Текст книги "Юго-западное направление (СИ)"

Автор книги: Алексей Дягилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Ну вот и всё. Сейчас только зелёнкой помажу и клейким пластырем залеплю. – Закончив вытаскивать из меня нитки, доложилась хирургическая медсестра – Ниночка.

– Э-э. Не надо меня зелёнкой мазать. – Задумал я очередную афёру, так как в процедурной мы были наедине.

– Это почему это не надо? Очень даже надо. А то инфекцию можно занести. А там и сепсис начнётся. – Начала настаивать на своём серьёзная Нина.

– Ну тогда хотя бы ватку смени. – Вздохнув, соглашаюсь я.

– А почему я должна ватку менять? – всё ещё не поняла, в чём подвох, медсестричка.

– Ну, ты же меня сегодня не первого мажешь, вдруг от кого инфекцию занесёшь, а там и сепсис пойдёт…

– Ох и дубина, ты, стоеросовая, – легонько тюкнув меня по затылку, прыснула Нина. – Да если хочешь знать, я после каждого ранбольного инструмент дезинфицирую, а этой ваты у меня завались. – Разошлась она.

– Ладно, мажь, – соглашаюсь я, – а я тебе пока про один интересный случай расскажу.

"В одну городскую больницу Воронежа, приезжает значится комиссия из облздравотдела. Всё проверяют, ходят с умным видом по палатам, расспрашивают больных. Дошла очередь и до четвёртой палаты инфекционного отделения где лежали несколько мужиков. Опрос начинают с первого от входных дверей больного.

– Фамилия?

– Иванов.

– Чем болеете?

– Геморрой. – Коротко отвечает он.

– Как лечат? – продолжает опрос один из членов комиссии, в то время как медсестра, что-то пишет в толстой тетради.

– Ватку макают в зелёнку и мажут.

– Жалобы есть?

– Нет.

Подходят ко второму и начинают задавать те же вопросы.

– Фамилия?

– Синебрюхов.

– Чем болеете?

– Гонорея.

– Как лечат?

– Ватку макают в зелёнку и мажут.

– Жалобы?

– Нет, всё хорошо.

Подходят к кровати третьего.

– Как фамилия?

– Зеленский. – Хриплым противным голосом отвечает больной.

– Что болит?

– Горло болит, – хрипит он дальше.

– Как лечат?

– Макают ватку в зелёнку и мажут.

– Жалобы есть?

– Есть.

– Какие?

– Прикажите пожалуйста медсестре Нине, чтобы она ватку меняла, или хотя бы первому мазала." – Добавил я местных реалий в анекдот, рассказывая его в лицах и прислушиваясь к реакции медсестрички.

– И в какой это из наших больниц такое было? – Заканчивая перевязку, начала задавать дополнительные вопросы Нинель.

– Вообще-то это был анекдот. – Сознаюсь я.

– Не правильный это анекдот. Не может так опытная медсестра поступить. Да и гонорею зелёнкой не лечат. – Разложила всё по полочкам Нина.

– А чем лечат? – не ожидая такой реакции на мой солдафонский юмор, спрашиваю я.

– Когда подхватишь, узнаешь. И чем мажут, и что колют, и как это неприятно. Я закончила. Одевайтесь ранбольной. – Недовольство в голосе девушки явственно прозвучало. И у меня отпало всё желание балагурить. И чего это она надулась? Я вроде ничего такого обидного и не сказал. Ладно, попробуем прокачать на косвенных, не тороплюсь я вставать с кушетки, на которой сидел.

– А с какой радости я должен что-то там подхватить? К чему эти ваши намёки, Нинель? – завожу я серьёзный разговор.

– А с такой?

– С какой это такой? – продолжаю настаивать я.

– Если не перестанешь таскаться с Манькой Облигацией, обязательно что-нибудь подхватишь, не гонорею, так сифилис. – Выпалила свою предъяву Нинель.

