Текст книги "Мечтай осторожнее"
Автор книги: Александра Поттер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Глава 41
Что было дальше, я помню плохо – сознание заволокло черной пеленой.
Для большинства людей сама мысль о том, чтобы потерять папу и маму, непостижима. Это в голове не укладывается, вы даже представлять себе такое не хотите. Конечно, по мере того, как родители стареют, вас посещают страхи, но вы их гоните. А когда страшное происходит, кажется, что ничего реальней не может быть. Это действительно может случиться. Это случается.
Это случилось со мной.
Моей мамы, красавицы с волосами цвета рыжего золота и солнечным смехом, больше нет, она ушла, ее жизнь стерта, как детский карандашный рисунок. А теперь, возможно, и Лайонел…
Додумать до конца не выходит – меня парализует страх. Вцепившись в руль, я заставляю себя сконцентрироваться на автомобиле впереди.
Не знаю, сколько уже еду. Часа два-три. Недавние события сливаются в серую ленту. Смутно вспоминаю, как вернулась в квартиру, попросила соседей кормить Билли Смита, бросила в сумку вещи. На мне по-прежнему старый застиранный спортивный костюм. Должно быть, я звонила Лу – иначе откуда мне знать, что Эд уже вылетел из Штатов? Но я не помню нашего с ней разговора. Из произошедшего за последние несколько часов мало что осталось в голове. Только голос Розмари, умолявший: «Хизер, приезжай скорее, как можно скорее» – и рождавший во мне самые дурные предчувствия.
Выруливаю на соседнюю полосу, чтобы обойти едущий передо мной автомобиль. Кто-то сигналит, и я шарахаюсь в сторону, едва увернувшись от серебристого БМВ. Водитель проносится мимо, выставив средний палец. В другой раз я прокричала бы в ответ что-нибудь непристойное, но сейчас не обращаю внимания. Смотрю перед собой, сосредоточенная на одной цели – успеть в больницу.
Успеть?
Успеть, чтобы что?
Этот невысказанный страх точит меня с той секунды, как Розмари произнесла те жуткие слова, но только сейчас, сжавшись в комок нервов за рулем машины, бешено летящей по серому дорожному полотну, я впервые смотрю своему страху в лицо. Успеть попрощаться.
Путь из Лондона в Корнуолл – самый долгий и страшный в моей жизни. Ближе к вечеру доезжаю до Ньюки и указателя на Королевскую больницу Св. Луки. Но лишь завидев очертания этой жертвы архитектурной моды шестидесятых, понимаю, что именно здесь мама проходила химиотерапию.
Заняв последнее свободное место на парковке и игнорируя автомат для оплаты, я бегу между рядами автомобилей, на капотах которых играет солнце. Солнце? Да как смеет оно светить, если там, внутри, мой отец борется за жизнь? Свинцовое небо должно рыдать. Дождь промочил бы меня насквозь, и я тоже смогла бы заплакать. А сейчас глаза сухи, все чувства притупились.
Я торможу у раздвигающихся дверей больницы. Мимо торопятся посетители – в руках букеты и обязательный виноград, – и я отступаю в сторону. Мне тоже надо попасть внутрь, но я в одночасье превратилась в девочку двенадцати лет, которая идет к маме… Мне каждый раз было так страшно, что я опять начала писаться по ночам.
– С тобой все хорошо, милая? – заботливо спрашивает одна из посетительниц – пожилая дама с букетом розовых хризантем, и я только теперь замечаю, что вцепилась в ограждение с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
– Да, спасибо. Все… нормально. Просто надо глотнуть воздуха.
– Все будет хорошо, – тихо говорит она, похлопав меня по руке, и исчезает в дверях.
Поддержка совершенно незнакомого человека придает мне сил, и я отпускаю перила. Папа обещал, что никогда с нами не попрощается, и я тоже не буду прощаться. Собрав мужество в кулак, делаю шаг вперед.
