Текст книги "Записки грибника #2"

Автор книги: Алексей Федосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Скрипнули дверные петли, обернувшись, увидел входящего в светелку Клима, махнул ему рукой, подзывая, – Ты куда запропал?

Когда он подошел ближе, указал на стопку бумаги и прочие канцелярские принадлежности. – Садись, будешь обязанности дьяка, исполнять. Записываешь – как звать, прозвище отца, сколько в семье народу.

Он кивнул и, усаживаясь на лавку, проворчал вполголоса, – За каким лешим, давеча…

Я нагнулся к самому уху и спросил, – А ты, рыба моя, всех переписал? И даже чужаков? А вот они меня больше всего интересуют, хочу и не хочу, чтоб они здесь, у нас, работали. Понятно говорю?

Выпрямившись, посмотрел в глаза стоящему напротив меня парню, – Антон, отвечай как на духу. Ты откель родом?

На его лице не дрогнул ни один мускул, – Федор, вот те крест, здеся родился?

Я еще немного по рассматривал его в упор, потом кивнул, соглашаясь, – Ну что же, так тому и быть.

– Клим, задай ему пару задачек на сложение и вычитание, проверь счет от нуля до… Сам придумаешь. Самое главное чтоб они писать и считать умели. А я пойду, разгоню половину на завтра, а то седня, до потемок торчать будем.

Встал, оперся двумя руками о столешницу, – Антон, а ты лжу молвишь… В нашей деревне нет таких дворов, где хозяин носит прозвище – Тетеря. Так что, мил человек, сказывай – кто ты и откуда.

Он ещё некоторое время сопротивлялся, потом отвел взгляд в сторону, и по виску сползла капелька пота. Дрогнули пальцы правой руки, сильно смяв шапку.

– Антон. Мне не любы две вещи, когда лгут и пьют без меры. – И задумался, рассматривая стоящего передо мной, крестьянского парня.

– Вот он, – Указал на смотрящего, на нас, Клима, – давеча чуть не был бит, когда стал переписывать всех, кто живет у нас.

– Клим. Глянь, там есть такое прозвище среди наших?

– Нет.

– Слышишь, Антон – нету.

– Значиться не возьмешь? – Спросил он, глухим голосом.

– Чужих, не возьму, а своих возьму.

Он криво ухмыльнулся и посмотрел на меня, – Надобно в кабалу иттить, чтоб своим стать?

– На хер идти надо. Вот пришел ты, взял я тебя, обучил, потратил время и деньги, а ты соберешься да и продашься боярину какому. Погрузишь свое барахлишко на телегу и уедешь, куда ни-будь. Кто у меня замес-то тебя, здесь работать будет?

– Так я и молвлю…

Я выставил перед собой ладонь, останавливая его, – Погодь. Ты всех знаешь?

– Кого? – Он посмотрел на меня с самым простодушным видом.

– Знаешь, знаешь. Собери мне всех. Хочу с вами, чужаками, отдельно поговорить.

– А где ж я их найду?

– Там же, где тебя нашел, на дворе. Давай на задах, за баней деда Филимона, через ополчаса.

Он посмотрел на меня так, словно чего-то не понял.

– У тебя корова в семье есть?

Он кивнул,

Ополчаса – столько мамка её доит. Понял?

– Да.

– Иди, буду ждать.

Проводил взглядом уходящего Антона и, когда за ним закрылась дверь, повернулся к сидящему рядом со мной Климу, – точно такого прозвища у наших нет?

Он на миг задумался, поджал губу и приподнял плечи, – А я уже и не припомню. Страху тогда натерпелся, когда бабы и мужики глотки драть стали, а самые ретивые за дубье схватились.

– Сходи записи возьми, они у меня в избе, на верхней полке лежат. А я пока разгоню половину, спрошу – кто грамотный и считать умеет. Думаю, половина точно уйдет. Оставшиеся пускай напишут чего ни-будь и задачку решат.

Клим встал, и мы пошли, на выходе придержал за плечо, – Ежели увидишь там мальчонку белобрысого и Мишку нашего, не удивляйся.

Он оглянулся и коротко кивнув, шагнул в сени.

Площадь встретила меня почти тишиной, легкий гул стих при моем появлении. С крыльца оглядел собравшихся и оставшихся. – Люди, седня буду молвить с теми, кто могет читать и писать. Кто не умеет, завтра приходи.

