Текст книги "Артековский закал"
Автор книги: Алексей Диброва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
ПОЕЗДКА С АВАРИЕЙ
Труд не позорит человека, к несчастью, иногда попадаются люди, позорящие труд.
У. Грант.
Постепенно артековская семья уменьшалась, за отдельными пионерами приезжали родители, которые смогли эвакуироваться на восток.
Уехала с матерью Шура Лисицына, харьковские ребята Иза Мороз, Борис со второго отряда и другие ребята. Обслуживающий персонал тоже таял.
Как-то после завтрака меня позвали к начальнику лагеря. Гурий Григорьевич посмотрел испытующим взглядом, потом сказал:
– Тебе поручается важное хозяйственное дело: поехать в Нижне-Чирскую и получить для лагеря брынзу, она в небольших бочках. В помощь возьми кого-нибудь из пацанов.
– А чем ехать? – поинтересовался я.
– Машиной МУ-2. Знаешь такую марку?
– Волами?
– Да, ты угадал – иного транспорта у нас нет. Я просил автомашину в разных организациях, но, понимаешь – фронт. Обещают в скором времени выделить для нужд лагеря пару лошадей. А пока… – и он развел руками. Он рассказал, куда ехать, какие оформить документы, откуда получить груз.
…Пара серых степных волов медленно катила телегу полевой дорогой. Мы с Юрой Мельниковым беспечно расположились на охапке ароматного сена. Для меня такой способ передвижения был знаком, уже после шестого класса я со своими сверстниками работал после школы в колхозе, научился ухаживать за лошадьми, волами, вот только доить коров не приходилось. Однажды, со своим школьным другом Колей Сидоренко бороновали пар волами далеко за селом. Ходили поперек вспаханного весной чистого пара, покрикивая на упрямых животных. В полдень отдохнули, полежали на солнышке, подставив ему загорелые спины. Отдохнули и животные. Потом снова – соб! гей! – продолжали работу. Но положенной нормы не выполнили: не покормленные волы, будто по команде, вышли на пашни и повернули к селу. Мы на них кричали, размахивали кнутами, но они, упрямо мотая рогами, шли вперед. На ходу отцепили бороны, животные, почуяв облегчение, пошли быстрее, потом побежали. Мы рысцой трусили за ними вслед, но потом отстали. Лишь под селом догнали вредных животных, они мирно паслись в дозревающем овсе. Еле выгнали их из посева, оглядываясь по сторонам, нет ли вблизи кого-нибудь.
…Я даже улыбнулся, вспомнив далекий родной дом, мирные довоенные поля, и тотчас налегла тоска: что там дома, где родные, друзья? Вспомнил, сегодня первое сентября, где-то ребятишки идут в школу, а мы едем волами. Успокаивал себя тем, что здесь не слышно войны, не топчут землю немецкие сапоги, а где-то на Буге и на Днепре гремит военная гроза, падают убитые. Там и наши ровесники ввергнуты в тяжелейшие испытания, подвергаются смертельной опасности. «Смог бы я вынести подобное?» – напрашивалась мысль. Юра тоже о чем-то думал, безразлично посматривая по сторонам.
Мимо проехало несколько подвод с мешками. «Повезли хлеб стране», – догадался я. Вспомнилось, как перед войной работали на колхозном току, помогая женщинам насыпать зерно в мешки для отправки на элеватор. Мужчины, не торопясь, грузили их на подводы, и вскоре вереница повозок с зерном нового урожая вытягивалась в длинную извивающуюся линию по направлению к станции. Впереди полыхал красный флаг, кто-то из молодых ездовых растягивал гармонь, взлетала дружная песня. А позади бежали вездесущие ребятишки, утопая в клубах пыли. Когда в колхозах появились первые автомобили, что было очень важным событием в жизни колхозного села, традиция с красным флагом и гармонью продолжалась, только ребятишки теперь стояли на обочине дороги, наблюдая за быстро проезжавшими автомашинами.
В станицу мы приехали перед обедом. Быстро нашли нужный склад, погрузли бочки с брынзой – они были довольно тяжелые, оформили необходимые документы и двинулись в обратный путь.
