Текст книги "Артековский закал"
Автор книги: Алексей Диброва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
СЕРЕБРЯНЫЕ ПРУДЫ
Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать.
М. Горький.
Бывают в жизни люди, до конца преданные своему делу, всю жизнь одержимые одной целью. В советское время, когда труд стал свободным и творческим, – такая черта вполне естественна. Однако были энтузиасты своего дела и в дореволюционной России, где в условиях царского гнёта и тёмной реакции ярко вспыхивали отдельные самородки, таланты. Это были простые русские патриоты-новаторы. Из их среды выросли известные учёные, чьи имена прославили Россию далеко за её пределами.
Одним из таких новаторов был малоизвестный мелиоратор Жеребцов. Он перед Октябрьской революцией на собственные средства создал в степи чудесный оазис возле искусственных водоёмов. Рассказывают, что воду привозили бочками за тридцать километров из Фролово. Так появилось в задонских степях название – «Серебряные Пруды».
Почему – серебряные? Почему не голубые или синие? Возможно, потому, что вода стоила больших денег – много серебра, а, возможно, сверкание волн на искусственных прудах среди изумрудной зелени искусственных насаждений и степной растительности напоминало их создателю и людям переливы серебряных драгоценностей, украшений. Неизвестно. Во всяком случае, простой инженер-мелиоратор, энтузиаст своего дела увековечил своё имя, создав в степи зелёный уголок со сверкающей гладью девяти больших прудов. Уровень воды в них был разный, избыток воды в одном из них в необходимых случаях можно было при помощи подземных труб перепустить в другой, регулируя водный режим всего хозяйства.
В годы Советской власти здесь был открыт для трудящихся санаторий, было создано крупное подсобное хозяйство. Здесь усердно поработали опытные садоводы и цветоводы-декораторы, преобразовав зелень оазиса в благоухающий уголок с прекрасными аллеями, клумбами, газонами. Изящные деревянные домики для отдыхающих чудесно вписывались в культурный ландшафт, образуя ансамбль неповторимой красоты и изящества.
В прудах разводили карпов, расплодилось множество раков.
Уже почти год санаторий был без отдыхающих, подсобное хозяйство сдавало свою продукцию в госпитали.
В такой очаровательный уголок переехал Артек. Ребята были как бы замыкающими в многоликой колонне санаторных отдыхающих.
…Весеннее солнце высоко поднялось над степью. Весна властно накладывала первые яркие краски в степи. Ожили земляные жители: серая ящерица следила за урчащим трактором, а пугливый, осторожный суслик поднялся на задние лапки, увидел непонятное ему страшилище, громко свистнул и стремглав побежал к норе, прятался в ней.
Возле тракториста сидел Карпенко, он снова стал завхозом в лагере, и что-то рассказывал, размахивая руками. Тракторист понимающе качал головой. Нина сидела, думая о чём-то своём. Мы с Беней смотрели в степь, сравнивая мысленно её с родными полями Литвы и Полтавщины. Карпенко показывал что-то впереди. Далёкая тёмная полоса на горизонте постепенно набирала формы отдельных деревьев, ещё немного – и мы въехали в ровную аллею большущих тополей. На них нежно зеленели первые листья. Грохот трактора напугал чёрных грачей, которые гнездились на деревьях большой колонией, и они тучами поднялись в воздух. Справа потянулась водная гладь пруда.
– Какая красота! – не удержалась Нина.
Слева тоже виднелся пруд, за ним дальше – ещё один, четвёртый, блестел за вербами.
– Вот где купаться! – оживился Беня.
– И рыбу ловить! – добавил я.
– Или просто прокатиться на лодке, – отозвалась вожатая.
Трактор проехал мимо стадиона, подъехал к складам.
К нам уже бежали пионеры третьего отряда встречать «свою Нину». Они не могли и дня прожить без своей вожатой и теперь обрадовано сыпали вопросами:
– А вы спали в степи?
– А страшно было?
– А это далеко от лагеря?
– А почему вы вчера не приехали?
Нина только улыбалась да нежно водила рукой по причёскам ворковавших детей.
– Пойдёмте к нам в палату, мы покажем, где мы живём, без нас вы можете заблудиться!
И снова затараторили наперебой:
– А здесь и молоко дают!
– А сегодня была уже зарядка на улице!
– Здесь и радиостанция есть!
Они уцепились за руки вожатой и увели её к своей палате, радуясь, что Нина пошла с ними.