Блуждаю в лабиринте коридоров, пока мне не показывают дорогу к отделению реанимации. На пластиковом стуле перед входом, с сумочкой на коленях, сидит Розмари и смотрит в пространство перед собой: губы поджаты, челюсть напряжена, лицо безжизненно. Заслышав мои шаги, она поворачивает голову:
– Хизер… ну наконец-то.
Почему каждое ее слово в мой адрес неизменно звучит как обвинение? Вцепившись в сумочку, она встает с неуверенным видом – не знает, как меня приветствовать. Потом неловко целует в щеку. От нее исходит искусственный аромат, вроде освежителя воздуха.
– Где папа? – Не хочу называть его Лайонелом. Он мой отец. Моя плоть и кровь. Моя, а не твоя, думаю, с вызовом глядя на Розмари.
– В реанимации.
– Я хочу его видеть.
– Пока нельзя. Врачи…
– Врачи? Да что бы они понимали?! – взрываюсь я, вспоминая маму.
Розмари отшатывается.
– Хизер, пожалуйста… У твоего папы обширный инфаркт.
У меня перехватывает горло, и любовь к отцу оборачивается ненавистью к этой женщине.
– Как?! Как такое могло случиться? Ты живешь с ним, ты должна была о нем заботиться!
Я веду себя как последняя стерва. Розмари не виновата – никто не виноват. Но меня не остановить: обида и неприязнь, копившиеся все эти годы, закипают и выплескиваются через край.
Но лицо Розмари с нарумяненными щеками и напудренным носиком по-прежнему бесстрастно.
– Хизер, ты расстроена, понимаю… – Расправив юбку, она садится. – Я делала все, что могла. Как только ему стало плохо, сразу вызвала «скорую». Врачи попались опытные…
На плечи давит неподъемный груз, ноги подкашиваются, и я падаю на соседний стул.
– В «скорой» у него дважды останавливалось сердце. Его отправили сразу на операционный стол… – Розмари осекается, словно боится продолжать, и еще сильнее стискивает сумочку.
Мы обе молчим.
Беда, говорят, сближает, а нас она отбросила друг от друга еще дальше. Мы сидим бок о бок, сникшие, скрюченные на жестких пластиковых креслах, уткнувшись взглядом в больничные стены цвета засохшей горчицы. У нас один страх на двоих – но нас разделяет непреодолимая пропасть.
Лязганье железных дверей заставляет меня повернуть голову. К нам шагает немолодой мужчина в зеленой униформе хирурга.
– Миссис Хэмилтон? – Он смотрит на нас – сначала на одну, потом на другую.
Вот оно. Меня душит страх.
– Я мисс Хэмилтон, дочь.
Он протягивает мне руку:
– Я мистер Брэдли. Делал вашему отцу операцию.
Его голос становится все слабее – будто удаляется по туннелю. Все, что я слышу, – мое собственное дыхание, толчками рвущееся наружу. Этот звук похож на шум волн, которые накатывают на пляж в километре отсюда. Вот Лайонел учит меня плавать: сильные руки отца поддерживают меня за живот, а я, в ярко-оранжевых надувных нарукавниках, молочу по воде кулаками. «Хизер, я тебя не отпущу, не отпущу…» Но конечно, отпускает – и, неистово шлепая руками-ногами, я умудряюсь остаться на плаву.
Я и сейчас выплыву, говорю я себе, усилием воли возвращаясь в реальность. Розмари задает вопрос, которого я так боюсь.
– Как он?
– Операция прошла хорошо…
Выныриваю на поверхность. Боже, какое облегчение. Неописуемое, необъятное облегчение…
– Пришлось сделать ангиопластику, чтобы удалить тромб в коронарной артерии.
Розмари складывает ладони под подбородком, будто молится.
– В данной ситуации это абсолютно нормально, – продолжает хирург, и его густой баритон вселяет уверенность. – В настоящий момент он находится под действием успокоительного. Будем считать, процесс выздоровления уже начался.
Я стою неподвижно, будто замороженная страшным волнением последних часов.
В отличие от Розмари, которая разражается истерическими рыданиями.
