Текст книги "Кукук"

Автор книги: Алексей Евсеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

С порнухой в интернете у меня была хорошая история в Берлине. Акрам уехал работать в Билефельд, а я остался у него дома на неделю один. Каждый день ходил в интернет-кафе. И однажды наблюдал такую сценку. Сижу, копаюсь в сети, и слышу храп. Поворачиваюсь. Компьютерный зальчик, где я сижу, пуст и лишь в паре метров от меня сидит боком ко мне огромный мужик. Огромный и жутко толстый. Бородатый. С лысиной. Представьте себе классического байкера. Типа того. Только одет не в кожу. Рядом стоит куча туго набитых полотняных мешков. Штук шесть. Мужик, сидя в кресле и откинув голову назад, спит. Спит и всё громче храпит. На сальные волосы надеты здоровенные наушники. Оценив по достоинству этого пеннера, я уже было хотел повернуться к своей плантации, но тут меня привлекло то, что творилось на мониторе моего соседа. Там шло убойное порно. На весь 17-и-дюймовый экран. Хуи да пёзды. Меня это рассмешило слегка, и я стал время от времени поворачиваться и смотреть, нет, не на его экран, а на самого чувака. Он был интереснее. Да мне и на баб голых смотреть-то не положено. Чего душу травить?! Я ждал его реакции. Он изредка просыпался, слегка открывал глаза, без каких-либо эмоций смотрел этими щёлками на экран, бессмысленно двигал рукой, в которой была зажата мышка, и вновь засыпал. На этом история не заканчивается. Некоторое время спустя в нашу комнату зашла женщина с дочкой лет десяти. Женщина села почти что вплотную к мужику и углубилась в свой интернет. Дочка сидела подальше, тоже что-то там на своём компьютере разыскивая, и постоянно бегала к матери, что-то спрашивая у неё или о чём-то ей рассказывая. Я же цинично ждал момента, когда же, когда же, мать, а лучше бы дитя, глянут на экран чудика и что из этого получится. Но этого не случилось… История остаётся недописанной. Можно напридумывать. Но из меня фантазёр никакой.

Вспомнилась мне и ещё одна порнушная история. На этот раз из Ганновера. Сижу в интернет-кафе. Восемь мест и все заняты. Сижу в последнем ряду. Закончив сёрфинг, вынимаю свою флэшку из компьютера (хм!) и невольно бросаю взгляд на монитор соседа. Там порно. Подумаешь! Встаю. Вижу перед собой спины впередисидящих мужиков. Их шесть. С моим соседом семь. Семь мужиков перед семью экранами, на каждом из которых текут реки спермы. Оргия. Где в эту минуту был мой фотоаппарат?!.

Отделение 3.1 (продолжение)

Очередное объявление в душевой:

Das ist mein

privates Handtuch!

Ich mцchte darum

bitten, dieses nicht

zu benutzen!

Frenzel,

Thomas[93]

Явный клиент нашего заведения, т.е. вылитый клоун, стоит на вокзале и, коверкая свою речь под деревенщину, громогласным голосом рекламирует:

ГАСТРОЛИ ЛУЧШЕГО В ЕВРОПЕ БРОДЯЧЕГО ЦИРКА! СПЕШИТЕ ПОСЕТИТЬ ЕДИНСТВЕННОЕ В СВОЁМ РОДЕ ЗРЕЛИЩЕ! ЛУЧШЕ ТОЛЬКО РУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЦИРК. НО ЭТО УЖЕ НЕ ЕВРОПА!..

Народ, проходя мимо него, шарахается в сторону. Некоторые с сочувственной улыбкой глядят, стоя в стороне.

Мужик заводит свою шарманку заново: ГАСТРОЛИ…

Я сажусь в поезд и еду в Кёльн. В Дортмунде меня встретит Акрам, и мы поедем на тачке его друга дальше. В Кёльне у нас назначена встреча в киношколе.

Впервые побывал в Кёльнском соборе. Потрясающее строение снаружи и ничего особенного внутри. Стада туристов. Молилась лишь одна женщина. Все прочие фотографируют… Ни капли церковной атмосферы. Дух сбрит под ноль.