– А завтрева, молвишь, что не надобно? – Спросил кто-то в полный голос.

– А ты кто?

Из задних рядов, раздвинув мужиков плечом, протиснулся кряжистый парень. Не доходя пару шагов до крыльца, остановился, снял с головы шапку и поклонился, – Федор я, сын Митрофана.

– Тезка значит. – Я посмотрел на него. В сапогах, штаны заправлены в голенища, через расстегнутый на груди, коричневый кафтан, можно рассмотреть рубаху, чистенькая, но видно, что застирана. Поясок, плетеный, кожаный шнурок и начищенная медная пряжка.

– А зовешься как?

– Скорохват – Вдруг выкрикнул кто-то, – Все, что не узреет, норовит схватить. Что он, что братья евонные, одним миром мазаны.

– А те завидки берут? – тезка резко развернулся, зло крикнул в сторону своего обидчика и ткнул пальцем, – Ты как был телепень, так и помрешь им.

– А ну тихо! Эй, крикун иди сюда, – Рукой указал на место рядом с Федором.

Вперед вышел мужичок небольшого росточка, тезке по плечо будет. Брезгливо глянув на соседа, снял шапку и поклонился. Хреновенькая у него одежонка. Заплатка на левом локте, сапоги доживают последние дни. Да сам мужик, не сказал бы что молодой, лет за тридцать будет.

– Звать как?

– Абрам сын…

«еврей что ли?»

Подумал, а вслух спросил, – Иудей? Выкрест?

– Православный, – и размашисто перекрестился. – А роду русского. Дед мой, царство ему небесное, сподобил имечко такое дать.

– Лучше бы он тебе…

Дальше я не расслышал, да собственно и слушать не собирался. Мне вообще было непонятно что с ними делать. Но попытку надо было придавить на корню и с пользой для себя.

Стою, смотрю на них… Гусаки, блин, белый и серый…

«Жили у бабуси два веселых гуся, один серый, другой белый… О! придумал»

Ситуация с образованием уникальная, писать умеют, но мало грамотных. Почитай только дьяки, монахи да писари по приказам, ну и за деньги на торгу можно было найти. А вот считать могут практически все, кто лучше, кто хуже. Эти двое, думаю, не есть исключение. Один хапуга, все в нору тащит, зазря, наш народ такие прозвища не дает. Второй… А этот будет смотреть за первым, чтоб не воровал.

– А не зазорно вам будет, мужики, пойти в обучение к отроку?

– Каковскому? – Федор выставил вперед правую ногу, руку с шапкой завел за спину и гордо выпрямился. Абрам стоял, чуть согнувшись, слегка наклонив голову, и рассматривал меня. Внимательно слушая и пока не задавая вопросов. Стоящие вокруг селяне кто улыбался, следя за хоть каким-то развлечением в серой жизни деревни. Другие просто стояли и смотрели, тихо переговариваясь с соседями. Видимо делали ставки – кто придет к финишу первым. Фигушки, сегодня банк будет мой.

– Таковскому. Климом его звать. Ведаете про такого?

– А то, как же. – Федор поднес руку к затылку и стал, яростно скрести, толи думал, толи вшей гонял. Оглянулся на сельчан, словно искал у них поддержки. Посмотрел на соседа, скривил лицо и махнул рукой, делай, как знаешь. Абрам коротко улыбнулся, одними уголками губ, на его метания, коротко поклонился и ответил, – отчего ж не пойти, ежели прок будет.

– Так тому и быть. Подойдет, ему про вас и поведаю. С ним обговорите, когда и где обучатся, будете, чтоб урона вашим хозяйствам, не было. А вот и он. – Я указал рукой на вышедшего из проулка, отрока.

– Клим, – спросил у него, когда он подошел и встал рядом, – возьмешь в обучение, – кивнул головой на двух кандидатов.

Он осмотрел их с ног до макушки, – Да.

Мы поговорили ещё минут пять. Я предупредил ещё раз толпу, чтоб остались только ученые, а неучи шли до завтра. И побежал. Вот что за день… К вечеру точно язык распухнет, и замес-то галстука будет…

– Ну, здравы будем, люди хорошие. – Поздоровался с народом.

