Текст книги "Клан – моё Государство 5"

Автор книги: Алексей Китлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

– Сутки назад,– отвечает Лёха.

– А покупал он когда?

– В день приезда. Прибыл десять дней назад. Я проверял по чекам.

Эскулап достаёт радиотелефон и звонит, разговаривает с кем-то односложными фразами на латинском, прощается, выключает радиотелефон, прячет его и, бодая головой, говорит:

– Идея хорошая, но накрылась. Вашего Серова ночью, в три, прооперировали на язву. Он уже отямил и поблагодарил врача. Я пошёл по своим делам. Физкульт-привет! Что надумаете – сообщайте. Я готов, но при железных аргументах, если надо, башку Сашке вжик – вжик. Но при железных.

Эскулап смотрит на кусты, сквозь которые ушёл Сашка, жмет руки Артуру и Лёхе и уходит в сторону посёлка по тропе. Они стоят к нему спинами и не оборачиваются.

Глава 4

Тем временем Сашка входил в посёлок со стороны старой лесопилки, от которой до больницы было рукой подать, и он направился к ней.

Перед входом, на крыльце, сидел главврач с кружкой крепкого чая в руке. Было раннее утро. Сашка присел рядом.

– Вера!– крикнул врач в приоткрытую дверь.– Принеси Александру Григорьевичу чай. Покрепче.

– Уже несу,– ответила расторопная санитарка, появившись сзади, передала Сашка кружку, предупредив:– Осторожненько, кипяток.

– Спасибо!– Сашка поставил кружку перед собой на ступеньку.– Как дела в больнице, Сергей Данилович?

– У нас всё в полном порядке. Работаем.

– А глаза, почему красные?

– Не спал сегодня. Всю ночь оперировали.

– Мне никто ничего не докладывал. Что за случай?

– Прободная язва.

– И кому она прострелила?– поинтересовался Сашка, точно зная, что в округе нет на неё претендентов. Не потому, что все здоровы, а потому что все поголовно проходили медицинский осмотр по полной программе, и там не было данных на предрасположенность. Прободная язва – это явная предрасположенность организма и обостряется, как правило, тогда, когда человек меняет в потреблении состав воды.

– Не наш. Приезжий. Сильный человек. Его прихватило, он позвонил из гостиницы дежурной, та к нам. Когда прибыли он уже был без сознания. Всю ночь резали.

– Состояние как?

– Уже улыбается. Будет жить.

– Как его фамилия?

– Серов Юрий Иванович, 12.07.1941 года рождения, русский, не судимый. Я, Александр Григорьевич, в чужие дела не лезу, но…,– врач замолчал.

– Говори. Ну, какие могут быть секреты и ужимки, если вопрос стоял о жизни или смерти.

– Он не русский. Явно. Могу поручиться на все сто, что он еврей. У него достаточно интересный взгляд. Завораживающий такой и внешность настолько к себе располагающая, что предположу его в хорошие гипнотизеры.

– Вот даже как!!?

– Со мной училось много евреев, да и преподавателей, опять же, было много. Отношение к ним было ясно какое. Кстати, из тех, кого я знал по институту, больше половины к медицине подпускать нельзя было близко. Это, правда, моё субъективное мнение. Оговорюсь. Были среди них и талантливые ребята. С одним мы вместе прожили в одной комнате общаги пять лет душа в душу. Я много думал над тем, почему их так не любят везде, и пришёл к выводу, что это связано не с их историей, культурой, религией и языком. Их ненавидят исключительно из-за внешности. Она у них жутко отталкивающая. При такой внешности все претензии на большее – шизофрения. Мы готовы простить промахи и грехи человеку красивому и обоятельному, а уродливому – никогда. Так бывает в реальной жизни. Вы меня понимаете?

– Вполне.

– А у этого Серова, притом, что он явный семит, прекрасные данные. Старость, кстати, не красит ни кого, а еврея подавно. Не смотря на это в нём хорошая располагающая к доверию внешняя аура.

– Он в сознании?

– Да. Но сейчас спит. Укол.

– Так понимаю, он в реанимации.

– Надо понаблюдать за ним двое суток. Операция была сложной и долгой. Ко всему у него какая-то рваная кривая на антибиотики. Мне не встречалось таких показателей.

– Я месяц не мылся. От меня не воняет?

