Текст книги "Дитя больших планов"

Автор книги: Александра Плотникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

 Послышались легонькие шаги, и в уголок заглянула все та же девочка – едва ли двенадцати лет, тоненькая, одетая как мальчишка, в штаны и длинную теплую рубаху, но с роскошной шкурой ирсана поверх. Из-под нахлобученной на макушку головы шкуры выбивались длинные пепельные пряди. И в довесок ко всему она была босая.

 – Крылатый господин, скажи, что со старшим братиком? Он будет жить?

 – Будет, будет... – кивнул Равен все еще, напряженно разглядывая исполосованное лицо. Еще только девчонки не хватало для полного счастья! Но ничего, и ей применение найдется.

 – Проследи за ним, но будь поосторожнее – не хватало, еще, чтобы он тебя разорвал. Начнет задыхаться или кашлять – позовешь.

 И почти вылетел, не в силах больше видеть напоминание о собственной вине. Надо бы жене помочь с уборкой да сборы травяные поискать.

 Девочка неловко помялась, присела рядом на топчан и по-кошачьи, не мигая, смотрела на тихо посапывающего химера. Сейчас тот выглядел не в пример лучше, хоть и лишился гривы. А вот лицо, когда зрение стало человеческим, начало казаться страшненьким. Но – старший братик есть старший братик! Родственников не выбирают. Даже если они неожиданные. Вот только имени его она до сих пор так и не знала. Но это ничего. Всегда спросить можно, правда же?..

 Поэтому она мурлыкала и гладила его за ухом. Ну не вылизывать же в человеческом облике!

 Сон, впрочем, нельзя было назвать спокойным. Химер дергался, иногда рычал, порой заходился в судорожных приступах кашля, пугая кошку. Иногда он при этом открывал глаза и смотрел на нее – невидящим, слезящимся взглядом. И тогда она отлетала к противоположной стене и ждала, пока он снова не забудется, чтобы подойти ближе. Один раз она испугалась достаточно, чтобы снова врасти в шкуру и даже броситься искать Вемпари...

 Каинар же метался, то затихая, то снова начиная дрожать и скулить. Боль, отчаянье, удушье, ощущение падения в бездонный колодец – и резко простреливающая все тело судорога, когда спина во сне соприкасалась с дном. Россыпи пятен, ярких и ядовито-тусклых, перемешанных рукой пьяного безумца, которые складывались в неясные картины прошлого и настоящего. Синий, серый, белый... мягкость и спокойствие, снедаемое ощущением затаившейся опасности. Где?!.. Нет, никого... и смех, шипящий старческий смех, растущий из испуганного хрипа – что, когда? Почему болят легкие, словно от крика? Что было – там, за гранью сознания, за невидимым Рубиконом остатков вменяемости?.. Огромная кошка молчала, когда пальцы цеплялись в мягкую шерсть с густым подшерстком. Вылизывала неестественные костяные рожки и бугристые стежки шрамов. Отстранялась только когда видела когти – все же ей тоже хотелось жить.

 А потом пришел Равен. Принес горячий еще дымящийся настой, пряный, пахучий. Травы, собранные в нем, могли и успокоить надсадный кашель, и сбить жар, и утихомирить испуганное сознание, и просто прибавить силенок измученному телу. Полтора года Каинар жил на одной лишь только выносливости и звериной злобе, подхлестывавшей его. Сейчас, когда все это пропало, его тело сдалось и отчаянно нуждалось в сторонней поддержке.

 Крылатый заставил кошку спрыгнуть с постели, поправил сбившееся на сторону одеяло и снова накрыл им свое новоприобретенное чадо. Присел на край топчана, отведя назад крылья, и долго смотрел в лицо спящему, запоминая каждую черточку. Заново узнавая, заново привыкая. Потом осторожно протянул руку, коснулся горячего лба, погладил по волосам.

 – Каинар, просыпайся... Просыпайся, мальчик.

 Химер недовольно заворчал и попытался отвернуться, чтобы поспать еще. Чуть кашлянул и постарался отмахнуться от Равена. Ему и так было хорошо. Нюх говорил, что опасности нет, поэтому он не вскинулся от прикосновения.

