Tannenbaum!!! Голубая ель. Надеюсь, что мне не придётся делать хадж по полной программе, т.е. семь раз вокруг да около… Это всего лишь Вуншдорф, а не Мекка-Медина, ёлки-ты-палки…

Название взятой в библиотеке книги также наводит на грустные мысли: тысяча и одна ночь. Я здесь, в клинике, с пятнадцатого января. «И вышел он, как ему было предсказано свыше, на волю в 2011 году» Я ведь тоже, как и Шехерезада начал рассказывать байки, чтобы оттянуть время казни…

Время обеда. Спускаюсь в столовую. Здороваюсь со всеми присутствующими. В центре комнаты пробка: три борца сумо не могут разойтись по своим столам с тем, что у них там в руках. Один очень толстый мальчик и две очень толстые девочки. Одна лицом симпатичная, другая нет. Другую я помню по 5.2. Шарлотта Де Карло. Нахожу свободное место у окна и направляюсь туда с боксом. Уже быстрее соображаю, где что лежит и прочие особенности отделения. Здесь, например, к обеду не выносят хлеб. А я без него есть не могу. Я – русский. Плетусь на кухню. Все пьют только кофе, чай нужно заваривать самому. На кухне 9 сортов. Девятый, новый для меня сорт, – успокоительный. Я приобрёл уже крепкое пристрастие к какао. Мой кокаин. Мой дилер «Nestle. Nesquik». На пути сталкиваюсь с одним молодым пареньком. У него редкая бородка. Он улыбчиво спрашивает, как меня зовут. Его Мирко. Меня Алексей.

Он: Тебе восемнадцать?

Я: Нет, мне тридцать шесть.

Он: Тридцать шесть?!! Ба!..

Расходимся.

На кухне объявление: крепкие напитки, как то – кофе и черный чай,– после 18:00 запрещены [Kaffee– und Schwarztee– Konsum nur bis 18:00 Uhr, morgens ab 7:00 Uhr]. О какао ни слова.

Собрав весь обеденный натюрморт воедино, сажусь есть. Подходит совсем молодая пациентка. На вид – лет пятнадцать. Турчанка? Шепеляво и манерно спрашивает: Ты будешь есть чипсы?

На моём подносе лежит маленький пакет с чипсами. Понимаю, что она хочет его у меня попросить.

Я: Нет.

Действительно не люблю чипсы.

Она: Можно мне его взять?

Я: Держи.

Она: Спасибо!

Ведёт себя, как малое дитя (из наблюдений за прошедшую неделю): капризничает, клянчит, говорит глупости. Уже сама мать. Часами разговаривает по телефону со своим немецким бойфрендом. Ребёнок, мать ребёнка.

Бойфренд потом увидит меня в столовой с компьютером и спросит: не нужен ли мне Photoshop CS3. Я отвечу ему, что он у меня уже здесь проинсталлирован. А Illustrator? Тоже. А InDesign? Тоже. DreamWeaver? Есть. After Effects? Есть. Premiere? Есть. Из интернета брал? Ага. Ну, если что понадобится – обращайся! Хорошо. Бойфренд очень похож на пациента. Хотя его пристрастие к Adobe я всецело разделяю.

Отобедав, иду дописывать своё первое письмо – историю отделения 5.2. К семи возвращается Царко, ложится спать, и это знак для меня – компьютер в шкаф остывать, я с книжкой – в комнату отдыха, ать-два. Каждый раз при этом замечаю, что сосед прячет кошелёк из своих штанов под подушку. Царко, я не вор.

Царко – параноик. Об этом я узнаю позже.

Спускаюсь вниз. Сперва надо выпить горячего какао. Не могу найти пачку. Шарю по всем шкафам на кухне. Они так же, как и во всех прочих отделениях, подписаны. Но открыть шкафчик, оценить его содержание и закрыть получается куда быстрее, нежели сверяться с наклейками.

Недружелюбный грубый голос: Что ты ищешь?!

Я (поворачиваясь к нему, нет, к ней): Какао.

Женщина лет пятидесяти с чёрной бородкой (зовут Эльвира): Я тебе покажу. Вот здесь.

Идёт показывать.

Я: Там нет. Я уже смотрел.