– Запах есть. Вы только вылезли? Я звонил. Спрашивал, не нужна ли медпомощь.

– Гляну на приезжего в окно. В таком виде нельзя пускать даже на порог,– Сашка встал, наклонился за кружкой, отпил большими глотками ровно половину и поставил на широкое перило.

– Это то самое заведение, в которое принимают в любом виде,– отшутился врач.– С вами пойти?

– Отдыхай, Сергей Данилович. Где реанимация я знаю, ну а еврея ни с кем не спутаешь,– Сашка ушёл за угол.

По пути к окнам реанимации он встретил старика, который отвечал при больнице за техническое состояние дизель-электростанции и зимой был истопником больничной котельни. Тот выпорхнул неизвестно откуда.

– Санька! Что за дела такие?!!– старик потопал рядом.– Ругаться не хочу, однако, непорядок.

– Что у тебя случилось?

– Так это. Иду давеча на склад. Лето, сам знаешь, короткое и…

– Николай Артёмович! Короче.

– Понял. Отопительную надоть к зиме подготовить. Довести до ума. Нужон порошок и три вентиля. Так мне на складе от ворот поворот. Я в амбицию, а он хохочет. Разрастается бюрократия. Жди говорит, пока Сам из шахты не вылезет. Ты, то есть. Ну, я ему…

– Тебя понял, Артёмович,– Сашка взялся за карниз и, ступив на завалинку, приподнялся, заглянул в окно реанимационной. Мужчина, подключенный к приборам, был еврей. Минуту Сашка всматривался и потом спрыгнул.– Кто там, Артёмович, на складе безобразил?

– Я тебе ничего не говорил.

Сашка посмотрел на старика, усмехнулся, мотнул головой неодобрительно и произнёс:

– Завтра утром всё привезут. У меня есть к тебе поручение, раз ты решил играть в круговую поруку. Тебе будет по пути.

– Сделаю,– ещё не узнав, что требуется, ответил старик.

– По пути домой, заскочи в гости к Софье Самуиловне. Скажи ей, что я просил, чтобы она навестила в больнице Серова Юрия Ивановича.

– А он ей кто?

– Тебе-то что с того, кто и что?

– Извиням-с!

– Ему прооперировали язву. Надо человека поддержать домашней пищей. Бульончик там и прочее.

– Ага! Всё понял. Уже передал.

Сашка двинулся прочь от больницы, вдруг остановился и окликнул старика:

– Артёмович! Порошок тебе какой надо? Хлорку?

– Ну, ты!!– старик хлопнул себя по бедрам.– Есть у меня хлорка! Котёл и трубы от накипи избавить. Вот мне какой надобен порошок,– крикнул старик в сердцах.

Сашка лишь кивнул и пошёл домой.

Глава 5.

Положение вещей… Удивительное выражение русского языка, ставшее синонимом в нашей жизни в последние полтора десятка лет. Политики и руководители произносили его так часто и столь рьяно применяли к месту и не к месту, что граждане, только выступающий откроет рот, уже знали, о чём пойдёт речь. «Положение вещей таково, что если провести реструктуризацию долгов, нас опять захлестнет инфляция, вызванная эмиссией, что в свою очередь вызовет полное обнищание народа»,– вот так примерно все стали выражаться.

Оказывается, что всё вокруг нас происходящее – всего-то неправильно положенные вещи и стоит всё правильно разложить, как по мановению волшебной палочки изменится к лучшему. Очередная выдумка астрологов и идеологов для обнищавших в конец масс населения, совпала. Все они: политики, бизнесмены, астрологи, идеологи путей выхода из кризиса процветают именно в периоды разрухи. На желании людей жить хорошо, строят они своё собственное благополучие. От положения небесных светил ваши усилия не зависят ни коим образом. Более того, тот, у кого они идут отлично, никогда не станет обращаться к предсказаниям и прогнозам. А чего к ним идти, если и так всё нормально? А те, кому сильно не везёт, обращаются, но для того, чтобы обосновать свою лень, некомпетентность, порой тупость и глупость. В идеологии всё также как в астрологии. Эти проклятые коммунисты довели страну до полного краха. Потом демократы всех мастей, но в прошлом с партбилетами компартии в карманах, довершили дело, доведя всех до полного опустошения. Главное, чтобы было на кого списать. Но всё это самообман. Вот когда вы в массовом порядке перестанете давать чиновникам взятки и воровать, тогда и наступит то сладкое время. Чиновник бюрократ есть главный тормоз любого дела. Мы его хаем, но всё равно несем ему мзду.