«Вот вы, какие, северные олени»

Чужаков набралось почти два десятка, точнее семнадцать человек. Кто-то стоял, опершись о стену покосившейся постройки, другие сидели на бревне. Несколько парней обступило Антона и, судя по донесшимся до меня репликам, сильно на него наседали, требовали объяснений. И все это на повышенных тонах. Хорошо хоть за грудки, парня не хватали. Мое появление осталось незамеченным и мне пришлось повторить приветствие громче и хлопнуть в ладоши, чтоб привлечь внимание к себе. В наступившей тишине подошел и встал рядом с Антоном, – Спасибо, что собрал.

– Ребята, встанете так чтоб я вас всех видел, – Повернулся к одному, с рябым лицом, оставшемуся позади, – Терпеть не могу, когда за спиной торчат.

Парень смутился, пригнул голову и, обойдя стороной, встал сбоку от основной группы. Я придержал за рукав, шагнувшего было к своим, Антона, – Здесь постой.

Пару минут молча, изучал лица, кивнул своим мыслям и начал. – По моей просьбе, – Поднял палец вверх

акцентируя внимание на слове, – вы собрались здесь. Зачем вас сюда позвал…

Думаю что, он – Кивнул на соседа. – Уже поведал. Так ведь?

Дождался ответных кивков и продолжил. – Здесь вас собрал, чтоб не было кривотолков и пересудов и чтоб с деревенскими не разругаться. А то пойдет молва – чужаков набрал, а своих по боку. Ну, да бог с ними, все равно обиженные будут.

Заметил, как один из чужаков собрался перебить меня и выставил перед собой ладонь. – Дай договорю, а потом будешь слово молвить. Ему (указал на Антона) я уже говорил – что мне не нужна ваша кабала, а надобно, чтоб вы были вольными. Зачем и почему, надеюсь, он успел рассказать (опять ссылка на соседа) Говори уж, нетерпеливый ты наш, а то лопнешь ненароком.

– Лжа это все. А тебе…

– Ежели это ложь, зачем ты тогда сюда, пришел? А? Тебе-то, что здесь надобно? Парни посмотрите, у меня с собой есть мешок денег, чтоб их вам дать за вашу кабалу? – Распахнул полы кафтана. Явив свету рубаху и сбрую с двумя пистолетами. Они на миг замерли и отступили малость назад. Чуток всего на полшага. Я вытащил один и поднял дулом кверху, – Вот это пистоль. Чтоб не было всяких побасенок, сразу молвлю. Вот такое оружие здесь будем делать. Уяснили?

«Один рабочий говорит другому, – слушай, ничего не понимаю. Какие не утащу детали из своего цеха детских колясок… А как дома начну собирать, все одно пулемет получается»

Повертел, показал со всех сторон и убрал на место. – Ну что, птица-говорун, дальше будешь молвить что – лжа это?

Он усмехнулся уголком рта, отчего его лицо скривилось, – А на кой тебе вольные надобны? Ты же боишься – что продастся кто и уедет, а тебе убыток с того будет.

– Боюсь. И поэтому хочу, чтоб вы со своими семьями, сюда переехали. Дома свои поставили и жили здесь.

Он улыбнулся, торжествуя, и уже вскинул руку, чтоб изобличительно в меня ткнуть пальцем – А я что вам говорю.

– Ты погодь… Молви кА мне, для того чтоб в кабалу писаться, надобно у хозяина денег взять, верно это?

Он кивнул, не отрывая от меня взора.

– А как тогда называется – что хозяин вам плату за вашу работу дает, взамен ничего не требуя?

– Поденщина?

