Текст книги "Артековский закал"
Автор книги: Алексей Диброва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
РЫЖИК И БУЛАНКА
Настоящее сокровище для людей – умение трудиться.
Эзоп.
В лагере появился новый завхоз – Карпенко. С семьёй он эвакуировался из украинского города Стрия. Жена, тётя Фаня, стала работать поваром в нашей столовой, а сын Володя, с которым ребята быстро познакомились, – пристроился в подсобном хозяйстве. С их приездом в лагере появилась пара лошадей. Об этом мне стало известно от Гурия Григорьевича. Он начал разговор вопросом:
– Ты на лошади умеешь ездить?
– Как – верхом?
– Вообще ездить: верхом, в упряжке?
– Конечно, умею, это – проще простого!
– А ухаживать за ними, запрячь, если понадобиться, сможешь?
– Сумею тоже, в колхозе приходилось работать с лошадьми.
– Ну, так вот, придётся принимать тебе это хозяйство. Мы, наконец, разбогатели – имеем пару лошадей. Они сейчас на подсобном хозяйстве, отдыхают. Кого из ребят возьмёшь себе в помощь?
Мне пришлось немного подумать, вспомнить, кто из ребят до Артека жил в селе.
– Можно Васю Заблоцкого и Мишу Фатерного. Они говорили, что у них дома были собственные лошади.
– Тогда поговори с ними, если согласятся, будут твоими помощниками. Сходите на подсобное хозяйство, посмотрите на лошадок, потом скажите свои соображения.
Так началось освоение нового для Артека транспорта.
Вася быстро дал им клички: кобыле – Буланка, а её напарнику – Рыжик. Лошади были очень худыми, видимо не одну сотню километров преодолели они, вывозя эвакуированных. Решили их немного откормить. Ежедневно их перевозили на пароме на левый берег Дона, где они паслись в высокой отаве на заливных лугах. Мы их баловали: приносили из столовой хлебные корки, остатки пищи, чистили гривы, расчёсывали хвосты.
Спустя несколько недель животные откормились, отдохнули, шерсть стала лосниться и блестеть. Лошади привязались к нам, встречали нас звонким ржанием. Буланка была ниже ростом, за ней ухаживал Вася, а мы с Мишей ухаживали за Рыжиком. На широком лугу часто устраивали бега. Буланка бегала быстрее, но она почему-то часто спотыкалась на передние ноги, и если это случалось несколько раз в одном забеге, то Рыжик её опережал. Вася говорил в таких случаях:
– Я её обязательно вытренирую и она станет конячкой – на во!
И вот во время одного забега Буланка споткнулась на передние ноги и перевернулась через голову. Васю по инерции отбросило бросило на несколько метров вперёд и он застрял в кустах, исцарапав руки и лицо. Мы кинулись к нему на помощь, испугались, что он разбился, но, увидев, что наш товарищ невредим, и лишь немного поцарапан, – рассмеялись:
– Тебя словно ветром сдуло с Буланки, не успели увидеть, где ты и куда исчез.
– Известный дрессировщик Дуров позавидовал бы тебе – ты его превзошёл в полёте-кувырке! – поддевали мы его.
Вместе с нами смеялся и Вася, довольный, что всё обошлось благополучно.
…Начались холодные осенние дожди. Ребята сидели в палатках, играли в бильярд, шахматы, домино. Часть была вовлечена вожатой Тосей в подготовку праздничного концерта к 24-й годовщине Октября. За некоторыми ребятами приехали родители, увезли с собой. Уехала Валя Мирошниченко, наш общий товарищ – Гена Лихонин. Мы от души завидовали им, но расставаться не хотелось, – уж очень мы привыкли друг к другу. Провожали тепло, желали им удачи в будущем, не представляя, как оно может сложиться.
Хмурым осенним утром мы выехали с Гурием Григорьевичем в Нижне-Чирскую, начальника лагеря вызывали на совещание в районный комитет партии. В станице было полно военных автомашине, полевых кухонь, повозок, санитарных двуколок, артиллерийских передков. Они стояли под заборами, в садах и лесопарках, на огородах, солдаты толпились возле дымящихся кухонь.
Подъехали к двухэтажному зданию.
– Здесь будет проходить совещание, а меня будешь ожидать у бабушки. Поворачивай налево! – распорядился Ястребов.
