Текст книги "Записки грибника #2"

Автор книги: Алексей Федосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Лета ХХХ года, Июль 10 день

Всю прошедшую ночь, снилась какая-то херня – кто-то, куда-то за кем-то бегал, одним словом полная ерунда. Перечитал писанину. Не будем пороть горячку (она пока что ни в чем невиновата) время, можно сказать что вагон и маленькая тележка. Планы скорректируем маленько – выпуск самоваров сокращаем вдвое, изготавливаем дополнительные оснастки и начинаем массовый выпуск патронов. На это дело отряжу мелкого и его брата Сашку, дам им в помощь человек пять, восемь, может меньше.

Димка, Алекс и я, начнем работы по железу и подготовке к производству ружей. Антип и выделенные ему бойцы, работает чисто по меди, катает листы и плющит олово, штампует донца и чашки для капсюлей. Сборку и запрессовку последних, буду делать сам, по мере надобности. Когда освободится Сидор и его люди… Думаю, должны будут появиться первые образцы на сборку. Ружье самое простое, однозарядная переломка, двенадцатого калибра. Твою мать!! Приклады! Тьфу ты, господи… Не забыть антабки и погонные ремни… Или просто веревок навязать?

– Федор, ты чего там бормочешь? – Спросил Силантий и с завыванием зевнул вовсю пасть, почесывая при этом, поросшую седыми волосами, грудь. – Сидай к столу, а то опять молвишь, что я все сожрал.

– Ой, да то было то, один разок всего… – Я закрыл тетрадь и убрал в папку, тряпочкой вытер перо у самописки. Если не протереть, сложновато потом расписать. Закончив, сложил писчее барахлишко в деревянный сундучок и закрыл на ключ. Нажал две секретные кнопочки, теперь мое бюро можно только разбить.

– Война не началась, а у нас уже есть нечего, – Произнес я, подойдя к столу. Каша, молоко и хлеб. М-да.

Силантий только плечами пожал, наворачивая пшенку из глиняной миски.

Перекрестившись, присел на лавку напротив стрельца и взял в руки ложку…

После того как поели, собрал посуду и отошел к рукомойнику. Мою плошки, а сам не знаю с чего разговор начать. Да видно Силантий о том помышлял и мнительностью не страдал.

– Федь. Ты чего вчера чего такого Никодиму наговорил? – И уточнил, – Про Можайск.

– Только то, что ляхи, город не возьмут, будет пара приступов. Но их отобьют, королевича Владислава поранят. Поляки захотят подкоп подвести под стены, пороху наложут и взорвут… Да только не выйдет у них, сотню людишек у них каменьями побьет насмерть, да раненых бессчетна будет. Испужаются вороги и оставят город в покое. – Весь этот монолог произнес на одном дыхании, намывая и вытирая посуду, расставляя на полках, а когда повернулся…

Меня встретил тяжелый взгляд из под густых бровей и долгое молчание. Я успел вернуться к столу, сесть на лавку, налить горячего отвара из стоящего на углу, самовара и даже отпить пару глотков, когда мой собеседник очнулся от дремы или раздумий.

– Откель тебе сие ведомо? – Глухим, и даже немного надтреснутым, голосом спросил Силантий.

– Я много еще чего ведаю… Молонья меня в детстве стукнула, две седмицы без памяти лежал, – Слово в слово повторил вчерашнюю отмазку. Фиг их знает, о чем они говорили… – Сам мне говорил – что я бываю как не от мира сего.

Наклонился к нему через стол и тихим шепотом продолжил, – Я вижу, словно в тумане… Люди в жупанах и латных нагрудниках бегут с лестницами к стенам града…

Наших людишек, крестьян, они ведут казаков через лес, в обход кордонов польских и как оные вои, крушат ворогов и гонят их прочь… А еще врата в белый град Московский и стрельцов огненным боем татей на землю повергающих… Татьбу учиненную ляхами на земле нашей.

С каждым моим словом, Силантий бледнел прямо на глазах, а потом сдался, отвел взгляд в сторону и перекрестился, бормоча, – Свят, свят, свят…

Так мне ж мало, мне другое надобно, свое добро… Наше добро, сберечь и планы у меня свои…

– Спрос у меня есть к тебе Силантий – те робята что службу у нас несут, здесь останутся али их в приказ и пойдут они как все со своими полками?

– Сразу не смогу молвить, надобно в приказную избу съездить, со стариками словом перемолвится. А на кой тебе это надобно?

