Текст книги "Мечтай осторожнее"
Автор книги: Александра Поттер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
– Ее нет! – Я наконец осознаю это в полной мере и подскакиваю. Под столом нет… возле стола тоже нет… под стульями пусто, на тротуаре…
– Да в чем дело-то?
– Сумка! – всхлипываю я.
Господи, как это могло случиться? А-а! Шпана, которая в меня врезалась! Все встает на свои места, и меня охватывает злость. На них, на себя… Боже мой, Хизер, ты попалась на элементарный трюк.
– Мальчишки сперли… – выжимаю из себя, продолжая оглядывать тротуар, будто в надежде, что коричневая кожаная сумочка выпрыгнет откуда-нибудь из-за угла. – Меня ограбили.
– Да ты что! – Гейб присоединяется к поискам. – Ценное что-то было?
К глазам подступают слезы.
– Телефон, ключи, кошелек…
– Денег много?
Даже в такой плачевной ситуации мысль о том, что у меня может быть много денег, кажется забавной.
– Нет… Десятка, может быть… – В отчаянии падаю обратно на стул. – Не в этом дело.
– Понимаю, сумочка была тебе дорога.
– Даже не это…
Зареветь бы в голос, но нельзя. Не могу же я рассказать всю правду про билет. Иначе придется выложить и остальное: цыганка, счастливый вереск, исполнение желаний… Да он решит, что поселился у девицы, которая совсем ку-ку.
Гейб сжимает мою ладонь.
– Переживаешь?
Тупо киваю. Какое там «переживаешь». Я раздавлена, уничтожена.
Только что мыслями я была в своем уютном особнячке в Холланд-парке, счастливая обладательница «астон мартина» и виллы в Италии, и вдруг – пуф! – все это растворилось в воздухе. Равно как и мой кошелек, ключи, мобильник, ежедневник… кстати, с моим адресом, а значит, нужно срочно менять замки. Хорош выигрышный билетик. Влетит мне в целое состояние.
– Да-а, беда, – вздыхает Гейб. – Но ничего не поделаешь. Надо вернуться домой, заявить в полицию…
– Лучше я сразу пойду прямо в участок. – Эх, а так хотелось прогуляться по Хэмпстедской пустоши с Гейбом. Обидно, что планы пошли прахом. – Но тебе незачем идти со мной.
– Я пойду!
– Нет, правда, все нормально. Лучше погуляй, запусти воздушного змея… – вяло поддразниваю его, кивая в сторону Хэмпстедской пустоши.
– Точно?
– Абсолютно. Банку понадобятся данные из полиции, так что надо поскорее составить заявление. Чем быстрее разделаюсь со всей этой бюрократией, тем лучше.
Супер. Именно так я и мечтала провести воскресенье.
– Ладно… – Помолчав, он добавляет, явно смущаясь: – Боюсь, тебе неинтересно, но сегодня мы с дядей встречаемся в одном клубешнике… Там вечер открытого микрофона, а мне надо потренироваться… был бы рад, если бы и ты пришла.
Мне, конечно, лестно, но от слов «открытый микрофон» меня начинает бить дрожь. К счастью, у меня есть отличный предлог, чтобы отвертеться.
– Спасибо, но у меня же свидание с Джеймсом.
– А, ну да, я и забыл…
Клянусь, на секунду в его глазах блеснуло разочарование, но вот он уже опять улыбается.
– Ладно, тогда в другой раз.
– Непременно!
Понятия не имею, как буду выпутываться, когда этот самый «другой раз» настанет.
– До скорого.
Гейб наклоняется ко мне – чмокнуть, догадываюсь я и подставляю щеку. Как выясняется, не ту. Мы сталкиваемся носами, на мгновение наши губы соприкасаются, и мы отпрыгиваем друг от друга как ужаленные.
– Ой, прости. – Я стесненно хихикаю.
– Это все мой шнобель. – Гейб усмехается, но заметно, что он тоже смущен.
– Ладно, пока-пока, – быстро говорю я.
– Угу. Пока. – Он неловко машет рукой.
Стою на тротуаре и смотрю, как он шагает в направлении парка, смешиваясь с толпой горожан, намеренных вволю поваляться на травке в воскресный день. Чувствую укол зависти. Проклинаю воришек, сперших сумку. И внезапно вспоминаю, что сказал Эд тогда, в пабе. Мечтай осторожнее. Мне почему-то становится не по себе. Неужели тот факт, что я загадала выигрыш в лотерею, каким-то непостижимым образом стал причиной кражи? Неужели сумку украли именно потому, что в кошельке лежал выигрышный билет?