В Серебряных Прудах все работы по обслуживанию лагеря полностью выполняли пионеры: доили коров, ухаживали за ними, работали на кухне и в столовой, на грядках и в саду, стирали бельё, убирали в палатах, работали на электростанции, на тракторе – всё делали почти без взрослых, но под их присмотром. Сначала у некоторых не всё получалось, возникали определённые трудности, но вскоре всё стало на свои места, всё определилось и Артек снова зажил размеренной трудовой жизнью дружного коллектива.
Через несколько дней после прибытия к старшим ребятам обратился Гурий Григорьевич:
– А кто желает стать трактористом?
– Как!?
– Ну, настоящим трактористом, чтобы водить трактор, пахать, сеять, косить и прочее.
Поднялось несколько рук. Ястребов отобрал самых взрослых ребят: Мишу Фаторного, Натана Остроленко и меня. Объяснил, что в гараже стоит трактор, но требуется сделать ему ремонт, – нужны рабочие руки, чтобы вдохнуть в него жизнь.
– Но мы ведь не сумеем отремонтировать, – высказали ребята свои сомнения.
– Там есть механик – Василий Иванович, он был на фронте, ранен. Без вас он не сможет отремонтировать, а вы ему поможете. Его голова – ваши руки, – улыбнулся одними глазами Гурий Григорьевич.
– Ну, это – другое дело! – обрадовались мы.
На следующий день нам где-то раздобыли комбинезоны, и мы пошли в гараж. Там уже похаживал мужчина среднего роста, средних лет. Он весело посмотрел на прибывших:
– Смена пришла? Три танкиста?
– Так точно! – отрапортовали ребята.
– Вот, брат ты мой, как в армии! – улыбнулся механик. – Ну, вот и хорошо, теперь дело пойдёт быстрее, а то с одной рукой никак что-то у меня не ладится.
– А что у вас с рукой? – сочувственно спросили мы.
– Ранили проклятые фрицы, – кратко объяснил Василий Иванович.
Потом он присел на ящик, свернул одной рукой цигарку, закурил.
– Был я водителем танка, наш танковый корпус прикрывал подступы к Туле. Знаете такой город?
– Да, конечно, мы и в Москве были!
– Да, и я побывал. Ну, так вот, стоим мы замаскированные в лесочке невдалеке от железнодорожной насыпи, а за ней немцы. Они нас пока не видят, да и видеть невозможно: такая пурга началась – не видать за десять шагов. Вдруг слышим, приказывает командир контратаковать немцев, выйти на железнодорожное полотно и расстрелять группировку фашистов. Взревели наши моторы, в небо пошла красная ракета – вперёд, значит, – и мы рванулись к насыпи. Фрицы нас заметили, начали бить по нам с пушек, – мы начали отвечать. Мой танк выдрался на насыпь и заскрежетал гусеницами на рельсах и, вдруг, взрыв. Танк подбросило и он снова посунулся по склону насыпи назад, а я потерял сознание. Пришёл в себя уже на носилках, – санитары несли в медсанбат, рука забинтована и так жжёт и ноет, что я даже застонал. «Где танк?» – спрашиваю. – «Извели фашисты ваш танк», – отозвался один из санитаров, – «попали вы на мину, она и бабахнула». Ну, а потом я попал на Урал в госпиталь и вот уже недели две дома, долечиваюсь. Пришёл парторг Ильясов, просит помочь отремонтировать трактор, – без него, как без рук, – один остался на хозяйстве. Пришлось согласиться, скука одолевает сидеть без дела, тянет к знакомой работе.
– А вы механиком работали?
– Вот здесь я перед войной работал механиком при подсобном хозяйстве санатория, так что техника мне хорошо известна, все норовы её знаю. Ну-ка, покурили и за дело!
Несколько дней мы делали перетяжку подшипников, меняли поршневые кольца, регулировали клапаны, перечищали разные мелкие детали старенького колёсного трактора. Василий Иванович оказался не только знающим механиком, но и хорошим учителем-наставником. Несколько раз он повторил принцип и схему работы мотора, магнето. И вот трактор ожил. Завели мотор, белый едкий дым из выхлопной трубы заполнил гараж и через открытые двери повалил на улицу. Из-под колёс выбили колодки, и Василий Иванович вырулил во двор. Поочерёдно все трое управляли стальным конём и были на седьмом небе от радости!