Она, тем не менее, открывает тот ящик.

Она: Тогда в столовой.

Я: Там я тоже смотрел. Нигде нет.

Она: Надо спросить у сестёр.

Эльвира здесь хозяйка. Она очень услужливая. Строгая, явный диктатор, некрасивая, при этом приятная. Она низкого роста, полная. Курит.

Иду к медсестре. Та находит заветную пачку с зайцем в закрытом шкафу с запасами. Нужно вскипятить воду. Чайник (о нет!) точно такой же, как был у меня всё то время, что я прожил на Wunschdorfer StraЯe. До того он кипятил воду всей моей семье. Это теперь не просто чайник, это ежедневное напоминание. Я так же, как и тогда, держусь за его ручку в ожидании последних секунд закипания воды. Думаю, что глупо вот так стоять и держаться за него, но он словно моя традиция. Не знаю, как это объяснить словами. Уехав в Питер, я отнёс свой чайник на помойку. Теперь он здесь передо мной.

Трясущейся рукой насыпаю какао в чашку. Почему всё время трясутся руки? Таблетки? Каждый раз одно и тоже, когда имею дело с этим порошком… Вода закипает.

Зашедший на кухню медбрат озадаченно спрашивает: Вы какао водой заливаете?!

Я: Да.

Он: А я всегда только молоком. В первый раз такое вижу, чтобы водой.

Сознаюсь, что я варвар. Про молоко, когда впервые в 5.2 решился на какао, мысли не было. Залил кипятком плюс сахар, понравилось, пью так дальше. Да и сейчас бы не стал связываться с молоком. Я – ленивый варвар.

Ещё я ем киви неочищенными. С мохнатой кожурой. Лишь откусываю жёсткую попку.

Однажды мне повезло. Выдавали по два киви в одни руки. Никто их есть не стал. Я устроил пиршество.

А ещё я варваром бреюсь всю свою жизнь: без пенки и без одеколона под конец.

Медбрат: Ну, как вам нравится у нас?

Я: Да я пока совсем свежий здесь. Всё нормально.

Шучу с ним на тему хаджа вокруг ёлки. Видно, что он эту «шутку» не понимает.

Эльвира медленно ходит в холле туда и сюда, часами. Всегда пытается поймать взгляд мимопроходящих. Охотно приветствует тех, кто говорит ей «Hallo, Elvira!». У неё грубый и очень сильный грудной мужской голос. Этот голос однажды меня озадачил. На втором этаже, где я живу, в коридоре висит телефон для пациентов. Эльвира говорит громко и чётко. Мне слышен весь разговор через стену.

Эльвира: Да, бабушка!

Бабушка! У неё есть бабушка!? Сколько же ей лет? Она выглядит пожилой. Явно к шестидесяти.

Эльвира произносит некоторые фразы с читаемой горечью. Говорит, что ведёт себя хорошо, что её уже можно забирать. Неслышный мне голос её бабушки по явному из контекста смыслу отвечает, что внучке следует ещё подлечиться. Эльвира чуть ли не со слезами выпрашивает позволения вернуться в семью, домой. Она уже очень давно здесь. Сколько же можно!

Я вспоминаю свои разговоры с Таней. Всё один в один. Этот мой голос навзрыд. Я изменился. Я стал другим. Я стал лучше. Дай мне шанс показать это!

Далее Эльвира договаривается о том, в какой день и час бабушка позвонит ей вновь. Она явный диктатор по характеру, но готова на всё, лишь бы её любили. Охотно помогает новичкам в ориентации, собирает несъеденное (колбасу, сыр, джемы) на чистую тарелку, накрывает плёнкой и относит всё это добро в холодильник. Вечером с этих запасов кормятся многие пациенты, я – в их числе. Эльвира добровольно заведует порядком на кухне. Что толку назначать туда дежурных?!

Однажды она подходит к Анэтте и спрашивает, будет ли та есть свой йогурт. Та (недовольно): Да, буду!

Эльвира: Вопрос ничего не стоит! Вопрос ничего не стоит!..

Она почти ничего не ест. Обожает эти йогурты. Я отдаю ей свой.