По дороге домой Сашка позвонил на склад.

– К тебе приходил Николай Артёмович за порошком и вентилями?

– Приходил.

– Почему не дал?

– Так у него не оформлены бумаги!

– Я тебя увольняю без выходного пособия.

– За что?! Александр Григорьевич!

– За гавённое отношения к своим прямым обязанностям.

Коротко и ясно. От дерьма необходимо избавляться сразу. Если вы не научитесь так поступать, не сможете поднять никакого дела. Гавно давит изнутри, бродит, родит слухи, домыслы, и, в конечном итоге, воняет. Гавно – бюрократия. Бюрократия – запор любого хорошего начинания.

Глава 6

Время неумолимо. В молодости не обращаешь на его быстрый бег внимания, а когда наступает период старости, невольно оглядываешься назад и понимаешь, что вернуть прошлое или что-то в нём изменить и подправить уже нельзя. Всё уходит безвозвратно.

Безвозвратность ушедшего времени в полной мере ощутил Егоров Аркадий Петрович, когда побывал в школе разведки, организованной фирмой Панфилова. Двухэтажные корпуса, современное оборудование, квалифицированные преподаватели вызвали у него восторг. Сразу вспомнилось своё детство в спецшколе, которая поначалу располагалась в летнем детском лагере в дощатых бараках, и где львиную долю времени надо было отдавать на заготовку дров, их распилку, надо было колоть их и дежурить у печей, чтобы хоть чуть-чуть поддержать плюсовую температуру в холодные зимы, в голодные зимы, когда страна, напрягая все свои усилия, боролась с врагом на фронтах Великой Отечественной войны.

Сердце колотилось в бешеном режиме, и ком подступил к горлу. "Господи!– мелькнула в голове мысль.– Нас научили тогда только одному: терпению и беззаветной любви к Родине. Это всё, что нам тогда толкового могли преподать. Иначе не могло быть. Всё остальное не входило в наши бедовые головы, на которые обрушилось страшное и кровавое время. Чёрт меня побери! Разве было тогда возможно изучать труды Канта и Гитлера, Мао и Ленина. Может, я тут перебираю, но всё-таки изучать вражескую идеологию у нас не предполагалось. Как я потом сильно жалел об отсутствии таких знаний, попав на Запад. Как украдкой от всех доставал нужные книги и прячась, словно пацан, читал по ночам. Боже, боже!! Ты был к нам не справедлив или мы, воспитанные людьми оскопленными ненавистью, просто не понимали необходимостей. А реальность ставит всё более сложные задачи, спутанные и закодированные настолько, что всякий здравый смысл теряется. И зачем я согласился быть инспектором не пойму?!! Чему я смогу их научить? Они все рубят любую тему в лёт, обо всём в мире в курсе. Я старый и больной ишак, которого уже не пустить на мясо, слишком оно жесткое и вонючее. Да и в голове моей такая каша, в которой я сам заплутал, и не сыщу выхода. Это я от испуга. Их я смогу научить только любви и верности. Это единственное у меня, что я знаю и умею наверняка. Это весь мой капитал".

В большом конференц-зале собрались все курсанты и преподаватели для встречи с ним. Он вышел на сцену и осмотрел лица присутствующих. Ему стало не по себе, не от того, что не было о чём сказать, а от того, что ему никогда прежде не приходилось выходить на такую огромную аудиторию. На сцене стоял стул, перед которым микрофон. Он сел, постукал пальцем по микрофону, тот отозвался звуком в пространстве зала. Ещё минут пять стояла тишина, он не решался хоть что-то произнести. Во втором ряду встал молоденький парнишка и задал вопрос, после чего началась беседа, продлившаяся четыре часа. Он рассказывал о себе, о жизни, о работе, о тонкостях, которые нарабатывались с кровью. Вопросы сыпались из зала потоком, и среди них не было ни одного глупого или лишнего. Много смеялись. Такова мама жизни, что всё, так или иначе, спустя время, воспринимается с юмором.

В конце на его удивление курсанты выложили в коробку шары. Большинство осталось за черными. Начальник школы прокомментировал ему так.