В небольшом деревянном домике знакомой мне старушки было тепло и по-домашнему уютно. Чисто вымытый пол был устлан домашними ковриками, на стенах висело множество фотографий. На окнах белели занавески. Бабушка пригласила к чаю, но Гурий Григорьевич поблагодарил, – он торопился на совещание. Когда остались вдвоём, бабушка заставила выпить меня чашку горячего чая, сама тоже подсела к столу.
– А где же твой дом, сынок? – прихлёбывая чай, спросила она.
– На Украине, в Полтавской области.
– Кто же есть дома?
– Не знаю, кто сейчас, а оставлял перед отъездом всех: отца, мать, двух братьев.
– Проклятые супостаты почти всю Украину заграбастали. Отступают наши. Видел, сколько войска стоит в станице? Измученные все, худущие, а злые, как осы.
Она помолчала немного, будто что-то вспоминала.
– Где-то и мои два сына на фронте воюют. Один хоть весточку прислал из-под Ленинграда, а старшего – с самого начала не слыхать, – и она показала на фотографию. Оттуда смотрело мужественное лицо военного лётчика в звании лейтенанта.
– Так и тоскую одна в надежде, что когда-нибудь возвратятся мои сыночки.
– А где же ваш муж?
– Давно уж его нет, погиб в гражданскую под Царицыном, а я с двумя малыми детьми осталась, намаялась с ними, пока на ноги поставила. Вырастила, выучила, невесток ожидала, а их перед войной одного за другим взяли в армию, и там учились оба, а теперь вот воюют.
– Ничего, бабушка, не тоскуйте, не плачьте, вот скоро разобьют ваши сыновья немчуру и приедут в гости. Будут вот так с вами чай пить и вспоминать о прошлом.
– Если бы так, дай-то Бог… – твердила старуха, смахивая со щеки горькие материнские слёзы.
Осенний вечер быстро окутал землю сумерками, а Гурия Григорьевича всё не было.
Моросил мелкий дождик, рваные облака клочьями низко плыли над землёй. Я несколько раз выходил к лошадям, посматривал на улицу, а потом медленно пошёл к зданию, где шло совещание. Дом был освещён, в занавешенных окнах мелькали тени. «Наверно, закончилось совещание», – подумал я и быстро пошёл назад. Но прошёл добрый час, пока пришёл Ястребов.
– Налейте, пожалуйста, Тимофеевна, чайку! – попросил он, и устало опустился на стул.
– Что задумался, Григорьевич, устал, небось? – спросила участливо хозяйка, ставя перед ним чай и варенье.
– Дела, дела, мамаша!
– Плохи дела? – насторожилась хозяйка.
– Есть разные, но больше – плохие, – и он принялся за чай.
– Как же мы доедем домой, товарищ водитель? – спросил он, устраиваясь на повозке.
– Доедем, если не заблудимся, – выразил я свои сомнения.
– А ты умеешь разве блудить?
– Не приходилось, да ночью я никуда далеко и не ездил.
– Это у тебя получается, как у того мужика-кровельщика: укрывает он избу, а его сосед и спрашивает: «Что, укрыл, говоришь?». «Да, – отвечает он, – правда твоя – что укрыл, то укрыл!». «Так не течёт, говоришь?» – снова тот спрашивает его. «Да, верно – что не течёт, так не течёт!». «Так ведь дождя-то не было!». «Верно, говоришь, – что не было, то не было!».
Меня рассмешила эта простая житейская шутка.
Лошади, будто понимая опасение взрослых, сами держались дороги, – она была хорошо им знакома, не один раз приезжали они в станицу с разными ездоками по разным делам.
– Что ж, Алексей, придётся тебе скоро разлучаться с лошадками, – заговорил после паузы Ястребов.
– Почему? – удивился я.
– Будем переезжать на новое место.
– А куда?
– Пока точно неизвестно, маршрут снова к Сталинграду, а там – дальше, по-видимому, в Среднюю Азию.
– Значит, снова в путь, – промолвил я в раздумье.
Больше за всю дорогу мы ни о чём не разговаривали, каждый занятый своими мыслями, роящимися в голове под умеренное шлёпанье копыт Рыжика и Буланки. С дороги они не сбились.
ТРУДНЫЙ ПУТЬ
Нужно запасаться верою в себя, в свои силы, а эта вера достигается преодолением препятствий, воспитанием воли, «тренировкой» её.