Защемило сердце, когда проезжали мимо школьного двора, наполненного ребятами всех возрастов, веселыми голосами, а звон школьного звонка был приятнее всех мелодий.
– Давай немного посмотрим! – попросил Юра.
Потянуло в школу, в её светлые классы и прохладные коридоры. Мне нужно было ходить в девятый класс, если бы не проклятая война. Мыслями возвратился в родную школу, – открылась ли она в этом учебном году? Уже давно радио сообщало о тяжелых оборонительных боях под Киевом, мы с болью в сердце и невольным трепетом ловили каждое слово диктора, а потом облегченно вздыхали, узнав, что Киев ещё держится.
…Солнце припекало, пришлось раздеться – мы рады были случаю позагорать. Умеренная поступь волов, тихое поскрипывание деревянного ярма, мирный однотонный пейзаж нас вскоре укачал – мы начали клевать носом. На горизонте показалась скирда клеверного сена – это был наш ориентир – за ней дорога сворачивала к лагерю. Животные, видимо, тоже ожидали скирду ароматного клевера, для них она была не топографическим пунктом, а вкусной пищей. Они прибавили шагу, не доехав метров сорок до нужного поворота, круто свернули влево к скирде и пошли ещё резвее мимо глубокого оврага. Мы, к счастью, проснулись, заметили опасность.
– Цабэ, проклятые! – в ход пошел кнут.
Но было слишком поздно: повозка катилась по самому краю уходящей далеко вниз отвесной стены оврага, ещё немного – колеса сорвались в прорву, короб слетел вместе с бочками и, цепляясь за рыхлые глиняные выступы, полетел на дно оврага.
– Прыгай, Юра! – успел крикнуть я другу.
Сам тоже перемахнул через правый борт в последнюю минуту, едва не упав в овраг. А волы, как ни в чем не бывало, потянули остаток бывшей повозки к скирде – главной виновнице катастрофы.
Обследовали овраг. Несколько дней назад прошел дождь, оставив на дне оврага жидкую грязь. Далеко внизу чернел короб и возле него белели днища бочек. Мы решили посмотреть, целые ли они, нашли удобное место и осторожно по склону спустились на дно оврага. Осмотрели груз: бочки были целые, – рассыпавшись веером, они позастревали в густой, вязкой жиже. Вытащить их наверх мы вдвоём не смогли. Оставив Юру на месте происшествия, я пошел в лагерь за помощью. Ещё издали заметил возле склада начальника лагеря, он тоже увидел приближающегося «экспедитора» без груза.
– Что случилось? Почему без повозки? – встревожился он.
– Все на месте. Мне нужно человек десять ребят, – и я рассказал о случившемся.
Через несколько минут отряд юношей с вожатым Толей Пампу, вооружившись длинной веревкой, прибыли на место аварии. Часть ребят спустились на дно оврага, они обвязывали бочки веревкой, а остальные наверху вытягивали их и откатывали в сторону, пыхтя и выкрикивая: «Раз, два – взяли!» Последним вытащили короб.
– Цепляй и волов – вытащим! – шутили ребята.
Работа затянулась до вечера, в сумерках мы помылись в реке и отправились на ужин.
– Ну, как, экспедитор, здоровье? Не болят косточки? – шутил утром Гурий Григорьевич.
– А чего бы им болеть? – не совсем понял я.
– Скажи правду: ты на бочках летел, или они на тебе?
– Совсем не так: я выпрыгнул на другую сторону, а Юра ещё раньше. Если бы мы не выпрыгнули, так, наверное, косточек не насобирали, там высота – метров пятнадцать.
– Ну, всё – убедил, убедил, – продолжал улыбаться начальник.
Он похлопал меня по плечу и уже серьезно сказал:
– Считай, повезло нам с тобой, просто – повезло! Нужно впредь быть осторожным, избегать случайностей!
Его широкая ладонь ещё раз коснулась моего плеча.
ГЕНА ЛИХОНИН
Уважайте друг друга, не забывая, что в каждом человеке скрыта мудрая сила строителя и что нужно ей дать волю развиться и расцвести.