– Почти, но не так. С каждым будет уговор, что его берут на работу на целый год…

Я оглядел стоящих передо мной людей, вздохнул и начал говорить…

«Через год вас палкой отсель хрен выгонишь. Опять, двадцать пять, тридцать пять, сорок пять – Федор ягодка опять. Господи, как только у меня язык не отвалился в тот день. С перерывами в несколько месяцев, со всеми спорами с Никодимом и Силантием, сейчас с трудом выдержал этот заключительный этап марафона, чтоб не сорваться. Это не мой друг и компаньон, который пошипит, поворчит, а выслушает. Это люди готовые продать мне свои руки, но они хотят остаться свободными. Мне пришлось давать ответ чуть ли не за каждое сказанное мной слово, разжевывать. Блин, как только не подавился… Уже почти под занавес, когда я, осипнув от бесчисленных повторов и ответов на разнообразные вопросы, на миг смолк, поднял руку чтоб утереть пот со лба. Заметил за спиной у допрашивающей меня гоп компании, Никодима и Силантия. Сколько они там стояли не знаю. Старый стрелец заметил мой взгляд, шепнул что-то на ухо меднику взял его за рукав и потащил за угол, пока другие не заметили и не обратили внимания. Никодим на секунду задержался, посмотрел мне в лицо, тяжелым насупленным взором, вдруг улыбнувшись, подмигнул и исчез за бревенчатой постройкой. Все произошло за пару, тройку секунд. Даже подумал – а не примерещились мне эти двое? Поздно вечером, когда бледная тень отца Гамлета наконец добралась до своего деревянного замка и посадила тощую задницу на жесткую лавку. Вы думаете, ей дали спокойно протянуть ножки на кроватке? А вот фигушки вам, с маслом. Два домашних тирана, стали терзать бедную душу, вытряхивая из неё последние остатки разума. Если бы не винус спириту-с, они схарчили бы меня без остатка. Под конец допроса, Никодим сказал что я – молодец. Делаю все правильно. Ур-ра!!! Блин. С ребятами договорился, ответ мне дадут завтра. Посмотрел в окошко, над темным лесом, нарисовалась узкая полоска света. Ночь заканчивается, так что уже сегодня. И пока не забыл, тетка дала добро. Малость покочевряжилась да согласилась…»

Кто сказал – что болтать не мешки ворочать? Тот сам болтун – собеседник. Проснулся с мутной головой, больным напрочь горлом, из которого вырывается только легкий сип, непохожий ни на один из звуков. Открываю рот, воздух выходит и все, дальше тишина. Глотать больно, шея под кадыком опухла. Сижу на кровати и как рыба, беззвучно разеваю пасть, это я так матерюсь.

Все пропало, все что сможет, все пропадет.

До сего момента не знал, а как вообще лечились местные?

«В Москве там понятно, лекари есть, цирюльники за хирургов работают. Правда уж лучше застрелится, чем к ним под нож попасть. Анестезии нет, зубоволоки, дантисты по-нашему, зубья дерут на живую. Но есть аптека, в которой можно приобрести нужные лекарства. Травяные сборы, вытяжки, порошки настойки, микстуры и прочее. Когда впервые набрел на неё, встал с открытым ртом и долго рассматривал. По своей сути, это гомеопатическая аптека, открытая в тысяча пятьсот восемьдесят первом году напротив Чудова монастыря. По указу Ивана четвертого была утверждена аптекарская палата. В разговоре с „провизором“ выяснил поразительный факт, на дворе шестнадцатый век, а уже есть разделение медицинских профессий. Пока он перечислял их, я насчитал более десятка: лекари, дохтуры, зелейники, гравники, рудометы (кровопуски), зубоволоки, очные мастера, костоправы, камнесечцы, повивальные бабки.

Зелейники лечили болезни травами, кореньями и другими снадобьями. Лекари имели лавки в торговых рядах, где продавали собираемые травы, семена, цветы, коренья и привозные лекарственные средства. Собственники подобных лавок изучали качество и целебную силу материалов, которыми они торговали. Владельцы лавок – врачи-ремесленники и травознатцы в подавляющем большинстве русские.

А вот как таковых лекарей практиков немного и живут они в больших городах. Например, в Новгороде живет шесть лекарей, один доктор и одна лекарица, а в Пскове – три зелейника, зато в Москве

при Стрелецком приказе открыта костоправная школа, а при Аптекарском приказе организована специальная лекарская школа. В царском указе писалось: „В Аптекарский приказ брать в ученье лекарского дела стрельцов и стрелецких детей и иных всяких чинов, не из служилых людей“. Было набрано 30 учеников для изучения „лекарского, аптекарского, костоправного, алхимистского и иного какого дела“. С лекарями ученики ездили на войну под Смоленск и Вязьму, ученики школы „пулки вымали и раны лечили, и кости ломаны, правили и тому они лекарскому делу научены“. Окончивших школу направят в полки в звании подлекарей. В полках они должны будут зарекомендовать себя на практике, после чего Аптекарский приказ утвердит их в звании „русских лекарей“. Так, готовятся первые кадры русских военных и гражданских врачей со школьным образованием.