Глава 4

Так вот оно что, это у нас походу ревность взыграла. А я то думал? Подумаешь, пообщался с местным населением на пляже. Да и не об чём таком-эдаком мы с ней не договаривались. Чисто коммерческий интерес, ты мне, я тебе, на взаимовыгодной основе. Ну и что, что шутили на разные темы, в том числе и про секас, Манька она девка простая, деревенская, лёгкая на подъём, хоть и слаба на передок, да и разговаривать с ней не натужно, не нужно выбирать выражения. Да она и сама не выбирает и базар не фильтрует, что думает, то и говорит. А дружеский шлепок по пышной заднице, так это вообще для закрепления договора по моей многоходовке. Манька же она не только честная давалка, но ещё и передовик производства в местном колхозе. А там молоко, сметана, масло, творог, ну и влияние на председателя, чтобы он договор с госпиталем заключил, на взаимовыгодной основе. Какая разница, куда они будут продукцию поставлять? Был у меня приватный разговор с начальником АХЧ, вот он и посетовал на плохое снабжение одной дроблёнкой, ну я и решил посодействовать его горю, а заодно и свои хотелки удовлетворить.

Сразу как-то на душе полегчало. Но кто сцука сдал? Вроде никто и не видел, как мы общались в кустах. Да и на пляже все свои были. В основном мужики, за исключением санитарки – Тамарки, местное население не в счёт. Вот она и сдала, да ещё и прибавила небось от себя кое-что. Поймаю, вы… и высушу, но сперва распрошу, зачем такое непотребство учудила. Все эти мысли пролетели в моей голове за пару секунд, но дутика нужно было как-то успокоить, чтобы не держала камня за пазухой. Поэтому встаю, накидываю больничный халат, присаживаюсь к небольшому столику с чернильницей, пером и каким-то гроссбухом. После чего начинаю выводить каракули на клочке бумажки.

– А как правильно, аблигация или облигация? – спрашиваю у Нины, остановившись на полуслове.

– Облигация. – Недовольно подсказывает она.

– Спасибо. – Быстро дописываю я текст и, подув на бумажку, чтобы просохли чернила, прячу её между страницами гроссбуха. Любопытство сгубило кошку, а уж Нинку (как и любую женщину), сгубит вдвойне, и она обязательно прочитает моё послание.

– До встречи. – Выхожу я из кабинета.

– Следующий! – Не отвечает на моё прощание надутая Нинель.

Я же иду дальше ко коридору лечебного заведения и чисто случайно встречаю санитарку Тамарку или Тамарку-санитарку, как мы её все между собой называем. Девка видная и фигуристая, но немного похожа на лошадь. Такая же статная и красивая, если смотреть на неё с заду (на Тамарку, а не на кобылу), а ежели с переду, ну да с лица воду не пить, в моё время ещё и не такие ксюшади попадаются…

– Здравствуй Томочка, душа ты моя. Хочешь я тебе новый анекдот расскажу? – Подхватываю я её под локоток и отвожу в сторону.

– Ну, расскажи. – Кокетничает она.

"Сидят, значит две хомячихи на берегу речки и вяжут. Подходит к ним бегемот и спрашивает.

– Девочки, здесь глубоко?

– Да, глубоко. Можешь нырять прямо с берега. – Отвечает Первая хомячиха. Вторая молчит и продолжает стучать спицами.

Бегемот разбегается и прямо с высокого берега бултых в речку. Всплывает, вся морда и башка в тине, брюхо расцарапано о корягу, ревёт, больно ему.

– Ты, зачем Бегемотика обманула? Он бедненький вон как поранился. Знала же, что здесь мелко. – Пеняет Вторая хомячиха Первой.

– А зачем ты мне вчера шапочку распустила⁈ – отвечает ей та."

– Ха-ха-ха! – закатывается от громкого грудного хохота донская казачка, широко открыв рот с крупными ровными зубами. – Хомячихи, и вяжут. Ну уморил. Да чем они тебе вязать-то будут, болезный? У них ведь и пальцев-то нет.

Смысл анекдота немного не тот, но нужный эффект достигнут. Так что перехожу к главному.

– А чем же я тебе, Томочка, так насолил, что ты про меня всякие сплетни распускаешь? – задаю я вопрос в лоб.

– Какие такие сплетни, касатик? – резко обрывает смех санитарка, уставившись на меня цепким колючим взглядом. Ей бы следователем в НКВД работать или в гестапо.

– Ну шо, ты, на меня вылупилась такими влюблёнными зенками? Разве не ты всем рассказываешь про меня с Манькой?