 – Ишь, соня, – усмехнулся Равен, продолжая теребить его. – Просыпайся, лечиться будем.

 Химер разлепил один глаз и хмуро посмотрел на приставучего крылатого, словно спрашивал "Ну чего тебе надо?". Равен вздохнул и взял со стоящего неподалеку стола дымящуюся кружку и ложку.

 – Раз ты не хочешь просыпаться и пить, как следует – я напою тебя с ложечки.

 Каинар вздохнул, прикрыл глаза, словно обдумывая что-то, а затем демонстративно открыл пасть – мол, вызвался? Пои! И, чуть приоткрыв глаз, хитро рассматривал крылатого.

 Сердиться на это чучело было ни в коем случае нельзя. Да и, если честно – невозможно. Наоборот, стоило радоваться, что он хоть как-то оживает... Равен, стараясь сохранять плавность движений, подсел поближе и, зачерпнув питье, осторожно поднес ложку к губам химереныша.

 – Это целебные травы, Каинар. Тебе от них станет легче, болеть перестанешь.

 Пасть с лязгом захлопнулась, едва не откусив ложку по самую середину черенка. Глаза зверя снова стали настороженными, ноздри раздраженно затрепетали. Одно дело дразниться и совсем другое – но настоящему позволять вливать в себя что-нибудь. Равен невольно вздрогнул – эти челюсти вполне спокойно могли перекусить руку ребенку, а его собственную ладонь превратить в фарш. Мобиус, видимо, пытался сделать машину для разделки людей в фарш...

 Крылатый убрал погрызенную ложку и сокрушенно покачал головой:

 – Этак ничего не выйдет. Ты хочешь болеть и мучиться кашлем? Ты ведь падаешь и даже сидеть не можешь без моей помощи.

 Химер заворчал, словно пытаясь переспорить уверенного вемпари, но ворчание превратилось в кашель, Он упрямо смотрел на Равена и рот не спешил открывать. Не верил и точка.

 – Вот ты все рычишь, – спокойно сказал вемпари, решив пока плюнуть на безнадежно остывающий отвар, – а разговаривать можешь? Ты же не зверь лесной.

 Каинар задумался, словно переваривая ответ, после чего пару раз открыл и закрыл рот, и только потом, с трудом и хрипом выдавил:

 – Бо...льно... ч-чшелюс-сти... но могх-ху...

 И снова закашлялся.

 – Ну, вот видишь, – ободряюще улыбнулся Равен. – Ты хотя бы помнишь, как это делается, уже хорошо. А больно, потому что болеешь. А болеешь, потому что тело усталое. А будешь лечиться – у него будут силы стать правильным и крепким.

 Крылатый старался говорить искренне, без малейшего намека на хитрость или лукавство. Если почует – снова закроется, и выцарапать его наружу будет куда сложнее.

 Химер думал еще какое-то время, после чего снова заворочал языком:

 – С-сно...твфор-рное?..

 – Нет, что ты, – мягко улыбнулся вемпари. – Ты и без него спишь за троих, я еле тебя разбудил. Лекарство. От кашля, от жара, от боли. Наверняка ведь голова болит?

 Каинар чуть кивнул. И, полежав еще немного, словно смирился с карой небесной:

 – Хор-р-рошо... вфыпью...

 – Вот и молодец, – легонько потрепал подопечного по белой голове вемпари. – Честное слово, оно даже не противное... Но ты ложку испортил, придется пить так.

 Равен усадил Каинара в подушки, придвинулся чуть ближе и принялся неторопливо и осторожно поить его прямо из кружки. Клыки скребли по глине, иногда Каинар снова начинал кашлять, и приходилось делать перерывы. Признаться, поначалу глотал он медленно, с опаской и неохотой, но потом видимо жажда подняла голову, и пил он, уже со вкусом.

 Равен выдохнул с явным облегчением, когда посудина опустела, наконец.

 – Молодец, – похвалил он, заново помогая химеренышу устроиться а теплом гнезде. – Можешь спать дальше сколько хочешь.

 Тот в ответ приглушенно что-то проурчал и, зарывшись глубже, заснул почти тотчас, едва ухо коснулось подушки. Слышалось только тихое посапывание.