М. Горький.
Лагерь начал готовиться к отъезду: запаковывали вещи, отвозили их на станцию. Никто не сидел без дела, младшие помогали старшим. Седьмого ноября 1941 года артековцы отпраздновали 24-ю годовщину Великого Октября, а на следующий день ребята попрощались с гостеприимными донскими берегами и на последнем пароходе уехали в город Калач. В лагере осталась небольшая группа для окончательного решения хозяйственных вопросов: три артековца – Юра Мельников, Вася Заблоцкий и я, старший вожатый Володя Дорохин и завхоз Карпенко. Днём мы собирали по лагерю оставшийся инвентарь, мебель, отвозили в станицу Суворовскую или на подсобное хозяйство, а вечерами собирались в одной комнате, где поставили чугунную «буржуйку», на которой готовили пищу и отдыхали в тепле после дневных забот.
Зима легла рано, после отъезда Артека по Дону пошёл лёд и через несколько дней река замёрзла. Земля опушилась белым инеем, ударили ранние морозы.
Одеты мы остались по-летнему: лагерь не успел получить зимней одежды. Нам выдали голубые фланелевые костюмы, куртки были хорошие, а брюки – короткие, они едва закрывали колени. Обувь была и того хуже – резиновые сапоги – «холодильники». Более всего соответствовали сезону тёплые фуфайки. А вот головные уборки никак не гармонировали с нашими костюмами и, особенно, с зимней стужей: белые артековские бескозырки с надписью на ленточке – «Артек».
Вася распорол свой домашний портфель, с которым приехал в Артек, и по вечерам шил себе шапку, которая скорее напоминала купальный шлем. Портфель был небольшой, поэтому шапка получилась тесноватая.
Юра посмеивался над товарищем:
– Ты напрасно распорол портфель, – серьёзным тоном говорил он Васе, – оторвал бы ручку – одевай и носи на здоровье. А можно и с ручкой носить, даже удобнее: приподнял за ручку и снял шляпенцию!
Поневоле мне с Юрой приходилось форсить в бескозырках, иного выхода у нас не было.
Наконец, пришёл черёд проститься с лошадьми. Все вещи были сданы, документы оформлены, оставалось получить в Суворовской продукты питания на дорогу и сдать лошадей. Юру оставили дома готовить картофельный обед, и вчетвером отправились в станицу. Карпенко ушёл раньше, а мы втроём отправились верхом: я с Васей на рыжике, а Буланку отдали Дорохину. С трудом удалось его убедить. Что лучше плохо ехать, нежели хорошо топать пешком, и он согласился. Для него это была первая и, наверно, последняя поездка верхом на лошади. Он сидел, изогнувшись вопросительным знаком и уцепившись за гриву. Ехали по прибрежной тропинке, удерживая застоявшихся лошадей. На ровном открытом месте пришпорили коней, и они пошли рысью. Буланка чувствовала, что всадник сидит неуверенно и, наверное, поэтому разбежалась под нависшие над дорогой ветки. Дорохин наклонился почти к самой гриве, но хитрое животное проделывало свой манёвр снова и снова, пока Володя не грохнулся на землю. За обедом он весело рассказывал о проделках хитрой Буланки, а Карпенко весело хохотал:
– Выходит, тебе одного коня не хватило на дорогу! Ну и наездник!
Пришёл декабрьский день и мы двинулись в путь. В Нижне-Чирской обогрелись и пообедали у Тимофеевны, сердечно поблагодарили её и на попутной подводе поехали на станцию Чир.
Под вечер мороз крепчал, ветер гнал позёмку, а скрип саней раздавался далеко вокруг. Мы почти всю дорогу шли пешком, боясь отморозить ноги. Незащищённое лицо ежеминутно приходилось оттирать руками. Пятнадцать километров казались бесконечными. Но вот огни станции мигают ближе и, наконец, мы ввалились в помещение перемёрзшие, сердитые. Холод вызвал прилив аппетита, мы в уголочке развязали свои продукты, но подкрепиться не удалось: на морозе хлеб и ливерная колбаса замерзли окончательно, пришлось около часа держать пищу возле печки, чтобы она оттаяла.
В помещении было полным-полно народа: гражданские, военные, женщины, дети, – все ожидали попутных поездов на Сталинград, на запад – никто не ехал.