Будучи проездом в Дортмунде, ищу в «Сатурне»[94] DVD с «Кукушкой». Навязчивая идея. Спрашиваю у молодого продавца, не найдёт ли он мне этот фильм у себя в компьютере. Времени на самостоятельный поиск нет. Что за фильм? «Einer flog ьber das Kuckucksnest».[95] Вон там, в углу лежит серия «Best picture».[96] Этот фильм там точно есть. Надо же, удивляюсь, знает своё дело этот парнишка. «Кукушка» стоит столько же, сколько и биография фюрера: 9,90.

В очередной раз замечаю, что мне становится не по себе, когда вижу рекламу мультфильмов на улице. Голова изъявляет желание сходить с детьми в кино. Эти мысли словно пробоины в моём корабле, плывущему по морю депрессии. Не знаю, как к ним привыкать.

Домой едем на попутке. За рулём молодой парень лет двадцати пяти. Я сижу рядом с ним. На заднем сидении две женщины и Акрам. Женщины и водитель спорят между собой на тему био-продуктов. Спор переходит на образование. От апатичного студенчества – к повышению оплаты за обучение – тема разговора сменяется национализмом.

Водитель (молодой девушке): Стоп-стоп! Надо определиться в толковании национализма.

Девушка: Это очень просто. Государственный нацизм – это когда я безнаказанно могу позволить себе говорить лозунги типа: «Auslдnder raus!»[97] Национализм – это когда мне, немке, неприятно, что на территории Германии в магазинах появляются продавцы, обслуживающие, к примеру, турецких покупателей на турецком языке, чтобы у последних не было нужды трудиться над изучением языка страны, в которой они проживают.

Национальная тема приземлилась на так называемую «неинтегрируемость» большинства иностранцев в немецком обществе, о гетто – районах с повышенным населением эмигрантов. Вопрос, в основе которого, конечно же, нежелание иностранцами учить здешний язык, становится во главу стола. Водитель делится своим мнением на этот счёт, сказав что, если иностранец не учит язык и таким образом оказывается недоступным для интеграции, то таковых надо высылать из страны.

Водитель (неожиданно, мне): Ты откуда? Русский?

Я: Да.

Быстро же он меня…

Он: Что ты думаешь об этом?

Я: Об интеграции? Сложная тема.

В то время, когда я сюда приехал, было не так уж и просто мотаться по миру. Имею в виду россиян и в какой-то степени весь восточный блок. В советское время за рубеж было вообще не выбраться. Ездили единицы. В результате по многим причинам у нас там сложилось впечатление, что заграница – Европа и Америка – это почти что рай на земле и туда нужно стремиться. Была такая расхожая байка: Жизнь нужно прожить ТАМ, чтобы не было стыдно за годы прожитые ЗДЕСЬ.

И вот мы находим способ вырваться из своей страны, получаем разрешение приехать сюда – в нашем случае – в Германию. Herzlich Willkommen nach Deutschland![98] Ворота распахиваются. В ожидании чуда мы заходим внутрь. Приезжаем-то мы сюда, как правило, с абсолютно наивным чёрно-белым представлением о мире: там, мол, позади – ад, а здесь, впереди – получается, что рай. Приезжаем и начинаем его, этот рай, искать. И знаешь, не находим…

Не назвать же раем отличные дороги (показываю на автобан, по которому мы мчимся)?! К этому быстро привыкаешь и более не замечаешь. А вот к отсутствию работы и соответственному ему низкому уровню жизни, к непризнанию образования и стажу работы, вывезенных с родины, к статусу эмигранта, которому тут, как оказывается, не особо-то и рады, привыкнуть не просто. Как свыкнуться с мыслью, что язык-то немецкий у большинства никогда не сбудется? Не то, что не станет родным, но даже не приблизится к нему, застряв на анекдотическом уровне: «Ich nichts verstehen. Ich Auslдnder»?[99] Здесь вдруг оказывается, что далеко не все мы способны к изучению иностранных языков. И что тогда с нами делать? Высылать за эту провинность из страны? В том числе и тех, кто десятилетиями этот язык упорно учит, но каждый раз безрезультатно? И что, их теперь, как не заслуживших доверия, депортировать?!

Он: Да, это точно – не все могут. Но я знаю одну русскую – она сама учила и очень хорошо говорит…

Я: Когда сам – самоучкой – это исключение. Таких людей единицы. Я же говорю куда глобальнее.