Я ведь загадала выиграть в лотерею – но не получить выигрыш…
Эта мысль поражает меня словно удар тока. Я ежусь от необъяснимого страха. Ой, Хизер, когда это ты слушала своего братца? Стыд и позор тебе. Вздохнув, плетусь к станции метро.
Глава 19
– Ну и как тебе фильм?
Воскресным вечером мы с Джеймсом возвращаемся с нашего второго свидания – то есть из кино. Он ведет «ренджровер», я тону в мягкой коже пассажирского сиденья, стараясь не слишком явно пялиться на его широкие плечи, римский нос и волевую челюсть, за которую любой экранный сердцеед удавился бы.
– По-моему, было здорово. – Джеймс неожиданно отводит глаза от дороги и, конечно, понимает, что я бесстыдно на него таращусь.
Черт.
– Рене такая забавная, а тот эпизод с милой маленькой девочкой… – Он посмеивается. – Просто блеск!
Держу пари, со стороны я смахиваю на кошку перед полным блюдцем сливок. Мало того, что этот парень – писаный красавец, он еще и обожает романтические комедии. Вы слышите? Мужчина, которому нравятся романтические комедии. И не голубой. Из подсознания всплывают воспоминания о том, как я ругалась с Дэниэлом в видеопрокате: «Бриджит Джонс» против «Тонкой красной линии».
– А твое мнение, дорогая? – Джеймс сворачивает налево и въезжает на нашу улицу. – Что ты думаешь?
Что мы уже напротив твоей двери, и сейчас самый подходящий момент, чтобы пригласить меня на чашечку кофе. Разумеется, вслух я этого не произношу.
– Отличный фильм!
Он плавно заезжает на стоянку, глушит мотор и поворачивается ко мне. В машине полная тишина – ни шума четырехцилиндрового двигателя, ни радио. Ну? Вот оно? Вот оно?! Но он не целует меня. А вместо этого говорит:
– Боюсь, мне надо кое в чем признаться.
– А-а?
– У меня нет кофе.
– Э-э… – Рядом с этим мужчиной я способна только на междометия.
– Так что у меня нет предлога пригласить тебя в гости…
Разочарование едва не погребло меня под собой, как бетонная стена. Но Джеймс гладит меня по лицу, и мне становится так восхитительно легко. Я чувствую его дыхание у себя на щеке, и, прежде чем успеваю понять, что происходит, он целует меня. Теплые воздушные касания губ за ухом, над ключицей, на шее…
– А нужен ли предлог?
Он отстраняется. У меня перехватывает горло. Не в силах вымолвить ни слова, робко улыбаюсь. И наконец, сдавленно пищу:
– Не-ет…
Что на деле означает «да» всему остальному. «Да» – страстным поцелуям в прихожей, «да» – его сильным рукам, тискающим мою грудь под футболкой, «да» – его упругому телу, прижимающему меня к стене…
В смысле, я не стала бы всему этому противиться.
Но эти события происходят только у меня в голове. А в реальности Джеймс открывает дверь в квартиру, вежливо помогает мне снять пальто и предлагает выпить.
– За тебя! – Он передает мне бокал шампанского, мы чокаемся.
Место действия – его гостиная, у камина. Я миллион раз видела эту комнату мельком из окон своей спальни через дорогу. И теперь оказалась внутри.
Его квартира совсем не такая, как я себе представляла. Никакого модерна, все вполне традиционно: старомодные торшеры, книжные полки от пола до потолка, над камином – зеркало в позолоченной раме… И идеальный порядок. Стараюсь не подавать виду, но на самом деле я в восторге. Всегда мечтала встретить опрятного и чистоплотного мужчину. И вот пожалуйста – получите и распишитесь.
– За тебя.
Уже подношу бокал к губам, когда Джеймс останавливает меня, мягко положив руку на плечо:
– Ты не посмотрела мне в глаза!
– Да ты что?! – подхватываю шутку – и понимаю, что он это серьезно.
– Да-да. Придется повторить.
Дубль два: поднимаю на него глаза, и он смотрит в них чуть-чуть дольше, чем полагается. Как это возбуждает… Сдвигаем бокалы, я отпиваю шампанское. По правде говоря, предпочла бы кофе, но романтика есть романтика. Джеймс тем временем подходит к полочке, на которой аккуратно составлены компакт-диски.