– Спасибо вам, доктор, спасибо, спасибо…
Хирург бросает взгляд на меня. Вероятно, ждет, что я брошусь ее успокаивать, но я лишь тупо смотрю на мачеху. Никогда прежде не видела, чтобы она давала волю эмоциям.
– Для вас это такой шок… – Прервав неловкую паузу, хирург обнимает Розмари за плечи, осторожно помогает ей опуститься в кресло и делает знак проходящей мимо медсестре. – Все это тяжело, но надо крепиться. Вынужден вас предупредить – некоторая опасность еще существует. Первые сорок восемь часов после операции – критические, и ему понадобится вся ваша поддержка.
Подходит медсестра, и он жестом велит ей заняться Розмари.
– Мисс Хэмилтон? – Серые глаза доктора испытующе смотрят на меня, и на секунду мне кажется, что он меня осуждает. Но нет, он уже улыбается. – Хотите увидеть отца?
И я понимаю, что единственный человек, осуждающий меня, – я сама.
В палате полная тишина, если не считать слабого попискивания кардиомонитора. После резкого слепящего света снаружи здешний тихий полумрак почти успокаивает. Даже странно. Вокруг кровати в углу теснятся неведомые устройства, от которых тянутся трубки и проводки, поддерживающие в папе жизнь.
На цыпочках подхожу ближе и вижу его серое лицо.
Это не папа. Мой папа – великан и силач. Когда мы с Эдом были детьми, он мог разом подхватить нас на руки и кружить, пока не запросим пощады. Он неизменно приветствует меня медвежьим объятием, от которого трещат ребра. Он бесконечно любит искусство, хорошую кухню и саму жизнь. С момента моего рождения он окружал меня любовью, защищал и оберегал от невзгод, ничего не требуя взамен.
А на кровати я вижу лишь бледную сморщенную тень этого гиганта. Он стал таким уязвимым, хрупким.
– Я здесь, я с тобой, – шепчу, накрывая ладонью его ладонь и сжимая ее крепко-крепко.
Мир, в котором я жила до сих пор, исчезает. Дурацкие списки неотложных дел… Пустяковые заботы: как избавиться от целлюлита, что надеть, как найти мужчину своей мечты… Недовольство жизнью, стремление получить работу получше, денег побольше, бедра постройнее… Все это не имеет никакого значения.
Я держу родную руку, вглядываюсь в родное лицо. Я была дурой и эгоисткой, зря тратила время, жила мечтами – мечтами о разной ерунде. О глупостях, которые мне не нужны, которые, получив, тут же забывала. Я все принимала как должное – и не ценила того, чем обладала. А теперь могу все потерять.
Я прикасаюсь губами к его лбу. До сих пор желания были для меня частью повседневной жизни. Но это неправильно. Желания – священны. Это магия. Как сказала та цыганка с вереском? Обращайся с ним мудро – и твои заветные желания исполнятся. Но я поступала вовсе не мудро. Я была беспечна, безответственна и до безобразия глупа.
Но теперь все изменится.
Здесь, в маленькой палате реанимации, под еле слышное пиканье кардиомонитора, держа отца за руку, я загадываю самое последнее и самое главное желание.
Я хочу, чтобы папа жил.
Приходит врач, осторожно вынимает руку отца из моей и предлагает мне пойти домой немного поспать. Да и папе нужен отдых.
Решительно мотаю головой:
– Я не пойду домой. Я его не брошу.
– Ваша мачеха сказала то же самое. – Он указывает в коридор, где по-прежнему сидит Розмари.
– Правда?
А я была уверена, что Розмари не променяет комфорт своей спальни на больничный стул.
– Лайонелу очень повезло, что вы обе у него есть. А вам повезло, что вы есть друг у друга. В такие моменты очень важна поддержка семьи, близких людей.
До сих пор я никогда не рассматривала Розмари как близкого человека. Она была для меня захватчицей, чужаком, которому среди нас не место. Впервые я задумываюсь о том, что и ей могло быть неуютно – по той же причине.
– Спасибо, доктор.
– Не за что. – Он проводит меня к двери. – Кстати, у нас отвратительный кофе, и не говорите потом, что я вас не предупреждал.