Об исключениях, конечно, тоже можно поговорить. Я знал нескольких людей заучивших наизусть целые словари и свод правил немецкого языка. Бывают и такие мастера. Но у этих людей при всём при этом – полное отсутствие понимания разговорной речи. Когда они открывают рот – то это нечто. Переизбыток в одном сказывается на недостатке в другом. Всё вроде как грамматически правильно, но то не есть немецкий язык. Так немцы не разговаривают. Их речь сродни компьютерным переводчикам – общий смысл бывает понятен, но сама речь – ни в какие ворота не лезет. Что толку от этих самоучек?!

[Вспоминаю своё первое общение с карманным переводчиком. Набрал первую пришедшую на ум фразу «I love you». Перевод был следующим: «Амур вам».]

Ты вообще знаешь, что такое курсы немецкого языка? Это когда ты, иностранец, ещё не успеваешь сориентироваться в новой жизни, наслушаться языка, набраться слухового опыта, а тебя уже пихают на эту фикцию, мол, нечего сидеть на социальном пособии, – якобы прохлаждаться – начинаем интеграцию немедленно. Ты входишь в класс, а в классе том сидят 20 русских. У всех один и тот же словарный запас, вывезенный с родины,– два десятка слов из фильмов о войне: Hдnde hoch! Heil Hitler! Parteigenosse. Sturmgruppenbahnfьhrer. Nicht schieЯen! Danke schцn! Bitte schцn!

Он: Ха-ха-ха!

Я: И на каком языке, как ты думаешь, они там общаются целый день?

Он: По-русски, ясное дело…

Я: Ну и?!. А как язык учить, если у тебя сплошные искушения потрепаться по-своему. Ты же ничего ещё здесь не знаешь, у тебя сплошные непонятки. Люди в первые месяцы пытаются обжиться – ищут мебель и прочую чепуху, устаканиваются. Делают зачастую всё неправильно, но откуда им знать как правильно, ежели никто толком-то не помогает. Вот и трендят они друг с другом об этих бесконечных «что», «где» да «как». Им ещё не до языка.

Имея словарный запас в дюжину слов, о многом не разговоришься. А ещё, знаешь, первое время наружу рвётся школьный английский. Каждый раз, когда не знаешь слово, вставляешь либо английское, либо пытаешься перековеркать русское на немецкий лад.

В результате – после курсов – эмигранты ничего толком по-немецки не понимают, а о том, чтобы начать говорить и речь не идёт.

И ещё, думаешь, нам там хорошие учителя достаются? Неа-а-а. Бывают профи, но об исключениях мы договорились не говорить. По результатам курсов легко судить, какие там учителя. Экзамены – профанация. У меня в сертификате стояло 80% понимаю, 70% могу донести. Я к тому моменту был лишь девятый месяц в Германии. Я тогда совсем мало что понимал, а говорил и того меньше. Ich spreche mangelhaft Deutsch.[100] Милые приятные барышни, эти преподаватели на курсах, но понятие учитель им не присвоить.

В школах этих есть программа. Программа – учебники – говно. В костёр их! Если учитель в начале урока просит открыть учебник, это уже значит для меня, что он не учитель. Почитай-ка сам эти учебники! Тоска сплошная! У тебя тут же интерес к языку пропадёт. Прочтёшь что-нибудь наподобие: Herr Mьller wohnt in einem Haus. Er ist verheiratet und hat zwei Kinder.[101] Ну, и далее в том же духе. И что? Пойдёшь ты с этими знаниями на улицу, поймаешь носителя языка, скажешь ему: Простите за навязчивость! Можно с вами поговорить? Попрактиковаться, так сказать, в языке. Вот вы знаете, например, что господин Мюллер живёт в доме?..

Он: Ха-ха!

Я: Скучно, да?! От скуки устаёшь очень быстро. Не усваиваешь материал. Не за что зацепиться. А ведь каждый день на уроке – новая тема. Беспощадный конвейер. На занятиях – тоска сплошная. Сидишь, в носу ковыряешься. А курсы длятся всего-то полгода.

Он: Да, это мало…

Я: Полгода сплошной чепухи, во время которой голова забивается всем этим бесполезным языковым мусором. Хаос полнейший. Пользы – ноль. Потом – всё, поезд ушёл. Смерть твоим мыльным пузырям – за короткое время освоить язык. А куда без языка?! Дорога в то же самое гетто. От того недовольство. Ну, и пошло, и поехало.