В этом отделении пациенты охотно делятся с другими чем-либо из своего рациона, либо обмениваются. Оттого-то и вопросы: Ты это будешь? Можешь отдать мне? Кому пачку какао?!

Анэтте – человек тихий и замкнутый. Рыжая, очкарик. У неё проблемы явные. Она постоянно находится в панике. Её тело совершает регулярные качкообразные движения. Анэтте при этом умудряется целый день вязать. Вяжет, а ноги трясутся. Если не вяжет, то в ход пускаются руки. У неё двое детей-подростков. Каждый второй из пациентов просит Анэтту связать им по шарфику. Та охотно удовлетворяет их просьбы.

С Царко, соседом, мы видимся редко. Он ходит на ту трёхчасовую работу. Всё прочее время проводит в комнате для курящих. Целый день! Как впрочем, и все прочие. Курят здесь, вроде как, абсолютно все. Если на улице светит солнце, они сидят с сигаретами снаружи на ступеньках.

Редкий раз, заходя по необходимости в комнату, сосед всегда говорит мне: Привет, Алекс!

Я: Привет!

Он: Как дела у компьютерного эксперта?

Я: Всё путём…

Как и Старик, хорват Царко, я-таки правильно распознал его акцент, ложится спать в районе семи вечера. Я же – не ранее десяти. Хочется читать и дольше, но ночная таблетка даёт о себе знать через полчаса (тяжелеют веки), под её действием я плетусь в кровать. Утром очень сложно просыпаться в семь часов. Сосед встаёт по звонку – наш будильник – медсёстры. Ясное дело – он спит на три часа больше, чем я. Я же отлёживаюсь ещё минут двадцать. Иногда засыпаю вновь, и меня повторно будят, заметив в столовой нетронутый мною завтрак.

Меня вызывают к социальному работнику. Работнице. Нина Миннихь. Она говорит мне, что я, как тут выяснилось, не застрахован. Нет у меня медицинской страховки.

Я: А я об этом уже устал твердить. И в полиции говорил, и медбрату при поступлении в 5.2. Мне же в ответ: мы разберёмся. Да и времени прошло достаточно, чтобы это выяснилось.

Не разобрались. Выяснилось только сейчас.

Она: Всё ясно. Вас нужно будет поставить на пособие по безработице. Как можно быстрее. Мы попробуем это сделать и в Ганновере, и в Вуншдорфе. Посмотрим, где получится быстрей. Вы сможете заполнить эту анкету сами?

Я (боже, сколько я уже таких назаполнял! мой позор): Да, конечно.

Опять потекли неотличимые друг от друга дни. С утра после завтрака включаю компьютер и копошусь в нём до обеда, обедаю, ухожу на час в интернет-кафе (это мои пол пачки сигарет: развлечение, расслабление, трата денег)…

Его владелец уже на второй день приметил меня и при моём появлении выдаёт: Привет! Номер 9!

Или номер 4. Номер стола. Главное, чтобы не 5. На пятом столе плохая мышка. На девятом плохой монитор, но это уж лучше, чем дохлая мышь.

Я успеваю лишь обновить свой сайт, прочитать письма (Алексей, а когда будет доступен к скачиванию «СМРТ» Лимонова?) и насобирать статеек, что я коллекционирую для своего литературного архива.

Интернет здесь дорогой. 2 евро за час. Задержись на секунду: приходится платить уже 2,33. С тоской вспоминаю 49 берлинских центов, при этом все необходимые мне программы уже проинсталлированы, деньги текут по центу, 24 часа в сутки, бутылочка пива, по правую руку Акрам на сайте «Аль-Джазиры»…

Владелец вуншдорфского интернет-кафе, лицо кавказской национальности, вроде как азербайджанец, я слышал, как тот говорит по-русски. Он подробно объяснял одной женщине, русачке, выгоды какого-то тарифа на телефон и интернет. Я был поражён, что его «черножопая» речь, с редкими ошибками склонения, была куда более приятной, и вменяемой, нежели этой примитивной бабы, для которой русский язык родной, и боюсь, что единственный.