– Что бы ты хотела послушать?
– А что есть? – мгновенно реагирую я.
– «Что» – это группа или альбом такой?
– Да нет, я только спросила… ладно. Как насчет «Уайт Страйпс»?
Джеймс бросает на меня неуверенный взгляд.
– Вряд ли, вряд ли… – Он пробегает пальцами по дискам, расставленным в алфавитном порядке. В отличие от моих, которые вечно свалены кучей и по большей части без коробочек.
– Ну, выбирай сам, – щебечу я.
– Посмотрим… Билли Холидей, Боб Дилан, Дэвид Боуи, «Колдплэй», Стинг, Мадонна…
Он будто перечисляет диски из моей собственной коллекции, минус «Уайт Страйпс» и несколько неожиданных экземпляров вроде моего драгоценного альбома Билли Джо Спирс[48]48
Кантри-певица, популярная в семидесятые годы.
[Закрыть]. Мама ее обожала. Помню, как она гладила белье под «Одеяло на земле» и всегда громко подпевала. Воспоминание шарахает меня под дых с мощью боксера-тяжеловеса. И снова горло стягивает, а к глазам подступают слезы. Вот от таких пустяков мне больно. Считается, что по нашим дорогим ушедшим мы особенно тоскуем в их дни рождения, в дни семейных праздников, но мне именно повседневные мелочи острее всего напоминают о том, как мне плохо без мамы.
– «Рокси Мьюзик», «Спандау Бэлли»… Ладно, открою тебе страшную тайну.
У него есть страшные тайны?
– Я был «новым романтиком»[49]49
Стиль «новых романтиков» появился в Великобритании в начале 80-х. В музыке его представляли такие группы, как «Дюран Дюран», «Рокси Мьюзик», «Спандау Бэлли». Одевались «новые романтики» ярко, вычурно, мужчины активно использовали декоративную косметику.
[Закрыть]. Если прямо сейчас захочешь уйти и никогда больше не возвращаться, я пойму.
– Ничего себе совпадение! Я была без ума от «Дюран Дюран»! – ухмыляюсь я, и Джеймс смеется.
Вот здорово! Всю жизнь мечтала встретить мужчину, который будет разделять мои музыкальные вкусы. Но мне не везло. Джон любил панк-рок, Маркус сходил с ума по джазу, а что касается Дэниэла… Помню, как по дороге в Корнуолл мы переругались из-за того, что будем слушать – его Снуп Догга или мою Нору Джонс.
– Как насчет Дайдо?
– Класс!
На лице Джеймса написано облегчение.
Какой же он все-таки милый, когда волнуется. Так и хочется броситься ему на шею и впиться губами в его губы.
Джеймс включает проигрыватель, открывает коробочку с диском и хмурится:
– Ну надо же. Столько хлопот, а в итоге здесь оказался не тот диск.
У него такой поникший вид, что невозможно не расхохотаться.
– Не волнуйся, у меня вечно так!
– А у меня нет, – ворчит Джеймс, озадаченно разглядывая серебристый кружок.
– Наверное, случайно не туда положил.
– Исключено!
Моя улыбка гаснет. Неужели такая ерунда испортит ему настроение?
– Может, послушаем тот, что есть? – Я уже жалею, что мечтала о мужчине-аккуратисте.
Он обиженно смотрит на диск у себя в руке и вставляет его в проигрыватель.
– Хм… любопытно…
Из невидимых динамиков по комнате плывут гитарные аккорды, и вступает женский голос – мягкий, сексуальный. Она поет по-французски.
– Кто это?
Лицо Джеймса светлеет.
– Эммануэль, моя старая подруга. Одно время пела в парижских клубах. Надо же, совсем позабыл про этот диск…
– Ты жил в Париже?
– Пару лет, после университета. – Воспоминания, похоже, оттеснили досаду на задний план, и мы можем вернуться к прежнему флирту. – Это было давно. – Он сплетает пальцы с моими и ведет меня к широкому замшевому дивану.
– Здорово… – выдаю я скорее от нервного напряжения, чем от желания поддержать разговор – ведь теперь мы сидим рядом, он обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Чувствую слабый аромат лосьона после бритья, смешанный с запахами попкорна и дезодоранта. Потрясающе эротично. – А по-французски говоришь? – Я всеми силами пытаюсь отвлечься от поцелуйных мыслей.