Я одно время был безработным и решил, прожив к тому моменту в Германии что-то около восьми лет, пойти на курсы, подшлифовать свой немецкий: окончания прилагательных, плюсквамперфект… Попал опять-таки в группу из одних выходцев из Союза. Они были все ещё совсем свежими – от нескольких месяцев до полугода в Германии. Смотрели на меня – бывалого – как на идиота-бездельника. Как же так – столько лет здесь, а пошёл на курсы?! Безработный к тому же. Мы-то не лыком шитые, сейчас за полгода-год выучим язык, тут же найдём себе работу – мы же все работоспособные, с опытом. И вот проходит время курсов – а они всё там же, где и были. Ни бэ, ни мэ.

И ведь все они смеялись там, на родине над кавказцами, что иногда коверкают русский язык, а сами-то здесь где?– в ещё худшем положении!

А знаешь, как, собственно, возникают гетто?

Он: Ну…

Я: Живёт себе, поживает дом с немцами. Кто-то решает съехать на другую квартиру. В доме, ясное дело, освобождается жильё. Поселяется иностранец. На лестнице, к примеру, благодаря новому поселенцу появляется обувь. Для него это нормально, он так у себя в Турции привык – в квартиру босиком заходить. Иностранцы ведь и выглядят иначе, и пахнут иначе, и звучат иначе… И не всем ведь коренным это нравится. Можно понять. Кто-то тут же съезжает из-за этой, казалось бы, мелочи. Тут же заселяется ещё одна семья иностранцев. Те, например, слушают свою идиотскую музыку, причём громко, забывают соблюдать режим. Немцы съезжают один за другим. Бегут прочь. В результате какой-нибудь немец в поисках квартиры, наученный опытом, подойдя к этому дому и увидев список жильцов со всеми этими нечитабельными фамилиями, лишается всякого желания снимать здесь себе квартиру. Вот тут-то и образовалось маленькое гетто. Кто в этом виноват?.. Ясное дело – и те, и другие.

Он: Но русские в общей своей массе, я не говорю об образованных русских, они невыносимы, все эти их разборки, конфликты, подпольная продажа сигарет, наркотиков, которую они под себя подмяли повсеместно, и прочее в том же духе. Их, видите ли, нельзя критиковать. Они, понимаешь ли, не выносят критики. В ответ на неё тут же слышишь обвинения в фашизме. Сколько раз уже такое было!

Я: Да, это херня. Но здесь надо русских различать. Их существует три вида. Первый – это так называемые Spдtaussiedler.[102]

Он: Псевдо-немцы!

Я: Хорошо, что ты это сказал. Есть ещё у вас и похлеще присказка: «Стали немцами, увидев немецкую овчарку вдалеке».[103] Смотри, для тебя – немца-немца – они «псевдо». Там, в Союзе их фашистами обзывают, не знаю, правда, за что. Они обижаются и валят сюда, якобы на родину. И там их, получается, не особо любят и здесь не жалуют. И что им остаётся? Большинство из них – родом из деревень. Т.е. крестьяне. Приезжая сюда, им на земле работать не доводится, приходится ломать свой уклад и заниматься чем-то иным…

Он: Но почему мы должны их финансировать? Мы не в силах прекратить этот поток!

Я: Э, нет! Вот они-то все как раз работают. У них, у большинства, чёткие обтекаемые требования к жизни: построить дом, купить как можно более солидную тачку и что-то там по мелочи. На выходных, правда, – вывезенные из России подвиги по распитию водки. Шок для коренных немцев. Этого не отнимешь. Я подобного уклада здесь навидался. Было дело, снимал свадьбы, много разговаривал на эту тему.

Они, я считаю, большие умницы – в отличие от русских-русских – крепко держатся семьями. Кланы разрастаются в сотни человек. Твой дальний родственник становится твоим близким другом. Все друг другу помогают взаимно. Это здорово. Но это в Германии также шаг в сторону гетто. На этих свадьбах, что мне доводилось документировать, я редко встречал немцев-немцев. Приятели-немцы-немцы этих вот псевдо-немцев приезжают в лучшем случае в церковь к венчанию. Поздравляют новобрачных и извиняются за ужасную занятость в этот день, на невозможность прибыть на празднование. Меня бы это оскорбило. Выглядят эти страхи у немцев перед свадебными пьянками русских ужасно. Дикость своеобразная. И каждый раз одна и та же история. Расхождения в традициях.