Сказать, что они плохо что-то знают или не понимают что лечат, значит совершить ошибку. В отличие от иностранных врачей схоластиков, наши, практики с многовековой историей уходящей своими корнями во времена Киевской Руси и Византии. Уже тогда, предки знали, как лечить легкие „плюще“, бронхи „пролуки“, сердце, печень „естра“, селезенку „слезну“ Могли подобрать лекарственные травы и составить действительно эффективное снадобье помогавшее больному. Нам твердили, что иноземцы привнесли культуру гигиены к нам. Хрен они принесли! Им до сих пор удивительно, как же так можно, каждую субботу в баню ходить и мыть руки перед едой.

Утреннее умывание иноземца, в одну плошку налита вода. Моет голову, бреется, сморкается, отмывает ноги и подмывается. Все это в одном тазике на десять литров воды. На вшивую голову натягивает парик, посыпает его тальком и прочей дрянью, на шее висит блохоловка (кстати, будет распространена у аристократии в восемнадцатом веке), от него воняет застарелым потом и ещё херней всякой. Тьфу, я лучше с нашими мужиками общаться буду, чем с таким кавалером.

Буквально в прошлом году, одна аглицакая гадюка приехала к нам как ботаник, и для него стало шоком в некоторой степени то что, цинга, мучавшая английских моряков и считавшаяся плохо излечимой, отлично лечится ягодой морошкой. Однажды попробовал березового сока, и был удивлен, своим хорошим самочувствием. Он вывез много семян трав, кустарников и черенки деревьев. Хочет строить у себя, на оловянных островах, ботанический сад. Знал бы ранее… Кол с перекладиной он у меня увез бы в дупле… Ворюга…

Чем больше старался узнать и узнавал, тем больше становилось понятным, мы ни черта не знаем о наших предках.

Я своими глазами видел поля на аптечных огородах, засаженные ромашкой, подорожником и другими лекарственными травами, разводимые знатцами для продажи аптекарскому приказу. Встречался с людьми, профессиональными сборщиками дикорастущих растений, помясами. Они получали из приказа списки нужных трав, а руководили ими назначенные лекари и лекарские ученики»

* * *

Колеса постукивают о камушки, встречающиеся на дороге, телегу иногда потряхивает на мелких выбоинах, рессор нету, и пока что не будет. Кожаные, из-за их недолговечности, делать не хочу, а свободного железа пока что нет.

Денег тоже нет. В кармане бренчит полтина мелочью и это все что у меня есть. Едем в Москву, я, Мишка и «одуванчик» После того как вчера был решен вопрос с его теткой, он ни на шаг не отходит от меня. Вот и сейчас, сижу, управляю лошадью, а он пристроился, сбоку, тесно прижавшись. Ввиду моей временной молчаливости, Мишаня отрывается за двоих, трещит как сорока на заборе, тараторит без умолку. Рассказывает последние новости о своих похождениях за прошедшие сутки.

– Оська в ручей свалился, поскользнулся на камнях и сел прямо на жопу. Как был в портах, так и плюхнулся. Сидит по шею в воде, в одной руке лукошко, а в другой пескарь, пойманный. И встать не могет, тама дно илистое, ноги скользят. Сидит значиться и орет. Корзинку бросить нельзя, рыба там у него ляжит. Достали его, а вода холоднющая, сидит на берегу, губы синие, а сам хорохорится – Я говорит, больше вас седня наловил.

А ещё мы в лес ходили, токмо скучно там пока, ягода не созрела, грибов нету, а просто так…

«Вот трепло малолетнее…»

Под звучный аккомпанемент из Мишкиных сплетен и моих горьких дум, добрались до усадьбы, к тому моменту, когда въехали в ворота, уши свернулись в трубочку и сползли в карманы, ехали всего ничего, а я уже готов пришибить эту птицу-говоруна. Думаете, по приезду от него избавился? Не угадали. Он оказался на редкость толковым переводчиком, моих сумбурных жестов и почти правильно трактовал, все кроме одного. Свирепого оскала и протянутых в его сторону рук. На это, гаденыш хихикал и говорил, что не понимает меня и, помолчав немного, добавлял – что ему надо идти, его, дружки ждут. Ему все развлекушечки, а мне что делать?