– Вас признали своим почти безоговорочно. Не хочу пугать, но вам, коль вы не против, придётся вести ряд дисциплин и, скорее всего, много факультативов.

– Какой?!!– искренне удивился Егоров.

– Очевидно по общению. Мы их грузим информацией нещадно, однако, уровня нормального житейского общения всем не хватает. Даже мы, преподаватели, ощущаем этот пробел кожей.

– Вы думаете, у меня получится?

– Это уже произошло.

– Я считал, что у меня напрочь отсутствуют всякие способности не то что преподавать, а даже излагать свои мысли правильно не умею. Они есть в моей башке, но слов их высказать нет.

– А мы всё поймем. Нам не надо повторять дважды.

– Я заметил. Отсутствовали повторные вопросы. В общем-то я согласен. Мне бы надо составить хоть какой-то план. Одно беспокоит. Возраст.

– При обучении мы придерживаемся принципа полной неизвестности. У нашей школы нет планов и распорядков. Никаких.

– Совсем??!!

– Абсолютно.

– Странно. А мне показалось, что у вас серьёзное отношение к дисциплине.

– Потому что с первых минут пребывания здесь, мы приучаем курсантов к уничтожению праздных моментов. Вы тут никого не встретите шатающимся без дела.

– Вот оно что! Уже интересно.

– А о вашем возрасте скажу так. Вы именно тот человек, который нам необходим. Как воздух.

– Не интригуйте. Покажите мне карты,– предложил Егоров.– Разве может быть нужен кому-то старый пердун?

– Вы можете мне не верить, но я вам говорю правду. Школа создана семь лет назад. Преподаватели молоды. Мы все в начале пути. Отсюда отсутствие нормального общения. Нам не хватает прошлого. Какой-то целостной и надёжной преемственности. А где было её взять в нашей изуродованной стране? Приезжали сюда многие и начинали с того, что сходу давали советы, лезли со своими оценками, делали при этом многозначительный вид. А вы просто говорили о прошлом, своём и тех, кто работал рядом. Делали это ненавязчиво и с долей юмора, под шутку.

– Так я уже не в том возрасте, когда надо лить слёзы. За эти мои хохмочки меня ненавидели. Это от рождения, наверное, во мне. Особо радоваться в молодости поводов не было, но умудрялись на всякие пакости.

– Есть основной принцип. Программа обучения включает в себя общение со стариками и не просто, подчёркиваю вам особо, а с теми, кто никогда ранее не преподавал, не имел своих детей и внуков.

– Где тут оригинальность?

– В психологии. Одиночество плохо с точки зрения общества. Это верно. Но мы живём в профессиональной специфике. Разведка всё-таки. Одинокий старик, такой как вы, не растратил своих внутренних качеств. Вы не читали им на ночь сказок, не учили уму-разуму. Отсюда у вас с памятью всё хорошо. Склероз наступает у тех, кто слишком часто болтает об одном и том же. Склероз – болезнь. Она удел работников культа и чиновников идеологических служб.

– Красиво подмечено. Кстати, склероз у них не только от беспрестанного чтения Талмуда и "Капитала" Маркса. Он у них, это моё мнение, от чрезмерного усердия в поглощении жирной и калорийной пищи, безмерной жадности к алкоголю. Но вашу мысль о старости и не растраченности я просёк. Что-то внутри у меня шевелится и чешется на языке, только говорить ничего не буду. Повременю. Надо чтобы всё осело. Сейчас оно смешалось, воспоминания нахлынули. Чувства должны отлежаться, чтобы выкристаллизовывались правильные выводы.

– Мы не торопим вас.

– Да я понимаю,– Егоров кивнул.– А вам нужны именно одинокие волки?

– Не только одинокие и старые, но и умные.

– Перебираете малость,– возразил Егоров.

– Даже если так, от вас не убудет. Вы принимали участие в стольких проектах, у вас жизненный опыт, на который наложились размышления об окружающем мире. Это для нас самое главное. Окруженный родными и близкими лишается времени на раздумья, а если оно и остаётся, то уходит, как правило, на глупые семейные выяснения, склоки.

– Помозговать пришлось о многом, это верно. Но вопрос о выводах, к которым я пришёл, для вас значения не имеет. Так мне что-то внутри говорит.