Один матрос подошёл к нам и спросил:
– Откуда, юнги, плывёте? С какой коробки?
Потом начал вслух читать надписи на наших бескозырках:
– Что-то не слыхал такого корабля. Учебный что ли?
Пришлось разъяснить ему, что мы из крымского лагеря «Артек». Ночью сонных ребят растолкал Карпенко:
– Поехали! Подошёл товарный эшелон!
Залезли в первый попавшийся вагон. Через несколько минут поезд тронулся, станционные огни поплыли назад. На душе стало спокойнее – едем! В вагоне лежали мешки с цементом, двери были раскрыты настежь. Ветер спокойно закручивал фонтанчики пыли. Никто не садился, было ужасно холодно.
Карпенко предупредил:
– На месте не стоять! Ходите, бегайте, прыгайте, пляшите! Ибо замёрзнете на сосульку.
Ему с трудом удалось закрыть дверь с одной стороны, закрыли люки на окошках, – сквозняк немного уменьшился, но от этого теплее не стало. Через несколько часов утомительного пути пассажиры вконец перемерзли и на каком-то полустанке вылезли и побежали к железнодорожной будке. Тёплое помещение едва вместило замерзших, измученных бессонницей людей. Каждому хотелось пробиться к докрасна накалённой углём плите, отогреть бесчувственные конечности. Железнодорожный начальник кричал, ругался, угрожал неведомо чем, требуя очистить помещение, но никто не реагировал на его брань. Он устал кричать и утихомирился.
Через полчаса загудел паровоз – эшелон двинулся дальше. Пассажиры выскакивали из тёплого помещения, на ходу цеплялись и влезали в вагоны. Мы снова ехали на цементе, снова прыгали и плясали, размахивали руками и ногами. Но через минуту конечности снова мёрзли, а мы не могли отдышаться. Хотелось сесть, прилечь, смежить сонные веки, но Карпенко был неумолим, требуя:
– Не стойте! Двигайтесь! Нужно потерпеть ещё немного, и вы спасены!
Милый, хороший, строгий наш спаситель! Как хорошо, что в ту трудную минуту ты оказался рядом с нами, что сумел уберечь нас от беды.
На следующей станции эшелон остановился. Мы потащили свои вещи в помещение. Немного обогрелись и начали клевать носом. Тем временем Карпенко разведал, что в нашем направлении будет двигаться воинский эшелон и уже упросился к солдатам в теплушки. Они с Дорохиным поместились в один вагон, а мы втроём – в другой. Пожилые бойцы расспросили, кто мы и откуда, дали покушать, а потом уложили возле себя спать.
На станции Воропаново мы расстались, поблагодарив солдат. Они подарили каждому по пилотке:
– Хотя и не зимний убор, но всё же теплее ваших бескозырок! – говорил похожий на отца боец.
Отсюда к Сталинграду ходил рабочий поезд. На рассвете мы втиснулись в переполненный вагон и в обед прибыли в Сталинград. Просторное вокзальное помещение гудело, как взбудораженный улей от массы людей. Мы приютились возле стенки и, в первую очередь, пообедали остатками пищи. От частого изменения температуры хлеб и колбаса превратились в сплошную хлеболиверную массу. Её можно было кушать только пригоршнями.
Карпенко сразу же ушёл в областной комитет партии разузнать, куда уехал Артек, выхлопотать продуктов, а мы с Дорохиным вмиг уснули.
СТАЛИНГРАД
Всегда вперёд, после каждого совершённого шага готовиться к следующеему, все свои помыслы отдавать тому, что ещё предстоит сделать.
Н. Бурденко.
Сквозь сон мне показалось, что кто-то звал, голос был знакомый, показалось, будто Гурий Григорьевич хочет достать меня из оврага, куда я свалился с брынзой. Будто меня вязали верёвкой и тащили вверх, а в руках была бочка с брынзой. Я раскрыл глаза и первое, что я увидел, были белые фетровые сапоги. Я поднял глаза на владельца этой обуви и встретился со смеющимся взглядом Гурия Григорьевича, а Дорохин будил всех остальных. Я вскочил, не веря своим глазам. Прошло более пяти недель после отъезда Артека из Нижне-Чирской и мы успели соскучиться по своему начальнику, как по родному отцу.