Он: Да, меня всегда удивляло – почему русские женщины так обильно красятся, это же выглядит ужасно.

Я: Ха-ха-ха! А русские говорят между собой: какие же немки бесцветные, неухоженные. Да, это отличный пример в расхождении взглядов.

У русских, кстати, в общей своей массе ужасный вкус к интерьеру. Цветные обои, на этих обоях висит цветастый ковёр, ещё один – на полу, линолеум, как правило, тоже не однотонный, кресла-диваны опять-таки в цветах, халат на хозяйке из того же репертуара; ко всему этому можно добавить и картины, и искусственные цветы, и вазочки, и миллион прочего житейского сора. С таким вот багажом мы приезжаем сюда и шокируемся однотонными обоями. У меня вообще складывается такое впечатление, что мы набрались худшего что с запада, что с востока.

Да, о видах эмигрантов из бывших советских республик! Второй вид из них – это еврейская эмиграция. Евреев принимали до последнего времени на правах беженцев. Что, по-твоему, есть беженец?

Он: Человек бегущий от войны…

Я: И вот эти, не убежавшие от войны, евреи регулярно ездят на родину навестить родственников да друзей. Не кажется ли тебе это несколько странным, лицемерным?.. Причём с обеих сторон.

Он: Я считаю, что беженцы, все эти выходцы из бывшей Югославии, в случае прекращения войны должны возвращаться в свои страны в независимости от их на то желания.

Я: Тут не всё так просто. Если ты бежал от войны, если ты к тому же навидался смерти, в том числе смертей своих родных, отведал всего этого ужаса, то хочется ли тебе оказаться в тех же местах, где каждый угол залит кровью – где вечное напоминание? Кому хочется такого повторного опыта? Ведь война может разгореться вновь. И что тогда?.. Жить в вечном страхе? Нежелание этих людей покидать убежище вполне понятно.

Он: Но беженцы не имеют права работать в Германии. Зачем им оставаться?.. Почему я должен оплачивать их содержание со своих налогов?

Я: А ты посмотри на это и с другой стороны. Ты сам беженец, к примеру. Ждёшь окончания войны. Ждёшь годами. Раз ты беженец, то интегрировать тебя не надо, да?! И нафига тогда им тоже язык учить? Получается так, что делать тебе здесь собственно и нечего. Ты не только не работаешь, но также и не учишься, т.к. за твою учёбу никто платить не станет. С какой стати?! И вот сидишь ты целыми днями, месяцами, годами покорно в своём жилище. И не возникает у тебя никаких там желаний пожить по-человечески? Ты, немец, казалось бы, помог этому беженцу, приютив его. Но человек деградирует при отсутствии перспектив и мотивации. Зачем спасать людей, если благодаря тебе они становятся бездельниками? И это в лучшем случае. В худшем – часть этих людей уходит в криминал.

А есть ещё и такие истории. Гражданская война в одной из африканских стран. Ведётся уже второй десяток лет. В общежитии для беженцев живёт семья: мужчина и женщина. Чем им заняться, если они здесь вроде бы как временно?

Он: Ну…

Я: Не ну, а они там то и дело детей строгают. Уже штук пять за это время нарожали. И родились эти детишки здесь, в Германии. Говорят по-немецки так же, как ты. Понятие родины ассоциируется лишь с Германией. Африки они в глаза не видели. Всё, что составляет их жизнь,– всё прожито здесь. Их тела выращены на немецкой пище, на немецкой земле. Дети – способные, умные, воспитанные, талантливые, красивые. И тут приходит известие. Затяжные бои в республике закончены. Войне конец, а значит… собирайте свои шмотки, уважаемая семья, и leben Sie wohl[104]…

[Вспоминаю семинар в «Карге» по проблемам, связанным с эмиграцией в Германии. Говорили о том, что люди необразованные не имеют никакого шанса получить здесь работу. Одна из участниц сказала, что она-то вот талантливая, инициативная и всё в этом духе, а всё равно безработная. Читающая лекцию женщина сказала, что подобных случаев статистика не учитывает, они, мол, эпизодичны. Большинство эмигрантов, получалось, – бесталанны и безынициативны.]

