Текст книги "Дело о плачущем призраке.Дело о беспокойном графе (СИ)"

Автор книги: Александра Мадунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Наконец, Александр с Илларионом Венедиктовичем появились в столовой. Выглядели они, словно пара дуэлянтов, хорошенько пострелявших друг в друга, но в итоге все-таки примирившихся. За ним плелся смущенный урядник.

– Дело ясное, – со вздохом сообщил врач. – Неприятно это, но против правды идти не могу. Если бы не Александр Александрович, я бы, наверное, не стал тщательно осматривать тело и поверил в несчастный случай. Однако Андрюшу убили, ударив по затылку. Орудие преступления мы, к сожалению, не нашли. Зато нашли место на втором этаже, где это произошло – там остались следы крови. Потом юношу протащили вниз и уложили, будто он упал и разбился. Только на лестнице он так удариться не мог. Ох, Андрюша-Андрюша... Кому ты перешел дорогу?

– А если его убил вор... бродяга, случайно проникший в дом? – спросил Евгений.

Все дружно и сочувственно на него посмотрели, не произнеся ни слова. Он, покраснев, осекся.

Вошла кухарка с самоваром, за нею Маша с двумя большими блюдами.

– Кладовая почти пуста, готовить времени не было, – доложила Катиш, несущая груду чашек. – Что сумели на скорую руку. Вы уж нас простите. Маша, варенье на забудь. И в буфете я видела пряники.

Евгению было безумно стыдно. Только что убили человека, причем сделал это один из знакомых. А он совершенно счастлив. Раньше он даже представить себе не мог, что счастье бывает абсолютным, беспримесным, обволакивающим тебя со всех сторон, подобно мягкому одеялу. Ох, как нехорошо по отношению к Андрею Зыкину... и одновременно как хорошо.

Все молча ели бутерброды с рыбой, домашним сыром и бужениной. Наконец, Елизавета Николаевна произнесла:

– Что-то нет до сих родителей Андрея. Я беспокоюсь. У Анфисы больное сердце, а Григорий уже стар, почти мой ровесник. Не подкосило ли их напрочь это известие? У них есть еще один сын, есть и дочка, но Андрея они нежно любили.

– Вы знали его родителей, тетушка? – встрепенулся Коцебу.

– Ну, еще бы. Они держат лавку в Новосвятово... знаешь, деревушка с каменной церковью рядом с имением Прокофия Васильевича.

– Да помню я Новосвятово, помню и лавку, и родителей Андрея, – не без раздражения кивнул Александр. – Просто не знал, что вы, тетушка, с ними на короткой ноге – даже в курсе их болезней.

Елизавета Николаевна пожала плечами.

– Тут тебе не Петербург, где всех распределили по ранжиру, словно в дантовских кругах ада. Чиновник общается с купцом, лишь когда делает покупки, а купец с чиновником – получая разрешение на торговлю. Здесь, в деревне, все иначе. Люди родились рядом, жили бок о бок много лет. Разумеется, заходя в лавку, я беседую и с Анфисой, и с Григорием. Это почтенные, уважаемые люди. Оба из простых крестьянских семейств, но сумели подняться выше, получить кое-какое образование. Детей и вовсе воспитали культурными. Андрюша, конечно, встал на опасную дорожку, но перебесился бы – и вышел на нормальный путь. Я его еще вот таким помню... – Старуха показала на пять вершков от пола. – Любознательный был мальчик. И добрый. Видеть не мог, как животных мучают – сразу бросался защищать. Били его часто. В деревне лошадей, собак не жалеют. Не можешь работать – ну, и пропадай. А он подбирал. Трудно с ним родителям приходилось. С хорошими мальчиками всегда трудно... С плохими, впрочем, тоже.

Она вдруг всхлипнула и стерла слезу. Тихонько всхлипнула и Катя, только слез стирать не стала, позволив им свободно течь.

– Я сделаю для вас все, – вырвалось у Евгения.

– Знаю, – кивнула Катя, улыбнувшись, но не переставая плакать. – Вы очень смешной.

Глава восьмая,

в которой плачущий призрак отправляется туда, где ему и место.

Старики Зыкины прибыли на дрогах, запряженных парою лошадей. О приближении повозки в Бобровичах узнали заранее. Сперва раздался плач – не тихий, жалобный и таинственный, каким пугал простодушных жильцов призрак Параши. Нет, громкий, солидный, упоенный вой, в котором отчетливо проступали слова.