Джеймс нежно берет меня за подбородок и скороговоркой произносит на французском фразу, которую с моими жалкими школьными познаниями понять категорически невозможно.
– Перевести? – мурлычет он.
Да не надо. Я согласна просто слушать эти сексуальные французские звуки, ничегошеньки не разбирая. Уже открываю рот, чтобы ответить, – и тут, в момент, когда я меньше всего этого ожидаю, он целует меня в губы.
Ух ты! Моя очень любить такой перевод. Моя хотеть перевода еще…
Как же давно я ни с кем не целовалась – совсем забыла, насколько это хорошо. В следующие несколько секунд мечтаю только об одном: чтобы это никогда не заканчивалось.
Но у моего организма другие планы.
Хочется в туалет. Забудь, Хизер. Не смей вспоминать про литр диетической колы, который выдула в кинотеатре. Скрестив ноги, пытаюсь сосредоточиться на языке Джеймса, на его ладонях, которые блуждают по моей спине и, надеюсь, вот-вот заберутся под футболку…
Дьявольщина! Сейчас лопну.
– Где у тебя ванная?
– Направо, через спальню. En suite[50]50
В данном случае – ванная, смежная со спальней (фр.).
[Закрыть]. – Джеймс отпускает меня.
– Я быстренько! – Попытавшись изобразить кокетливую улыбочку, нарочито неторопливо шествую к двери.
А едва скрываюсь из виду, опрометью бросаюсь в спальню – разумеется, тоже безупречную. Никаких вам выдвинутых ящиков со свисающим барахлом или расшвырянной по полу обуви – словом, с моей спальней не сравнить. А кровать! Хлопковые простыни – невероятно, но факт! – явно выглажены, а подушки, судя по всему, долго и нещадно взбивали. И все это призывно глядит на меня.
Я даже про зов природы забываю, разглядывая пример идеальной спальни. Мой опыт довольно ограничен, и все же я знаю, что у холостяков отношения с постелями не складываются. Чаще всего это просто матрас на полу, а уж белье… либо что-то чудовищно пестрое – мамин подарок, либо обтрепанные лохмотья, оставшиеся со студенческих времен. И они не меняют белье месяцами. М-да, большинство холостяков понятия не имеют, что от состояния спального места может зависеть будущее отношений. Но Джеймс – определенно исключение.
Приятно взволнованная мыслями о том, чем мы с ним займемся на этой постели позже, вхожу наконец-то в ванную и включаю свет. О-о, какое блаженство. Сидя со спущенными джинсами, рассеянно оглядываю обстановку: ванна на ножках, блестящая серебристая круглая раковина, рядом на полке стопочкой сложены журналы. Ну-ка, проинспектируем… «Инвестиции сегодня», буклеты шикарной гостиничной сети класса «люкс», «Туалетный юмор» – один из тех сборников комиксов, которые валяются в каждом клозете. Довольная тем, что не обнаружила ничего подозрительного, вроде замызганного порножурнала, спускаю воду и подхожу к раковине вымыть руки.
Открыв кран, рассматриваю свое отражение в зеркале шкафчика над раковиной.
Внимание, шкафчик.
Меня гложет любопытство. Я сопротивляюсь. Нельзя рыться в чужих вещах! Зачем совать нос не в свое дело. Кто знает, что я там найду?
На память приходит печальный опыт Джесс. Однажды она «совершенно случайно» заглянула под раковину в ванной мужчины, с которым встречалась. И меж рулонов туалетной бумаги узрела фиолетовый кружевной лифчик. Джесс была раздавлена. Не потому, что приятель изменял ей с юной выскочкой (начинающей романисткой по имени Сабрина), а потому, что у этой самой Сабрины чашечки оказались задорного второго размера.
А потом я вспоминаю кое-что еще. Я вспоминаю, как вместо пачки сигарет наткнулась на упаковку презервативов в бардачке Дэниэла…
Хм. Все-таки стоит глянуть по-быстрому – на всякий случай.
Открываю дверцу. Слава богу! Все стандартно и вполне невинно. Паста, зубная нить, пластырь… Погодите, а это еще что? У задней стенки какой-то тюбик. Тянусь за ним и сбиваю пузырек аспирина, тот грохается в раковину. Черт! Запихнув его обратно, рассматриваю тюбик у себя в руке. Ого. Крем для лица с витамином Е.