– Оборонится от ворогов, тати через год, здеся шастать будут, как у себя в огороде. Да и еще десятка два, а, то и три, надобно.

Вот теперь сказать, что он удивлен, значит промолчать. – Федя… Кхм – кх… Ты это… Малость того…

И я выложил перед ним главный аргумент, – хочу обучить их огненному бою, по новому, с моими ружьями и пощипать ляхов следующей осенью. На охоту хочу сходить, на похохликов польских, им урон нанести и всей рати убыток будет. Все что у них возьмем, то наше будет. Вот и нужно мне два десятка, для этого дела, так как Силантий Митрофанович, найдутся охочие людишки?

Завис! Дед завис капитально, я минут пять ждал, потом еще паток… Так и не дождавшись ответа от абонента, стал собираться. Дорога в город хоть и не дальняя, но дела все-таки лучше делать с утра.

Когда я выходил, Силантий с задумчиво рассматривал конопатку между бревен, вылезающую уже клоками. Немного постоял на пороге, не дождался ничего, надел шапку и ушел.

* * *

Силантий окликнул, когда я уже вывел бабая из конюшни и садился в седло.

– Федор, постой. С тобой поеду. – Проговорил он, на ходу просовывая искалеченную руку через рукав.

Пришлось слезать и распрягать мерина. Обиделся, пришлось давать взятку, идти в дом за хлебом и солью. Иначе, этот вымогатель, ни в какую не хотел заходить в телегу. Только минут через сорок, мы смогли выехать со двора.

Довольный бабай, сожравший почти половину буханки, изредка оглядывается назад и фыркает, намекая на дополнительное угощение. А вот фиг тебе по толстой роже – взяточник, особо крупных размеров. Рядом сопит стрелец, все продолжая о чем-то думать…

Хотя похоже созрел… От того что он спросил, впору самому подвиснуть, придумывая ответ.

– А немало будет, двунадесять стрельцов то, может поболе надобно?

«Три десятка есть… еще два… Такое количество ружей смогу сделать за три месяца, наверно, и обеспечить патронами. А вот больше… Хотя если предлагают больше… Может, стоит поднапрячься? Вся эта афера, а по-другому не мог назвать, будет за мой счет и на мои деньги… И в случае неудачи… Мне просто оторвут голову, доблестные поляки, но это правда максимум, а вот минимум, это откат на позиции двухлетней давности. Голая жопа, пустые карманы… Рискнуть?»

– Я оружия на полусотню, полгода делать буду (здесь слукавил, увеличив срок вдвое, тьфу, тьфу) Ежели народу больше будет, боюсь не совладать. А мне ж придется еще их строю учить, правильному…

Силантий сморщился, словно съел кислое яблоко, – Не о том молвлю.

– Об чем тогда?

– Я о том, что ежели пойдешь ворога «щипать» маловато стрельцов будет.

– А… Вот ты о чем. – И я полез чесать затылок. Разогнав все, что там было и не было, ответил.

– Думаю, что хватит. Ежели у них мои ружья будут, каждый стрелец по огневому бою, будет стоить пятерых, а то и семерых.

– Так-то оно так, а вот к обозу людишек приставить надобно?

– Силантий, а на хрена ты мне своих дедов втюхиваешь? Вы что не навоевались? Башка у всех белая от седины, а иные уже и желтеть начали от старости и все туда же… Сам, поди, над ними старшим встать хочешь? – Я даже обернулся через плечо и посмотрел на стрельца. Силантий Митрофанович, тебя я, как раз хотел просить, чтоб ты за деревней присмотрел, чтоб не случилось чего.

– Федька, пошел ты в жопу. С меня Никодим слово взял, что догляд мой за тобой будет.

– Ага, и это правильно… Чаво? – До меня дошла суть его ответа. Я натянул вожжи, останавливая мерина и, повернулся к Силантию.

– Вы и здесь за моей спиной – без меня, меня женили?

Он в ответ пожал плечами, склонился чуть в сторону, посмотрел мне за спину, – Поехали, осталось самая малость, а то мне ещё надобно…

Бедному бабаю, перепало поводьями по толстому крупу, эта сволочь в ответ, со всей дури залепил копытом в доску, на которую упирались мои ноги, да так что она треснула, ругнулся на своем лошадином и бодро затрусил по направлению к городу.

«Бесполезно! Наверно их проще пристрелить, вот два… Деда! На мою голову»

* * *

Деревянные колеса выстукивают по бревенчатой мостовой, выбивая остатки души и отбивая задницу. Терпеть не могу ездить сюда, а приходится. Мать вашу за ногу, уж лучше бы брусчатку положили, чем этот дровяной «асфальт» Слава богу, осталось совсем чуть – чуть проехать по Рожественской улице до переулка в Кузнецах. В самом начале, небольшой, всего шестнадцать на четыре сажени, двор пушечного кузнеца Родки Васильева. Фанат своего дела, его легче застать в пушкарском приказе, чем дома. Он, один из немногих, с кем я сдружился, особенно после того как испытали клиновой затвор. Родька потерял покой и сон, пытаясь приспособить его к своим поделкам. Я ему сто раз объяснял, да он слушать не хочет, что на большие пушки, а он по ним работает, надобно другой затвор… Как об стенку горох.

Все равно мимо еду, вот решил зайти, проведать – как он там, почитай с весны не виделись.

Давеча ездил на кукуй… Иноземцы одно слово, а здесь все по-нашему – основательно и по-русски. Не дом, а мини крепость, забор сажени полторы высотой, ворота, только тараном выломать можно. И злющий кобель, привязанный к будке, стоящей рядом с калиткой. Так чтоб, ежели чужак войдет, цапнуть мог, али шугануть, гостя незваного. Да я своим был здесь и слово заветное знал, как только вошел, со всей дури залепил в оскаленную морду сапогом и ласково попросил не гавчить. Пес меня признал и приветливо помахал хвостом.

Скрипнула входная дверь и на крылечко вышла Василиса, Родкина жена – Доброго здравия, Василиса. А хозяин где?

– Та гдешь ему быть, в кузне ошивается, как с утрева ушел, так тама и сидит чисто бирюк какой. Намедни пришла к нему, снедать звать, а он дурниной верещит – воротину закрой, света напустила. А на кой он в потемках сидит, в печь железку засунул, зенки свои выпучил и смотрит, смотрит… Я ему – Родя, я рыбки пожарила… А он матерится, как татарва некрещеная…

Я слушал, кивал и поддакивал ей в нужный момент. Спросил как дети, поинтересовался здоровьем предков, дед в прошлый раз болел – а сейчас как? Как в огороде и на наделе дела, не посохла рожь, не побило ли градом в грозу, что была в прошлое воскресенье. На все получил обстоятельный ответ и был отпущен. Хорошая женщина Василиса, токмо занудная немного да бесхитростная. Дай бог здоровья ей и её детям.

Чтоб не ломать мысок сапога, подобрал полешко, лежавшее невесть зачем, рядом со стеной и замолотил в дверь, громко рявкнул в щель – пожар!

Внутри что-то загрохотало и упало с шумом и звоном, створка распахнулась, и на улицу выскочил хозяин. Всклокоченная борода, воинственно торчит, рукава серой, с угольными пятнами на груди, рубахи, закатаны по локоть, через прожженную дыру на портах, видны голые ноги. – Где горит?

– Здорово Родька, – И улыбаюсь во все тридцать зубов.

– Тьфу на тебя скаженный, ты что ж творишь (вычеркнуто цензурой) А? Отматерившись и обложив меня по матушке, бабушке и остальным родственникам, Ухватил за рукав и затащил внутрь, не забыв по ходу дела, прикрыть створку и подпереть чурбаком.

Внутри было очень дымно и смрадно, воняло сгоревшим углем и пережженным железом и вдобавок ко всему, темновато. Единственным очагом света, была россыпь багряно светившихся углей и непонятного назначения деталь. На дубовой колоде, стянутой несколькими рядами колец, стояла наковальня с отбитым рогом. Пара клещей, глядя на которые невольно вспоминаешь дантистов, маленький поводырь, не большого размера молоток, коим кузнец показывает молотобойцу, куда надо бить. Березовая рукоять кувалды, чернела угольной грязью, тут же, притулившись с одного бока, с другого стоял чуман полный, как мне показалось, масла. Засунул палец и понюхал – за неимением горничной, подойдет и служанка. Конопляное, чистейшее… Вот варвар. Хотел ему об этом сказать да передумал. Не поймет что здесь другое масло нужно. Только лишний раз из души три души вытянет, выясняя подробности.

Присел на чурбачок, стоявший у верстака в качестве табурета, стараясь не зацепить кучу железного хлама, опасно свисающего с края.

– Родька, чего спросить хочу, Ждановский стволы кует?

– Не… Помер он, Анну вдовицей оставил, вчерась похоронили. – И перекрестившись, повернулся ко мне спиной, ухватился за приводной рычаг от мехов и силой качнул. Всхлипнул кожаный клапан, засасывая вовнутрь порцию воздуха и мощно выдохнул. От чего в горне вспыхнули маленькие искорки и тусклые угли, ярко засветились.

– Вот жисть какая… Давеча ко мне приходил, – Оглянулся через плечо, – на ентом самом месте сидел. Сказывал что покупателя нашел… А вечером Анюта прибежала, сама не своя, грит – помер. Сказывала – повечеряли, вышел на крылечко и упал замертво. Она его нашла, только когда коз доить пошла, вышла из дому, а он ужо остыл. Чудно, лицом синий, а губешки белые… Федь, сходи к Аньке, может и не успела она его рукоделие отдать… А тебе сколько надобно? Сколь брать будешь? Вдовицу не обидишь?

– Родя, ты уж или дело делай, али со мной речи веди. У тя вон, железяка ужо скоро расплавиться.

– Ах ты… я чтоб… да вот тебя… – Почти голыми руками, схватил какую-то щепку и смахнул детальку в бадейку, коротко пшикнуло и под крышу взвилась струйка ароматного дыма.

Я заинтересованно ждал продолжения, а Родька наоборот, стал сворачиваться. Ох уж мне эти доморощенные экспериментаторы. Я еще не настолько старый и глупый, чтоб не узнать в «утопленнике» приводную рукоять от клинового затвора, только уменьшенную в десяток раз. Он что решил это, приспособить к пищали? Флаг ему подарю и барабан в придачу, если получится из этой мортиры стрелять с рук без сошки. Пока я на минутку отвлекся, это чадовище решило протиснуться мимо меня и зацепило пирамиду барахла, наваленную рядом со мной на верстаке. Куча пришла в движение и с грохотом обрушилась, попутно стукнув меня по спине и какая-то хреновина, довольно больно ударила по ступне, скатилась и мелодично звякнув, остановилась у колоды. Я набрал полную грудь воздуха, чтоб выказать свое отношение ко всему этому… Да только слова замерли в груди, а воздух вышел вздохом восхищения. Тоненький лучик света, пробивавшийся сквозь щель в двери, высветил стальную трубу, примерно в аршин длинной.

– Родя, дверь открой, – попросил, замершего на месте кузнеца.

– Что случилось Феденька, тебя куда стукнуло…

Договорить не дал, не повышая голоса, спокойно попросил еще раз. Видимо что-то было такое в моем тоне, которое заставило его заткнуться и открыть дверь настежь. Передо мной лежала обточенная труба, приподнял и заглянул внутрь… И тут, почти хорошо. Толщина, на глаз около шести миллиметров. Сердце дрогнуло и замерло…

– Родя, отвечай как духу, откель у тебя это? – Я поставил её вертикально перед собой, готовый моментально убрать в сторону, если он захочет отнять её у меня.

Хозяин этого бедлама, почесал в затылке и наморщил лоб в попытках вспомнить. Это ему не удалось, он развел руками и закрутил башкой. – Не ведаю. А могет это… – И вскинул вверх палец с траурной каймой вокруг ногтя, – Енто Ждановский. Вот те крест, его рук дело… Он когда пришел, поставил рядышком с собой, кувшинчик выставил, я сбегал за…

– Ты чего с ним пил?

– Не, так токмо губы смочил, а он самолично выдул всю корчагу и уполз к себе

– Значится не твоя? – качнул трофеем.

– Моя!

– А Хрен тебе по толстой морде, отнесу к Анне и спрошу…

– Полтину давай…

– О… л что ли совсем? Упер и краденное продаешь… Ай, не хорошо… Родя… – Я укоризненно закачал головой. – Пятак могу дать. И только по тому, что уважаю тебя.

– Да кто скрал? У меня в кузне ляжит… – Он начал вроде переходить на повышенно визгливый тон, но закончил довольно спокойно, – Две гривенных накинь и по рукам…

– Гривна и не боле…

На его морде светилась жадность и он отрицательно помотал головой, – Три.

– Гривна и алтын… – И я с показным равнодушием, поставил трубу к стене и стал вставать, давая понять, что торговаться больше не намерен.

– Пять алтын и по рукам? – С надеждой спросил Родька.

Я остановился напротив, смерил его взглядом… И согласился, на три алтына и две деньги и протянул руку. Он открыл рот вроде что-то сказать, да передумал.

В итоге я купил то, что хотел, а он поимел свой гешефт на чужой работе. Опосля еще поговорили ни о чем, он пересказал несколько мелких слухов и небылиц.

У пушечного извошика, Карпунки Агапова, битюга, конокрады со двора свели, тех татей так и не споймали… А у звонаря, Данилки Ондреева, жинка двойню родила, девку и пацана…

На пустое место пушкарское, что боярина князя Олексея Сицкого. Поставил избу евонных человек, конской мастер Киприянко Еремеев. Дрянной муж, даром, что в хлопах ходит, нос дерет, что твой воевода… Ну, а свежие сплетни о работе, заняли основное повествование.

На пушкарском дворе спокойная размеренная суета, народ шуршит в поте лица своего. Отливают полковые пищали длиной по три аршина и семь вершков и надобно таких много. Народу нагнали, не протолкнуться. Все четко разделено. Одни готовят макету, другие льют, третьи ствол высверливают и наводят марафет, зачищают от окалины, облоя, зачеканивают каверны и иной брак. В лафетной мастерской такое же разделение труда, каждый трудится только над своими деталями, по чертежам, кои предоставили три штатных чертежника. Весь процесс построен на детальном разделении труда, что дает право, считать московский пушечный двор, централизованным мануфактурным предприятием, способным за короткие сроки выпускать большое количество однотипного вооружения. В тысяча шестьсот шестьдесят четвертом изготовят шестьдесят полковых пищалей, через семь лет еще столько же. Потом поступит заказ уже на сто таких орудий.

В целях повышения скорострельности и дальнобойности были созданы казнозарядные и нарезные пищали. Мастер Иванов вылил две скорострельные пушки и шесть полковых пищалей по три гривенки ядром, по два аршина длиной. Позже они будут приняты на вооружение полковой артиллерии регулярной армии. Другой мастер, Осипов, изготовит тридцать две скорострельные пушки и к ним сто восемьдесят вкладных картузов, медных. Ими будут вооружены галеры Азовской флотилии. И маленькое дополнение, наши мастера, вовсю использовали железные, многоразовые формы для отливки ядер, в то время как Франция все ещё использовала глину…

Слушать Родьку можно часами, эта птица говорун, еще та… Ему хорошо, он дома, а мне еще… Ох. Лучше и не думать об этом. Распрощался с гостеприимным хозяином и его супругой, выпил на посошок ковшик кваса (вырви глаз) и дальше пошел пешком, ведя мерина под уздцы. Половину дороги размышлял что лучше, сразу к Анне завернуть али опосля, после того как к её соседу зайду, Матвею кузнецу. Победил здравый разум, мотаться взад вперед по проулку с телегой… Не есть гут.

Анна оказалась дома. На дворе меня встретила худощавая стройная женщина лет тридцати в черном платье и платке, повязанном по самые брови. Поздоровался с ней, выказал свое уважение к усопшему и спросил – не может ли она продать мне последние поделки своего мужа. В маленькой, чистенькой мастерской (!!!) на полке лежало два десятка стволов. Я даже не торговался, почти, скинул только треть от того что она спросила и без разговоров полез за кошелем. Уже на выходе усмотрел еще две таких же трубы, поперву показалось что это бревна… Токмо зачем их в тряпки мотать, лениво поинтересовался – а что это? Она развернула, и я стал бедней еще на один рубль. Пока перетаскивал покупку в телегу, отобрал один самый качественный, отлично изготовленный ствол. Завернул его в тряпицу и положил рядом с собой. Расплатившись, забрался в телегу, разобрал вожжи и… Попросил Бабая ехать дальше. ВОТ СУКА! Он на мою ласковую просьбу, приподнял хвост и выдал целую кучу каштанов, после чего, гордо вскинув голову, потащил воз со двора.

До Матвеева двора добрались за пять минут и, здесь сегодня ждал первый облом. Никого не было дома, пес гавчил минут десять, но никто не думал открывать. В последний раз, пнув ворота, забрался в свой транспорт и отбыл. Мне еще по плану шесть адресов посетить надо, и это без учета торга, там могу застрять капитально…

Домой мы добрались, когда на небе зажглись первые звезды. Под вечер, бабай с трудом переставлял ноги, так же как и я, умаявшись за этот «короткий» летний день.

На мой стук из дома вышел Никодим и открыл ворота, Силантий, факелом посветил, чтоб я поставил телегу на свободное место и распряг мерина. Наскоро обиходив своего товарища по сегодняшнему (честно скажу) нелегкому дню, поставил в стойло. Задал сена и от души сыпанул в кормушку, его любимого овса, потрепал по холке и отправился ужинать.

Думаете, дали спокойно отдохнуть? Хрен там, знал бы, лучше бы в деревню поперся, на ночь глядя, в лесу на поляне переночевал бы… Гадские деды, они видите ли, проводы затеяли, им собутыльника не хватало и лишней пары ушей, до которых нужно донести кучу ценных указаний. Одно радует, Никодим деньжат подбросил. После того как узнал, что я оставил в городе почти двадцать пять рублей.

Ничего лишнего, покупал только самое нужное. Стволы для пищалей – восемьдесят семь штук. Отложенный и завернутый в чистую тряпицу образец, очень помог торговаться. Стоило только развернуть, положить перед собой и попросить оценить, в большинстве случаев, вопросы и жалобы на плохую жизнь, заканчивались, не успев родиться. И только три были нарезные…

Железо листовое – десяток. С трудом подобрал нужную толщину, перелопатил чуть ли не пол сотни листов. Проволока стальная в бухте – одна. (кузнец баил – туточки десять аршин, проверять на стал) Ртуть – два килограмма. (остаток дома грамм двести) Кислоты серной взял шесть корчаг.

Берковец ваты хлопковой. Армянина, довел до слез, придираясь к каждой песчинке, веточки и иной мусоринке, но товар достался изумительной чистоты. Три трубы по аршину длиной. Если удачно пройдет, то в моем распоряжении… Лучше не загадывать, промерю, а там видно будет.

Из заначки, что в окрестностях деревни закопана, надо будет достать с десяток заготовок. Из них будем штамповать детали.

Штуку небеленого полотна. Заехал к красильщикам и с час, на пальцах объяснял, какой мне нужен рисунок на всем этом. Чуть не подрался из-за сроков.

– Матицу новую делать… Попробовал вякнуть главный моляр. Я глубоко вздохнул и пояснил – Не надобно мне так, возьми кисть и малюй в три краски, желтую, зеленую и коричневую. Как тебе угодно будет. Понял?

Теперь на меня смотрели шесть бараньих глаз… В душе обругавшись на них и обложив по матушкам и бабушкам, попросил показать, где они красят тряпье. Жаркое место, скажу вам, и довольно сырое. Длинный стол, на него натягивают полотно. С торца садится мужик, перед ним подушка с краской, обмакивает штамп и ставит оттиск по меткам, прихлопывая рукой сверху. Чтоб лучше пропечаталось.

Я взял кусок тряпки, засунул его в ведро с зеленой краской и шваркнул на стол. Схватил кисть, окунул в коричневую и несколькими штрихами нанес разводы, а желтой просто окропил, чтоб получились пятна, размером с пятак. Указал на это творение – Вот так мне надобно.

Дальше был процесс согласования цен. Здесь я плавал как цветок в проруби. Но думаю, что не прогадал…

Бочонок сырой нефти, достался вообще за пару копеек. Два кренделя уперли, думали, что вино, сунулись, а там… Обломинго, только черный, а не розовый. И тут я… Выручил алканавтов.

А вот меди удалось купить всего пяток килограммов и тот весь в поделках – котелки, ковши, пара подсвечников, с десяток ложек (одной такой можно вместо кистеня пользоваться) и другой утвари кухонной.

Забрал зараз всю бумагу, какая нашлась. Обычно покупал нерезаные листы размером с сито, а тут выгреб все под остаток, даже четвертушки. Кои народ брал письма писать. После моего ухода, халдей прикрыл лавочку и ушел домой. Пополнил запасы клея – кошелки наверно хватит, а нет, так в деревне пошукаю, наверняка у кого ни будь есть заначка.

Воск и восковину – за всем этим пришлось побродить на торгу, но набрал сколько надо. Сукно, кожа, маленький рулончик войлока на пыжи…

Вставленные в глаза распорки уже не помогают, лучинки с хрустом ломаются, и я засыпаю, уткнувшись мурлом в бумаги…

Очнулся где-то посреди ночи, лежа в кровати. Попробовал перевернуться на другой бок и, рука уткнулась в чье-то, очень горячее бедро, переходящее в восхитительную ножку… исследование закончилось упругой грудью…