Я его чуть не поколотил за то, как он описывал появление «одуванчика» По его словам выходило, что я запугал мелкого до усрачки, околдовал и привязал к себе ни зримыми узами. Что его Тетка (Алешкина!) сама предложила отдать мне его, как только я переступил порог дома. И даже собрала в дорогу узелок с харчами и вещами… Триндец тебе лодочник!

Моя попытка отвесить подзатыльник и направить рассказ в правильное русло, была активно пресечена Марфой. Самому перепало полотенцем по шее. Все это происходило в доме, я сидел за столом в обнимку с киндером, наши хранительницы очага, вовсю шуровали у оного, готовя оздоровительные смеси, настойки и ещё кучу всякой всячины.

Наконец Мишане заткнули варежку куском пирога и отправили за лекаркой Агрпиной, выходившей меня, год с лишним тому назад. А я, загнан на печь, накрыт одеялом и мне было велено, до прихода врача оттуда не слезать.

В ожидании, время тянулось медленно и тоскливо и если бы не принесенные Машкой мои бумаги, то на моей могилке могла бы появиться эпитафия – «умер от Тоски. Он её полюбил, и она ответила взаимностью»

Через пару часов пришел, мой милый доктор, и вызволил из неуютного плена. Я был подвергнут осмотру.

Нацарапала на листе бумажки список нужный трав, обстоятельно рассказала, что и как заваривать, запаривать и настаивать. На мои истошные телодвижения, Агрипина ответила парой слов – через день. Ласково провела рукой по небритой щеке и упорхнула, оставив мою тушку в руках двух домашних тиранов. Одна пожилая и все уже знает, а вот другая молодая, ничего не знает и не умеет. А тут такое учебное пособие в руки попало…

А – я злой и кровожадный.

Б – не прощу всех этих экзекуций.

В – Надо будет, им какой ни будь подарунок купить…

Как же все-таки чертовски хорошо, иногда поболеть, когда за тобой ухаживают… Настойки, полоскания, теплое питье… Настойки, полоскание. Прожарка в натопленной бане. Растирание, настойка, полоскание, питье…

Обрядили, чуть ли не в тулуп, навалили поверх кучу всякого теплого тряпья, пару старых одеял точно разглядел у Мишки в руках. Напоили медом с молоком, задули свечу и велели спать. Что и сделал с превеликим удовольствием.

Удовольствие лениво мурлыкнуло, свернулось клубочком на груди и уснуло.

* * *

Два дня. Два дня жил жизнью сибарита, а потом в одночасье все кончилось. Хотя если быть честным, хотя бы перед собой, устал больше чем от работы. Когда расписана каждая минута, и ты знаешь всю последовательность до малейшего движения бровей и акцента в голосе, такой отдых становится каторгой.

На третий день, проснувшись, раскашлялся, сплюнул комок мокроты на пол и выругался, вытерев рот рукавом исподнего. Встал с кровати и замер от понимания произошедшего. Я заговорил! Назвать полноценной речью это шепелявое шипение нельзя но… Хоть что-то. Ура! Ура! Уря.

Быстро оделся и побежал завтракать. На дворе все по-прежнему, ножки буша, пока что в комплекте со всем остальным, разгребают сено, рассыпанное у стога рядом с конюшней, выискивают зерна, семена и всякий прочий корм. Барбос лениво гавчет лежа в своей будке, по-моему, он даже не открывает глаза, только приподнял одно ухо. Мычит корова в хлеву, требует, чтоб пришли и подоили её, подошедшее молоко распирает вымя. Порося, взвизгивая, дерутся за остатки своей утренней кормежки. Телега, стоит у бревенчатой стены, краешек хомута выступает изнутри. Видимо, приехавший с утра пораньше Никодим, выпряг кобылу, отвел унутрь. Оставил конскую «одежку» здесь, значится скоро поедет обратно.

Пойдем, пошипим или пошепчемся, это уж как получится. На всякий случай сделал попытку заговорить. Получилось.

– «Интересно, Силантий с ним или на хозяйстве остался?» – мелькнул в голове вопрос, когда я взялся за рукоятку на входной двери.