Вот теперь просыпается совесть. Ну что я делаю? Нельзя вот так копаться в личных вещах Джеймса. А если бы он заглянул ко мне в шкафчик? И обнаружил там секретную коробочку крема для отбеливания усиков, тюбик «канестена» на случай ЧП и гигантские прокладки, напрочь отбивающие всякую мысль о сексе? Содрогнувшись, захлопываю дверцу и быстро подкрашиваю губы.
Зачем тратить время на изучение содержимого шкафчиков, когда сам Джеймс снаружи ждет меня не дождется? Промокнув губы салфеткой, щелкаю выключателем и возвращаюсь в гостиную – легкая и свежая, с розовыми блестящими губами, так и зовущими к поцелуям.
На диване пусто.
Ой.
Стою посреди гостиной одинокая, разочарованная, но, к счастью, почти сразу замечаю свет в конце коридора. Войдя в небольшой кабинет, вижу Джеймса – скрючился над ноутбуком, пальцы порхают по клавиатуре. Он поднимает голову:
– Надо ответить на кое-какие письма… Один клиент из Сиднея очень уж нетерпелив. – Он протягивает руку и привлекает меня к себе.
Плюхаюсь к нему на колени и обнимаю его. Нет никаких сомнений – настырному клиенту придется подождать. В мозгах у меня уже включилась ускоренная перемотка, и я обдумываю, остаться у него на ночь или он зауважает меня больше, если я пойду домой? И вдруг…
– Дорогая, ты не обидишься, если сегодняшний вечер мы продолжим в другой раз?
Видимо, я очень уж изменилась в лице, потому что он быстро продолжает:
– Австралия обгоняет нас на девять часов. Если ждать до завтрашнего утра, будет слишком поздно. Боюсь, сегодня ночью мне и правда придется поработать.
Ха-ха, забавно. Но, вглядываясь в его глаза в поисках хотя бы проблеска юмора, вижу только отражающийся свет монитора. Да он и не думает шутить! Я зла и обижена – даже не знаю, что больше.
– Да, конечно… Хорошо…
Цепляю фальшивую улыбку и стараюсь не вспоминать, как ждала этого свидания, какие приложила усилия: брила ноги, терзала себя эпиляцией линии бикини, выбирала трусики пособлазнительней – так, на всякий случай. Но отрицать бесполезно – я расстроена. И мне чертовски неудобно. Ерзая у Джеймса на коленях, пытаюсь выправить кружевные стринги, которые, как обычно, врезались в попу. Нет, они, кажется, вросли.
– Да я и сама собиралась лечь спать пораньше… – Боюсь, зевок вышел все-таки фальшивый.
Убирая волосы у меня со лба, он улыбается:
– Так ты свободна завтра вечером?
– Завтра? Нет, извини.
Я хотела добавить, что мы с Лайонелом договорились сходить на выставку современного искусства в Кенсингтоне… но передумала. Понимаю, это по-детски, – но как я могу не злиться, хотя бы самую капельку, если Джеймс отсылает меня домой, даже не пытаясь уговорить остаться? Честное слово, оказывается, и с галантностью можно переборщить.
– А послезавтра?
– У меня работа.
Он заинтересованно поднимает брови.
– Венчание в стиле Тюдоров в Хэмптон-корте, – сухо поясняю я.
– Вот как. – Джеймс кивает с серьезным видом, но губы подергиваются, будто он силится не улыбаться. – А в среду, к сожалению, я на пару дней улетаю в Цюрих… Как насчет пятницы?
– Возможно… – Нет уж, твердого согласия он от меня не получит.
– В таком случае, возможно, я бы приготовил ужин.
Смотрю в его темные глаза с серыми крапинками. Долгие месяцы я отчаянно желала, чтобы он обратил на меня внимание, и вот сижу у него на коленях, и он рвется угостить меня ужином собственного приготовления в романтической обстановке…
Мысленно встряхиваю себя за шкирку. Хизер, ты просто неблагодарная зануда.
– Было бы замечательно, – мурлычу я, наклоняясь его поцеловать.
В самом деле, ну чего еще желать от жизни?
Глава 20
Галерея «Серпентайн» в Гайд-парке, куда я приезжаю на следующий вечер, гудит словно улей. Стробоскопы посылают лучи света в сумеречное небо; струнный оркестр исполняет попурри из классических произведений; посетители бродят по траве, смеются, болтают, здороваются друг с другом, и благоухающий вечерний воздух полнится гулом голосов.