– Имеет. Огромное значение имеет. Очень. Но мы с вами не на суде инквизиции. Насильно выпытывать, не станем. Захочете – поделитесь. И потом, никто за вас, вашу жизнь уже прожить не сможет и оценивать тоже. Не скрою. Есть в мной сказанном подвох. На то мы и разведшкола. Воспитываем так, чтобы они могли влезть в душу к кому угодно. Коль потребуется, и к дьяволу в доверие войдут. Как же без этого!? И к вам они полезут. Вы представитель поколения, на долю которого выпало столько бед и несчастий, страданий и мытарств, и не только физических, но и моральных, и скрывать то, что вы прошли сквозь всё это с потерями – да, но ведь прошли, и не расплескали самого сокровенного, не утратили способности правильно оценивать реальность, сохранили чувство собственного достоинства. Мы не только любовь тут прививаем. Мы вакцинируем до фанатического верность. Но не как в прежние годы к Родине. Извините, Аркадий Петрович, но не к ней. Если вам об этом больно слышать, оставим этот разговор.

– Думал я и об этом. Тяжело. Больно осознавать, что чувства к ней размылились и перестали что-то весить. Но как бы там не было, я её всё равно люблю. Пусть она перестала существовать, страна наша, пусть её история страшна и порой безумна, но за неё я готов умереть. Не могу из себя это убрать и вытравить не смогу.

– Вы знаете, что у нас многонациональный состав? Есть ребятки и из бывших союзных.

– И это прекрасно. Не хотите ли вы всё собрать вновь до купы?

– А вы что по этому поводу думаете?

– Уж не знаю, что вам ответить. Я чётко знал для чего служу, не жалея сил и здоровья. Для того, чтобы по нашей земле не катилась война. А против человечества у меня рука не поднимется.

– Вот об этом им, детям, и надо поведать. Я об этом знаю только из кино. Они, конечно, всё просмотрят сами, у нас уйма хроник. А в воспитании надо без фальши. Они же её нутром чуют. Кто кроме вас без фальши сможет? Главное без прикрас. Откровенно. Да так, чтобы у них в головах была сумятица, чтобы слёзы из глаз и комок к горлу.

– Как-то повторяли по какому-то каналу интервью с Владимиром Познером, где он откровенно говорит, что не может простить немцев. И я не могу. Вот как он. Понимаю всё, знаю, что выглядит глупо, но простить не могу и забыть этого не смогу никогда. А вы уверены, что детям это знать необходимо?

– Уверен. Без ненависти не бывает прозрения и не бывает любви. Всё надо выстрадать.

– С этим соглашусь. И всё-таки мне надо время для обдумывания.

– Мы вас будем ждать и не станем торопить.

Глава 7

К Софье Самуиловне Гольшнейн Сашка пришёл через три дня после вызволения из шахтного завала. Одинокая еврейка, все родные и близкие погибли в годы войны, приехала в посёлок двадцатилетней девушкой после окончания горного техникума в Донбассе и прошла долгий путь от рядового маркшейдера до начальника ШОУ. Вышла в посёлке замуж за приблудившегося еврея, родила от него дочь и развелась, да он собственно был не против, исчезнув также неожиданно, как и появился. Она сама подняла дочь, сама вела хозяйство и уважалась в округе за крутой характер. Никогда не смотрела на ранги и била по физиономиям в споре без предупреждений, никогда не извинялась. Было дело, её за это снимали с работы и даже хотели судить, но…, но при советской власти отдавать женщину под суд за пощечину, данную мужчине, было не принято. Отдав работе без малого 50 лет, Софья Самуиловна жила на заслуженном отдыхе, как все старики на нищенскую пенсию, и в одиночестве. Единственная дочь вышла замуж в Москве и вместе с мужем, тоже евреем, эмигрировала в Израиль. Самуиловна уезжать категорически отказалась, хоть её и пытались упрашивать года три. Когда её допекли посланцы дочери до белого каления, она перешла на мат и прилюдно прокляла Израиль и всех кто там правит, добавив для присутствующих, что она этой землёй вскормлена, и это её Родина и менять её на вшивый Израиль не собирается. После этого её оставили в покое и полном забвении.