Василий Иванович научил нас вести борозду при пахоте, регулировать плуги, культиватор, бороновать пахоту, косить траву с косилками. Мише и Натану теоретические вопросы, возможно, труднее было усваивать – физики они не изучали, поэтому многое им было незнакомо, но технику вождения трактора мои друзья усвоили не хуже меня, особенно Миша. На следующий день мы уже самостоятельно работали на пахоте. Василий Иванович доложил Ястребову:
– Трактористы готовы к работе, я на них надеюсь!
И было трактористам этим тогда по шестнадцать лет.
На радиостанции работал Володя Карпенко, он знал принцип работы аккумуляторной радиостанции и теперь артековцы ежедневно слушали последние известия и сводки Совинформбюро.
На электростанции подобную науку прошли Володя Аас, Харри Лийдемани, Виктор Кескюли – эстонские ребята. Двигатель у них был новенький, ребята лишь ознакомились с принципами его работы, ознакомились с правилами по технике безопасности и начали давать лагерю освещение в вечернее время.
МАЛЯРИЯ
Все победы начинаются с побед над самим собой.
Л. Леонов.
Теперь мы с Мишей поднимались рано, быстро умывались и шли к гаражу. Долго нагревали питательные трубы, чтобы «старик не привередничал». Рокотание трактора часто начиналось одновременно с сигналом утреннего подъёма. Когда трактор выезжал на дорогу, мимо бежали на зарядку пионеры с заспанными мордочками и приветливо махали руками. Но бывало, что трактористы выезжали в степь намного раньше подъёма, и тогда этот сигнал слышался в степи.
Трактором мы вспахали несколько гектаров пара, посеяли яровые хлеба, хотя лучшие сроки посева были упущены из-за ремонта трактора. Приходилось работать до позднего вечера, наверстывая упущенное. Уставали руки, болела спина. Возвращались в лагерь, когда уже давно проигрывал «Отбой!», мылись в пруду, – это несколько снимало усталость. В столовой нас всегда ожидала дежурная официантка. В палате валились на свою постель и вмиг засыпали. Но утром мы снова поднимались бодрые, свежие – молодость брала своё – и снова чёткий рокот стального коня катился над просыпающейся степью.
Как-то вечером мы задержались дольше обычного – закончили сеять просо. Сеялку завхоз распорядился оставить в степи, чтобы завтра не тащить её снова. Сеяльщики ушли раньше, мы возвращались почти в полной темноте.
– Что-то и луны сегодня нет! – ворчал Миша.
– Она взошла, да тучи густые на небе, поэтому и темно.
– Говорил Василию Ивановичу, чтобы фары поставить, он ведь их совсем поснимал, а теперь ползи в потёмках!
– Ты убавь скорость, – посоветовал я напарнику, – езжай потише, не то ещё угодишь куда-нибудь.
Тот не успел ничего ответить, как трактор съехал на какой-то склон довольно крутой, резко наклонился и медленно перевернулся на бок. Я успел убавить газ, Миша выключил скорость, трактор заглох. Оба каким-то чудом удержались наверху. Осторожно слезли на землю.
– Вот это называется высший пилотаж!
– Да, приземлились не очень удачно!
– А на что мы наехали?
Хотя было достаточно темно, мы обследовали препятствие и поняли, что это был земляной вал, которым пахотная земля отделялась от степных сенокосов.
– Ну, спрашивается: для чего нарыли этот вал?
– Не знали люди, что мы здесь ночью будем совершать полёты!
– Шутки шутками, но что же делать?
Вдвоём попытались сдвинуть стальную громадину, но трактор даже не шелохнулся.
– Ну, что же, – поднять мы его не поднимем, поехать – тоже не поедем, и никто не поедет, давай, Миша, сольём горючее в ведро – и конец!
Так и сделали. В лагере доложили об аварии завхозу, с трудом разыскав его, помылись в бане остатками воды – сегодня была суббота и пошли спать, даже не поужинав.
Утром я почувствовал усталость во всём теле, болела голова, ныли руки, ноги. С большим усилием заставил себя проделать со всеми зарядку, хотел разогнать болезненное состояние, пошёл на завтрак. Кушать не хотелось, разговаривать тоже не было желания, хотелось поскорее лечь в постель, что я незамедлительно и сделал.
Пролежал целый день, подскочила температура, меня лихорадило. Ребята укрыли несколькими одеялами, а я продолжал стучать зубами. Миша не отходил от постели, но помочь ничем не мог. Утром я не поднялся совсем. Миша к трактору пошёл с Натаном, а потом стал ходить сам.