Он: Если они родились в Германии, у них должно быть немецкое гражданство.

Я: Должно быть, но его нет. Мы не Штатах. Мои дети тоже родились в Германии, но немецкое гражданство им не дали. В 18 лет они должны будут решить: либо оставить себе русское, либо отказаться от него и получить немецкое. Но у моей семьи неограниченный ауфентхальт.[105] Мы – не беженцы. Мы из другой истории. Мы же сейчас говорим о беженцах.

И вот эту африканскую семью высылают на хрен прочь, вместо того, чтобы этих съинтегрированных от рождения детишек себе да и припасти. Ни фига подобного. Германия словно робот. Всех под одну планку.

Есть ещё трётья струя эмиграции из Союза. Это так называемые примазавшиеся. Типа меня. Члены семей. Не немцы-переселенцы и не евреи. Эмигранты прочих национальностей. Их здесь тоже до фига. Перебрались они сюда благодаря тем самым бракам, либо купленным документам. Здесь с ними тоже ничего не поделаешь. Приходится мириться. Есть лишь одно противодействие: думать и придумывать выходы из создавшегося положения. Придумывать неординарные ходы. Выгодные для обеих сторон. Однако этого не происходит и остаётся лишь ждать смену поколений. Дети иностранцев поголовно говорят по-немецки. Более того, они охотнее говорят именно на немецком. Это уже совсем другая проблема – проблема для родителей, желающих общаться с детьми на родном языке.

Но дети вырастают, и приходит время, когда им их немецкие одноклассники по поводу или без повода напоминают об их происхождении, или даже о происхождении их родителей, а то и в лицо бросают: Kanake![106] Тут происходит мощнейшее отторжение иностранцев от Германии. Нет, они не уезжают от обиды в свои страны назад. Они начинают группироваться по национальному признаку. Русские компании, русские клубы, русские дискотеки и т.д. Иностранцы начинают презирать немцев за их закрытое общество, за эту их geschlossene Gesellschaft.

Примечательным был пару лет назад футбольный кубок в Германии. Тогда иностранцы, живущие здесь, страстно желали поражения германской команде. Своеобразное проявление своей обиды за эту твою неинтеграцию. За неспособность общества к их интеграции. Ты понимаешь, о чём я?

Он: Да, я знаю…

Я: Все мы думали о том, что пусть чёрт, леший выиграет, только бы не немцы. Это было отвратительное зеркало для Германии, но оно говорило о многом, обо всех этих проблемах, которые никто в обществе решать не хочет. Это не политические проблемы, а в большей степени общественные. Но немцы проглотили это дело и о нём ни слова…

Вот смотри, сколько в Германии безработных?!

Водитель называет раза в два заниженную цифру.

Я: Почему бы не организовать что-нибудь неординарное, например, немцы, сидящие на пособии, проводят пару-тройку часов в день с иностранцами, слабо владеющими немецким? Вытаскивая тех самых в своё общество. Активно помогая.

Он: Хорошая идея.

Я: А что толку?! Кто этим занимается? Никто. Это же не так просто – найти людей, подходящих друг другу, свести их между собой. Куда легче загнать двадцать русских в класс какой-нибудь школы, оплатить им курс и забыть о них на полгода.

Он: Да уж…

Я: Да немецкому обществу просто насрать на иностранцев. Оно от них откупается пособиями, но не помогает. Я за десять лет ни разу не получил именно помощи.

Знаешь, те самые беженцы сидят здесь годами. Как ты правильно заметил, работать они не имеют права, учиться тоже. Что им остаётся?

Он: Проблема не с людьми из образованных слоёв общества, а с этими безбашенными.

Я: А с безбашенными ты уже ничего не сделаешь. Однако, брать к себе образованных, отсеивая тем самым людей из низших слоёв – это, как мне кажется, очень цинично. Это уже сегрегация.

Но тут, безусловно, во всей этой истории и с нашей эмигрантской стороны много чего негативного привозится, чего уж скрывать. Купленные дипломы, водительские права, скрытый капитал, склонность к криминалу… Германия на этом уже обожглась и ищет противоядия.