– Ну, здравствуйте, хозяйственники! Крепко устали? – тепло обратился он к нам, поочерёдно пожав каждому руку своей широкой ладонью, потом распорядился:
– Мигом собирайтесь, поедем в баню, а потом в лагерь! Мы уже вас давненько поджидаем.
– Разве лагерь здесь? – почти одновременно закричали мы.
– А где же ему ещё быть? Здесь он, в Сталинграде.
– А что ребята делают? А почему вы не уехали в Среднюю Азию? А в школу ходят?
– Тра-та-та-та! Сдаюсь, сдаюсь! – и Гурий Григорьевич поднял вверх руки. – Вот приедем в лагерь и все ваши вопросы разрешатся. Пошли!
После бани, когда вечер зажёг тысячи огней над городом, мы подходили к четырёхэтажному зданию – бывшей школе по улице Кронштадской, где на верхнем этаже разместился Артек. В коридоре нас ожидали ребята старшей группы, а Володя Николаев за всех закричал:
– Ура-а-а-а папанинцам! – и погладил по шлемe Заблоцкого.
Ребята жали руки друзьям. Обнимались, словно после долгой разлуки, а прошло всего около месяца.
В просторном классе размещались мальчики, в другом – девушки, следующий класс служил столовой и красным уголком, а в крайнем – был вещевой склад и жил Ястребов.
Сегодня на ужин мы немного опоздали, но нас тотчас повели в столовую. Обслуживал старший официант Жора Костин. Он уверенно двигался с подносами между столиками и скороговоркой сыпал:
– Присаживайтесь, пожалуйста, с дороги и чувствуйте себя, как дома. Мы вас обслужим, как в ресторане!
– А ты там разве работал? – спросил кто-то из коридора.
– Закрой дверь, мелюзга! – набросился на него Жора.
После дорожной ливерной каши мы действительно облизывали пальцы, и в этом была забота, конечно, не одного Жоры. Просто нас сегодня кормили как гостей.
Долго после отбоя ребята не давали нам уснуть, всё расспрашивая о наших последних днях на Дону, о мытарствах в дороге, а нас познакомили со сталинградскими новостями.
Утром новоприбывшие припали к окнам. Город громадился серыми домами, справа виднелась водонапорная башня хлебозавода, а вдали по высокой насыпи следовал эшелон, на платформах под брезентом стояли танки. «Здесь ведь находится тракторный завод!» – вспомнил я из географии, а позади послышалось:
– Давайте, ребята, посчитаем, сколько сегодня фрицам «подарков» поехало! Один, два, три… – считал кто-то танки на платформах, словно подаренные годы весенней Кушкой в лесу.
– Ежедневно постольку идёт на фронт новеньких, – заметил Слава, – а нужно бы ещё больше!
– А что слышно о брате Борисе? – поинтересовался я.
– Абсолютно никто не откликается, – с горечью ответил Слава. – Да и как разобраться в такой суматохе, сколько людей переместилось, – попробуй разыскать человека в таком бурлящем океане.
С возвращением Дорохина постепенно налаживалась пионерская работа. Систематически проводились политические беседы, информации, на которых слушали сообщение Советского Информбюро, читали новости из газет. А события были радостные, волнующие – под Москвой Красная Амия перешла в контрнаступление, немецко-фашистские войска были отброшены далеко от столицы, фашисты теряли веру в молниеносную войну, а советские люди – воспрянули духом, зажглись ещё сильнее верой в победу.
Однажды Дорохин собрал всех в красном уголке и предложил:
– Давайте послушаем интересный рассказ об одной героине-партизанке, – и начал читать.
Рассказ был напечатан в газете «Правда» под заголовком «Таня» автор – военный корреспондент Пётр Лидов. Артековцы услышали знакомые названия: Петрищево, станция Сходня по Октябрьской железной дороге, которую они проезжали, возвращаясь из «Мцыри». В их представлении всплыли запорошенные снегом подмосковные леса, село Петрищево, по улицам которого шла со связанными руками босиком по снегу партизанка Таня. Ребятам хотелось, чтобы она не погибла, чтобы её освободили партизаны. Но конец был трагическим: её повесили на виселице на глазах у местного населения.
Встряхнулись детские плечи, когда вожатый прочёл последние слова Тани:
– Не бойтесь, люди! Москва – наша, Красная Армия разобьёт… – ей палач не дал закончить, выбил табуретку из-под ног.
В комнате начали тихо всхлипывать, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться вслух.
– Вот гады проклятые! – произнёс кто-то общее возмущение и негодование с глубокой внутренней болью.
– Просто не верится, что в тех местах были немцы! – проговорил Виктор Пальм.
– Это была настоящая советская патриотка! – подытожил Дорохин. – Большой силы воли требовалось, чтобы перенести все пытки, не испугаться, не выдать своих товарищей, военной тайны. Она всё вынесла и погибла героем!
– А это её настоящее имя? – спросил Ваня Заводчиков.
– Этим именем она назвалась сама на допросе, но вряд ли она сказала врагам правду. Возможно, это не настоящее имя. Почему-то мне кажется, что позднее мы услышим её настоящее имя, – ответил Дорохин.
И действительно, со временем история открыла тайну партизанки-Тани, возвратив ей настоящее имя – Зоя Космодемьянская. Но об этом все узнали значительно позже. Стало известно и о судьбе военного корреспондента Петра Лидова. Он прошёл немало фронтового бездорожья до самой Полтавы, под стенами которой вражеская пуля оборвала жизнь в расцвете сил и творчества.
Забегая вперёд, скажу, что в красавице Полтаве есть могила в Петровском парке, где похоронен Пётр Лидов, есть улица, носящая его имя. Проходя по ней, я всегда вспоминаю ту далёкую Сталинградскую зиму, когда Лидов первым рассказал нам о мужественной Зое, назвав её Таней.
В другой раз «Правда» рассказала о редкостном случае, когда советский лётчик выпрыгнул из горящего самолёта и упал с нераскрывшемся парашютом с высоты около четырёх километров и впоследствии остался жив, – помог снежный склон глубокого оврага.
Началась активная подготовка к встрече Нового – 1942 года. Хористы разучивали новые песни, готовили инсценированный отрывок из романа Н. Островского «Как закалялась сталь».
Подготовку начали пионеры всех отрядов и земляческих групп, если их можно так назвать, готовились, например, эстонский хор, латышский, украинский, литовский, белорусский, молдавский. Мне пришлось даже руководить украинским хором, хотя у меня не было никаких дирижёрских навыков. Гурий Григорьевич зашёл как-то к нам на репетицию и, увидев мои взмахи, сказал:
– Ты не дирижируешь, а будто насосом накачиваешь кого-то!
Девочки – это вездесущие и беспокойные люди – разыскали в городе баяниста, договорились с ним о шефской помощи Артеку, ежедневно ходили к нему домой и сопровождали в лагерь. Ребята несли баян, а девушки, взяв слепого баяниста под руки, приводили его на Кронштадскую, и он аккомпанировал нужные нам вещи.
Нашли и учителя танцев, – снова это сделали девчата. Валя Тазлова, Светлана Косова, Тамара Крончевская отыскали в городе Розу Игольникову, которая пленила нас своим исполнением в городском дворце пионеров ещё при первом посещении Сталинграда летом. Роза согласилась подготовить с танцевальной группой артековцев несколько танцев к Новому году и аккуратно приходила на репетиции.
За несколько дней до Нового года выбыл из лагеря Слава Ободынский. Его разыскали родители, которые эвакуировались из Тирасполя и хотели быть вместе с сыном. Пожалуй, сильнее других переживал разлуку я, – столько было пересказано, перефантазировано нами вдвоём за это время. Слава отличался общительным характером, был энергичным организатором многих хороших начинаний.
– Я буду писать, ребята! – обещал он, уходя за отцом по ступенькам лестницы вниз.
Зимний холод больше не пугал артековцев: нас одели в тёплые бушлаты, стёганые штаны, меховые шапки с длинными наушниками, валенки. За этой одеждой старшие ребята ходили далеко за Волгу по льду, в Затон, где пошивочные мастерские выполняли заказ Артеку.
С тюками в руках и на плечах возвращались мы длинной дорогой в лагерь, неся артековцам долгожданную зимнюю форму. В ней было тепло, пусть не совсем элегантно, но теперь можно было выходить на улицу, гулять, работать, не рискуя замёрзнуть. Ребята начали чаще бывать в городе с различными поручениями, самостоятельно ездить трамваем в самые отдалённые концы города.