Софью Самуиловну Сашка уважал с детства. Он был пацаненок, когда ещё молодая она моталась по старательским бригадам на съемки золота. Тогда его приворожила её работа лотком. Это было искусство. Она так чисто отмывала, что бывалые мужики, старатели со стажем, хвалили её прямо в глаза и жалели, что при её характере и умении не даровал Господь родиться мужиком.

С распадом Советского Союза и неполадками в хозяйстве страны Сашка стал помогать многим. Особенно старикам. Самуиловна, как человек гордый, отказалась от всякой помощи, но когда её достал артрит сосудов кистей рук (профессиональное заболевание съемщиков и шлиховщиков связанное с долгой работой в холодной воде) Сашка доставил ей лекарства, которые сняли мучительные боли, она пришла к нему в тайгу с благодарностью. Случилось это в 1997 году. Она просилась в работу на подпольный промысел, но он ей отказал, предложив читать молодым девахам курс кройки и шитья, так как Самуиловна отлично шила. Она посмеялась тогда, но согласилась. В её небольшой мастерской собиралась вся женская часть посёлка, посудачить и что-то пошить.

В мастерскую и притащился Сашка.

– Привет, девахи!– сказал он молоденьким девицам, которые крутились перед зеркалом в холле, а в глубину крикнул:– Софья Самуиловна!

Из дальней комнаты вышла Самуиловна и, увидев Саньку, бросила одной из девиц:

– Марийка! Чай поставь,– Саньке кивнула.– Проходи, Александр, проходи. Был у меня Артёмович. Просьбу твою передал, и я её сполнила. Ты меня ему помочь определил из-за того, что он еврей?

– Какая вы, Софья Самуиловна, еврейка!!?? Бог с вами!! Да и он, скорее всего такой по крови, а по остальному…

– Всё ясно мне. Поддержу. Закон велит. Мы, чай, не в столицах, грустное от нормального отличать не разучились,– она улыбнулась, указав ему на стул.– Тебе, видимо, надо о нём мои впечатления. Так?

– Бульон я мог и сам сварить и снести. Суть не в том.

– Кто тебе соколика знает, в чём у тебя суть?! Да только о том ни полслова. Лишнее это для меня. Человек он приличный. Не притязательный и очень терпеливый. Это со слов персонала. Любит юмор, и сам частенько шутит. Общительный не показушно. Кто по профессии не знаю, в лоб у него не спрашивала, и определить не смогу. Мне такие не попадались. Однако, он сильно башковитый. Я сообразила, что мозговитость в нём видна от речи. Он либо к тебе приехал, либо к кому-то из твоих бичей.

– Так уж и бичей! Забижаешь, Софья Самуиловна. Ей-ей забижаешь.

– Вас забидишь! Вон девки, глянь-ка на них, какие крали. Всё у них в норме. Нагуляли тело, сок так и брызжет, а прижать и приласкать их некому, все кобели по тайге разбежались. Так они ни за кого не хотят. Стрелков им подавай. Простые им уже не нужны. Это ль не бичарство?!!

– Девахи у нас, правду говорить, при товаре отменном. Будь я холост, делом клянусь, из тайги бы прибёг.

– Вот!!– Самуиловна приняла от пришедшей девицы кружки с чаем.– Давай, чифирнём! В прикуску,– она выложила на блюдце кусковой сахар.– Поколи мне помельче.

– Болят??– спросил Сашка.

– Ноют на перемену погоды. Их кривизны, Александр, никакое лекарство не исправит. Не болят и то хорошо. На чём я остановилась?

– На башковитости.

– Уж больно у него умный взгляд.

– А умный взгляд от чего зависит? От природы или от среды воспитания?

– Голову мне не морочь. Стара я для философских воззрений, да и плевать мне на них сто лет. Всё зло от этих глупых философов. Чтоб они сгорели.

– Тогда прямо спрошу. Разве еврей с умным взглядом редкость?

– С того б и начал! Я тебя за глупого никогда не считала, но хитрости в тебе через край. Потому что ты никогда никому не верил на слово и во всём сомневался. Ведь так?– Сашка кивнул.– И правильно делал. Только дураки, а Иисус Христос был дурак явный, выставляют свою дурость на всеобщее обозрение. Ну и что с того, что он был сын божий, взяли и преспокойно на крест деревянный прибили. И поделом. Слово в этом мире ещё ничего не построило и никого не защитило. В слова я тоже не верю. Ты достал для мастерской шикарные машинки швейные, вижу, глазам своим пока верю. А слова твои мне до одного места,– девки от этих слов в холле прыснули смехом, но Самуиловна не обиделась.– Им сладости любви подай на блюдечке, да так, чтобы сразу и сполна. Они ещё не понимают, что любовь и счастье надо заслужить, да и не однородное оно, разное оно бывает, счастье-то. Это от молодости они всё на постель сводят. Извини, отвлеклась.