М. Горький.
Это был высокий статный юноша, русоволосый, с красивым лицом. На верхней губе упорно пробивался тёмный пушок. Харьковчанин, его тоже не отпустили домой, и он оставался вместе со всеми. Его я запомнил ещё с Нижнего лагеря. На Дону ему поручили лодки и команду осводовцев. Крепкий и выносливый физически он часами мог грести против течения и, казалось, не уставал. Дружил он со всеми, быстро уживался с новыми ребятами, его уважали за прямой, открытый характер, весёлую натуру. Иногда он бывал грубоват. Вечерами, когда до отбоя ещё было время, Гена собирал ребят и организовывал хор.
– Начинай, Лёша, нашу украинскую.
– Какую?
– Давай «Хмелю».
К ним подсаживались ребята из других палат и звучал импровизированный хор. Пели «Розпрягайте, хлопцi, коней», «Ой, у полi вiтер вiе», «Ой, у лузi», но больше других Гена любил песню «Стоит гора высокая». Его лирической душе импонировали песенные картины природы родной Украины, на земле которой теперь гремела военная гроза, лилась кровь. Мягко напевая, он глубоко задумывался, прислоняясь к товарищу. Вскоре к ним стали присоединяться эстонцы и белорусы, молдаване и поляки, многим из них эти мелодии были знакомы, а слова они выговаривали на свой манер, а больше – по-русски.
С украинскими песнями чередовались артековские, песни гражданской войны. Две Вали – Мирошниченко и Трошина начинали:
Расшумелся ковыль, золотая трава,
Золотая трава-бирюза…
Хор мальчиков подхватывал:
А геройская быль не забытой жила,
Хоть давно отшумела гроза.
После пения на вечернюю линейку шли возбуждённые, напевая любимые мелодии. Такие творческие вечера очень сближали и сплачивали ребят. Мы всё больше проникались уважением к её организатору – Гене.
Однажды мы наблюдали его очень разгневанным. Было это так. Дорохин организовал перевозку молока с подсобного хозяйства на лодках осводовцев. Случилось так, что в одной лодке ехали Дорохин, я с Геной на переменки на вёслах, на корме устроилась Ядвига Блажиевская – пионерка польской национальности. Она хорошо пела, но была гордой девочкой.
Гена старался изо всех сил, чтобы засветло добраться в лагерь. Завязался разговор:
– Ген, не брызгай вёслами, пожалуйста! – требовала Ядвига.
– Давай поменяемся местами! – предложил Гена.
– Я не умею грести.
– В таком случае, милая, терпи, – нужно торопиться!
– Какие эти мужики грубые!
– Какие эти девчонки гонористые! – в тон ей отвечал Гена.
– Поляков не бывает без гонора, это… как сказать… – это присуще им.
– Ты, в первую очередь, – артековка, а потом уж – полячка.
Ядвига постепенно заводилась. Она бросала острые взгляды, кусала губы:
– А ты, в первую очередь, – хохол упрямый, а не артековец!
Гена очень, казалось, спокойно ответил:
– А ты не оскорбляй, а то выброшу в речку!
Дорохин не выдержал:
– Геннадий, прекрати спор! Неужели вам не о чем больше говорить?
– Да что он понимает – холоп несчастный!
– Ну, знаешь… – рванулся к ней Гена и, не удержавшись, дунул в неё слюной. Капля попала девушке точно в глаз.
– Пся крев! – выругалась Ядвига.
Лодка разворачивалась к берегу. Ядвига схватилась со своего места и стремглав бросилась в реку.
– Куда ты, ненормальная! – хотел достать её за руку Дорохин. Ядвига почти по шею в воде упорно брела к берегу.
– Простудишься, глупая! – сердито кричал вожатый.
– Пшеско едно! – отрезала Ядвига, удаляясь от лодки.
Дорохин обрушился на Гену:
– Что ты наделал? Ты ведь хлопец, – неужели у тебя нервы из верёвки? А потом ты понимаешь, какой подход нужен к этим – вчерашним польским подданным?