Глава 42
– Хочешь кофе?
Услышав мой голос, Розмари поднимает красные от слез глаза.
– Правда, врач предупредил, что кофе тут паршивый, – добавляю я с нервной улыбкой.
Несколько секунд мы молчим, и мне кажется, что из стены между нами выпадает несколько кирпичиков. Совсем немного – но достаточно, чтобы мы впервые смогли толком взглянуть друг на друга.
– Не откажусь. Дать денег? – Розмари тянется за сумочкой, но я ее останавливаю:
– У меня есть… – Перебираю барахло, которым набита моя сумка, нахожу кошелек, но в отделении для мелочи пусто.
– Возьми мой. – Розмари протягивает мне кошелек. – Монеты в боковом кармашке. Даже пенсионерка может позволить себе угостить тебя кофе.
Послушно беру кошелек и плетусь по коридору в поисках кофейного автомата. Один в приемной, полной усталых напуганных людей. Кто шепчется, кто листает старые журналы. Одинокий старик в углу, глядя в пространство перед собой, крутит кривыми артритными пальцами свое золотое обручальное кольцо – безостановочно, без конца, без конца…
Отвожу взгляд. Только сейчас я поняла, какое это счастье – что я не одна, что у меня есть Розмари, что мы с ней есть друг у друга. Смотрю на часы на стене. Ночь будет долгая.
Скармливаю автомату десятипенсовые монетки. Выпадает пластиковая чашка, с шорохом сыплется порошок, льется вода. Вынув первую порцию, пристраиваю чашку наверху и снова запускаю пальцы в кошелек за мелочью. Несколько монеток застряли в углу, я наклоняю кошелек, чтобы их вытрясти, и что-то падает на пол.
Поднимаю маленькую фотокарточку с белыми полями: портрет Лайонела и Розмари. Давнишний – на нем оба заметно моложе. Лайонел в попугайском сине-зеленом пиджаке, Розмари в элегантном кремовом жакете и шляпке-«таблетке» на шиньоне. Задумчиво переворачиваю снимок. Сзади – надпись папиным почерком:
Моей чудесной жене в день нашей свадьбы.
Спасибо, что вернула мне счастье.
Очень тебя люблю.
Твой Лайонел.
Ну конечно. Это фотография десятилетней давности – с их бракосочетания. Они отправились в круиз и поженились прямо на лайнере. Мы с Эдом поехать не смогли. Точнее, не захотели. Я даже ни разу не попросила их свадебный фотоальбом, хотя, помню, Розмари хотела мне его показать, когда я вернулась из университета. Я все время делала вид, что слишком занята. «Слишком занята…» Проговариваю про себя несколько раз. Я была слишком занята на протяжении последних десяти лет.
Меня грызет совесть. Все это время я таила злобу на Розмари, но теперь, увидев надпись на фотографии, понимаю: я в долгу перед ней. Я старалась не вспоминать, каким опустошенным был отец после смерти мамы. Даже когда он улыбался, взгляд у него был потерянный, устремленный в себя. А когда он встретил Розмари, этот взгляд исчез.
– Извините, вы уже взяли?
Паренек в круглой шапочке указывает на кофейный автомат.
– Простите. Еще минутку.
Сунув фотографию в кошелек и запихнув его в карман, быстро бросаю в щель еще несколько монеток. Пластиковая чашечка наполняется за считаные секунды. Беру обе и тороплюсь обратно. Мне нужно срочно кое-что сделать – и сделать это следовало давным-давно.
– Прости меня, пожалуйста.
– Что, что? – Розмари смотрит на меня, на протянутую ей чашку и понимающе кивает: – А-а, ясно. Такой плохой? – Она с подозрением вглядывается в коричневую жидкость. – Не кофе, одно название.
Я топчусь перед ней и не знаю, куда девать глаза.
– Нет, я не о том…
Это труднее, чем я предполагала.
– Хизер, садись, – Розмари похлопывает по соседнему креслу.