– Да насрала я и на тебя, и на Маньку, и чем вы там в кустах занимались, что она потом полдня сверкучая ходила. Ебитесь вы с кем хотите. Только я свечку не держала и чего своими глазами не видала, о том никому врать не буду. Да даже коли видала, – то какая мне с того корысть? Ты башкой-то своей покумекай, касатик. Где Я, а где твоя Манька – передовица-потужница, знаю я, каким местом она в те передовики выбилась…

– А у кого в том корысть есть? – перебиваю я санитарку, присевшую на своего любимого конька.

– Да мало ли у кого. Потом опять скажешь, что сплетничаю.

– А какая в том сплетня, если то правда, а Том? – задаю я резонный вопрос. – Ну а за это я тебе слова той песни на бумаге напишу и петь её правильно научу.

– Какой песни? – заинтересовалась казачка. Певунья она хорошая, голос приятный, ещё бы петь и интонировать правильно научили, цены бы ей не было.

– Ну той, про калину, которая тебе дюже понравилась на прошлых посиделках.

– Ну тогда слушай, змей-искуситель. Корысть до того есть у Фимки хромого. Мужичонка он хлипенький, но подлец ещё тот. Силушкой его Бог обделил, зато хитростью и подлостью видать чёрт наградил, и связка с ним, касатик, плохая, через его подлость ни один хороший человек сгинул. – Открыла мне страшную тайну Тамара.

– А я то здесь каким боком? Я того Фимку и знать не знаю и ведать не ведаю.

– Ты ему дорогу перебежал, вот он на тебя зуб и заимел. А знать ты его знаешь, он часто возле вашей компании крутится, хоть и работает, а не лежит в госпитале. Так что за язычком своим остреньким следи, и лишнего не балакай. – Предупреждает меня казачка, быстро оглядевшись по сторонам.

– Ну, видел я одного хромого, но слова дурного ему не сказал, да и он мне. – Вспоминаю я смазливую мордочку, похожего на хорька хромоногого инвалида с тросточкой, и каким-то мутным, вечно бегающим взглядом. И правда, ошивающимся возле нашего споенного коллектива, в свободное от своей работы время. Мы через него иногда местную бормотуху доставали, пойло преотвратнейшее, но забористое.

– Слова не сказал, а девку из-под носа увёл. Но как же, приехал тут, весь при параде, при орденах и медалях, хоть и серый с лица от боли, но орёл. Не чета какому-то там инвалиду-задохлику, которого даже на войну не взяли.

– Какую девку? – не понял я.

– Вот чудак-человек. Да Нинку, кого же ещё. Разговоры с ней разные разговариваете, песни поёте, да танцы танцуете, а хромому от ворот поворот. Хотя Нинка его и до тебя не особо жаловала, а как ты объявился, так совсем на глаза не пускат.

– А Нина-то тут причём. Мне до того дела нет. С кем у неё любовь. Мы просто дружим, общаемся.

– Ага, делу не мае, як тому цыгану до племенной кобылицы. – Подпустила в свою речь южнорусский говор Тамара. – Вижу я, как ты на неё глядишь, да и она на тебя. А Фимка на вас так зубами скрипит, что ажно искры летят и дым из ушей. Ну, я тебя предупредила, а теперь отвали, работать мне надо.

Тамарка уходит, а я пребываю в лёгком обалдевании от услышанного. Называется, без меня меня женили. А мужики-то не знают. Хорошо помню, как перед прибытием на станцию, переоделся я в свою форму, да и награды достал и почистил, прицепив на гимнастёрку. Нехрен стесняться, пускай все видят, что я заслуженный фронтовик, а не сопляк зелёный после первого ранения. Да и где ещё награды носить, как не в тылу? В бою они только мешают, а медали запросто потерять можно. Как в этот дом отдыха приехали, очень хорошо помню, и как нас встречали, чуть ли не с оркестром. Но из всех встречающих я хорошо запомнил только одну Нину, сразу же и узнал при встрече на перевязке, но почти всё время молчал, как истукан. А познакомились мы только на следующий день, ну и понеслось. Я то думал, что мы просто друзья, гоня от себя все посторонние мысли, так сказать эротического содержания. Мне просто нравилось общаться с девушкой, причём на любую тему, ну и подкалывать её, а также слушать. Ну и чего уж там, изгибы и выпуклости её фигуры мне тоже нравилась, и я часто представлял её без одежды. Нина была уроженкой Воронежа и много интересного рассказала про город. И то, что он находится в междуречье, я тоже впервые узнал от неё. Причём, чтобы попасть в город с запада, нужно было переправиться через Дон и в окрестностях было всего три моста через реку, один железнодорожный и два автомобильных, а также несколько паромных переправ. Вот я и ломал голову, как так получилось, что немцы захватили город, ведь достаточно было только взорвать три моста и занять оборону за Доном, но видимо снова просрали и подарили немцам мосты в целости и сохранности, потому противник и вошёл в город практически беспрепятственно. Так что придётся решать ещё и эту проблему.