 Равен уходить не спешил. Так и сидел рядом на постели, гладил коротко стриженную голову, думал. Иногда пальцы невольно задевали острое ухо, соскальзывали почесать. И поднималось в душе знакомое родительское чувство, желание приласкать, утешить, защитить от страшного. А еще была надежда, что сквозь сон он запомнит ласковые руки и больше не будет так недоверчив. Наверное, они прогоняли кошмары, потому что Каинар перестал судорожно вздрагивать и метаться, только иногда вздыхал тихонько. Ребенок и ребенок... Равен осторожно прошелся пальцами по едва прикрытому кожей рогу. Твердый. И... Да, с внутренней стороны в одном месте неплотно прилегает к черепу. Всего на волос, но и это может оказаться опасным... Химеру это прикосновение не понравилось, видимо, причиняло боль, и он, дернувшись, сбросил руку. Но зато проспал спокойно еще несколько часов.

 Для Равена наступили трудные дни. Возиться с подопечным он вынужден был только сам – никого другого Каинар подпускать к себе не хотел ни в какую, да и Равена слушал через раз. Буквально все делалось с постоянными уговорами и заманиваниями. К вечеру крылатый просто валился с ног, едва добравшись до своей половины супружеского ложа в одной из верхних комнат дома, а Каинар оставался под присмотром Кошки, которую, как выяснилось, звали Айрене. Выяснять ее историю не хватало времени, да и надобности серьезной не было. Главное, что она не отказывалась ночами сидеть подле спящего или бредящего химереныша, поить его водой или лекарствами...

 А вот на третью ночь все совершенно переменилось.

 Темнота. Дыхание. Свое и чье-то еще – пульсирующее в такт замирающему сердцу, тяжелое, испуганное. Отдающееся сладкой теплотой в клыках. Кто бы то ни был, он не сопротивлялся. Только тоненькие обломанные ногти слабо скребли по лохмотьям рубахи, но разве зверь обращал на это внимание? Нет. Ни капли. А тоска росла, клубилась, аукалась по хребту морозом вместе с каждым хрипом и всхлипом, в узелки которых сбивалось тоненькая нить дыхания. Все тоньше и тоньше... вот-вот она просто прервется, став слишком слабой, чтобы существовать. Почему-то от этого было страшно. Но зверь метался, зверь хотел еще. Зверь был сильнее, даже настолько ослабленный голодом.

 Темнота. Хрип и ощущение железа по коже. Линия за линией, кропотливые и почти любовные. Вязь переплетающихся полос, аккорды снятой шкуры, тонкий визг вскрытой грудной клетки и высокий клекот почти вырвавшейся из нее птицы, бьющей крыльями вместе с натяжным зашкаливающим пульсом. Черный, липкий, укутывающий коконом свет. И боль – лишь она внушает мысль о том, что зверь еще существует.

 За гранью кошмара девочка отпрянула назад от постели, испугавшись махнувшей кинжальными остриями когтей руки. Негромкий жалобный то ли стон, то ли вой пытался вырваться меж намертво сцепленными челюстями. Стук сердец и звук дыханий перемешивался странным, отдающим страхом коктейлем, наполнявшим маленькую комнатушку. Тускло мерцала масляная лампа, но это не умаляло его густоты.

 Чей-то смех – чужой и ломкий, как страницы слишком старого пергамента, как пересохший осенний лист. Такой же багряный и довольный. Далекий, но близкий. И слова – шипящие, хрипящие, словно конвульсии распятого тела. Запах крови – своей и чужой, неожиданно острый, режущий нёбо как скальпель. Стеклянный треск, раз за разом – все выше и выше тональность. Кажется, сейчас от него лопнут барабанные перепонки. И страх, тысячей раскаленных клыков вонзающийся в душу, слишком маленькую для такого количества орудий пыток...

 Он не выдержал. Задыхаясь и хрипя, с бешено колотящимся в горле сердцем, он вскинулся на постели и уставился огромными горящими глазами в темноту угла. Ком страха скрутил желудок, в груди было больно, а из темноты словно тянулись липкие холодные цепкие лапы. И, силясь освободиться от этого, он... не закричал, нет. Завыл изо всех сил, во весь голос, отчаянно, горько и жалобно.