Приехали.

Я (выйдя из машины): Тебя как зовут?

Он: Маркус.

Я: Меня Алексей.

Он: Распространённое среди русских имя.

Я: Ага. У русских вообще мало имён. В школьных классах всегда есть имена, повторяющиеся раза по три-четыре. В Германии с подобным сталкиваешься редко. Это здорово.

Он: Алексей, это что-то греческое, не совсем русское.

Я: Совершенно верно.

Он: Было интересно с тобой поговорить.

Я: Мне с тобой тоже.

По сути дела я болтал один. Словно проповедовал. Завёлся вполоборота. Зато быстро приехали! Два с лишним часа пролетели как четверть часа.

Мелькнула мысль спросить: А я, как, по-твоему, Маркус, съинтегрированный иностранец или же нет?

Но, зная ответ, не стал задавать вопрос.

Неа, Маркус. Ты ошибаешься. Я – нет. Уже 12 лет здесь живу, да и с языком вроде всё как всё в относительном порядке, друзей-приятелей среди немцев – куча, а тем не менее…

Один мой знакомый, встречаясь с проблемами в Германии, каждый раз с намеренно жутким акцентом выдавал: Ай ляйк Джёрмани фери мач![107]

Пишу предыдущую сценку. Стук в дверь. Заглядывает Итальянец:

Алексей, у тебя есть стиральный порошок?

Я: Нет.

Он: У Джарко тоже нет? Не знаешь?

Я: Не знаю.

Итальянец уходит, оставив в моей голове новую транскрипцию имени соседа: Джарко. Надо же?! Царко, Зарко, Чарко, Джарко…

Посмотрел купленную недавно «Кукушку». Десятки совпадений. Самое мощное – молодой врач из больницы – вылитый русский, что был дежурным врачом в тот вечер, когда я поступил в отделение 5.2. Тот же тип лица, та же мимика, те же нелепые усики. Только чуть моложе.

Билли – это, конечно же, Мирко. Двадцати двух лет отроду. Молодой, стеснительный, влюблённый в женский пол. Я постоянно застаю его обнимающимся с девчонками. Они в этих объятиях стоят по четверть часа. Мирко даже к Эльвире неравнодушен. Однажды слышал такое:

Мирко: Эльвира, я в тебя влюблён!

Эльвира: О-о-о! Да ты что!

Мирко: Ich hab' dich so lieb![108] Не знаю почему.

Прочитал на табличке при входе в помещение эрготерапии фамилию мисс Рэтчэд: Кастен-Хайтманн. Кастен – коробка. Хайтманн для меня звучит словно Хэйтман.[109] Вот она откуда, её аллергия на непослушание.

Ну, и, конечно же, сцена, в которой речь идёт о добровольном нахождении в больнице, что так поразила МакМёрфи. Здесь, в 3.1, все, вроде как, тоже без принуждения, но просто так покинуть клинику они не в состоянии.

В фильме не понравились лишь две вещи. Первая: оранжевая кровь из покончившего с собой Билли. Вторая: Отсутствие следов удушения на шее мисс Рэтчэд.

Ездил в соседнюю деревушку делать томограмму. Прочитал в сопроводительной бумаге – подозрение на Herdbefund. Не знаю, что это за фигня. Какой-то очаг.

По дороге видел тот самолёт, что ежедневно кружит над Вуншдорфом, в частности, над нашим гнездом. На этот раз он завис неподвижно над мини-аэропортом. Я впервые разглядел на его крыльях пропеллеры. Надо же, такой огромный самолёт, а может висеть в воздухе без движения, как вертолёт. Как это возможно?! Галлюцинация?..

На приёме у врача.

Фрау Брюнинг. Социальный работник – фрау Миннихь. Брат Грегор.

Как получилось так, что вы не застрахованы?

Объясняю: Решил уехать из Германии, везде сообщил об этом: в бюро по трудоустройству, платившем мне пособие по безработице, в службе регистрации, сдал квартиру, закрыл счёт в банке. Расплатился со всеми долгами и уехал. В Германию вернулся, имея перед собой три вероятные цели: провести отпуск у друга и вернуться в Питер; повидаться с Таней и по результату разговора с ней либо покончить с собой, либо начать совместную жизнь. Взял за день до поступления в клинику анкету на пособие по безработице, т.к. жена посчитала вероятным нашу совместную жизнь через некоторое время, до которого мне было бы лучше пока пожить где-нибудь поблизости.