А ещё этот Ефимий. Крыса язвенная, бухгалтер местный, но нихрена не милый. Скорее всего сексот, раз Томка его так охарактеризовала. А я ведь и правда, не следил за базаром, особенно в процессе полемики, когда мы с мужиками обсуждали прошедшие бои под Харьковом и Барвенково. Компашка у нас подобралась знатная, все те парни, которые прибыли сюда вместе со мной с Юго-Западного направления, хотя и из разных армий. Ещё несколько человек из наших, к нам тоже присоединились, но они попали в этот госпиталь раньше. Нас так и прозвали – чёртова дюжина. И хотя лежали мы в разных палатах, это не мешало нам собираться вместе, в свободное от процедур время, устраивать всякие непотребства и крутить комбинации. Безобразия мы не нарушали, режим тоже, почти, зато устраивали чемпионаты по игре в шашки, шахматы, карты и домино, работая командой и на команду, весь выигрыш собирая в общий котёл и меняли его на нужды коллектива (и не только на водку). Причём в каждом виде «спорта» у нас были свои гроссмейстеры и каталы, поэтому мы всегда оставались в выигрыше, даже когда иногда проигрывали. Так что мужиков нужно предупредить и повнимательнее приглядеться к этому колченогому. Они ведь тоже не следят за базаром.

Обычно мы собирались у процедурного кабинета, примерно в одно и тоже время, занимая очередь на всю компашку и получая свою порцию витаминов и других болючих уколов. Кто-то ловил кайф по вене, а кто-то и в пятую точку, но не совсем кайф. Уколовшись и обменявшись новостями, снова разбредались по палатам, чтобы забыться под капельницей, дальше обед, тихий час и «бассейн», если позволяла погода, или тихий час у реки. Ужин и вечерние посиделки с песнями и танцами почти до отбоя. Вечерние процедуры и по шконкам, ровно в 22:00. Для кого отбой, а для кого и время ночных свиданий в летнем лесу. Душа же просит, да и тело страдает.

Команда у нас подобралась знатная, три сапёра, да не обычных мужиков с топорами а самые настоящие минёры. Два танкиста, уже горевших в танке не раз, так что с боевым опытом. Трое моих коллег артиллеристов, один шофер грузовика, все остальные пехота. Ну и я, как главарь или командир нашей банды или команды тимуровцев. Присматривался я и к другим раненым (в основном в курилке), узнавая о их воинской специальности и прочих навыках. Исподволь собирая отряд. На пляже мы не просто валялись и морально разлагались, но отрабатывали взаимодействие между родами войск, делясь с товарищами своими знаниями. Танкисты объясняли пехоте, где у танка мёртвая зона и он слепой, а артиллеристам рассказывали, как звонко бьют снаряды в броню. Пехота в свою очередь делилась, почему им становится неуютно в окопе, когда на тебя идёт танк, и совсем какатно, когда он ещё и стреляет. В общем, я как мог готовил отряд к предстоящим боям, тем более все были не зелёные пацаны, а обстрелянные ветераны.