 Супруги вемпари подлетели на кровати, как ужаленные. Равен, запутавшись в одеяле, бухнулся на пол, вскочил, и бросился вниз. Сердце запрыгало у самого горла, страх потянул скользкие тонкие лапки – что, как, почему?! Стоило ему влететь в комнатку химереныша, как он увидел в почти полной темноте два огромных от ужаса, пылающих желтых глаза, а уши снова резанул громкий низкий вой. Девчонка вросла в шкуру и забилась куда-то в угол и старалась не высовываться, а вой повторился, уже надорванный, хриплый.

 – Каинар, что случилось?! Что с тобой? – Равен разрывался между желанием подскочить и хорошенько встряхнуть невменяемого химера и опасением быть разорванным им же на части. Дрожали руки, но он ждал, когда прекратится жуткий вой, поднявший, наверное, всех волков в округе. А у самого волосы вставали дыбом. Химер умолк минут через десять, когда сорванное горло уже больше не повиновалось ему, и только тогда крылатый подошел к постели и рискнул осторожно погладить зверя. Тот дернулся, шарахаясь в сторону и вжимаясь в стену. Неспособный выть и рычать, он тихо захрипел, словно плакался на свою незавидную судьбу. Ошарашенная кошка, потянувшаяся было мягкой мордой к его щеке, медленно отошла подальше и, сцапав Равена за подол туники, несильно потянула, словно говорила "не надо, сейчас не стоит".

 Вемпари отмахнулся от нее. Этот ребенок к утру сойдет с ума окончательно, оставшись без поддержки и защиты. Мало было Мобиусу той смерти, которой он сдох, ох мало! Полуседые крылья негромко зашелестели, распахиваясь в стороны и разгоняя собой липкую темноту, делая ее прозрачной. От фигуры Равена потекло легкое белое свечение, несильное, мягкое и теплое, почти незаметное глазу, но ощутимое.

 – Каинар, иди ко мне. Иди сюда, чадо мое, иди, не бойся.

 Звереныш на миг замер, а затем быстро юркнул под руку вемпари, прижимаясь к теплому боку и стараясь спрятаться под крылом. Но все же дергался от любого прикосновения, словно ожидал удара. Равен молча сел на постель, заставляя того подползти ближе, обнял, прижал к себе, накрыл крыльями, гладя по спине, плечам и голове.

 – Большой химер, а глупый... Что ж ты делаешь, чадо? Нельзя так выть, видишь, горло сорвал, оно теперь только хуже болеть будет...

 Нельзя голосу дрожать, нельзя срываться на крик. Тихо. Ласково. Спокойно.

 Звереныш скулил и хрипел, подрагивая от слов и прижимая уши. Он боялся, боялся дико, до одури – всего, что не было им самим. Даже если это был кто-то такой же сдержанный и ласковый как Равен. А крылатый тем временем пытался его успокоить, пряча под крыльями. Велев Айрене принести теплого молока с медом, вемпари целиком сосредоточился на подопечном. Вскоре ритм его дыхания совпал с заполошным ритмом хрипящего химереныша, а потом постепенно начал выравниваться. При этом Равен нашептывал Каинару в ухо точно ту же самую околесицу, которая много веков назад срабатывала с его собственными, теперь уже давно взрослыми детьми.

 И постепенно волей-неволей, тот забылся – не сон, но и не бодрствование, а неясная, затертая грань меж реальностью и забытьем. Но, по крайней мере, это уже была не истерика.

 Кошка же вернулась быстро – видимо, чуяла серьезность положения и хотела помочь, как могла. Другое дело, что в кошачьем теле ей было крайне сложно, и пришлось бежать за Инайей, которая не могла сомкнуть глаз от волнения, но и помешать боялась. Как бы там ни было, химереныш получил не только теплое молоко, но и ирсана-грелку, которую он словно и не заметил. Казалось, теперь вместо истерики было непонятное, почти летаргическое оцепенение – хотя он дышал, и даже чуть шевелился.

 Этого ли мы добивались? – размышлял Равен, с тоской поглядывая в темное окно, пока руки сами отпаивали несчастное забитое существо теплым и сладким. У него нет разума, только инстинкты и страх. Разве может такой владеть целым миром? Разве можно доводить до такого опору мира, ось Колонн? Он больше не способен служить им, он не сможет работать в Круге как раньше.