Социальный работник: Почему вы до сих пор не встали на учет в службе занятости?

Я: Простите?! Вы же сами отправляли мои бумаги.

Она: Я?! Что я сделала?

Я: Вы дали мне анкету, которую я заполнил и отдал вам. Вы её отослали. Разве не так?!

Она: Ах, да! Да…

Я: Но ответа до сих пор не последовало.

Она: Да, ответа нет.

Я: Тогда какие претензии могут быть ко мне?!

Она: Как вы представляете себе свою дальнейшую жизнь?

Я: Никак.

Она: Как это – никак? Мы же должны знать, чем и как мы можем быть вам полезными. Вы же не можете проводить всё время за своим компьютером…

Грегор: …за чтением.

Улыбка с моей стороны.

Врач: Почему вы так зациклены на своей бывшей жене? Почему вы упорно отказываетесь взять себе другую женщину? Ту, которая будет вас любить?

Она действительно не понимает, что подобные вопросы в мой адрес звучат нелепо.

Я: Я не отказываюсь, я таковой не встречаю.

Врач: Я не вижу этих попыток.

Я: Где, здесь?! Я всегда работал в больших коллективах, всегда был дружен с большим количеством девчонок, но из этого ни разу не родилось ни одной мысли в данном направлении. Я не влюблялся, и в меня не влюблялись. Я не слепой. Мы уже говорили на эту тему.

Социальный работник: Вас по-прежнему мучает депрессия?

Я: Да, в какой-то степени, да. Иногда это довольно слабое чувство, иногда, например, когда вижу рекламу мультфильмов на улице, очень сильное.

Она: ???

Я: Всё оттого, что у меня тут же появляется желание сходить с детьми в кино, но я понимаю, что не смогу.

Она: Ваша жена запрещает вам общение с детьми?

Я: Да нет же. Просто, бывая с детьми, я чувствую себя ужасно брошенным. Они словно напоминание мне о прошлой нормальной жизни, которой я лишён. Я всё время хочу быть с ними, а не пару-тройку часов в походе в кино или на прогулке.

Она: Я не понимаю. Вы должны нести ответственность за своих детей и…

Я: Да, я всё это прекрасно осознаю, но не могу. Просто не-мо-гу. Как это объяснить? Безволие. Безответственность. Не получатся просто…

Она: Вы должны попытаться найти контакт с детьми.

Я: У меня был контакт с ними – ещё некоторое время после того, когда мы с женой разошлись. Но мне сразу же стало непросто бывать с ними. И дети видели моё состояние. Я решил не мучить их собой и себя заодно. Хотя мне от этого легче не стало.

Ну и по этой теме мы проехались ещё раз десять. Каждый раз безрезультатно.

Врач: Кто-то видел, что у вас в кошельке есть деньги. Сколько их у вас?

Грегор видел. Сидит, молчит.

Я: 200 евро. Было двести, до поездки в Кёльн. Осталось чуть больше ста.

Врач: Откуда у вас эти деньги?

Я (вру): Взял у друга.

Под другом образно скрывается Акрам. На самом деле это Танины деньги. Я должен был отдать их ей, но не успел. По сути дела не вру. Хотя Таня мне не друг.

Врач: Как вы собираетесь их отдавать?

Я: Как-нибудь, когда-нибудь. Это не проблема.

Врач: Т.е. вы не собираетесь больше кончать свою жизнь самоубийством?

Я: Я этого не говорил.

Врач: А как же деньги?

Я: Я же сказал, что это не проблема.

Социальный работник: Вы, господин Крым-брым, должны понимать, что ваше нахождение здесь не может продолжаться бесконечно. Мы должны совместно найти варианты помощи вам. Что это могло бы быть?

Я: Не знаю. Чисто теоретически вы можете помочь мне выбить деньги из социальной службы на моё повышение квалификации, ради которого я ездил в Кёльн. А как практически – я не знаю. Моя проблема по-прежнему тут. От неё меня за пребывание в клинике не избавили. Как, впрочем, я и думал, говорил же об этом при поступлении сюда. Мне не помочь. Я это знал изначально.