– К дьяволу тот подход, если она оскорбляет советского человека, – ворчал Гена. – Сидела бы в своём Львове со своим гонором!
Этот небольшой инцидент стал предметом обсуждения на заседании совета лагеря. Дорохин был очень принципиальным в вопросах интернационального воспитания. В поступке Гены он усмотрел большое нарушение артековских принципов пролетарской солидарности и упорно доказывал это на совете. Гена не оправдывался. Наклонив голову, он внятно произнёс:
– Я, конечно, немного погорячился и знаю свою провинность. Но Ядвиге нужно объяснить наши советские обычаи и принципы нашей дружбы.
Ядвига требовала, чтобы Гена перед ней извинился, на что он ответил:
– Ты начала первая оскорблять – первой и извинись, а потом я.
Ядвига покраснела и снова спокойный внешне разговор едва не закончился новой перепалкой.
За столом появился Гурий Григорьевич и все утихли в ожидании, что скажет главный арбитр. Он никогда не кричал, редко сердился, но ребята относились к нему с уважением. Он был справедлив, его мысли были глубоко логичны.
– Ваша словесная перепалка напоминает мне битву петуха с курицей, – заговорил он медленным басом.
Все засмеялись.
– Ядвиге я не удивляюсь, а поведение Лихонина не могу понять. Она – представитель слабого пола, к ней должно быть проявлено снисхождение. А ты ведь без пяти минут взрослый мужчина, то есть джентльмен. Нужно собой руководить, управлять своими чувствами, дорогой. Если у человека сильная воля, то он умеет владеть собой в любых обстоятельствах. Об этом нужно помнить всегда и особенно сейчас, когда наш народ стоит перед суровыми испытаниями, закаляет свой характер, собирает в кулак свою волю и творит чудеса героизма. Вы – дети одной артековской семьи, семьи многонациональной, члены которой должны жить дружно, как родные братья и сёстры, чтобы не давать ни малейшего повода для наших врагов, которые стараются вбить клин в межнациональные отношения наших советских людей. Думаю, Ядвига поймёт, что она поступила опрометчиво, выбросившись из лодки. Надеюсь, что вы вдвоём сумеете оценить свои ошибки и помириться. Ну, какие там решения? – обратился он к Дорохину.
– Совет лагеря постановил: Лихонину сделать замечание, а Блажиевскую предупредить! Кто «за» – прошу голосовать! – закончил Дорохин эту неприятную историю.
В СТЕПИ
Труд составляет самую крепкую и надёжную связь между тем человеком, который трудится, и тем обществом, на пользу которого направлен этот труд.
Д. Писарев.
В лагерь приехал на бударке председатель местного колхоза. Отыскав Ястребова и поздоровавшись с ним за руку, как со старым знакомым, он спросил:
– Знаете, зачем приехал?
– Догадываюсь.
– Не успеваем с обмолотом – людей не хватает. Помогите нам своими мальчуганами хотя бы несколько деньков.
– Понимаю, что не успеваете, но много я не могу выделить, ведь ребята заняты по самообслуживанию лагеря, да и маленькие они. Ребят старшего возраста наберётся где-то около тридцати.
– Да это же великая сила! – радостно воскликнул председатель.
– А что вы нам за это? – полушутя спросил Ястребов.
– Что возьмёте, то и дадим. Можем арбузов несколько тонн выписать – для малышей это настоящее лакомство, помогите лишь насобирать!
– Снова – «помогите», – улыбнулся Гурий Григорьевич. – Ну, добро, когда присылать на работу ребят.
– Лучше сегодня вечером, потому что мой машинист днём будет занят. Пусть выходят к скирдам в степь!
– Договорились!
Перед закатом ребята первого и второго отрядов с вожатыми Володей Дорохиным и Толей Пампу пошли «зарабатывать арбузы», как сказал, шутя Гурий Григорьевич.
В степи возле длинных скирд стояла молотилка – «ростовчанка», несколько женщин в запылённой одежде убирали на току солому, подгребали деревянными лопатами зерно в большую кучу. Из-под молотилки вылез машинист, пожилой, уставший мужчина, вытирая руки, осмотрел прибывших.