 Равен с трудом разжал лапу звереныша, вцепившуюся ему в плечо, но толку было чуть – пальцы тут же сомкнулись намертво на его ладони, едва не пропарывая когтями кожу. Вемпари и виду не подал, что ему больно.

 Когда утром Инайя тихо вошла в комнату, ей оставалось только покачать головой – муж так и сидел на постели, не разжимая рук и пряча под жесткими крыльями своего приемыша. Виднелись только накрытые одеялом ноги-лапы, и то – на них лежала кошка.

Глава седьмая
Выздоровление

 Утро четвертого дня началось вполне мирно. Равен остался сидеть с химеренышем – тот, наконец, заснул крепко и спокойно, пригревшись под крыльями, и вемпари попросту побоялся лишний раз его тревожить, а девочку, наконец выползшую из шкуры ирсана, Инайя забрала на кухню – помогать с завтраком.

 В огромной печи уже полыхал огонь, кастрюли и сковородки ждали своего часа, пахло мясом, маслом, мукой и прочим съестным. Инайя-эрхан вручила Айрене кружку молока и вчерашний пирожок, а сама в это время принялась ловко орудовать ножом, разделывая на столе курицу. Теплые полные руки с голубой кожей так и мелькали проворно туда-сюда, мягкие серые крылья были прижаты к спине, поверх платья-туники был надет фартук. Жирные части тушки откладывались в одну сторону, а белое нежное мясо – в другую.

 – Ты мне вот что скажи, красота моя писаная, – начала расспросы вемпари, – ты как Каинара нашла? И почему его братом зовешь? Вы не родня.

 – Территорию проверяла, в пещеру возвращалась свою, – выдала счастливая Айрене, дожевывая пирожок. Видимо, она не говорила уже давно и была счастлива что-либо рассказать. – Иду себе, нюшу зайчика какого-то, а вдруг вижу – волки вокруг елки толпятся, полакомиться кем-то захотели. Ну, я вожаку шею сломала, отогнала их, гляжу – он лежит в сугробе, съежился весь, железку какую-то в лапах держит. Мне интересно стало, подошла ближе, растормошила как могла... он же как котенок был. Грязный, голодный, испуганный совсем. Котенок и котенок. Зверь зверя чует. А что по виду старше, так то дело наживное. Все равно котенок пока что. Но не называть же его так. Вот и получилось, что старший братец.

 – Так, понятно... – куриные потроха были брошены крутившейся под ногами толстой серой полосатой кошке. – А сама почему зверем ходишь?

 Девочка задумчиво взлохматила густую шерсть головы барса, лежащей у нее на макушке, и тихо протянула:

 – Пришел однажды в деревню один... старик. Тела мертвых требовал. У меня как раз родители померли, выскочила вперед, обрычала... староста за загривок одернуть не успел. Старик скривился, прошипел что-то... не знаю что потом было. Проснулась уже с усами, с хвостом... родня в крик, я и убежала со страху. Вернуться не решилась.

 – Давно это было? – насторожилась вемпари. Руки, правда, спокойно продолжали работу, она поставила на огонь кастрюлю с водой.

 Айрене задумалась. Крепко так, надолго замолчав. Потом все же ответила:

 – Три или четыре зимы назад, кажется. А что?

 – Ничего, – ответила женщина. – Наш «котенок» позапрошлым летом на алтаре у этого колдуна такое пережил, что тебе твои усы и хвост благословением покажутся. Я тебе это говорю, чтоб ты при нем чего лишнего болтать не вздумала. Тесто замешивать умеешь?

 – Давно умела... могу попробовать заново! – она снова улыбнулась.

 – Вот и славно!

 Вемпари проверила ларь с хлебной закваской, насыпала в большую миску муки, достала яйца, соль, мед, масло и молоко, подозвала Айрене, велев снять с плеч «лохматость», напомнила, что делают с тестом, а сама бросила варить курицу и занялась пирожками.