Заодно по поводу «черножопости». Откуда взялось это слово? Родив сына, а затем и дочь, Таня лежала каждый раз в одной палате с турчанками и сделала для себя следующее открытие. Задницы у ближневосточных младенцев гораздо более тёмного цвета, чем остальное тело…

Происхождение кавказца из бывшего СССР я расколол, когда услышал от него следующее, он говорил одной из посетительниц, немке: Как папа Карло!

Я не слышал, к чему это было сказано, но он именно так и сказал, даже повторил.

Женщина: Кто такой папа Карло? Я его не знаю.

Он: Вы не знаете папу Карло?!

Женщина: Нет.

Он: Как же?! Ну, Буратино же вы точно знаете?!

Я про себя: не Буратино, братец, а Пинноккио, не папа Карло, а Джепетто… Буратино – это Алексей Толстой. Немцам же знаком лишь первоисточник – Карло Коллоди.

…продолжаю описывать свой нудный распорядок: возвращаюсь из интернет-кафе, включаю компьютер, вожусь с ним, расфасовывая выуженное в интернете, читаю некоторые тексты, переключаюсь на свою собственную писанину, иногда зовут к телефону (Акрам подбивает идти на шестимесячные курсы по повышению нашей с ним квалификации, в Кёльне), ужин, запираю компьютер на ключ, ухожу, меня пересадили от окна за стол к соседу, т.к. то место, что я выбрал себе в первый день, оказалось занятым, возвращаюсь, достаю компьютер, есть ещё час, до того как всласть накурится Царко, пишу эти бесконечные письма, весь в угаре, всё, о чём пишу, твёрдо стоит перед глазами… Голосов пока ещё не слышу. Вижу. Вижу! Надо будет сказать об этом врачу. Очень легко писать, так как всё вижу. Я лишь фотографирую словами. Это очень просто. Жаль только, что моего труда в том нет. Я читаю текст и правлю многочисленные ошибки склонения. Осознаю, что не знаю правил написания приставки «не» с прилагательными и наречиями. Удаляю повторения, ищу синонимы, чтобы в двух подряд предложениях не повторялись слова. Не творческая работа. Голова работает быстро, иногда выдавая несколько вариантов написания одного и того же предложения. Я начинаю одно, на него давит другое. Оттого частые несостыковки. Иногда тире из ещё ненаписанного последующего слова впечатывается в пишущееся. Писать первое письмо было гораздо труднее, т.к. хронология в голове запуталась. Причём конкретно. Там я строчил словно на лоскутках и затем перетягивал текст на более точное место, потом – точнее, сшивая всё в единое полотно. Вроде срослось.

Поясняю фразу «меня пересадили от окна за стол к соседу». В этом отделении принята традиция: каждый за своим столом и, как оказалось позже, боксы по столам разносят дежурные пациенты. Никакой инициативы со стороны.

За новым столом знакомлюсь с Арне. Опять не улавливаю имя на лету, хотя у Арне отличная дикция. Смотрю на карточку: Arne.

Думаю, что OCR FineReader мог бы воспринять рядом стоящие буквы «r» и «n» как «m». Профессиональная реакция на текст.

Арне неулыбчив, молчалив, вежлив. Очень сосредоточен. Тип высококвалифицированного программиста. Когда мы встречаемся за едой, и я говорю ему либо «привет», либо «приятного аппетита», Арне в ответ неуклонно называет моё имя: Алексей. Только имя. Аналогичное происходит с приветствиями других людей. С ним легко выведывать имена пациентов.

Вечером, когда приходит спать Царко, я традиционно говорю ему: Вот и ещё один день прошёл…

Он традиционно отвечает: Gott sei Dank![62]

Выхожу прочь с Шехерезадой. Компьютер ещё урчит в шкафу, выключаясь.

Я: Gute Nacht![63]

Царко в ответ: Gute Nacht!

Со временем он стал отвечать мне прежде, чем я успею пожелать ему доброй ночи.

Я: Gu…

Он: Gutenacht!

Я: …te Nacht!

Он регулярно покупает себе печенье и ест его ночью, запивая минералкой. Ему явно не хватает здешней еды (он большой) и его тянет на сладкое. Каждый день он съедает трёхсотграммовую пачку «Choco Krдnze». Это уже стало темой для шуток нашей уборщицы, находящей у нас в ведре неизменную сине-жёлтую пачку. Когда он угощает меня, я не отказываюсь. Он хороший человек и ненавязчивый. Такой же тихоня, как и я. Он один из тех психов, к которым я быстро привязываюсь: Ралука, дед Розенберг, Эльвира… Когда они пропадают – у меня тут же возникает чувство потери.