Пригубив кофе, я морщусь: и впрямь гадость. Искоса поглядываю на мачеху…
– Я хочу перед тобой извиниться, Розмари. Я вела себя как настоящая стерва. Столько всего наговорила…
– Все хорошо, – перебивает она, опуская ладонь мне на локоть. – Я понимаю.
– Нет, не понимаешь. – Набравшись храбрости, смотрю ей в лицо. – Я хочу извиниться за то, как вела себя все эти годы. Я злилась на тебя, потому что ты заняла место мамы. Я не хотела, чтобы ты становилась членом нашей семьи… Прости.
Ну вот. Я это признала.
– Мне так жаль, Розмари. Какая я была дура…
Теперь она меня возненавидит, и поделом. Я сама себя ненавижу.
– Спасибо, Хизер, я очень тебе благодарна, – тихо отзывается моя мачеха. – Ты не представляешь, насколько это для меня важно.
Такой душевной щедрости я не ожидала.
– Но и мне следует попросить у тебя прощения.
Она долго молчит, глядя на свой кофе, словно выискивая на дне чашки нужные слова.
– Я тоже перед тобой виновата. Я ревновала Лайонела к тебе, потому что вы очень близки. У меня с дочерью так не получилось. Мы с Аннабел… – она закусывает нижнюю губу с остатками матово-розовой помады, – мы не так хорошо понимаем друг друга.
Мы обе невольно улыбаемся.
– И еще я ревную, потому что ты напоминаешь ему Джулию… Понимаю, это некрасиво с моей стороны – ревновать мужа к дочери, потому что она похожа на свою мать. Воспринимать ее как угрозу, потому что она напоминает ему первую жену… – Мачеха глядит на меня сквозь слезы лицо у нее бледное и осунувшееся. – Я плохой человек.
Надо же – никогда не представляла ситуацию с такой стороны. А ведь ей нелегко приходилось все эти годы, вдруг понимаю я. В порыве незнакомого доселе чувства я сжимаю ее ладонь. Первый раз в жизни я прикасаюсь к ней с нежностью.
– Неправда, Розмари, ты хорошая, очень хорошая.
И это не просто слова. Я действительно так думаю. Она хорошая. А я столько лет этого не видела.
– Правда? – У нее по носу скатывается слезинка и падает в кофе.
– Одно из двух – либо ты хорошая, либо мы обе стервы. – Я пожимаю плечами, и Розмари улыбается.
– Я никогда не пыталась заменить Джулию.
– Знаю, – киваю я. Почему мы не поговорили давным-давно?
– Это было бы невозможно, да я к этому и не стремилась. Точно так же, как Лайонел не мог бы заменить Лоуренса, моего первого мужа. – Ее голос дрожит, она опускает голову и всхлипывает. – Я не вынесу… нет, я не вынесу, если опять потеряю дорогого мне человека. Я так сильно люблю твоего отца, Хизер.
Крепко обнимаю Розмари – потому что папа хотел бы этого… и потому что я сама этого хочу.
Ночь тянется бесконечно. Розмари все же задремала, а у меня сна ни в одном глазу. Сижу, пью кофе, листаю журналы.
Через несколько часов выхожу размять ноги и подышать свежим воздухом. Снаружи еще тепло, и кругом тишина, какой в Лондоне не бывает. Такая тишина создает впечатление, что весь мир спит и ты единственный бодрствующий человек на планете. На стоянке вижу несколько фигурок – у медсестер перекур. Замедляю шаг. В нынешних обстоятельствах не следует даже думать об этом, но я все равно подхожу к ним.
– Простите, сигареты не будет?
Они умолкают. На лице одной из сестер явное сочувствие. Я давно не смотрелась в зеркало, но, думаю, мое внутреннее состояние в полной мере отразилось на внешности.
– Вообще-то нам не положено, но… – Она протягивает мне ментоловую ультралегкую. – Только не говорите никому.
– Обещаю. – Благодарно улыбнувшись, прикуриваю от ее зажигалки и выхожу туда, где заканчивается стоянка и начинаются поля. Поднимаю глаза к небу. В кромешной тьме молочно-белым светом сияет полная луна. Интересно, смотрит ли сейчас на нее Гейб? Там, в Эдинбурге… Хочется позвонить ему и рассказать обо всем, что случилось с папой.