Меня осмотрела Анфиса Васильевна и установила диагноз: малярия. Так я попал в лазарет, который до этого пустовал – никто из ребят не болел. Назначили постельный режим, приписали лекарства. Юные санитарки – наши девушки – как мне показалось, обрадовались, что, наконец, у них появился пациент и настоящая работа, присматривали за мной по всем правилам медицины и наставлений врача. Это были Аустра Краминя, Даидра Лецкальныш и Галя Товма. Я читал в их глазах сострадание и чувствовал тёплую заботу. Мне даже неудобно было, что за мной должен кто-то присматривать.
Утром состояние всегда было лучшим, и я мог переброситься несколькими словами с девушками. Хотелось подняться, пойти в степь, к трактору, к Мише, но врач требовала: лежать. А после обеда температура снова ползла вверх, я заворачивался в одеяла и до утра боролся с болезнью, потом ненадолго засыпал.
Пропал аппетит, я похудел, даже загар стал каким-то жёлтым. Не помогала и забота «сестёр-милосердия», как их называл Гурий Григорьевич.
Как-то они принесли книгу:
– Почитаешь, может быть? – положили мне на стул. На обложке виднелось: «Мартин Иден».
– Где вы достали?
– Где лежала – там пропала, – уклонились девушки от прямого ответа. Джека Лондона я любил читать. Перед болезнью у кого-то из девушек я видел эту книгу, но у кого именно – сейчас не мог вспомнить, а Галя не хотела сказать.
Урывками, когда спадала температура, я читал о сильном человеке, который упорно пробивал себе дорогу в капиталистическом обществе.
Миша теперь наведывался редко, он ведь работал один без смены. Натан тоже приболел. Как-то в обед в окне показалась голова Миши. Я обрадовался, увидев друга.
– Ну, как дела?
– Лежу, вот и все дела.
– Тебе лучше?
– Утром немного лучше, а потом снова плохо, температура постоянно.
– А что говорит Анфиса?
– Что она скажет: даёт пилюли, микстуру какую-то и говорит «Лежи!». Уже бока болят от лежания. А ты там как?
– Да вот бегу к механику, разобрал коробку передач, заедает что-то.
– А что сейчас делаешь?
– Начали косить траву, да что-то не ладится то с косилками, то с трактором. А Карпенко с Ильясовым психуют, будто я виноват. По пути вот забежал к тебе.
– Спасибо, друг! Беги, чтоб не ругали!
– Ну, я подался! Выздоравливай побыстрее! – и он исчез за кустом жасмина. Я позавидовал другу, что он может свободно ходить, бегать, работать, видеть восход солнца в степи и прочее. А ты вот лежи, как бревно, стыдно уж на девушек-санитарок смотреть – подносят, уносят, суетятся, как возле Троекурова.
Утром, когда врач делала обход, я начал просить:
– Анфиса Васильевна, не могу я больше здесь валяться! Отпустите меня в палату, я там буду быстрее выздоравливать!
– Ты что? – и она удивлённо сняла очки. – Хочешь, чтобы вся палата слегла, а потом весь лагерь? Ты понимаешь, что такое ма-ля-рия? – растянула она по слогам. – Понимаешь или нет?
– До каких пор я буду здесь отлёживаться?
– До полного выздоровления!
– Анфиса Васильевна! Прошу!..
– Нет, нет и нет! Никаких разговоров об этом!
– Анфиса Васильевна…
Она отбила все мои «атаки», хотя намекнула, что, если не будет высокой температуры в следующие три-четыре дня, она разрешит перейти в палату. Появилась надежда, что Анфиса Васильевна сдержит слово. Когда через четыре дня мне, наконец, разрешили оставить лазарет, я воспринял это как должное. Тепло поблагодарил девушек, которые привыкли ко мне за эти полмесяца.
На улице у меня закружилась голова, перед глазами поплыли жёлтые круги, вспотело лицо, ноги задрожали, будто от сильного испуга. «Что это со мной?» – забеспокоился я. На себе почувствовал взгляды врача и сестричек – они смотрели мне вслед. Поэтому не стал задерживаться перед окнами лазарета и как можно ровнее пошёл к своему корпусу. Кто-то окликнул – от радиорубки шёл Володя Карпенко.
– Пляши, Алёша!
– По какой причине?
– Говорю – пляши, тебе есть письмо – видишь? – и он помахал перед лицом треугольным конвертом.