Как-то под вечер он говорит, что мне не нужно уходить из комнаты, когда он ложится спать, я ему не мешаю. Я говорю, что это не проблема, т.к. мне достаточно того времени общения с компьютером, которое у меня есть в распорядке. Я с не меньшей охотой ухожу читать, показываю на книгу.

Он: Alles klar![64]

Уходя вечером прочь, оставляю компьютер в шкафу незапертым. Иначе чувствую себя полным идиотом. Пусть Царко его и сторожит…

Ловлю себя на мысли, что запомнил: скважина в замке вертикально – закрыто, горизонтально – открыто. Со второй недели замечаю, что часто забываю закрыть дверцу, покидая своё логово. Стало быть, расслабляюсь.

Здесь никто не читает. Развлечений всего два: телевизор и беседы в курилке. В ней я был лишь раз. Я было разговорился с Царко о Балканах, а у него позыв покурить, он говорит, пойдём туда, в курилку. А там уже вся компания в сборе.

Я Томас, я Мадлен…

Более одного имени за раз я запомнить не в состоянии. Томаса я уже знаю. Томас невероятный болтун. Это он автор листочка в душевой с просьбой не пользоваться его полотенцем. Из его болтовни узнаю, что он пишет автобиографический роман. Интересно! Чем-то аналогичным здесь занимаюсь и я. В этот раз запоминаю Мадлен. Девчонка. Где-то у неё есть малюсенькая собачонка Снуппи. Показывала мне её на своём мобильнике. Мадлен не только курит, но и смотрит телевизор. Часами. Лёжа на диване. Смотрит всё подряд. Просит не занимать её место, когда выходит в туалет или на кухню. Возвращаясь, спрашивает, что было, пока она отсутствовала. Мадлен – одна из тех, у кого бывает либо очень хорошее настроение, либо очень плохое. То слёзы, то безудержный смех.

Всё парни почему-то стали говорить, что у них были русские подруги. У Арне тоже: Имя (забыл) Ефимова. Мне на эту тему рассказывать нечего. У меня никого не было. Только Таня. Зато как я её любил!

Был на приёме у врача. До этого следовало отстоять в очереди. Надо же! Как психи обожают эти индивидуальные беседы.

Новая для меня главврач: Так, господин Евсеев, у Вас…

Что-то меня насторожило.

Она: Я правильно произнесла Вашу фамилию?

То, как она её произнесла, ещё стоит в моих ушах, и это именно то, что меня озадачило: она произнесла её без акцента.

Я: Да… Даже без акцента…

Она: О! Я очень рада.

Лечащий врач: Что вы хотели нам сегодня рассказать?

Я: Ничего…

Она: А зачем же вы тогда пришли?

Я (про себя: «Стреляли»): Позвали.

Пауза.

Я (вспомнив): Я хотел сказать, что у меня повторились боли в груди. Уже два раза за эту неделю, а ранее – один раз в 5.2 и один раз в 4.1.

Главврач (сверяясь с моей серой папкой): При поступлении в клинику в вашей крови не было найдено воспаления…

[В Питере в последние месяцы мучился бронхитом. Приехав в Германию, бронхит потерялся.]

Я: Ну, я не знаю, отчего это. Но очень больно.

Врачи, похоже на то, не знают, что стало тому причиной. Ладно, не особо-то я от этого и страдаю.

Я в очередной раз прошу снизить дозу дневных таблеток.

Как только я «связался» с компьютером, они на меня больше не действуют. Теперь он – мой ноутбук – моё лекарство. И мои письма в нём – мои психотерапевты. А раз не действуют таблетки, то на фиг они тогда нужны?! Чтобы каждый раз рассыпать какао по столу?

Главврач снижает дозу и говорит, что на следующей неделе о них можно будет забыть. Мне останется лишь одна единственная антидепрессионная таблетка на ночь. После этого визита я решил таблетки не пить. Хватит травить тело. Я прячу их под языком, либо, если медперсонал занят собой, оставляю в руке и затем выплёвываю-выкидываю в мусорное ведро. Если прячется под язык, позже надо споласкивать рот – от них остаётся жуткий привкус.