Но я не могу.
Сердце ноет. Уронив недокуренную сигарету на землю, растираю ее ногой. Гадость.
Не знаю, сколько времени пробыла снаружи – я потеряла счет времени. Но, вернувшись, обнаруживаю, что Розмари по-прежнему дремлет. Скорчилась на трех пластиковых креслах, подложив под голову сумочку. Прикрываю ее жакетом. Сажусь на последнее свободное кресло. Я тоже вымоталась. Приваливаюсь к огнетушителю и думаю про папу, который спит всего в нескольких метрах от нас. Я беззвучно твержу, что он поправится и доживет до ста лет, но убедить себя нелегко. Ведь, как сказал доктор, опасность еще существует…
Розмари слабо стонет во сне, и я поворачиваю голову. Впервые я чувствую, что мы с ней – одна семья. Нас соединяет любовь к Лайонелу. Эта мысль почему-то умиротворяет. Как ни тяжело, как ни горько об этом думать, но если нам и придется с ним попрощаться, по крайней мере, мы с Розмари будем друг друга поддерживать.
Веки наливаются свинцом, я засыпаю.
Глава 43
Пробуждаюсь как от толчка. Где я? Выпрямляюсь на стуле – и кривлюсь, как от удара в солнечное сплетение. Папа!
Розмари еще спит. Пошатываясь, встаю на ноги. Настенные часы показывают начало седьмого утра. Я проспала несколько часов.
В больнице тихо, и, пока я спешу по коридору к реанимационной палате, навстречу никто не попадается. Даже медсестры из приемного покоя куда-то пропали. Остановить меня некому, и я толкаю дверь…
Палата залита тусклым светом. Ритмично попискивают приборы. Какое счастье… Он жив!
А больше мне ничего и не нужно.
На цыпочках приближаюсь к кровати, чтобы его не разбудить, протягиваю руку – и отдергиваю.
Это не папа.
Ноги подкашиваются. Кровать, где раньше лежал отец, занимает молодой мужчина: синяя татуировка в виде птицы на шее, слабое биение пульса, бледная кожа. Замечаю все это за долю секунды, хотя пол уходит у меня из-под ног.
– Девушка, вам сюда нельзя!
Развернувшись, вижу двух медсестер.
– Где папа?! – кричу я. – Что с ним?
В глазах темнеет, я хватаю ртом воздух. Они бросаются ко мне и подхватывают с обеих сторон, пытаются успокоить, но я не слышу ни единого слова. Только жуткий нескончаемый вой у себя в голове. Потому что я поняла…
– Он умер, да? Он умер… умер…
Они выводят меня из палаты, точнее, выносят, как тряпичную куклу.
– Мисс Хэмилтон, я доктор Брэдли… Мисс Хэмилтон, послушайте меня, пожалуйста…
Передо мной возникает фигура в белом халате, но я не могу сфокусироваться. Со всех сторон надвигается тьма, люди и предметы отдаляются…
– Палата реанимации срочно понадобилась для тяжелого пациента, поступившего ночью. Вашего отца перевели в кардиологическое. У него все хорошо. Он очнулся и хочет вас увидеть…
Я проваливаюсь в черноту.
– Ну что, напугал я вас?
Мы с Розмари сидим по обе стороны кровати Лайонела, и каждая держит его за руку.
– Скорее нас напугала Хизер, – с улыбкой поправляет его Розмари, а я краснею. До чего неудобно – вырубилась, можно сказать, прямо у ног мистера Брэдли. Идиотка!
Лайонел, оказывается, не помнит ничего после первого приступа. Он был немало удивлен, обнаружив, что находится в больнице и только что перенес операцию. Другой сюрприз, куда менее мрачный, – перемена в наших с Розмари отношениях.
– Вы посмотрите, две самые прекрасные женщины в моей жизни хлопочут вокруг меня! Надо будет как-нибудь повторить.