Я прибыла рано – спасибо вереску, который перед выходом сунула в новый кошелек (как я и предполагала, замена украденных вещей влетела мне в небольшое состояние). Обычно на остановке проводишь полжизни, отчаянно желая, чтобы автобус наконец-то появился, но сегодня нужный мне номер 28 подошел практически сразу. И это еще не все – вместо того чтобы торчать у каждого светофора, мы везде проезжали на зеленый, и в результате я добралась к месту назначения за считаные минуты. Фантастика. В кои-то веки приехала даже раньше Лайонела, радостно отмечаю про себя. Совершенно незнакомое ощущение! Пока папы нет, коротаю время, угощаясь бесплатным яблочным мартини и глазея на толпу.
Очень пестрая смесь: фотомодели – длинные жерди в бесформенных винтажных платьях, которые обезобразили бы даже девушку с нормальными формами; мужчины с благородной проседью, источающие аромат лосьона после бритья; пожилые дамы в нарядах с блестками. Кучкуются у экспонатов, потягивая коктейли и закусывая канапе. У меня создается впечатление, что людей больше интересует бесплатная выпивка и мелькающие вокруг знаменитости, нежели собственно выставка под названием «Инсталляция: Глобальная урбанизация и поиски «Я».
– Вот уж не думал, что доживу до этого дня!
Лайонел с улыбкой до ушей шагает ко мне в своем любимом костюме, сшитом в Марокко на заказ в начале семидесятых: бархат цвета баклажана, на локтях заплатки из коричневой кожи – помню, как мама их пришивала. Наряд ему безнадежно мал, но Лайонел ни в какую не соглашается с ним расставаться. Ткань на животе натянулась – по-моему, слышно, как швы трещат.
– Господь всемогущий, это и в самом деле Хизер?
Люди оборачиваются, услышав его раскатистый баритон.
– Привет, Лайонел.
– Моя дочь – а вовремя?
Тону в его медвежьих объятиях, разумеется расплескивая мартини на свои розовые атласные туфельки.
– Когда это я заставляла тебя ждать?! – Я переступаю с ноги на ногу, стряхивая капли с туфелек.
– А когда не заставляла? – добродушно громыхает он. – Да ты, между прочим, даже родилась на две недели позже срока! – Разжав руки, он отступает на шаг, любуясь мной, словно только что оконченной картиной, и объявляет во всеуслышание:
– Бог мой, бог мой, великолепно выглядишь!
Честное слово, иногда рядом с папулей мне ужасно неловко.
Беру его под локоть и подталкиваю туда, где разливают напитки.
– У них здесь превосходное мартини, – воркую я, делая знак официантке с подносом.
Она протягивает отцу зеленый коктейль.
– А вина нет? – Он супит брови. – Старое доброе мерло?
– Вот эти штучки с копченым лососем – просто объедение, – пытаюсь я отвлечь его напоминанием о второй его главной страсти после живописи – еде.
– М-м, согласен с тобой, милая, – кивает он с набитым ртом. – Изумительно. Возьму еще парочку.
Набирая в салфетку канапе, папа одобрительно улыбается официантке, та в ответ смущенно хихикает. Хотя ей на вид всего лишь чуть за двадцать, легкий флирт налицо.
Меня это веселит и умиляет одновременно. Не перестаю удивляться, как стремительно Лайонел располагает к себе людей. Я-то, само собой, его обожаю – я его дочь как-никак, – но он оказывает магическое воздействие абсолютно на всех, с кем общается. Я потеряла счет своим подружкам, которые в него влюблялись, приятелям, которые пытались ему подражать, студентам, которые его боготворили. И речь не только о тех, кто хорошо его знает, – от Лайонела без ума продавцы, дорожные полицейские и даже вот эта официанточка. Вся порозовев, она не может отвести от него глаз.
– Ты ничего не ешь? – Лайонел хмурится. – Не вздумай мне превратиться в одну из этих… дислексичек.
– Ты хочешь сказать – анорексичек, – шепчу я. Мимо, подозрительно косясь на нас, как раз проплывает пара моделек, худых до прозрачности. – Не бойся, не вздумаю. Но кстати, о весе… Эд считает, что тебе неплохо бы сбросить пару кило.
– Да что б он понимал, – легкомысленно заявляет Лайонел. С вызовом глядя на меня из-под кустистых бровей, он тянется за пирожком с кремом. – Попробуй. Это что-то!