 – Ты вот что, дорогая. Сама видела, каким он на свободу вышел. Ни о настоящих его родителях, ни о прошлом его расспрашивать не вздумай. Все равно не вспомнит, а вспомнит, так беды не оберешься. Для всех он должен пропасть на время, исчезнуть. Мы с Равеном его и вылечим, и на ноги поставим, и воспитаем заново, а папашу с мамашей отвадим, нечего им здесь делать.

 – Значит, теперь ты – его мама? – стрельнула глазами в сторону крылатой та, сдувая с носа непослушную челку. – Его надо учить, это да... Особенно, что нельзя спать на снегу и что всегда идти на запад неправильно.

 – Он правильно шел, девочка...

 Как раз тут же скрипнула дверь, и в кухню вошел Равен. Огляделся, улыбнулся, аккуратно, по стеночке подходя к жене, чтобы ничего крыльями не задеть:

 – Ловко вы тут орудуете... Милая, я должен отлучиться до вечера. Ты же знаешь, маги хотят знать...

 – Я надеюсь, ты им не скажешь? – строго взглянула на мужа крылатая. – Еще не хватало, чтобы они видели мальчика в таком состоянии.

 – Разумеется, нет. Я поведу его к Колоннам не раньше, чем он оправится и телесно, и духовно... Инайя, посиди с ним, а? Я боюсь оставлять его одного.

 Вемпари чмокнула мужа в щеку: – Конечно, иди, раз надо дурить людям головы, чтоб они оставили нас в покое. Мы справимся, правда ведь, Айрене?

 Та в ответ энергично закивала. Так что, Равен с относительно спокойной совестью отбыл по делам, а женщины остались одни с диким запуганным зверенком...

 Он не спал, когда Добрый и Теплый уходил. Добрый и Теплый думал, что он спит и ушел. А он не спал. Не хотелось отпускать, но ему разжали лапы и уложили в груду мягкого – где-то на краю сознания мелькало слово, которым это мягкое называется, но не могло вспомниться... Он еле слышно заскулил – не уходи, не бросай, не надо! – но Большой ушел куда-то и не возвращался. Стало обидно, и он затих, зарылся в мягкое, прячась от всего. Было плохо, болело горло. В голове кружилась непонятная страшная муть. Больно! Не надо! Не хочу это помнить! Ничего не хочу!

 А потом пришли чужие, похожие на Большого Доброго Теплого, но не такие. Он замер, не зная, что делать – то ли заползти и спрятаться подальше, то ли обрычать их... но они не уходят, садятся неподалеку, начинают разговаривать. Ухо не улавливает зла в голосах. Чутье тоже. А он слишком устал бояться и не хотел быть один. Выбрался из-под мягкого и лег, повернувшись лицом к ним – наблюдать. Коротко рыкнул – испугаются или нет? И что станут делать?

 Та из них, что помладше обернулась на рык, но скорее удивленно, чем испуганно. Потом подошла ближе прямо на всех четырех лапах, хотя старшая пыталась ее остановить, и присела перед ним, топорща усы. А потом начала мурлыкать. Он долго смотрел на нее, склоняя голову то так, то эдак. Хороший звук. Ему нравился. Он опустил голову на подушку и придвинулся на полшажка ближе, готовый, чуть что, вскочить и отпрянуть. Кошка продолжала мурлыкать и наклонилась чуть ближе, тоже склонив голову набок. На него дохнуло теплом и пряным запахом шерсти. Он повел носом. Теплая. Мягкая. Пушистая. Урчит. И обхватил ее лапами, прижимая к себе, как игрушку, сложив голову на мощный загривок.

 Зверюге словно только того и надо было: приобняв в ответ химеренка мягкими лапами, она вывернула шею и принялась вылизывать ему чуть подрагивающее ухо, не прекращая урчать. А то, что ж за дело? Котенок – а не умывается! Тот отчаянно пытался вывернуться и отобрать измусоленное ухо, а старшая, Большая и Тоже Теплая, смеялась. Вот только все равно плохо, когда Большого Доброго нет... Ну где ты?! Не получив ответа, он обиженно отвернулся. Кошка перестала его вылизывать и тихо вопросительно муркнула, опуская уши, словно не могла понять, за что котенок на нее обиделся.

 В отчаянии, чувствуя новое приближение липкого страха, он зарычал, вывернулся из рук и лап, забился в угол у дальней стены и сжался там в комок. Весь его вид так и говорил: "Ну, пожалуйста, оставьте меня в покое!"