– Еще не хватало, – с укором качает головой Розмари. – Я тебе гарантирую, что этого не произойдет. Знаешь почему? Я только что получила сообщение от Эда. Он приезжает сегодня днем и поживет у нас.
– С коллегой из Лос-Анджелеса. Между прочим, диетологом, – добавляю я.
Лайонел слабо морщится.
– Ты слышал, что сказал доктор. Очень важно придерживаться диеты. Никакого сыра, никакого вина…
– Никакой радости, – тянет он.
– Лайонел, я не позволю тебе сделать меня дважды вдовой. – Голос Розмари немного пугает даже меня.
– Чтобы я – да не исполнял указания врача? Боже упаси! – Он вытягивает губы для поцелуя.
– У тебя был инфаркт, тебе нельзя напрягаться.
– Мне нужен поцелуй, милая, а не секс-марафон.
Розмари заливается краской. Я встаю:
– Ладно, голубки, оставлю вас наедине.
Еще недавно эти нежности меня бы взбесили, но сейчас я полна самых теплых чувств. Прижавшись губами к папиной щетинистой щеке, бормочу:
– До скорого.
И он шепчет в ответ:
– Увидимся.
Следующие несколько дней я провожу в нашем коттедже. Эд, как и обещал, привозит диетолога по имени Миранда. Они знают друг друга еще с университета, а сейчас у нее обширная практика в Лондоне и Лос-Анджелесе. Она гостит у нас всего сутки, ни минуты не тратя зря: знакомится с Лайонелом и его лечащими врачами, составляет подробную диету и пришпиливает к обшитым дубом кухонным стенам десятки листков с рецептами низкокалорийных питательных блюд. Кухню будто оклеили обоями.
В выходные Лайонела отпускают домой. Я вновь могу звать его по имени – его прежний облик вернулся. Густая борода, зычный голос, страстная любовь к жизни – правда, если он не будет пренебрегать советами Миранды, скоро похудеет килограммов на тридцать. Думаю, так и произойдет. Хотя он вовсю шутит и хорохорится, заметно, что он перенес серьезное потрясение. Время от времени его голос дрожит, а когда Розмари подает ему грудку цыпленка на гриле и паровую брокколи, он послушно ест, даже не заикаясь о бокальчике «Пино нуар».
Я совершенно счастлива. Солнечными днями, сидя на траве в компании Лайонела, Эда и Розмари и хохоча над разной ерундой, понимаю: я получила то, чего желала, – и даже намного, намного больше.
– А как поживает тот паренек из Америки?
Мы только что завершили очередную полезную для здоровья трапезу на свежем воздухе, а Лайонел вдруг возьми и заговори про Гейба. Готова поклясться, папуля у меня экстрасенс.
– Э-э… съехал, – произношу как можно небрежнее, несмотря на укол в сердце.
В последние несколько дней все наше внимание было приковано к Лайонелу. Мы подготовили дом к его прибытию, перенесли кровать на первый этаж, вызубрили расписание приема лекарств. Все крутилось вокруг него, и подумать о чем-то еще просто не было времени.
Впрочем, нет. Засыпая по вечерам, или загружая посудомоечную машину, или сидя на травке и наслаждаясь солнечными лучами, я снова и снова ловила себя на том, что вспоминаю Гейба. Мысли, как почтовый голубь, раз за разом возвращают на прежнее место.
– Он поехал на Эдинбургский фестиваль. – Надо предложить им какое-то объяснение, пусть даже это и не полная версия событий.
Лайонел лучезарно улыбается, представляя себе праздник актеров, художников, музыкантов.
– Поедешь посмотреть?
– Нет.
Он вскидывает брови.
И все вокруг переглядываются.
– Что такое? – спрашиваю с нажимом.
– Ничего, сестренка, – невозмутимо бросает Эд, хмыкая в свой мобильник.
После возвращения из Америки он целыми днями висит на телефоне – звонит Лу. Малыш должен появиться на свет через несколько недель, и происшествие с Лайонелом заставило брата задуматься, что же в жизни по-настоящему важно. Оказалось, не футбол.