Возможно, Эд прав: в последнее время Лайонел и правда немного поправился. И не исключено, что вина ему тоже надо бы пить поменьше. Смотрю, как он залпом осушает бокал мерло, принесенный милой девочкой официанткой. А с другой стороны – человек радуется жизни. Не стану я уподобляться Эду. Пусть папуля расслабляется. Может, позже еще вернемся к этому вопросу, а пока…
– Мы вроде пришли за пищей духовной, а не физической, – замечаю я.
– И то верно. – Бросив виноватый взгляд на официантку, Лайонел изящным движением раскрывает брошюру, как испанская танцовщица – веер. – Ну что ж, поехали… – Напоследок он тырит с подноса еще один пирожок, забрасывает в рот и обнимает меня за плечи могучей ручищей. – Пойдем-ка приобщимся к прекрасному.
Выставка оказывается весьма интересной. В течение следующего получаса мы рассматриваем всевозможные «инсталляции», и Лайонел отважно берется растолковать мне символику деталей стиральной машины, разбросанных по грязному, свалявшемуся ковру.
Но я, хоть убейте, не врубаюсь. Современное искусство для меня – темный лес. И не сказать чтобы я не пыталась исправиться. У меня абонемент в «Тейт Модерн», я несколько раз бывала в галерее «Саатчи»[51]51
Музей современного искусства в Лондоне, основанный Чарлзом Саатчи – коллекционером и арт-дилером, который начинай свою карьеру как рекламист.
[Закрыть], но как-то не вдохновляют меня заспиртованные коровы[52]52
Имеются в виду работы Дэмиена Херста – скандального британского деятеля современного искусства. Целая серия его произведений – это части тел коров и других животных в формальдегиде.
[Закрыть] – в отличие от «Бури» Тернера в Национальной галерее. Цвета, текстура – в этой картине все буквально гипнотизирует, и я могу стоять перед ней часами.
Вину за свою предвзятость я в шутку возлагаю на Лайонела. Воспитанная рядом с отцом, который больше всего на свете любил уединяться в своей студии, я с раннего детства уверилась, что живопись – своего рода волшебство. Иногда перед сном нам с Эдом позволялось погостить в этом таинственном мире. Мы забирались к папе на колени, прикрытые заляпанным масляной краской фартуком, и, вдыхая запах скипидара, слушали странные и завораживающие истории о художниках, которые отрезали себе уши или мастерили телефоны из омаров. Мы обожали эти жутковатые байки, и не было ничего лучше, чем послушать Лайонела на сон грядущий.
Но эти вечерние беседы надо было держать в секрете. Если бы мама узнала, что отнюдь не папин пересказ «Золушки» заставляет нас ложиться спать в молчании, с расширенными от восторга глазами, Лайонелу досталось бы по первое число.
– Как у тебя дела? – Заметив мой отсутствующий вид, папа прерывает лекцию о стиральной машине – олицетворении вырвавшегося из-под контроля глобального потепления.
– В общем неплохо. – Рада отметить, что это не просто дежурная фраза, призванная избавить отца от волнений, – как бывало в последнее время. – Через несколько недель планируется крупная свадьба, которая должна принести нам с Брайаном неплохую прибыль. Джесс встретила одного парня, и, кажется, у них все серьезно. Я сдала свободную комнату американцу, чтобы легче было оплачивать счета… – Незаметно кошусь на него, пытаясь предугадать реакцию на следующую новость. – И я кое с кем познакомилась.
Лайонел и бровью не ведет, продолжая рассматривать инсталляцию.
– Кое-кто, если я правильно понял, мужского пола?
– Его зовут Джеймс, – отзываюсь небрежно. Якобы. И изо всех сил стремлюсь удержать рот, который норовит разъехаться до ушей всякий раз, когда я думаю об этом парне. То есть каждые несколько секунд. – И он вроде ничего.
– Ничего? – эхом повторяет Лайонел. – Что за бледное словечко. Невыразительное. Я бы сказал, пастельного цвета.
Мы с Эдом в детстве играли в эту игру. Подбирали к словам, цифрам, предметам и даже людям определенные цвета. Возможно, потому, что мы дети художника. Если учесть, насколько мы разные, варианты у нас тоже неизменно отличались, провоцируя яростные споры.
– В таком случае… – я не собиралась распространяться о своих чувствах к Джеймсу, но теперь передумала, – чудесный подойдет?
– Вот это уже разговор! – одобряет Лайонел. – «Чудесный» – один из самых смелых эпитетов. Ярко-красного цвета.