На вечерних посиделках я как обычно бренчал на гитаре, уединившись в кругу самых близких друзей, кому было лениво плясать (потому что не умели), а также по причине отсутствия партнёрш для танцев. Если танец девочки с девочкой ещё смотрится как-то естественно, из-за отсутствия кавалеров, то танец мальчика с мальчиком в этом времени не воспринимают. Разве что ради прикола. Вот и моя партнёрша сегодня не пришла, поэтому мы убрались подальше от патефона и просто употребляли спиртные напитки. Настроение было не очень, можно сказать в миноре. И такие-же песни я пел. Лирические, потому грустные. Не знаю как, но Нина сама меня нашла и предложила прогуляться по лесу. Отдав гитару Лёхе танкисту, и показав кулак остальным, чисто на всякий случай, чтоб не подумали чего этакого, иду рядом с ней. На посиделки я всегда переодевался в свою форму, которая висела в шкафу нашей палаты. Мы всё-таки жили ни где-нибудь, а в номерах санатория, хоть и с уплотнением на пару лишних кроватей. Так что свою военную форму сдавать в гардероб на хранение я не стал, чутка поскандалив с сестрой-хозяйкой и добившись разрешения у заведующей отделением. Ну и про второй пистолет я никому не рассказывал, сдав на хранение только один. Может это и паранойя, но ствол всегда был при мне. Днём в кармане больничного халата, вечером в правом кармане галифе, а ночью под подушкой.

Углубляемся всё дальше в лес, прямо по узкой тропинке, петляющей между дубов. Нина молчит, я тоже молча иду за ней, жду, когда проявит инициативу. Вроде пришли, так как девушка остановилась и повернулась ко мне. В этом месте стало как бы просторней, из-за большего расстояния между деревьями, зато и сумеречней, так как густые кроны дубов сомкнулись чуть не вплотную.

– Ты, зачем это написал? – достаёт она из кармана сарафана мою записку.

– Что, это?

– Стихи.

– Стихи не я написал.

– А кто же?

– Лётчик один.

– Какой лётчик?

– Ас.

– Что за ас?

– Пушкин А. С.

– Ой дура-ак. – Прыснув от смеха, приникает к моей груди Нина. – Ну почему ты такой?.. Бесчувственный, как чурбан. – Сделав паузу, подбирает она слова. – Ведь я же люблю тебя. – Чуть слышно произносит она и замирает в моих объятиях.

Молчу, боясь спугнуть это мгновенье, лишь только глажу её по волосам и плечам.

– Пойдём. – Отстранившись и взяв меня за руку, идёт всё дальше в чащу Нина, причём не по тропинке, а ориентируясь по каким-то своим приметам. В общем, один я обратно точно не выберусь.

Шли мы недолго, всего минут пять, и пришли. Просторный шалаш, как на картине неизвестного художника «Ленин в горках», притаился в тени здоровенного дуба, на крохотной полянке возле лесного ручья.

– Чего замер, лезь. – Первой забирается в шалаш девушка, скидывает босоножки и, присев на подстилку из опавших листьев, начинает расстёгивать пуговицы лёгкого сарафана, медленно и под музыку в моей голове, обнажая свою аккуратную и упругую грудь, а дальше всё остальное.

– А ты точно этого хочешь? – сглотнув комок в горле, спрашиваю я.

– Не нарывайся на рифму, любый мой. – Отвечает Нина, продолжая стриптиз и полностью сняв сарафан, под которым кроме стройного девичьего тела, ничего больше не было. Так что глупых вопросов я дальше не задавал…

Возвращались обратно в госпиталь мы довольные и счастливые. И хотя режим я нарушил, да и нас рать. Мужики если что прикроют, а утром я уже буду на своём месте, спать как убитый. Через КПП мы не пойдём, есть заветная дырка в заборе. Но если даже и спалюсь, то дальше фронта всё равно не пошлют. А после такой ночи и умереть не страшно. Нина что-то весело щебетала, топая впереди и показывая дорогу. И хотя было полнолуние и яркая луна освещала всё вокруг, я бы в этом лесу наверняка заблудился и вышел куда-нибудь не туда. Немного сориентировался я только тогда, когда мы вышли на тропку к заветному лазу в заборе. Поэтому привлекаю к себе девушку, и сначала запечатываю её сладкие разговорчивые уста поцелуем, после чего нежно шепчу на ушко.

– Тихонечко себя веди, а то спалимся. – Обломав подругу, которая уже начала было расстёгивать верхние пуговицы на своём сарафане. – Иди за мной и старайся не топать и не наступать на сучки. – Схожу я с тропинки и захожу с подветренной стороны. После той злополучной встречи с диверсами, моя паранойя цвела пышным цветом.