– Ой, ну не будем же мы обсуждать какой-то скучный фестиваль, – капризно тянет Розмари. – Лучше расскажи-ка нам про этот ваш грандиозный прием.
Я улыбкой благодарю ее за помощь, хотя о грядущей свадьбе леди Шарлотты вообще стараюсь не думать.
– Торжество состоится завтра, в Шиллингэмском аббатстве.
Воображение немедленно подбрасывает картинку: Дэниэл при полном параде, в цилиндре и фраке. Родным не известно, что жених – мой собственный бывший почти жених. Я не говорила об этом вообще никому, за исключением Джесс. Просто не вынесла бы жалостливых взглядов и дурацких вопросов: «Ну как ты?» Потому что я не нуждаюсь в жалости. Потому что чувствую себя абсолютно нормально. Абсолютно!
– Подумать только, там, наверное, соберется столько знаменитостей! – восторгается Розмари. – А из королевской семьи кто-нибудь придет?
– Не знаю.
Если кто-нибудь из них явится, Брайан решит, что он умер и попал в рай.
– И когда тебе нужно в Лондон? – Лайонел вопросительно смотрит на меня поверх стакана с минералкой.
Проклятье. Как я скажу им, что осталась без работы? Перебираю варианты, понимаю, что объяснить это невозможно, и просто говорю:
– Я не поеду.
– Не поедешь? – ахает Розмари.
Качая головой, ловлю пристальный взгляд Лайонела.
– Со мной все будет в порядке, – тихо произносит он.
– Знаю.
– Куда мне три сиделки? Со мной остаются Розмари и твой брат. И без тебя народу хватает, чтобы нянькаться, – ворчит Лайонел. – Поезжай.
Я в тупике. Мне не страшно оставить папу. Врачи довольны его состоянием, он быстро поправляется, Эда и Розмари более чем достаточно. Но я не могу позвонить Брайану и попроситься обратно, к тому же он наверняка нашел себе нового ассистента.
– Почему бы тебе не позвонить Брайану? – предлагает Розмари.
Надо же. Я, конечно, не раз упоминала имя своего начальника в разговорах, но мне казалось, она не обращала внимания.
– Может, и стоит… – мямлю я.
– Хочешь, возьми мой сотовый, – вмешивается Эд. С каких это пор он доверяет мне свой телефон?
А у Лайонела-то вид… как у нашкодившего мальчишки. Неужели они все это спланировали?
– Вы что, сговорились от меня избавиться?
– Конечно нет, милая, – говорит Лайонел. – Просто Эд упомянул про твои финансовые проблемы… (Бросаю на брата угрожающий взгляд, но он с головой ушел в изучение сорванной травинки.) А Розмари не терпится увидеть снимки всех этих звезд.
Мачеха виновато краснеет.
Держу в руках мобильник Эда, чувствую, что все взгляды устремлены на меня, и дико нервничаю. Брайан, конечно, уверял, что все в норме, но мне по-прежнему стыдно, что я вот так его бросила. Очень хотелось бы загладить вину, но работать на свадьбе Дэниэла? Снимать крупным планом, как мужчина, разбивший мне сердце на миллион осколков, произносит у алтаря «да»? Смогу ли я это вынести?
Сможешь, Хизер.
Решение приходит само собой. Пусть я боюсь посмотреть Дэниэлу в глаза. Пусть на сей раз реветь в церкви буду я. Ну и что? Набираю номер. Брайан и успех его дела гораздо важнее, – а значит, именно их я буду ставить во главу угла.
– Алло, «Вместе навсегда». – Голос у Брайана какой-то… натянутый? Уставший?
Я лихорадочно подбираю слова, пытаясь придумать какое-то вступление, но в итоге выдаю открытым текстом:
– Тебе ведь уже не нужен помощник на завтра? Да?
– Хизер?
Он сражен. И даже не старается это скрыть.
– Ага, я.
Слышно, как Брайан затягивается сигаретой. Выпускает дым. И наконец фыркает.
– Тебе понадобится шляпка пошикарнее.