– Ничего.

– В конторе у тебя висят портреты. Висят?

– Да. Великие учёные.

– Эйнштейн там тоже есть?

– Имеется. Великий ум.

– Не знаю, какие они были учёные, но людишки все они были паршивые. Но я тебе не про то. Вот какой, по-твоему, у Альбертика, что на том портрете, взгляд?

– Обычный,– Сашка пожал плечами.– Я не приглядывался.

– Если его портрет повесить где-то и спрашивать у прохожих кто его не знает, то, вероятно, ответят, что взгляд у него добрый там, человеколюбивый. Согласен?

– Примерно так.

– А у него, чтоб ты знал, взгляд дебила.

– Софья Самуиловна! От тебя не ожидал!!

– Так ты хотел правду, я тебе её говорю. Врать меня не научили.

– Переведи на нашего знакомого.

– Я в еврейской среде выросла. Мне было двенадцать, когда началась война. Я житомирская еврейка. Так у нас все считали, и это не слухи, не сон, явь это, что на тысячу евреев дураков рождается один умный, а талант – один на тысячу умных. И это единственное, чем наш народ Создатель пометил.

– Слышал я про такую теорию,– признался Сашка.

– А это не теория. Это истинная правда. Знаешь, все семьи были большими, жили трудно и бедно. Дать всем приличное образование не могли. Выбирали самого смышленого и все на него работали, на его будущее и все в один голос его хвалили перед друзьями и знакомыми. Все и всегда. Остальных обучали в принудительном порядке профессиям нужным, как правило, доходным. Сапожники, портные, ювелиры – это из престижных, но в основном работали со скотиной, птицей, так как способности умственные были ограничены. Говорят, что так происходит от отсутствия кровосмешений с другими народами.

– Ходит по миру и такая легенда.

– Нас в семье, царство всем им небесное, было двенадцать. Я была вторая с заду. У нас на двенадцать было три полных дебила. Один вообще не мог ни ходить, ни говорить. И так почти во всех семьях.

– Наверное, я самый везучий. Мне в деле встретилось аж пять умных евреев.

– Только не говори, что не попадались идиоты.

– Были и такие, но я счёта на них не вёл.

– Я тебе подробно рассказываю для того, чтобы ты понял, насколько он умный.

– Самуиловна, может ум зависит не от генов, а от среды, в которой человек рос? Возможно, внутренняя среда в еврейских семьях была неблагополучной?

– Ещё упомяни плохое питание,– подзадорила старушка.– Он умным родился. В том тебе клянусь. Ясно, что не в пустоте он рос, кто-то к нему руки приложил. Сам-то ты вырос и обучился не в вакууме.

– Это ясно.

– И ещё. Это уже от себя. Мне кажется, чувство во мне есть такое, что он вроде врач. Или нет. Ему было предназначено стать врачом, а вот кем он сейчас есть,– Самуиловна развела руки в стороны.– Это я тебе от себя.

– Хороший, Софья Самуиловна, у тебя глаз. Проницательный. Ты к нему ныне пойдёшь?

– Пойду.

– Скажи ему, что человек, для встречи с которым он сюда приехал, тут. Как оправится, встретимся.

– Передам. Так кто он есть?

– Врач по призванию, верно, тебе интуиция подсказала. По жизни он хороший разведчик. Грамотный.

– И что ему от тебя надо?

– Так я не знаю. Увидимся – выясним.

– Так я и предполагала. Похоже, вы с ним одного поля ягодки.

– Почему одного?

– На всеобщий показ не любите выставляться, всё в тень наровите скользнуть, в сумерки.

– А это показатель ума или хитрости?

– И того, и другого.

– Спасибо за чай,– Сашка встал.

– Брось! Нашел, за что благодарить,– Самуиловна махнула на него рукой.– Заходи. Человека, кем бы он не был, поддержим. Не за спасибо, а по-людски.

Сашка ушёл из пошивочной мастерской довольным.