Дальше крадёмся как индейцы на тропе войны, чтобы не попасть в засаду. А то комиссар госпиталя полюбил устраивать засады в этом месте, отлавливая как своих подчинённых, так и всех находящихся на излечении. Причём засады он устраивал бессистемно, в любое время ночи и независимо от дня недели. Делать ему было особо нехрен, вот он и шалил по ночам, отсыпаясь днём, а потом наказывал провинившихся своей властью. До расстрела не доходило, но двухчасовой нотации в кабинете и выволочки перед строем было не избежать, да и других проблем тоже. А зачем они нам.

Выстрел прозвучал неожиданно, когда мы были метрах в десяти от забора. Падаю на автомате в густую траву, уронив подсечкой зазевавшуюся ротозейку…

Глава 5

Давать команду ложись было недосуг, а второй выстрел из револьвера и пуля, просвистевшая где-то совсем рядом, намекали, что стреляют по нам. Так что плевать, кто это, но ответно стреляю в сторону цели и перекатываюсь ещё дальше от Нины.

– Лежи, не вставай! – даю я ценные указания подружке.

Мне плевать, кто там стреляет, завалю тварь. Жалко патронов только один магазин, приходится экономить. Из густой травы мне не видно стрелка, и если он притаился за деревом, то может попасть. Я же как голый на площади, до ближайшего дерева метров пять, и если чутка привстану, получу пулю. Но делать-то что-то надо, иначе этот гад достанет, не меня, так Нину. Нащупав на земле обломок ветки, отшвыриваю его влево от себя левой рукой, в готовности открыть беглый огонь. Если что, пара лишних мгновений у меня будет.

Два выстрела в сторону стукнувшей о ствол дерева палки.

Резко привстаю на колено и выпуливаю в сторону вспышки почти весь магазин. Стреляю навскидку, практически не целясь, и перекатом ухожу вправо. Расстояние до цели около двадцати метров, так что промахнуться не должен. Вроде попал, вскрик от боли, вскакиваю и, качая маятник, сближаюсь с противником, чтобы добить. Хрен там. Когда я подбежал к дереву, там уже никого не оказалось, но было слышно, как кто-то ломится по лесу. Выстрелив вдогон один раз, больше не дёргаюсь, всё равно не догнать, а подставляться с одним патроном в стволе, мне не резон. Наигрался я уже в казаков-разбойников, лучше подумать о главном.

– Цела? – подхожу я к Нине и присаживаюсь на корточки возле неё.

– Вроде. Только всю задницу отбила, когда падала. Зачем ты меня уронил без предупреждения? – морщась, привстаёт она на коленки.

– Ну, извини, так получилось. Вставай и пошли отсюда. – Аккуратно поднимаю и ставлю я на ноги боевую подругу.

– А что это было? – потирает она ушибленное место ладошкой.

– Да так, ерунда, не бери в голову.

– Понятно, что в попку толще, а всё-таки? – не отстаёт от меня девушка, идя следом.

– Стреляли в нас. Пролазь. – Раздвигаю я доски забора, висящие на одном гвозде, и пропускаю Нину вперёд.

– Кто⁇ – удивляется она.

– Я сам не знаю, но попытаюсь всё выяснить. Давай, дуй к себе. Ты ничего не видела, и тебя здесь вообще не было. – Предупреждаю я Нину.

– Я и так ничего не видела.

– Вот и дуй. – Хотел я придать ускорение лёгким шлепком, но вовремя вспомнил про пострадавшую часть организма подруги…

– Ты где был? – когда я прибежал к месту сбора тревожной группы, спрашивает Лёха-танкист.

– По нужде отлучался. Всё после… – отмахиваюсь я от него.

– Всю ночь? – тупит он, но увидев, показанный мною кулак, понятливо кивает головой.

– А что случилось, мужики? – задаю я вопрос, конкретно ни к кому не обращаясь.

– Стреляли поблизости. – Отвечает мне Лёха. – Сейчас пойдём выяснять где.