– Обязательно спляшу, вот только выздоровею, давай быстрее!
Вырвал из рук Володи письмо и в глаза бросился знакомый почерк брата:
– Ура! Коля нашёлся!
– Кто? – не понял Карпенко.
– Брат, родной братишка Коля! Понимаешь? – жестикулировал перед его лицом.
– А откуда он пишет – с фронта?
– А вот адрес: Западно-Казахстанская область, Казталовский район, Кушенкульская МТС.
– Не так уж и далеко, – задумчиво проговорил Володя. – Ну, читай, не буду тебе мешать.
Я развернул треугольник со штемпелем «Проверено военной цензурой», отошёл в тень и углубился в чтение. Брат сообщал, что из Полтавщины он эвакуировался в сентябре 1941 года вместе с отцом и другими односельчанами, – они спасали колхозное стадо. В Казахстан прибыли через несколько недель, испытав все трудности эвакуации, остановились на МТС. Отца весной призвали в армию. Дальше Коля сообщал о своей работе нормировщика, он тоже ожидал призыва в армию. Адреса отца он не знал. Брат тосковал по родному дому, друзьями, ругал проклятого Гитлера, войну, – они прервали его учёбу в институте и принесли столько горя людям. «А мама с Володей, – писал брат, – остались дома, не смогли эвакуироваться». Рука с письмом опустилась вниз, я прислонился спиной к шершавому стволу дерева и закрыл глаза: «Мама и братишка находятся среди врагов. Как же так? Почему вы, родные мои, остались?» – спрашивал я и не находил ответа. Представлял, как маму фашисты тянут за руки, чтобы она ответила за мужа и сыновей.
– Во ист дайне зон? – кричат на неё, ломают руки. А позади бежит маленький Володя и растирает слёзы по лицу, исступлённо кричит:
– Дядя, не бей маму! Это моя мама, я папе скажу! Не бей!
Я сжимал кулаки, раскрывал глаза, и видение исчезало. Вокруг ярко светило солнце, благоухали ароматные клумбы, за вербами блестел пруд. Здесь было тихо, мирно, спокойно, а сравнительно недалеко отсюда фашисты надругаются над нашими родными и близкими, льётся кровь невинных людей, слышится их стон и плачь.
Стало горько на душе, на глаза набегали слёзы. Я медленно пошёл в палату. Раньше я думал, что все родные эвакуировались, это ведь так просто – сел и поехал на восток. А выходит, что много людей не смогло выехать и теперь подвергаются большой опасности.
Письмо принесло радость и горе, тоску, тревогу. Вечером мне снова стало хуже, кутался в одеяла и просил ребят, чтобы они не говорили Анфисе Васильевне. Но это была, наверное, последняя «атака» малярии. Утром я поднялся без температуры, вышел на воздух.
Подошёл Миша Фаторный:
– Привет выздоравливающим! Ну, как чувствуешь?
– Кажется, выкарабкался. А ты, почему не на работе?
– Нет горючего, весь керосин использовали, и Карпенко уехал у кого-то просить. А мы отдыхаем пока.
– А что делали?
– Начали косить в степи. Ох, и трава! У трактора только труба видна!
– Богатая задонская земля.
Мне даже не мечталось никогда, что придётся здесь траву косить. Год с небольшим назад был на виноградниках под Измаилом, а сегодня – вот здесь, в Серебряных Прудах.
– Да, друг, много воды утекло за этот год!
ГРОЗА
Умей чувствовать рядом с собой человека, умей читать его душу, увидеть в его глазах его духовный мир – радость, беду, несчастье, горе.
В. Сухомлинский.
Потянулись длинные июльские дни. Началась жара. Правда, в тени разросшихся тополей да верб артековцам было терпимо. Но не всегда можно спрятаться от жары, – а дело кто станет делать?
Весь Артек существует потому, что есть артековцы – бодрый, жизнерадостный, многоголосый, весёлый народ. Мы всё успевали делать так, как до нас делали взрослые, даже самым маленьким было поручено ухаживать за цветами на многочисленных клумбах возле жилого корпуса.
В полдень жара становилась невыносимой, до того маленькие белые тучки вырастали в громадные свинцовые тучи, и вскоре они закрывали солнце. Подымался сильный порывистый ветер и вдруг, стрела-молния рассекала зигзагом небеса вместе с металлическим грохотом грома, падали первые тёплые капли дождя. Ветер налетал с новой силой, становилось почти темно, дождь переходил в ливень – иногда с градом.