– На кого же ты нас покинул, сокол ясный, касатик яхонтовый? – причитал надтреснутый, испитой женский голос.

Несколько мужских голосов ему вторили.

Сперва Евгений опешил. То, что он слышал о родителях Андрея, совершенно не соответствовало столь неестественному выражению ими печали утраты.

Очевидно, на лице молодого человека отразилось недоумение. Катя шепнула:

– Зыкины взяли горюнов. Потому и задержались.

– Горюнов?

– Вы и этого не знаете? Очень бедные люди... чаще всего бродяги. Их одевают поприличнее, дают им факелы и еловые ветки. Ну, это потом, на похоронах. А сейчас они просто попричитают. Так принято.

Евгений кивнул, вспомнив многочисленные литературные примеры. Начиная с античности, на похоронах привыкли открыто, даже аффектированно выражать скорбь. Но сейчас, в двадцатом веке, мы уже не позволяем себе проявления чувств, это считается неприличным. Вот и отыскали разумный компромисс.

Елизавета Николаевна лично открыла дверь, впуская гостей. Евгения поразила уважительность, с которой она беседовала с простыми торговцами, да еще выходцам из крестьянского сословия. Но при этом она с полной непринужденностью обращалась к старикам на ты.

– Здравствуй, Григорий, здравствуй, Анфиса. Не думала я, что так доведется встретиться. Ну, да все под Богом ходим. Пойдемте, милые мои. Вон там он лежит, наш Андрюшенька.

Евгений ожидал увидеть толстяка в поддевке и его нелепо расфранченную жену, как изображали купцов в постановках пьес Островского... либо, наоборот, почтенную пару селян, только почище и подобротнее одетых. Но его глазам предстала чета, которая вряд ли выделялась бы на средней руки приеме в Москве. Григорий, седой, с аккуратно подстриженной бородой, был в черном костюме хорошего покроя, разве что слегка мешковатом. Строгое платье Анфисы, еще довольно привлекательной женщины, кругленькой и веснушчатой, выглядело новее и богаче, чем у Елизаветы Николаевны. И вообще, старики Зыкины тронули Евгения, пробив солидную трещину в волшебном коконе счастья, окружавшем его в присутствии с Катей. Через трещину стремительно вливалось горе.

Родители Андрея не плакали и не причитали. Григорий твердо и нежно поддерживал жену, всем весом навалившуюся на его руку. Его лицо было неподвижно и сурово, ее – по-детски недоумевающе.

– Ох, – вздохнула Елизавета Николаевна. – Бедный Андрюша. Но он не страдал перед смертью – пожалел его Господь. Антонина Афанасьевна, царствие ей небесное, и в гробу выглядела, словно видит что-то жуткое... больно представить, каково ей было в последние минуты. А Андрюше хорошо, покойно. Отошел в лучший мир, сам того не заметив, как положено праведнику.

Со стороны Евгений решил бы, что Карелина ведет себя бестактно. Обсуждать с безутешными родителями вид их собственного мертвого сына, да еще чуть ли не радоваться его смерти. Но голос Елизаветы Николаевны журчал так завораживающе, умиротворяюще, ласково, бальзамом умащивая сердце и примиряя потихоньку с жестокой правдой...

– Да, личико светлое, – дрожащим голосом подтвердила Анфиса. – А в церковь он почти не ходил. Лев Толстой, говорит, запрещает. Бога, говорит, нужно искать в душе, а не в церкви. Неужели он попадет в ад? Батюшка Василий грозил, что да. Если не образумите, мол, вашего младшенького, гореть ему после смерти в аду. Я все надеялась, с возрастом выправится. Он ведь мальчик хороший. Никогда нас с отцом не обижал. Если поругается или сделает что не так... горяч был очень... через день-другой подойдет и прямо скажет: «Я был неправ, хочу повиниться. Простите меня!» Хотя да, грешник... В пост ел скоромное, над Библией смеялся... Батюшка Василий часто повторял – ад его к себе зовет, пекло...

Анфиса, вздрогнув всем телом, резко уткнулась головой в плечо мужа – тот аж пошатнулся.

– Батюшка Василий – дурак и горький пьяница, – сурово припечатала Елизавета Николаевна. – Глупый деревенский поп, недоучка. А то вы забыли, как он в детстве с огурцы с чужих огородов воровал? А как прицепил кошке жестянку на хвост? Вы кому больше доверяете – ему или мне, столбовой дворянке? Сколько поколений Карелины живут в здешних краях, помните? И что, уважаете меня меньше, чем Ваську, пьяницу и сына пьяницы?