Пока группа быстрого реагирования из санитаров и выздоравливающих собиралась, экипировалась и вооружалась, на улице совсем расцвело, так что фонарики искали зря. Ну а когда во главе с лихим комиссаром, вооружённым революционным маузером, отряд добрался до предполагаемого места ночной перестрелки, то естественно никого не нашли (так как искали совсем не там), зато хорошо затоптали все следы, когда возвращались обратно. Мы с Лёхой в состав группы «быстрого» реагирования не входили, так что по дороге отстали, и я успел осмотреться, и даже нашёл место засады, подобрав несколько окурков от папирос возле толстого ствола дуба. Гильз ночного стрелка не нашёл, так как он стрелял из нагана, зато собрал почти все свои, пока народ болтался где-то в лесу. Ну и смог примерно прикинуть, как долго охотник находился в засаде и ждал добычу. Хотя может хотел просто попугать, но скорее всего убить, так что если бы у меня не было ствола, и я не начал отстреливаться, то лежал бы сейчас с дыркой в башке где-нибудь в подвале морга или в овраге (если бы киллер решил замести следы). Также нам повезло, что мы не шли по тропинке, а приняли вправо, иначе с десяти шагов в меня бы точно попали, а ночью, с двадцати метров, да ещё из нагана, это надо быть очень целким стрелком, особенно если стрелять в голову.

Судя по валяющимся возле дуба окуркам, «киллер» ждал кого-то довольно долго, да и какой он к херам киллер, если курил на месте засады. Так – дилетант, но стрелять обучен, так как не стал разряжать в меня сразу весь барабан, а стрелял одиночными, значит целился, скорее всего это был – Слонёнок. Или отвергнутый ухажёр. Свой ствол я старался вообще никому не светить, и даже друзьям не показывал, тем более сопалатникам. Отбивался последним, покурив на крыльце, а входя в палату, всегда выключал свет, гася огарок свечи. Утром либо вставал до подъёма, пока все дрыхли, либо выходил из палаты последним, заправив кровать и спрятав пистолет в карман халата. Спокойно, без всякой очереди, умывался и шёл на процедуры. Хотя свои может и догадывались, но языком зря не мололи. Вот и о ночном происшествии я рассказал только Лёхе-танкисту, с ним мы и осматривали место преступления, прямо как Шерлок из Холмса и доктор из Вацлава.

После того, как мы нашли всё, что могло хоть как-то относиться к перестрелке. Я поставил танкиста на своё место, а сам отошёл к засадному дереву и навёл на него указательный палец, проведя воображаемую прямую прямо над Лёхиной головой. Затем пошёл по этой прямой к деревянному забору из горбыля и начал искать входное отверстие от пули.

– И что мы тут ищем, мистер Холмс? – скаламбурил танкист, подойдя ближе.

– Пулю, которая должна была попасть мне в башку, если бы не пролетела мимо. – Не отрываю я взгляда от сосновых досок, проверяя на ощупь каждую дырку от короеда.

– А если преступник целился не в башку, а в пузо? – выдвинул свою версию низкорослый, но плечистый танкист.

– Тогда с этим хуже, пуля могла попасть в землю и мы её вряд ли найдём.

– Я тогда с другой стороны забора гляну, доски толстые, да ещё и прибиты внахлёст, так что пуля могла в них застрять. – С разбегу вскарабкивается Лёха на высокий забор и, спрыгнув с другой стороны, начинает искать пулю.

– Нашёл! – Радостно кричит он, прямо как Архимед, когда ему на голову свалился кирпич.

Я как Архимед прыгать и кричать пока не могу, поэтому просто воспользовался потайным проходом в заборе.

– А что, так можно было? – с удивлением спрашивает Лёха. – Зачем же я тогда через забор прыгал?

– Ну, у ловких свои причуды. Показывай.

– Вот. Доски уже потемнели от времени, а это свежий расщеп, да ещё в нижней прожилине. Побоялся он тебе в голову стрелять. Видать в брюхо метил, или ещё куда. – Проявил дедуктивные способности доктор Лёха.

– Походу так всё и было. Ладно, выковыриваем пулю и валим отсюда, а то на завтрак опоздаем. Не люблю я холодную сечку тёплым чаем запивать. – Заканчиваем мы осмотр места происшествия и возвращаемся в госпиталь, пока остальные ищут диверсантов-парашютистов.