А тело всё-таки травится. Ещё в 5.2 я заметил, что после того как схожу в туалет, чувство помочиться не исчезает. Иду обратно, цежу из себя пару капель. Вроде прошло. Но хуже, когда опять забудешь постоять подольше над горшком, а потом садишься где-нибудь и чувствуешь, как потекло в трусы. И так было много раз подряд. В результате я стал к этому делу относиться с вниманием и надолго зависаю над писуаром, пытаюсь выжать свой мочевой пузырь до последней капли. Нужно расслабиться и не препятствовать тяготению земли, чьему закону подчинена моя жёлтая водица. Entspannungstherapie.

Однажды я попытался проигнорировать и ночную дозу, ту самую ночную таблетку.

Больше я этого делать не стану.

Ни-за-что!

Получилось вот как. Вечером, тихо-тихо положив байки Шехеризады на тумбочку, я лёг спать… но заснул в итоге – лишь под утро. Башка работала так, словно имитировала взбесившийся компьютер, миллион бесполезных байтов из одного угла носились в другой, пронося через сознание бесконечные истории, обрывки разговоров и всего прочего, что записалось в последние годы в мою память. Я передумал весь свой Марш Несогласных поминутно и навспоминал много чего, так что на следующий день мне пришлось (возникла такая жизненная необходимость) от этого багажа избавляться письменно. Перелопатив все свои питерские письма на эту тему, я добавил в него, в получившийся рассказ, кучу новых подробностей. Переписал всё, изменив время повествования: всё, что было, стало только что происходящим. История набрала динамики.

Но подобного опыта я больше не хочу. Эт-т-то была телесная мука. Я впервые за все эти дни перевернулся на левый бок. Перевернулся, т.к. отлежал правый. До этого дня я ложился спать и почти сразу же засыпал. Я даже не знал, как выглядит комната ночью, т.к. засыпал носом к стенке, а утром было не до осмотра своего убежища, очень спать хочется.

Я понял, что это моё туповатое телесное состояние (голова ясная) – моё спасение. Оно как бы даёт выбор: будешь думать о Тане и детях или же пока не станем?! Я говорю ему: отложим. И тело говорит: хорошо, я не буду тебя мучить… но твои беды по-прежнему во мне, за запертой дверцей, я их приберегаю, пока ты кормишь меня медикаментами, названия которых не в состоянии запомнить… не смотри только на фотографии детей – тут я бессильно.

Да, а Царко пукает. Это некстати прозвучало, но уж так получилось, простите! Он, нет, несмотря на своё богатырское тело, не пердит, как Старик, но и не попукивает, как Программист. Он их расфазовывает, выражаясь мультяшным языком. И опять-таки каждую ночь, иногда очередью. Раз я это знаю, значит, сплю чутко. В первый раз, когда он это сделал, я улыбнулся улыбкой до ушей. Теперь – не обращаю внимания. Окна весь день и всю ночь открыты. Пукай себе на здоровье, мой безумный сосед!

А вот интересно – раз уж на то дело пошло – как во сне пукаю я?!

Библиотека сократила часы работы, почти что вдвое. Теперь она работает лишь в первой половине дня и лишь по средам во второй. Никто почти не читает. Нет потребности. Пациенты приходят в неё лишь из-за интернета.

Каждый день застаю соседа сидящим задумчиво на кровати. Около минуты. Он тоскливо смотрит в окно. У него изрытое морщинами деревенское лицо. Мне хочется его сфотографировать. Чем-то он мне напоминает образ зека. Тоскливый взгляд. [Wie im Gefдngnis, вспоминаю я деда из 4.1. Они, кстати, одного возраста. 56 лет и тому, и другому.] Затем он традиционно встаёт, достаёт полотенце из шкафа, бросает его на плечо и выходит из комнаты.

В отличие от деда-пердуна, Царко настоящий дед – у него трое дочерей, и у старшей из них есть двое детей. Младшей его дочери 7 лет. Он всегда, когда заходит о ней речь, показывает огромной ручищей, какого она роста.