 Женщины вынуждены были уступить. Однако, не уходили, сидели рядом с топчаном, то болтая о том о сем, то занимаясь какими-то мелкими делами. Инайя-эрхан то и дело отлучалась на кухню, следила, чтоб ничего не подгорело, и даже принесла химеру поесть, вот только еду он не взял. Отказался наотрез. Нужно было, хочешь не хочешь, ждать Равена.

 Это становилось невыносимым. Еще на подлете к Колоннам я чуть не навернулся вниз, потому что в моей голове вдруг раздался жалобный неоформленный зов. Ему было страшно, пусто и одиноко, ощущение брошенности сверлило меня, не переставая. Хотелось послать их всех к хильден и развернуться назад. Но ради его же безопасности – нельзя.

 Я покружил на высоте вокруг Колонн, словно пытаясь отыскать на них отголоски его беды (и, признаться честно, недоумевая, где же они все-таки кончаются) и по-совиному бесшумно приземлился на запорошенное снегом каменное основание. Все вокруг меня было белым – белые Колонны, белый мрамор, белый луг, белый лес, белое небо, белые мухи... Только фигура поджидавшего меня мага казалась черной на фоне снега – темный теплый плащ с накинутым на голову капюшоном и траурная маска. Марфайрус Смертник. С одной стороны хорошо, он умнее прочих и всегда спокоен, с другой, он переставал мне верить. А это уже совсем плохо. И кстати, хотелось бы знать, кто избран был Хранителем Времени...

 – Высокого неба, Равен-эрхе, – раздался приглушенный голос Марфайруса.

 Хранитель Смерти не был некромантом, как по невежеству считали многие простые люди, никогда не имевшие касательства к Кругу Девяти. Он был, скорее, тем кто Слышит и Видит, кто водит потерявшиеся души за Грань, на Тот свет. Но он никогда не опускался до занятий некромантией, до поднятия мертвых и прочей гадости.

 – И тебе привет, Смотрящий во Тьму... – отозвался я столь же официально.

 Оба мы прекрасно понимали, что я сейчас скажу ту же самую фразу, которую твердил и твержу на протяжении полутора лет. А дома меня ждет Хранитель-зверенок, которому лучше не показываться на глаза окружающим...

 – Ну, что? – спокойно спросил он, разглядывая меня сквозь прорези маски. – Я полагаю, все так же глухо?

 Я кивнул, хотя что-то в его тоне мне определенно не понравилось. Безысходность и одиночество все так же сверлили мозг.

 – Странно, – хмыкнул Марфайрус. – Ведь Юдар слышит все. Не под воду же он переселился, верно? – раздался легкий глухой смешок.

 – Сам удивляюсь... – развел я руками как можно искреннее. – Да и Каинар всегда был человеком обязательным, ты же знаешь.

 – Тем более, – прогудело в ответ из-под маски. – Разве он бросил бы Круг?

 – Мало ли, что могло случиться, – возразил я, пожав плечами. – Ведь обнаружили же в его доме пепел умертвия. Мы не знаем, что там произошло...

 – Года полтора назад, – маг задумчиво стал прохаживаться туда-сюда, – провожал я за Грань дух женщины... Она была напугана и почти перестала понимать, что происходит. Единственное, что мне удалось разобрать, это слова "Меня загрыз мой муж", примерно так. Не знаешь, что бы это могло значить?..

 Разумеется, я знал, вернее, очень отчетливо догадывался. И Марфайрус это знал. Вот только я не собирался выдавать, где спрятан мой приемыш.

 – Тревожные вести, если это относится к Каинару... я тоже за него волнуюсь, поверь.

 – Равен-эрхе, той женщиной была Эольвин, а это наводит на мысли. Ты уверен, что не знаешь, где Каинар? – тон Марфайруса стал несколько угрожающим. Это окончательно вывело меня из себя:

 – Если бы я знал, Марфайрус, стоял бы я тут, разговаривая с тобой, перетирая воду в ступе на сотый раз? Этот парень мне как сын, и то, что я не знаю, где он и что с ним, несмотря на всё могущество своей стихии, отнюдь не добавляет мне спокойствия! Будь я хоть на толику слабее, то оставалась бы надежда, а так я даже и предположить боюсь, что с ним стало, если он бесследно исчез даже от Юдара, но не переступил порог смерти.

 Я настолько распалился, что сам поверил собственным словам и гневно махнул крыльями. Из-за пазухи Хранителя высунулась пока маленькая черная мордочка Зверя Смерти – Мара. Радужные глазки-бусинки уставились на меня и тут же спрятались.

 – Недосуг мне, Марфайрус, лясы точить. Мир велик, Каинар может быть где угодно. И если ты говоришь, что он загрыз кого-то...

 Крик души несчастного химеренка стал поистине оглушающим. Подниматься с земли даже нам, летунам, тяжеловато, но меня подхватил Юдар. Я ударил крыльями стылый воздух и умчался в противоположную от нашего дома сторону, чтобы потом дать крюк. Как говорится, для бешеной собаки...

 Дневник Равена

 20 число Месяца Белого Льва

 В тот день я летел домой и понимал, что ждущий меня там приемыш, ребенок в теле взрослого, действительно стал мне родным, и за него я порву кого угодно. Даже если он никогда так и не оправится от душевного недуга. Ну а если оправится, то я выучу и воспитаю его так, чтобы он смог огрызаться этому миру, а если что, то и постоять за себя...

 Однако, пока дома меня ждал обиженный химереныш. Когда я, не раздевшись с мороза, влетел к нему, он так и лежал ко мне спиной, даже не повернув головы. Он обиделся за то, что я не пришел, и решил меня наказать – по-своему. Так что, я с полчаса уговаривал его вначале хотя бы повернуться ко мне, а потом поесть. Скажете, бросить, раз не хочет? Да вы что!

 Поэтому, я его все-таки уговорил на меня не обижаться, накормил и даже соблазнил флягой с кровью – после того, как пообещал, что буду проводить все время с ним. Придется исполнять... У Колонн назревала буря, но его она ни в коем случае не должна коснуться – по крайней мере, до тех пор, пока химеренок не превратится во взрослого достаточно умного химера...

 Так дни и потекли. Ночью я берег его сны и взялся за дневник, днем часами рассказывал ему что-нибудь – так, чтобы он мог слушать и понимать, о чем речь. Увы, его разум был смутен и навряд ли готов к серьезным урокам и беседам, так что я ограничивался сказками и притчами из тех, которые у нас рассказывают детям... Но зато отрадно было видеть, как золотистый взгляд становится внимательным и цепким, хотя пока он просто запоминал то, что слышал, как птенец пригревшись у меня под крылом. А то, что память у него осталась тренированной памятью мага, я не сомневался. Вместо подозрительности просыпалась ласковость, как у поверившего котенка, он потихоньку отъедался на простой и сытной пище – Инайя кормила щедро, от души, и казалось, ей доставляло удовольствие делать это с ложки – в какой-то момент он подпустил ее к себе. Вот только по-прежнему еле шевелился и почти не говорил – отступник схалтурил, и лицевые мышцы перекосило. А еще он постоянно ручейками тянул из нас силу, сам того не понимая, неосознанно, но, тем не менее, с непроходящим упорством. Потом я научу его следить за собой, но пока ему это было жизненно важно – в отличие от него, я видел, как то, что он брал, плотными витками ложится вокруг уже не столь жутко тощего тела и образует основу кокона Силы. Такого, какой сплел бы опытный маг, владеющий приемом не первый год. Глубины его разума все помнили... а это давало надежду. Он будет воспитан, как вемпари и сможет дать нашей культуре вторую жизнь. Я надеюсь.

 А когда к концу второй недели, наконец, отступила простуда, и он стал следом за мной выбираться из своего убежища и робко и коряво бродить по дому, наблюдая за нашими делами и впитывая, как губка, все, что видел и слышал, я решил, что пора звать Яноса.

 Ранним утром, пока еще не показалось солнце, Равен сидел на пороге дома, вяло рисуя прутиком на свежевыпавшем снегу. Это были те редкие минуты, когда можно было отойти от спящего Каинара и побыть наедине с собой. Хоть немного подумать о том, как быть дальше.