– Зеленого.
– Чушь! Так и вижу перед собой это слово, написанное киноварью.
– А вот и нет. Скорее насыщенный темно-зеленый, – настаиваю я, представляя себе этот оттенок и понимая, что Джеймсу он идеально подходит. – Классический, изысканный, сдержанный.
Пожилая пара неподалеку глядит на нас озадаченно, и я замечаю, что мы стоим напротив огромной лиловой скульптуры.
– Зеленый? – Лайонел качает головой. – Ни в коем случае.
– Ну уж точно не красный.
Оживленно размахивая руками, папа набирает побольше воздуха в легкие – явно готовится дать мне отповедь.
– Как тебе вообще могло прийти в голову, что «чудесный»… – Он сам себя обрывает и пучит на меня глаза, как на привидение. – Ты сказала – «чудесный»?
Я киваю:
– Угу.
– Боже правый! – На лице Лайонела широкая улыбка. – Хизер, ласточка моя, какое восхитительное известие! – Вне себя от счастья, он хватает два мартини с проплывающего мимо подноса, передает мне бокал и требует: – А ну рассказывай все! Немедленно.
А мне только этого и надо. Без дальнейших проволочек, глотнув мартини, чтобы смочить горло, принимаюсь расписывать, как мы с Джеймсом познакомились, как я втайне давно по нему сохла и как замечательно было узнать, что он ко мне тоже неравнодушен. Я рассказываю, что раньше он работал в лондонском Сити, но ушел пять лет назад, чтобы основать свое дело в сфере недвижимости, и теперь у него клиенты по всему миру, даже в Австралии, а через год-другой он планирует открыть отделение в США. Друзьям я и не подумала бы компостировать мозги всей этой бизнес-трескотней, но у папы она вызывает самый живой интерес. Пусть он человек богемы, но, когда речь идет о потенциальном спутнике жизни для его дочери, Лайонел становится обычным отцом весьма традиционных взглядов.
Кроме того, я сообщаю, что Джеймс красив, остроумен и потрясающе обходителен, что у нас уже было два свидания, а в пятницу он пригласил меня на ужин, который приготовит своими руками. Я рассказываю отцу почти все. Почти. Ни слова о том, что по-прежнему недоумеваю, почему Джеймс вчера не попросил меня остаться на ночь. И о том, что, хотя поцелуи на диване были прекрасны, я жаждала большего. И о том, что я многие месяцы мечтала встретить мужчину, которого будет интересовать не только мое тело, а теперь начинаю сомневаться…
– Что ж. Кажется, он отличный парень, – говорит Лайонел, когда я замолкаю, чтобы перевести дух. Мы стоим перед экспонатом из вязальных спиц, изображающим обнаженный мужской торс. – Но меня беспокоит один момент…
Сразу понимаю, о чем он.
– О, не беспокойся. – Я не забыла ужас на лице папули, когда Дэниэл отказался от рюмочки хереса перед обедом. – Он не член «Анонимных алкоголиков». Наоборот, знает толк в винах. – Разглядывая скульптуру, не могу не отметить про себя, до чего умело автор использовал спицы разных размеров. Интересно, как бы это понравилось Розмари, у которой вязание в жизни – главная страсть?
– Я не про выпивку, милая. Я про секс.
Я вспыхиваю. Простонав «Лайонел!», озираюсь – не слышал ли кто?
А мой бесподобный папуля, разумеется, ничего не замечает.
– Об этом ты ни слова не сказала… – настаивает без тени смущения заботливый родитель. – И это меня настораживает. Итак?
Да-да, знаю, все это крайне нетипично. Большинство отцов избегают даже думать о том, что их девочка уже взрослая. Сколько раз я слышала от подружек истории про ревнивых папаш, угрожающих дух вышибить из любого мужчины, обнаруженного в дочкиной спальне. Но мой отец не такой, как все. Он художник – и к вопросам, связанным с человеческим телом, относится спокойно и открыто.
– Все нормально?
– Нормально. Он истинный джентльмен, – кипячусь я. (А ощущение, будто оправдываюсь.) – Особенно по сравнению с Дэниэлом... – И я многозначительно умолкаю.
Лайонел все знает про Дэниэла. После нашего разрыва я часами висела на телефоне. Не столько говорила, сколько ревела белугой, и все-таки Лайонел отказывался его осуждать. Вместо этого он просто без устали меня слушал, пока наконец однажды вечером не произнес нежно:
