Текст книги "Мечтай осторожнее"
Автор книги: Александра Поттер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Глава 6
Берег реки Эйвон. С десяток начинающих художников сгорбились над деревянными мольбертами, обложившись связками кисточек и тюбиками с масляной краской. Перед ними бескрайняя панорама Шропшира. Небо, поля, река – их задание на сегодня. Занятия проводятся в рамках летней школы, организованной художественным колледжем Бата. Ученики приехали сюда аж из самого Техаса. С ними работает Лайонел – рослый, грузный бородач лет шестидесяти с небольшим, словно переброшенный сюда на машине времени прямиком из эпохи расцвета французского импрессионизма: заляпанная краской хламида, шейный платок, берет, косо сидящий на густых черных кудрях, которым позавидовал бы и тридцатилетний. Лайонел расхаживает среди учеников, громогласно раздавая советы и похвалы.
– Мастерски используешь пурпур, Сэнди!
Пышногрудая дама, расплывшись в улыбке, продолжает энергично покрывать холст мазками.
– Очень точный набросок, Джордж-младший! – Он хлопает старичка в бермудах по костлявому плечу. – А теперь давай поработаем как взрослые. – Лайонел ловко вырывает у Джорджа-младшего карандаш и вкладывает ему в руку кисть из конского волоса.
– Лайонел!
Мой крик застает папулю врасплох. Он круто разворачивается, и полы халата взлетают, как парашют. Я машу ему с деревянной изгороди, на которой сижу уже минут пять, гордо за ним наблюдая, и сердце у меня невольно сжимается. Я – папина дочка. Но, живя в Лондоне, не могу проводить с ним столько времени, сколько хотела бы, и мне его очень не хватает. С каждым годом все сильнее. А ведь папуля стареет… Растянув рот в улыбке, кричу еще громче:
– Лайонел, это я!
Он смотрит на меня сквозь очки-полумесяцы и улыбается, сообразив, что фигура в красной футболке и джинсовых шортах – его единственная ненаглядная дочурка.
– Хизер, дорогая! – ревет он и спешит ко мне. – Какой приятный сюрприз! – Папа привлекает меня к себе и заключает в объятия. – Почему не сообщила, что приедешь? Или ты говорила, а я забыл? – Он театрально закатывает глаза. – Память слабеет. Розмари опасается старческого маразма в самое ближайшее время, – доверительно сообщает он и хохочет.
Я демонстративно игнорирую упоминание о мачехе.
– Прости, все решилось в последнюю минуту. Брайан дал мне выходной, я как раз забрала машину из ремонта, ну и подумала: а не махнуть ли к тебе?
Это правда, но лишь наполовину. Разлепив глаза сегодня утром, я действительно сказала себе, что неплохо было бы на денек сбежать из Лондона. И конечно, я очень соскучилась по папе. Но почему не позвонила предварительно? Разумеется, неспроста. Не хотелось ставить в известность Розмари. Эта стерва непременно заявила бы, что они как раз должны уехать, что у нее опять разыгралась жуткая мигрень, или просто без обиняков предложила бы перенести визит на следующие выходные. А так ей не удалось ничего испортить. Впрочем, она уже напакостила как могла, женив на себе моего папулю.
– Чудесно, чудесно! – Лайонел, сияя, выпускает меня из медвежьих объятий и поворачивается к студентам, с интересом наблюдающим за нашей встречей: – Хочу представить вам мою красавицу-дочь Хизер.
– Приве-е-ет, – звучит хор голосов с техасским прононсом.
Смущенно улыбаюсь. Папа всегда мною хвастает, вроде я трофей, и таскает в бумажнике мою фотографию, с удовольствием демонстрируя каждому встречному-поперечному. Это само по себе неловко, даже если не учитывать, что на снимке мне тринадцать лет, у меня пегая челка и брекеты на зубах.
– Она фотограф, – гордо продолжает Лайонел.
Общий возглас восхищения:
– Ух ты!
Только не это. Собираюсь с духом, предвидя неизбежные вопросы про супермоделей и съемки для всемирно известных журналов. Всякий раз, когда приходится говорить о своей работе, я понимаю, что разочаровываю людей. Они ждут рассказов об экзотических странах и окружности бедер Кейт Мосс, а не о бракосочетании неведомо кого в брикстонской ратуше.
Меня спасает папин аппетит. Выудив часы из кармана необъятных клетчатых брюк, Лайонел со щелчком откидывает крышку и громогласно объявляет:
– Пожалуй, на сегодня все. Ровно половина первого. Пора и перекусить. Пойдем домой, ласточка.
Нынешняя обитель Лайонела находится в самом центре Бата – впечатляющее здание эпохи Регентства, будто сошедшее со страниц романа Джейн Остин. Сложенный из камня медового оттенка особняк стоит на холме, откуда открывается живописная панорама города и близлежащих деревень. Подъемные окна выходят на окруженный стеной садик с кустами роз, беседкой и огромным газоном, выстриженным идеально ровными полосами. С точки зрения кого угодно, это достойный зависти дом.
Но я его ненавижу. Он принадлежит Розмари и холоден, неприветлив, как и его хозяйка. До женитьбы на Розмари папа жил в Корнуолле, в нашем уютном домике с неровными стенами, соломенной крышей и окошками-иллюминаторами. Теперь мы ездим туда только во время отпуска или на семейные праздники – Розмари все стенала, что там не помещается ее мебель.
На самом-то деле она, конечно, имела в виду, что в доме слишком многое напоминает о нашей маме.
Лайонел купил его, когда маме только поставили страшный диагноз. Надеясь, что тепло и морской воздух пойдут ей на пользу, он продал наш дом в Йоркшире и перевез всю семью за сотни миль к югу, в Порт-Исаак[19]19
Рыбацкая деревушка в Корнуолле на юге Англии, популярный курорт.
[Закрыть]. Мы с Эдом были еще маленькими и страшно огорчились, что приходится срываться с насиженного места, расставаться с друзьями, футбольной командой «Лидс Юнайтед» и с могилкой Фреда, нашего хомячка, которого мы с почестями похоронили в саду. Но мама сразу полюбила эти места, и ее счастье постепенно передалось нам. Наше отношение к дому изменилось, но ее диагноз остался прежним. Она скончалась три года спустя.
– Надолго к нам?
Мы сидим за кухонным столом. Мы – это я, папа и мачеха, которая при встрече, как обычно, едва прикоснулась к моей щеке стиснутыми губами и немедленно принялась ныть, что на троих может не хватить еды, потому что она не была сегодня в супермаркете. «Я не ждала гостей». Она одарила меня натужной улыбкой, и в ее тоне явственно слышалось обвинение.
Поворачиваюсь к отцу – он отрезает себе увесистый ломоть сыра «бри»; ручищи держат сырный нож, как пилу.
– Всего на денек. К вечеру надо вернуться в Лондон.
– К вечеру? – Папуля огорченно хмурится.
– Ах, как жаль, – воркует Розмари.
Меня не проведешь: она готова пуститься в пляс.
– Ага, понял! – Лайонел вновь оживляется и лупит кулачищем по столу. – У тебя свидание с каким-нибудь парнишкой!
– Ну не совсем… – Отщипнув несколько виноградин от грозди на сырной доске, забрасываю их в рот одну за другой.
– Только не говори, что все еще переживаешь из-за того негодяя.
– Его зовут Дэниэл, – напоминаю я с олимпийским спокойствием. Только сейчас, год спустя, я могу наконец произносить это имя, не испытывая такого стеснения в груди, будто нырнула слишком глубоко и отчаянно пытаюсь всплыть на поверхность. – И он давно в прошлом.
«Гм. А как же эсэмэска?» – вспоминаю со стыдом. Но я была пьяна, так что это не считается.
– Ну и когда ты познакомишь нас со своим новым дружком?
– Лайонел!
Чувствуя себя подростком лет тринадцати. Помню, как он забирал меня по вечерам из молодежного клуба и по дороге к нашему домику в гавани пытал расспросами про мальчиков. Это было вскоре после того, как умерла мама. Мое взросление, первые приятели, сексуальное образование – ему пришлось пройти через все это вместе со мной, и процесс оказался познавательным для нас обоих.
Лайонел был необычным отцом. Еще будучи маленькими, мы с братом быстро поняли, что он охотнее откликается на свое имя, чем на «папочку», а когда он работал, запершись в студии, то мог в течение нескольких дней не отзываться вообще. Роль отца-одиночки заставила его на многие вещи взглянуть по-новому. Он в жизни ни одного подгузника не сменил, а теперь ему приходилось покупать гигиенические прокладки своей юной дочери.
Но мы справились. Как сказал папа, когда я, вся в слезах, заперлась в ванной вместе со своим первым лифчиком, «если мы как-то пережили утрату жены и матери, то переживем все что угодно».
В том числе и этот обед.
– У меня слишком много работы, чтобы тратить время на «дружков».
– Таких женщин, как Хизер, называют «ориентированными на карьеру», – замечает Розмари, выдавливая лимонный сок на копченого лосося и аккуратно укладывая ломтик на ржаной хлебец. Я смотрю, сколько она откусит. Совсем чуть-чуть. Не нарастив на костях ни грамма плоти, Розмари тем не менее маниакально следит за фигурой. Вероятно, опасается пропустить момент, когда та испарится окончательно.
– Что, босс свободно вздохнуть не дает? – спрашивает Лайонел, жуя сыр.
– Можно и так сказать, – уклончиво отвечаю я, решив не упоминать о шансе вообще лишиться работы. Не хочу его волновать – и не хочу отдавать еще одно очко Розмари. Если она опять заведет разговоры про свою дочь Аннабел – всего на год старше меня, замужем за акулой бизнеса, имеет двух прелестных крошек, огромную квартиру, занимающую весь верхний этаж престижного дома, и няньку-француженку, – короче, если она опять заведет эту шарманку, я… не знаю что сделаю, но что-нибудь сделаю, это точно.
Исподтишка наблюдая за мачехой – та приглаживает бледно-золотистые волосы, как всегда собранные в безупречный узел на затылке, – я в который раз думаю: ах, если бы мама была жива… Я могла бы рассказать ей о своих проблемах, спросить совета. Да просто обнять, приткнув голову ей на плечо.
– Как же я люблю свадьбы! – Из задумчивости меня вырывает голос Розмари, которая всплескивает ручками, взбудораженная, как школьница. – У тебя на зависть романтичная работа!
Эта неожиданная лесть выбивает меня из колеи. Я даже теряюсь. Комплименты у нас не в чести. Общение с Розмари обычно смахивает на рыцарский турнир, где каждая старается выбить другую из седла. Ужасно изматывает. Иногда я мечтаю, чтобы мы просто поболтали по-женски – обсудили сериалы, покупки, как это делает Джесс со своей матерью. Но, опять-таки, Розмари мне не мать. И никогда не заменит мне маму.
В горле встает комок.
– Вообще-то… не очень… Я просто фотографирую. А после десятка-второго свадеб их уже не различаешь.
– Если только свадьба – не твоя собственная, – со значением говорит Розмари, устремив на Лайонела обожающий взгляд, – ни дать ни взять юная новобрачная.
Я поеживаюсь. Терпеть не могу, когда Розмари впадает в сентиментальность.
– Пожалуй… – соглашаюсь неохотно, хотя согласиться с Розмари для меня все равно что признать поражение. Но тут я решаю смириться. В конце концов, возможно, я в ней ошибаюсь. Вдруг она действительно хочет со мной подружиться, как утверждает Лайонел.
– Ничего, милочка. – Розмари похлопывает меня по руке и тянется за вином. – Придет и твой черед.
Она ведь не хочет меня задеть, просто пытается быть дружелюбной, верно?
– Кому-нибудь еще вина? – Наполнив свой бокал, она держит бутылку на весу.
– Отлично! – сияет Лайонел.
– Я одна не потому, что не могу найти мужчину. Просто сама так хочу, – как бы между прочим замечаю я. – А ухажеров хватает. С лихвой.
– Еще бы, ты ведь такая хорошенькая.
Я слышу это от Розмари? Похоже, она и вправду пытается навести мосты. А я – форменный параноик.
– Хотя в мое время, если девушка не выходила замуж до тридцати, она считалась старой девой.
Ох. Вот видите? Стоит на секунду утратить бдительность – и тебе вцепляются прямо в глотку.
– Сейчас-то все по-другому, любовь моя. – Лайонел добавляет себе картофельного салата и ветчины, даже не подозревая, что рядом с ним его жена и дочь ведут Третью мировую войну. – Времена изменились. Моей Хизер, должно быть, женихи проходу не дают!
Он смотрит на меня с восхищением. Приятно. Хотя бы в глазах Лайонела я самая красивая, талантливая и умная женщина в истории человечества.
– Ну, пусть «с лихвой» – это легкое преувеличение… – иду я на попятную, пристыженная неизменной преданностью Лайонела, – но не в этом дело.
– Ах, не в этом? – манерно чирикает Розмари, накрывая своей ладонью папину. Посторонний принял бы этот жест за бесспорное проявление любви. Ну а по мне, так он скорее собственнический. Написала бы уж сразу на лбу: «Руки прочь, это мое!»
– Нет, дело совсем не в этом, – выразительно повторяю я. – А в том, что… – И осекаюсь.
Видите ли, я уже и сама понятия не имею, в чем, собственно, дело. В этом споре мне точно не победить. Смотрю на Розмари – та аж светится от удовольствия – и сдаюсь.
До поры до времени.
После обеда мы выходим в сад: распиваем на газоне «Пиммз»[20]20
Алкогольный напиток на основе джина.
[Закрыть] и играем в шахматы. Лайонел, заядлый шахматист, соорудил огромную доску прямо во дворе, и, когда Розмари уходит прилечь («Эта жара смертельно утомляет!»), мы принимаемся таскать метровой высоты пластиковые фигуры по черно-белым квадратам. Мы с Лайонелом лучшие друзья, но во время партии в шахматы – непримиримые соперники.
– Шах и мат! – триумфально объявляю я, бухая на землю «слона».
Лайонел закусывает мундштук трубки.
– Чушь!
Скрестив руки на груди, наблюдаю, как он расхаживает взад-вперед, сосредоточенно сведя брови.
– Ну? Признаешь поражение? – поддразниваю я.
– Ни за что! – Запустив пальцы в непокорные кудри, он продолжает мерить шагами доску. – Этого не может быть.
– Может, может.
Диалог отработан до мелочей. Всякий раз, когда я выигрываю, реакция у папы одна и та же: удивление, протест и, наконец…
– Господи, и как ты только умудрилась?
Он замирает на месте, руки в боки, на лице недоумение.
– У меня был хороший учитель, – отвечаю я. Как всегда.
– Ты мне льстишь, – бормочет он, ласково похлопывая меня по плечу. – Я играл отвратительно, пока не познакомился с твоей мамой. Я тебе рассказывал про нашу первую партию?
– Вам было по восемнадцать лет, и вы учились на первом курсе Кембриджа. – Эту историю я знаю наизусть.
– Верно. – Лайонел погружается в воспоминания. – Мой преподаватель организовал шахматный турнир с одним из женских колледжей, а я даже не собирался идти, потому что у меня было назначено прослушивание для пьесы, в которой мне очень хотелось сыграть.
– «Герцогиня Мальфи»[21]21
Трагедия английского драматурга Джона Уэбстера, современника Шекспира.
[Закрыть], – подсказываю я.
– Точно! (Он так радуется, что я это помню.) Но в последний момент передумал и записался на турнир. Проводился он в банкетном зале. Я вхожу, ищу глазами свою соперницу. И вижу ее – в солнечных лучах она сидит и ждет меня…
– Ослепительная рыжеволосая красотка, которая играла в шахматы как русский гроссмейстер.
– Она сделала меня в шесть ходов. Шесть ходов! – Лайонел качает головой, будто даже сейчас, спустя столько лет, не может в это поверить.
Мы замолкаем, смакуя воспоминания, как дорогое вино.
– Мне ее не хватает, – говорю я наконец.
– Знаю, ласточка.
– Как было бы здорово, если бы сейчас она была здесь, с нами…
– Тогда бы я сделался двоеженцем.
Криво улыбаюсь в ответ на его слабую попытку пошутить. Понимаю, он пытается меня подбодрить, но все равно больно.
– Мне просто хочется, чтобы все было по-другому.
Попыхивая трубкой, Лайонел внимательно на меня смотрит. Глаза у нас с ним почти одинаковые – миндалевидные, бледно-серые, с темно-синими искорками.
– Хизер, будешь много мечтать, не заметишь, как жизнь пройдет.
Видно, что вполне серьезен, и все-таки я не могу сдержаться.
– И что?
Он выпускает из уголка рта струйку дыма, и она завивается спиралью.
– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время впустую. Даже секундочку грех потерять! Твоя мама меня этому научила.
Он умолкает, наблюдая за птичкой, которая парит у фонтана.
– Знаешь, я где-то прочел: завтрашний день – фантазия, вчерашний день – сон, и только сегодняшний существует. Потому мы и говорим: «настоящее».
Я молча обдумываю эти слова. Как глубоко! Интересно, что за мудрец это сказал? Какой-нибудь буддистский монах или другой высокодуховный человек, который всю жизнь творил добро, которого все любили и уважали. Он наверняка не окружал себя вещами. У него и пары сандалий-то, должно быть, не было. Не говоря уже о дорогущих босоножках, окончивших свой жизненный путь в мусорном ведре. Мне вдруг становится так стыдно…
– Кто это сказал? – спрашиваю с благоговением.
Напившись из фонтана, птичка улетает, и папа поворачивается ко мне:
– Кажется, Джоан Коллинз.
Он берет меня под руку, и вместе мы медленно бредем к дому.
Глава 7
Возвращение в Лондон обычно занимает целую вечность. По какой-то странной причине, которую мне до сих пор никто не удосужился объяснить, на шоссе вечно «ведутся дорожные работы, извините за неудобства». То есть извините за то, что вам часами приходится торчать в пробках. За то, что вы всю дорогу тащитесь со скоростью – максимум – 50 километров в час. За то, что вам приходится выписывать зигзаги между оранжевыми конусами, которые вырастают под колесами как грибы после дождя. При этом я ни разу еще не видела, чтобы на дороге кто-то действительно работал. Одна из загадок жизни.
Таинственное явление, вроде кругов и фигур на полях, размышляю я, ускоряясь на подъездной дороге. Вот бы пробки и ремонтные работы исчезли из моей жизни навсегда! Только представьте – свободное шоссе. Я бы и глазом моргнуть не успела, как оказалась дома.
Прибавив газу, выворачиваю ручку громкости радио до предела, чтобы заглушить шум ветра. Я как следует подготовилась к неизбежному Великому Стоянию: захватила несколько дисков, запаслась продовольствием в виде мешка лакричных конфеток. Если уж суждено торчать на шоссе часами, пусть мне составляют компанию хиты «Дюран Дюран» и мои любимые желто-розовые подушечки. Забросив конфету в рот, впиваюсь зубами в мягкую, сочную кокосовую начинку.
Спустя двадцать минут во мне просыпается смутное беспокойство. Не пойму, в чем дело, но что-то явно не так. Я лечу на всех парах, верх убран, волосы заправлены под платок, чтобы не спутались… но как будто чего-то не хватает. Музыки? Нет, сэр: Саймон Ле Бон[22]22
Солист группы «Дюран Дюран».
[Закрыть] во всю глотку распевает «Рио». Еды? Нет, сэр: выковыряв застрявший в зубе кусочек лакрицы, снова запускаю руку в пакет. Фары забыла включить? Но еще не стемнело, и мне нужен только ближний свет. Горит? Да.
И тут до меня доходит.
Оранжевые конусы. Их нет.
И я до сих пор не застряла в пробке! Улыбаюсь, сама не веря своему счастью, и жму тапочкой на акселератор. Если так и дальше пойдет, попаду домой меньше чем через два часа.
Даже через час сорок две минуты. Сворачивая на свою улицу, я бросаю взгляд на часы: мировой рекорд, определенно. Сбросив скорость, ползу вдоль обсаженного деревьями тротуара. Разыскивается место для парковки. Навалившись грудью на руль и закусив губу, стреляю глазами вправо-влево. Не то чтобы я очень надеялась. За все годы, что я живу в этой квартире, припарковаться поблизости еще ни разу не удалось. – Вот бы мне попалось местечко… – еле слышно шепчу я. – Чуть-чуть места, мне много не надо…
Но машины стоят плотно, бампер к бамперу. Откинувшись на сиденье, жму на газ. Опять придется объехать весь квартал. Причем, вполне возможно, раз десять. И в итоге оставить автомобиль где-нибудь в километре от дома, а потом тащиться по темным переулкам, которые, вероятно, кишат насильниками, убийцами и… господи боже!
Воображая наш тишайший райончик в виде бандитского гетто, из тех, что встречаются в фильмах с Аль Пачино, я зазевалась и чуть не въехала в «ренджровер». Он как раз отъезжает от тротуара и выруливает на проезжую часть, мигая правым поворотником. Узрев прямо перед собой эту махину, бью по тормозам.
Шины визжат, и голова у меня резко дергается, как у тех манекенов, на которых проверяют безопасность автомобилей. Всматриваясь в лобовое стекло «ренджровера», одними губами произношу: «Извините».
Боже правый, это он!
Коротко кивнув в ответ, сосед разворачивается, объезжает меня и уносится прочь.
Я сижу в полной прострации, слушая, как гудит, удаляясь, четырехлитровый мотор, и рассматривая в зеркале заднего вида клубы выхлопных газов. Как это похоже на меня! Чуть не воткнулась в него на всех парах, идиотка. Подавленная, опускаю голову и упираюсь лбом в руль, прямо в блестящий логотип посередине. Закрыв глаза, вновь и вновь прокручиваю в голове эту сцену, чтобы себя помучить. А каким взглядом он наградил меня, отъезжая… Стойте! Он уехал, а это значит…
Поднимаю глаза. Там, где только что стоял его автомобиль… прямо напротив моего дома… мне явлено истинное чудо нашего времени. Место для парковки.
Я особенно не думала о том, что скажу потенциальному жильцу. Если честно, положив трубку вчера вечером, я и не вспомнила-то ни разу про незнакомца с забавным именем и американским акцентом. Была занята: общалась с Лайонелом, пыталась избегать Розмари (что требует особых усилий), а также открывала для себя новые радости жизни – нестись на полной скорости по шоссе и парковаться прямо у двери.
Но сейчас шесть вечера. Он придет через час. И я размышляю. Что ему сказать, о чем расспросить, какие установить правила? А самое главное, думаю я, стоя перед открытыми дверцами шкафа в старом халате, с тюрбаном из полотенца на голове, – что, черт подери, мне надеть?
Проходит полчаса, а я ни на йоту не приблизилась к ответу. Пол вокруг меня завален одеждой. Джинсовая мини-юбка? Коротковата. Пляжное платье из прошлогоднего отпуска на Ибице? Чересчур неформально. Новый топик от Карен Миллен? Претенциозно.
Выдохшись, присаживаюсь на край кровати и пялюсь на пустые проволочные вешалки, которые траурно позванивают в шкафу. В такие критические моменты я обычно звоню Джесс спросить совета, но она сейчас в Индии. Несколько минут задумчиво грызу пальцы, а потом, вконец отчаявшись, все-таки ей звоню. И нарываюсь на голосовую почту. Вот невезуха. На моем электронном будильнике 18.50.
Черт побери. Надо принимать решение. Итак. Мне нечего надеть. Обычная история. Абсолютно весь мой гардероб вызывает у меня глубокое отвращение. Но, поскольку у меня нет ни кредитки, ни денег, ни времени, придется встречать будущего жильца либо в старом халате и с полотенцем на голове, либо…
Ай, ладно! Чувствуя себя героиней передачи «На старт, внимание, к плите!»[23]23
Кулинарная телепередача производства Би-би-си, в эфире с 1994 г.
[Закрыть], где надо за пять минут приготовить что-то сногсшибательное из трех жухлых морковок и засохшего куска сыра, хватаю с кровати несколько вещей наугад и начинаю одеваться.
19.05. Он опаздывает. Я в гостиной, бегаю из угла в угол, нервно затягиваюсь сигаретой и выглядываю из окна, но так, чтобы меня не было видно. На улице никого. Рассеянно тереблю мокрые волосы – в надежде, что они лягут элегантными локонами, а не будут проволокой торчать в разные стороны, так что Джона Фриду[24]24
Знаменитый британский парикмахер. Выпускает под своим именем серию средств для ухода за волосами.
[Закрыть] с его притирками удар бы хватил, – выпускаю дым на оконное стекло и тут же спохватываюсь. Черт!
Правило номер один в списке, который я набросала, задумав дать объявление, гласит: в доме не курить.
Рывком поднимаю оконную раму, принимаюсь остервенело размахивать руками и только через пару секунд понимаю: в пальцах у меня по-прежнему зажата сигарета. Да что ж такое! Тушу окурок в пустой кофейной чашке на каминной полке.
Правило номер два: не использовать предметы посуды в качестве пепельниц.
19.12. Заблудился он, что ли? Я стою у задней двери, которая выходит на маленькую, поросшую жимолостью лужайку – я называю ее своим садом, а Розмари презрительно окрестила «двориком». В руке у меня стакан. С некоторых пор я перешла на джин с тоником – меньше пахнет, и вообще, я же бросила курить, вы помните?
Позвякивая кубиками льда, пытаюсь представить, что американец подумает про мой садик. Должно быть, сочтет его очаровательно старомодным. Вероятно, он еще не бывал в Англии, представляет себе Лондон по фильмам Ричарда Кертиса[25]25
Британский сценарист и режиссер. По его сценариям сняты фильмы «Четыре свадьбы и одни похороны» и «Ноттинг-Хилл».
[Закрыть] и думает, что тут Хью Гранты по улицам ходят. Конечно же он засыплет меня вопросами про наши традиции, про королевскую семью и Дэвида Бекхэма. Важно показать себя хорошей хозяйкой – любезной, остроумной, гостеприимной…
19.18. Где он, мать его так? Я успела опрокинуть два джин-тоника и уже начинаю дергаться.
– Только не говорите, что меня кинули, – бурчу я, наматывая круги по квартире и чувствуя себя влюбленной девушкой, чей кавалер не явился на свидание. Ой… Организм дает понять, что ему срочно пора в туалет. – Не говорите, что после всех моих стараний…
Ладно-ладно, сама знаю, это сильно сказано. На мне юбка, по которой утюг плачет, и купленный на рынке марлевый топ с вышивкой, на губах – капля блеска. Но я же действительно старалась!
– Чего нельзя сказать о нем, – бормочу я, дернув за хвост рулона туалетной бумаги с такой силой, что хромированный держатель оскорбленно дребезжит. – Он даже не соизволил появиться!
Спустив воду, пшикаю пару раз освежителем воздуха. На глаза попадается веточка вереска, притулившаяся на подоконнике в своей временной вазе. Надо же, совсем забыла про талисман. Впрочем, я сразу вспоминаю обстоятельства, при которых меня вынудили его приобрести. Раздраженная собственной сентиментальностью, вынимаю вереск из крышки, быстренько промываю ее и нахлобучиваю на баллончик. А вереску прямая дорога в мусорное ведро.
Готовясь к визиту американца, я опорожнила мусорную корзину в ванной, поэтому с веточкой в руке направляюсь на кухню. Но по пути решаю сделать крюк и заскочить в гостиную. В последний раз выгляну в окно и, если на улице по-прежнему не будет никаких признаков жизни, наплюю на все и разморожу пиццу. Я забираюсь на диван и перегибаюсь через спинку. Главное – не размазываться физиономией по стеклу, как персонаж мультика… Стучат! В дверь стучат!
Вздрогнув, отклеиваюсь от окна.
На крылечке стоит незнакомый блондин в мотоциклетной куртке и мешковатых камуфляжных штанах. В руке держит шлем. Гость смотрится в медную дощечку на двери, убирает с глаз спутанную челку, поправляет очки в черепаховой оправе, и, поскребывая щетину на подбородке, крутит головой по сторонам – направо, налево…
И прямо на меня! Большие голубые глаза светятся любопытством. От неожиданности потеряв равновесие, я со сдавленным воплем валюсь с диванчика на пол.