Голос старухи поднялся до гневного рокота, от которого у Евгения побежали мурашки по спине. Окажись он на месте Зыкиных, вряд ли сумел бы ответить – язык прилип к гортани.

Однако Григорий был не из пугливых.

– Конечно, вас, матушка, – размерено и четко произнес он. – Вы, матушка, никогда не обманете. Это и я, и Анфиса знаем. Просто горько ей очень, Анфисе. Баба, чего с нее взять. А Андрей хоть и никудышный, да родной сынок...

В первый миг Евгения покоробило от никудышного, но, увидев глаза Григория, он понял, что не имеет права судить, такая боль там плескалась.

– Вот и славно, – мягко продолжила Елизавета Николаевна. – А я вам прямо скажу: не согрешивши, не покаешься. Андрюша умел каяться, и он сейчас в раю, там же, где мои добрые родители, где мой Дмитрий дорогой. Это я вам даю честное слово Карелиных – за себя и весь наш род.

Анфиса упала перед телом сына на колени, заплакала и начала причитать – не так, как горюны, а тихо и бессвязно. Григорий, сгорбившись, стоял рядом.

– Значит, горяч был Андрюша? – спросил Александр, незаметно оказавшийся рядом с тетушкой. – Мог начудить по глупости? Но потом умел признать себя неправым, извиниться?

– Именно так, – кивнул Григорий. – Такой он был. Сперва делал, а потом уже думал. Так в торговле нельзя. Я и не готовил его в преемники – знал, что он не годен. Зато ума у Андрюши была палата. Книжную премудрость запоминал, едва прочтет – куда любому учителю. В университете говорили – быть ему профессором. Да вот связался с революционерами проклятыми. Им-то терять нечего, а его когда сюда из Москвы выслали – поначалу каждый вечер плакал. Хорошо хоть, в солдаты не забрили... Ну, тут я постарался, барашков в бумажке чиновникам снес немеряно. А забрали бы в солдаты, глядишь, был бы мальчик сейчас жив.

– Человек предполагает, а Бог располагает, – сочувственно вздохнул Коцебу. – Но к Андрею и здесь лучшие люди относились с уважением. Моя тетушка, и не только...

Он сделал нарочитую паузу, и Григорий охотно вставил:

– Да. Его сиятельство граф Георгий Михайлович Шувалов-Извицкий, заходя в нашу лавку выбрать себе перчатки, любил перекинуться парой слов с Андрюшей, даже когда тот был совсем мальчонкой. А теперь, когда он взрослый, нередко, не чинясь, ведет с ним философские диспуты. И мой сын иной раз побеждает...

В голосе отца звучала сдержанная, но огромная гордость. Кстати, речь была грамотной и красивой – Андрею было, в кого уродиться.

– Да, это лестно, – серьезно заметил Александр. – Но последнее время, я думаю, они не спорили, а соглашались друг с другом. Что Георгий Михайлович как убежденный христианин, что Андрей как пропагандист науки – оба ненавидели суеверия и считали нужным бороться с ними.

Григорий в удивлении обернулся к собеседнику.

– Истинно так. Об этом они последнее время и разговаривали.

– Тут, наверное, я причиной, – неожиданно вмешалась Катя. – Я как услышала от Григория Михайловича легенду про призрак Параши, стала сама не своя. Он рассказывал шутливо, а я поверила, к Антонине Афанасьевне сразу побежала. Мне мнилось, наконец-то в реальной жизни появилось чудо – не хуже, чем в романе. Андрэ это очень огорчало, он убеждал меня прямо-таки до хрипоты. Только разве убедишь того, кто не хочет слушать? Я все уши ему прожужжала про Парашу.

– Дело молодое, барышня, – пожал плечами Григорий. – Ну, что ж. Маша, зови сюда горюнов.

Пара оборванных, опустившихся бродяг вошли в комнату, подняли тело и вынесли его во двор, поместив на дроги. Зыкины уехали.

Сразу после них засобирались и остальные.

За окном занимался рассвет. Солнце медленно выползало из-за горизонта, все выше поднимая красную сияющую макушку.

– Ложись и выспись, – посоветовал Евгению Александр. – Это иллюзия, будто сейчас ты бодр и горы своротишь. Не поспишь – завтра окажешься ни на что не годен. А день предстоит тяжелый. Приезжай к пяти в Осинки. Надеюсь, к тому времени мне будет, что сказать.