«Посмотрим!»– ответил сам себе и шагнул внутрь.

Что и требовалось доказать. Оба здесь. Сидят рядышком, голубчики, и кашу трескают. На столе два кувшина, один с пивом второй с молоком. Молод ишшо Мишаня спиртное потреблять. Я остановился в дверях и недоуменно тыкаю пальцем в «подлизу», потом указываю на кухню, скрытую за занавеской и мотаю головой. Он вздохнул с сожалением, забрал миску, сунул в зубы кусок хлеба, в другую руку взял свое молоко и умотал на женскую половину. Обойдя меня стороной. Я на нем отыгрывался за то, что было третьего дня, при удобном случае он поджопник получал.

Перекрестившись на красный угол, прошел и сел на свое место. Марфа принесла чистую миску, ложку, поставила кружку. Маша принесла сковороду с ещё шкворчащим мясом, по-старорусски. Отбитый, посоленный и перченый кусок кладут на противень и в духовку, через десять минут достать, посыпать зеленью, репчатым луком. Полить сверху майонезом и обратно на полчасика. Эх. До картошки ещё целый год ждать…

У Никодима были такие глаза, когда он смотрел на эту процессию, как поднес ложку ко рту, так и сидел, смотрел во все глаза. Потом хмыкнул. – Пиво будешь?

Я отказался. Из чугунка наложил в миску каши, добавил кусочки мяса, предварительно накрошив их ножом. Залил оставшимся на сковороде соком, чуть сыпанул перчика, самую малость, для запаха. Агрипина, категорически запретила – есть, пить, соления и маринады.

Два прошедших дня, дали маленькую возможность, немного привести в порядок мысли и наметить кое какие планы. Жаль, что говорить не мог, теперь надо будет искать Агрипу… В моей больной, и свихнувшейся от безделья, голове родился идиотский план по открытию в деревне фельдшерско-акушерского пункта.

Перекрестился и взял ложку. Минут пятнадцать была тишина, изредка прерываемая стуком поставленной на стол кружки. А потом пришел «одуванчик» и ни слова не говоря, залез на колени, поворочался, устраиваясь и замер, смотря светло-серыми глазенками по сторонам. Никодим, глянул, сначала хмуро, а потом… Как же люди меняются, когда усталое лицо озаряет улыбка. Только что передо мной сидел, суровый муж, нахмуренный лоб, сведенные в раздумьях брови, а через мгновение он пропал и на его месте сидит добрый дедушка, с любовью смотрящий на внука.

– Есть хочешь – Больше прошептал, чем спросил.

Он отрицательно помотал головой.

– Марфа! Подь сюды карга старая. – Никодим позвал жену, долил в кружку остатки пива и громко стукнул донышком кувшина об стол.

– Я те счаз, кобель облезлый… Постучи мне тута… – Она вышла из-за занавески, держа в руках, испачканных мукой, обрубок бревна, по недоразумению называемый скалкой.

– Чавой надобно?

– Пива принеси…

Она, поворачиваясь к мужу спиной, позвала свою помощницу. – Маша, пива мужикам принеси. – И скрылась за занавеской.

Странно. Сегодня не выходной, да и скалка для выпечки хлеба не нужна… Я не я буду, если к вечеру пирогов не будет. Встал и заглянул. Так и есть, Машка споласкивает в рукомойнике руки, чтоб налить кувшин, стоящий на полу рядом с ведром. А Марфа по уши торчит в бадейке с тестом.

Вернувшись на место, усадил Алешку на мягкую подушку, сам сел рядом. Налил в кружку молока, теплого, томленого с кусочком масла и капелюшечкой меда для запаха. Поставил перед ребенком, отрезал хлеба. – Помнишь, я тебе говорил о вкусном молоке.

Алеша кивнул головой.

– Вот это оно. Пей, тебе понравится, только его надо с хлебушком, кушать. – И протянул ему кусок мякиша, корочку оставил себе.

– Федор, женись ты на Анфиске, да заведи своих… Никодим отхлебнул из своей кружки.

Я пожал плечами, – Говорил с ней… Не хочет она.

– Это ж, как так?

Я посмотрел ему в глаза. – Говорит, староват малость. Ей по моложе надобно. – И выставил перед собой ладонь. – Не хочу молвить об этом.

Отпил из Алешкиной кружки глоток, смочить горло. Чтоб Никодиму услышать речи мои, мне пришлось напрягаться, и то получался полу сип, полу шип. Хотя если судить по его морде лица, все расслышал и понЯл.

Ну вот, опять глотать больно.

– Никодим, – Окликнул своего собеседника, – А что там с чужаками…

Он склонился через стол, чтоб лучше меня расслышать. Потом откинулся на стенку, расправил усы, – Уговор они подписали, на цельный год. Но с одной оговоркой.

Я вопросительно приподнял бровь, требуя пояснений.

Он усмехнулся, – Вы мне с Силантием все уши прожужжали. Я тут покумекал… Слышал как ты давеча с ними за банькой, разговоры молвил… Боишься люд этот учить. В уговоре том полюбовно слова вписаны – Что ежели кто до сроку захочет в холопы писаться, то по сему уговору в кабалу к нам идет, на пять лет.

– И все подписали? – Я обрисовал рукой круг и провел рукой в воздухе. Он кивнул, отпил из кружки, поставил на стол и стал вылезать из-за стола. Проводил его взглядом, пока он не вышел за дверь.

Посмотрел на «мелкого» он действительно самый маленький, со слов тетки, ему еще нет и пяти. От выпитого молока, на мордашке нарисовались шикарные, как у деда Никодима, усы и даже цвет одинаковый, белый.

Я вздохнул с сожалением. Никодим, думает, что одержал маленькую победу, на самом деле для него это поражение. Все равно народу не хватает. Теперь его надо давить на двухсменку. Мне надобно чтоб народ, отработав на фабричке, шел на свои огороды и угодья. В противном случае, призрак коммунизма станет в полный рост. Мне нужно чтоб люди успевали здесь и чтоб у них оставались силы и время для своих нужд. И только так и ни как иначе.

В самом большом, сейчас пустующем, цехе стоит приземистая деревянная конструкция подборочного транспортера. За ним спокойно может сесть двадцать шесть человек. Перед каждым будет нужное для этой операции, приспособление. Наборная касса для комплектующих, доска для инструмента. Подборочная лента, кожаная, обшита узкими дощечками, будет медленно двигаться мимо. Снимается заготовка, проводятся все нужные для этого поста действия, и возвращается обратно и так до самого конца. Там будет что-то типа поста ОТК и упаковки готовых замков в провощенную бумагу и укладка в ящики. Минимальное количество сборщиков – четыре человека. Больше можно, меньше нет.

Скрипнули кожаные петли на входной двери (руки не доходят смазать) и бодрый голос Агрипины спросил, – Хозяева, есть кто дома?

С кухни откликнулась Марфа. – Заходи.

Лекарка вошла, склонив голову, а когда разогнулась, то увидела меня и ребенка, сидящими в обнимку за столом. По лицу скользнула мимолетная улыбка, она подняла пальцы ко лбу и, перекрестившись на икону, ушла на женскую половину. Простой сарафан, что-то похожее на жилет с двумя рядами блестящих пуговиц. Волосы забраны под простой белый платок. Одна рука свободна, в другой корзинка с туесками, свертками, кулечками. Эдакая аптечка на вынос, видимо принесла новую порцию «гербария»

Буквально через минуту она вышла уже с пустыми руками, подошла и села напротив. – Горло не болит?

Я склонился вперед и поманил пальцем, когда она нагнулась, от неё одуряющее вкусно пахло разнотравьем, сказал, – Выходи за меня замуж.

Агрипина медленно выпрямилась, села с совершенно прямой спиной. Внимательно всмотрелась мне в лицо и склонила голову немного на бок. Задумчиво, как будто разговаривая с собой, произнесла, – Вроде жара нет, лихоманки не видать, а Федор не в себе… Рано он встал, ему еще надобно полежать малость.

И взгляд у неё такой серьезный, под стать тону… Да только вокруг зеленых глаз, собрались лучистые морщинки, говорящие о другом…

– Федор, едрить твой корешок, ты со мной поедешь? Али тут… – Высказался и замолчал, наш бодрый хозяин, увидев сидящую напротив меня Агрипину. Она повернулась и поздоровалась, – Здрав будь, Дядя Никодим, а я тетушке травок для болящего принесла.