– Хороши ребятки! Приходилось такую работу выполнять? Ну, тогда полскирды умрёт за ночь! – деловито прикинул он вслух.
Ребята переглянулись – «целую ночь работать?».
– Что, испугались, соколики? – заметил машинист. – А мой Миша днём возит воду, а ночью за Доном – лошадей пасёт!
– А когда он спит?
– Вот так и спит. Прикорнёт в ночном немного, а скажет – выспался хорошо. Да приболел что-то мой певец малый, – с теплотой в голосе рассуждал машинист, отводя с ребятами душу. – Промок в ночном, а домой по одежду не приехал, вот и…
– Да это не тот ли Миша, который пел и плясал у нас на празднике?
– Да он же, – ответил отец. – Лежит теперь в больнице, бедняжка!
Ребята приумолкли. Как же они до сих пор не смогли навестить своего знакомого казачонка? Разве это по-артековски получается?
– В выходной день сходим! – наклонившись ко мне, зашептал на ухо Вася Заблоцкий.
– Да, обязательно навестим!
Загудел трактор, зажужжала молотилка, брызнули в мешки первые пригоршни литого зерна. Возле машиниста стоял в очках Толя Пампу и подавал развязанные снопы, а Мишин отец ловко совал их в барабан. Ребята относили наполненные мешки и высыпали их в большую кучу, что терриконом возвышалась в степи в окружении веялок. Другая часть ребят оттаскивала обмолоченную солому далеко в сторону и там тоже вырастала вторая скирда. Пыль тучей стояла возле молотилки, застилала глаза, трещала на зубах, заставляла часто чихать и откашливаться. А машина всё гудела и гудела, как растревоженный зверь, жадно пожирая снопы. Когда стало темнеть, машинист махнул рукой, соскочил на землю, заглушил трактор.
Установилась тишина, слышались возле дороги переливы сверчков, а в долине мычал скот, лаяли собаки.
– Немного отдохнём, перекусим и начнём опять, – за старшего распорядился машинист.
Ребята лежали на соломе и глядели в небо. Белые тучи, как живые существа, медленно двигались на запад. Дети смотрели им вслед, как бы провожая их, – они двигались в сторону их родных мест, некоторые даже считали, через сколько времени они доплывут до их крыш. Каждый думал: а как там дома, где родные, что с ними? Вчера по радио сообщили, что наши оставили Киев, значит, и там уже хозяйничают немцы. Как же так? Как могло такое случиться? Произвольно сжимались кулаки, влажнели от бессилия глаза. Ужасно хотелось увидеть маму, отца, братьев. Дома ли они?
Рядом прилёг Слава.
– О чём задумался?
– О чём же мы теперь думаем – о родном доме.
– А где же мой Борис? Где мой сокол? Ты знаешь, Лёшка, – заговорил он быстро, – я верю, что брат пройдёт все испытания и мы ещё встретимся в родном Тирашлёпе!
– Да, нужно верить, может быть будет легче нашим братьям. Хотя бы знать, что с ними, где они?
Немного помолчали, думая каждый о своём.
– А что, если бы нас отпустили домой, поехали бы?
Слава удивлённо посмотрел на меня:
– Куда же ты поедешь: Киев оставили, Одесса окружена – к немцам в зубы?
– А я уехал бы. Перебрался бы ночью через линию фронта, дошёл бы домой, но не объявился бы, а украдкой посмотрел, как живут наши и подался бы в партизаны. Я знаю, что мои друзья в партизанах, а где же иначе быть?
– Трудно предположить, где наши друзья, – задумчиво отметил друг. По своей наивности я тогда не предполагал, что многие мои одноклассники были угнаны в Германию, но партизаны в наших местах были, очень активно действовал отряд Копёнкина, Соколовского. Позже стали известны полтавские подпольщики во главе с Лялей Убийвовк.
Снова зарокотал трактор, загудела молотилка, ребята разошлись по своим постам.