Тучи касались дрожащих деревьев, посылая в них огненные стрелы. Всем приходилось видеть грозу, не совсем приятно влияющую на нервную систему человека, пугающую своей могучей, необузданной силой. Но не каждый видел грозу в степи. Это, я вам скажу, – что-то особенное, – гроза в квадрате или в энной степени, как любят выражаться математики. Гроза в степи – очень сильная и поэтому – очень страшная.
Во время грозы артековцы прятались по палатам, выключали радио, электричество и молча смотрели на разгул дикой стихии, время от времени содрогаясь от громовых залпов.
Вот и сегодня – совсем неожиданно началась гроза. Ребята сидели в палате, жмурились от вспышек молнии. Я прилёг в постель, болезнь отступала медленно.
Из бани прибежала часть ребят, они промокли до нитки, выкрикивая и подпрыгивая, снимая мокрую одежду, развешивая её на спинках стульев. В баню ребята ходили регулярно, за этим строго следили Анфиса Васильевна и вожатая Тося. После тесных Сталинградских спален, где ребят одолевали паразиты, здесь, в Серебристых Прудах санитарная служба добилась уничтожения вредных насекомых, ребята ходили чистенькие и здоровые.
Я не успел сходить в баню, вернее побоялся из-за болезни.
Гроза продолжала неистовствовать.
Вдруг быстро открылась дверь, и Ваня Заводчиков с порога взволнованным голосом крикнул:
– Мишу убило!
– Что???
– В бане молнией убило Мишу Фаторного!
Я забыл о болезни, и что на улице гроза, – вместе с ребятами побежал к бане, шепча на бегу: «Миша, друг, как же это…» – Меня обгоняли ребята, а я удивлялся, что бегу медленнее их, спешил, что есть силы за ними.
Миша лежал на цементном полу недвижимо. Игорь Сталевский был очевидцем события:
– Сидим мы, моемся из тазиков. Миша опрокинул на себя бачёк воды и пошёл к котлу набрать чистой. Вдруг, что-то осветило помещение, в отдушину влетел огненный шар и потом исчез, будто растворился в горячем пару, а Миша тут же упал прямо навзничь. Мы бросились к нему, а он не шевельнулся. Нас тоже немного задело, кто сидел на скамейке.
Прибежала Анфиса Васильевна, ей кто-то успел сообщить, проверила пульс – его не было. Быстро распорядилась:
– Давайте вынесем его на улицу! Быстрее берите, ребята!
Гроза ещё не прошла, но стала ослабевать. Мишу положили на траву и начали делать искусственное дыхание. Несколько часов билась Анфиса Васильевна за жизнь артековца, не отходя от него ни на шаг. Наконец, появился слабый пульс, Миша застонал, и его перенесли в палату. Утром состояние больного улучшилось, и врач стала требовать отправить Мишу в ближний госпиталь в город Фролово.
Вожатым Анфиса Васильевна говорила:
– Просто удивительно, как выдержал его организм такое напряжение, такой удар! Обычно исход один – смерть. Бедный Миша! Сколько ему пришлось вытерпеть, перенести. Мы все переживали несчастье, которое так неожиданно свалилось на верного товарища, работящего, скромного комсомольца.
Во Фролове с трудом удалось уговорить врачей положить Мишу в госпиталь – не хватало мест. Он был единственным гражданским лицом среди десятков раненных бойцов. Врачи приложили максимум усилий, чтобы вернуть юноше здоровье, чтобы он мог возвратиться в пионерскую семью, к своим друзьям, заменившим ему родительскую ласку и тепло. Навещали Мишу преимущественно взрослые, они постоянно бывали в городе по разным делам. Утешительных сообщений привозили оттуда немного: больной редко приходил в себя, буйствовал, не понимал людей, не мог принимать пищи, очень похудел, врачи вынуждены были его кормить искусственно, поддерживали тлеющую жизнь уколами. Ребятам не рекомендовали пока навещать его.
Со временем крепкий юношеский организм победил недуг, и Миша возвратился в строй артековцев. Вместе со своими сверстниками через год он был призван в армию, воевал в Манчжурии против войск милитаристской Японии. После мобилизации приехал в Сталинград отстраивать город. Работал электросварщиком на строительстве Волго-Донского канала, где был ударником труда. Но разряд молнии травмировал его организм, и подлая смерть рано вырвала Мишу из жизни.