Днём случилось ещё одно происшествие. На работу не вышел бухгалтер-казначей. В своей каморке под лестницей он не ночевал. По месту прописки в городе его тоже не смогли отыскать. Невыход на работу без уважительной причины – косяк конкретный. В то время когда за пять минут опоздания давали 5 лет лагерей, за прогул могли и вышку назначить. Конечно утрирую, но для хромого это залёт (если он ещё жив), поэтому никто шибко не удивился, когда после обеда в госпиталь приехали сотрудники местного НКВД, и не какие-то там менты из УгРо, а самая что ни на есть «кровавая гэбня», как её окрестила дерьмократическая пресса новой России.

К тому времени я уже почистил свой ствол (пока Нина делала мне перевязку), заодно и заинструктировал её до слёз, чтобы лишнего не болтала, утопил гильзы в реке и спрятал улики в надёжном месте. Вальтер тоже пришлось припрятать и выстрогать такой же из куска деревяшки. А то мало ли что, вдруг сдаст кто, что видел у меня пистолет. Вот и предъявлю. Я ж контуженный на всю голову, и про это в истории болезни записано, так что мало ли какой заскок у меня может быть. И это даже не патология, так, издержки профессии. После обеда всех заперли по палатам и начались следственные мероприятия (допросы, избиения, «пытки»), «кровавая гэбня» работала как на конвейере. Кого допросили, обратно уже не возвращались, их отводили в столовую, где они и сидели под присмотром комиссара госпиталя, как потом выяснилось. До нашей палаты добрались часа через два, отконвоировали в главный корпус и, построив в коридоре, рядом с кабинетом главного врача, по одному стали тягать на допрос. Меня же вызвали самым последним из сопалатников и началось.

– С какой целью ты, Доможиров, проник в этот госпиталь? – задал мне первый вопрос молодой пухлый следак, после заполнения анкеты. Хрена себе у него подходики. Мы вроде не друзья, да и свиней я с ним тоже не пас.

– Не проник, а был направлен на излечение после тяжёлого проникающего ранения. – Поправил я следака.

– А у меня вот другие сведения. Так что пиши, где и когда, ты, был завербован немецкой разведкой. – Наехал на меня опер. Это он совсем оборзел, с такими подходами. Ему суке что, настоящих шпионов и диверсантов мало? Решил ещё палку на липовых срубить. А вот хрен ему по всей хитрой морде.

– А с какой целью вы, товарищ оперуполномоченный, пытаетесь подорвать боеспособность Красной Армии, оговаривая честных бойцов и командиров? Может это, Вы, немецкий шпион? – задал я простенький вопрос. Ух, как его перекосило. Сначала он покраснел, потом побелел как полотно, глаз задёргался, морду скособочило.

– Молчать!!! – Рявкнул он так, что аж чернильница, стоящая на столе, подпрыгнула и опрокинулась набок. Следом за ней подорвался со своего места опер, вторично стукнув кулаком по столу. Но этого ему показалось мало и он решил размяться и помахать кулаками. Благо стол оказался широким и тяжёлым, а я ловким, иначе бы точно достал. Зато получилось как в индийском кино. Кулак опера прилетел мне в лицо, и я упал вместе со стулом, да ещё и кувыркнувшись через плечо. Плевать, что не достал на полметра, зато эффектно. Главное вовремя оттолкнуться ногами от стола. Но лучше бы я этого не делал. Так как при попытке подняться, резкая боль под лопаткой отдалась радужным взрывом в голове, и встать на ноги я уже не смог, потеряв сознание…

– Пацюк, ты дебил? Вот нахрена ты его вырубил? А если он коньки тут отбросит, снова отписываться? – Невольно подслушал я разговор двух козлов, когда очнулся. Так что лежу ничком и не дёргаюсь, мотаю на ус полученную информацию.

– Да я даже его не задел, он сам упал. – Оправдывается Пацюк.

– Знаю я твоё – сам упал. В результате инвалид или труп. У нас на него столько материала, что на два трибунала хватит, а ты снова за своё – чистуху выбивать. Кто тебя учил так допросы вести? И зачем ты чернильницу опрокинул, придурок? Сам учухался, так ещё документы залил. – Продолжает читать нотации старший опер.