Степь постепенно окуналась в ночь. Бледное сияние луны выхватывало из темноты скирды, громадные вороха пшеницы, фигуры уставших ребят, а дальше – всё утопало в тумане.
Как и говорил накануне машинист, половина скирды превратилась в громадную кучу зерна и длинный вал золотистой соломы. Когда на востоке забрезжил рассвет, трактор, наконец, чихнул и умолк. Уставшие ребята пошли в лагерь, довольные своей первой, пусть и трудной, трудовой вахтой.
Со склона хорошо просматривался Дон, но его зеркальной поверхности не было видно: в долине клубился туман.
– Вот так не заметили, когда и осень пришла, – сетовал Дорохин.
В долине все почувствовали дыхание осени: пройдя немного в тумане, мы стали влажные, как после дождя.
Ребята ещё несколько раз ходили «зарабатывать арбузы». Наш отряд вырос до полсотни «соколиков», как любил называть нас машинист. Девушек мы послали в Суворовскую навестить Мишу. Они рассказывали, что больной очень обрадовался их приходу, расспрашивал, чем занимаются сейчас артековцы, какие поют песни. Он был очень доволен, что ребята работают вместе с отцом. Но вид у него был плохой: глухой кашель, холодный пот, он очень исхудал. Врач не разрешил долго находиться возле больного, и девушки, пожелав выздоровления, ушли.
Неделю спустя все скирды в степи были обмолочены.
– Ну, что мне делать с этими «Кавказскими горами»? – указывал на пшеницу председатель. – Чем и когда я её перевезу?
– Здесь, батя, мы уже ничем не можем помочь, – разводил руками Толя Пампу. – Как-нибудь перевезёте!
…Сеял мелкий дождик и ребята торопились, успев насобирать большую гору арбузов, а теперь каждый выбирал по два – что ни есть – наибольших – «в личное пользование», как сказал сторож, чтобы унести их в лагерь. Потом он позвал ребят в курень:
– А идите-ка сюда, обогрейтесь немного!
Старику хотелось побыть с живыми людьми. Когда почти все залезли в просторный курень, дед гостеприимно начал:
– То – вам арбузы, а это от меня! – и он выкатил из-под соломы полосатого великана.
– Ого-го-го! – удивились ребята. – Вот это так арбуз, хоть на выставку!
– Вам такой не попался?
– Нет, к сожалению!
– Он знал, что его большая компания будет шамать и старался расти на совесть, – кряхтел дед, полосуя его ножом.
Закончив разрезать, подал команду:
– А ну, налетай! – и он подсунул ребятам красный «как жар» арбуз.
– Ну и ломтики – не перехватишь одним махом! – рассуждал Юра.
– Большому куску рот радуется! – улыбался в бороду сторож.
Вскоре у ребят вздулись животы, они поодиночке выскакивали из куреня «смотреть, не идёт ли подвода за арбузами». Несколько раз они приседали «доконать изверга», но так и не одолели сочного богатыря.
– Что же вы – слабаки, что ли? – ворчал дед. – Я годков с десяток назад бывало сам управлялся с таким рябком, а вас ведь – орава!
– Это мы вам, дедушка, оставили, вместе ведь собирали! – пытался оправдаться Володя Николаев.
Теперь в меню на третье были арбузы, порция – пол-арбуза на человека. Не каждый справлялся с такой порцией. А маленькому Пете Коцману иногда не хватало и её. Однажды он съел свою порцию и порцию отсутствующего где-то в наряде Володи Селюна. Кто-то из ребят это заметил и рассказал Гурию Григорьевичу. На следующий день во время обеда Пете поднесли большой арбуз.
– Что это, кому? – не понял мальчик.
– Это тебе порция, тебе ведь не хватает!
Петя покраснел, однако принялся кушать. Съесть большой арбуз он, конечно, не смог, поднялся и хотел выйти. Но сзади к нему кто-то подошёл, положил руки на плечи, усадил на место:
– Кушай, Петенька, кушай, наедайся! – услышал он голос начальника.
– Я больше не могу…
– Посиди, отдохни, доешь, чтобы полностью насытиться!
После этого случая Пете стало хватать одной порции.