Евгений не решился возражать. Ну, как этот Коцебу догадался, что он намеревался любоваться восходом, грустя о смерти Андрея и мечтая о Катиш? Но раз впереди важный день, придется предпочесть романтике кровать.

Проснулся молодой человек от чарующего запаха, щекочущего ноздри. Что это? Вроде бы, жарят мясо... или, скорее, курицу. Свежую, вкусную. Как же он соскучился по нормальной пище! Откуда курица, почему? Неужели бедная Елизавета Николаевна сжалилась над городским дурачком, взяв его под опеку? Ох, как стыдно. У нее своих дел невпроворот.

Живот громко и требовательно заурчал. Поспешно встав и умывшись, Евгений опрометью ринулся в столовую... и застыл на пороге в изумлении.

На стуле сидела Катя, критически осматривая помещение. Напротив в рядок выстроились три служанки.

– Буфет надо помыть. Смотрите, сколько пыли на завитушках! Учтите, будете лениться – Евгений Павлович наймет вместо вас другую прислугу. В деревне немало трудолюбивых людей, мечтающих об этой работе. Кстати, что это за щербатые тарелки? Унесите и подайте нормальные, из сервиза. И постарайтесь не разбить.

– Доброе утро, – радостно поздоровался молодой человек. – Вы здесь. Вы здесь!

Катя очаровательно усмехнулась.

– Когда я представила, что на завтрак вас ждет хлеб с молоком, мне стало как-то не по себе. Внутренний голос настойчиво твердил, что вам снится горячее и мясное. Проще всего было приготовить курицу. Вы не против?

– Именно об этом я мечтал всю свою жизнь, – улыбнулся Евгений.

Пугаясь пошлости, он пытался говорить с налетом иронии, однако твердо знал, что каждое произнесенное слово – чистая правда.

После завтрака – точнее, обеда – молодые люди гуляли в саду, пока не пришла пора отправляться в Осинки.

Кроме Елизаветы Николаевны с Александром, там уже находились Зыкины, Куницыны и Прокофий Васильевич.

Дачники жаловались на пожар.

– Все-таки глупость русского мужика превосходит всякое разумение! – горячился Станислав Сергеевич. – Не зря я выписал вместе с английской свиньей английского же служителя, чтобы за ней следить. Но у англичан твердые правила – ночью не работать, только днем. Вот и оставили помещение без присмотра. Я был уверен, если хорошенько запереть, беды не случится. Нет, какой-то идиот полез в свинарник с горящей лампой и устроил там пожар. Уму непостижимо – кто, зачем?

– Она пострадала? – дрожащим голосом осведомился Прокофий Васильевич. – Свинка?

– Животное живо, однако ценность свою, увы, утратило. На шкуре такие ожоги, что о выставке не может идти и речи. Я вызвал вашего местного врача, но он не помог. Остается пустить свинью на мясо... Если бы вы знали, сколько я за нее отдал, поняли бы, как я сейчас зол.

– А давайте, я ее у вас куплю, – вдруг предложил Прокофий Васильевич, хитро прищурившись.

– Зачем? – удивился Куницын. – Она теперь не представляет ценности.

– Ничего, неважно. Фросенька все равно красивая.

– Какая Фросенька?

Собеседник смущенно потупился.

– Просто мне кажется, так ее зовут – Фросенька. Я куплю ее у вас по цене мяса... – помешкав, Прокофий Васильевич отчаянно добавил: – Дороже, гораздо дороже. Подлечу бедняжку... я знаю средства. Шрамы, конечно, останутся, но ожоги заживут. Будут они с Жозефиной сладко кушать на пару да жировать, умницы мои. Вам ведь она не нужна, а, Станислав Сергеевич? Зато мне будет отрада.

– Да пожалуйста, – пожал плечами изумленный Куницын. – Увозите хоть сегодня.

– Сегодня, обязательно сегодня, – торопливо согласился помещик. – Вот прямо из Осинок к вам и помчимся. Георгий Михайлович уже едет – вон его экипаж. Мы ведь только его ждем, да, Елизавета Николаевна? Что-то нам хотите объявить? Вы уж поспешите, ладно? А то Фросенька заждалась. У нее шкурка болит. Я бальзамчиком ее намажу – и станет бедной Фросеньке легче. Животное, оно тоже чувствует.

Евгений в смущении вздохнул. Ведь он презирал этого человека, считая не способным на истинные переживания! Что-то удивительно трогательное было сейчас в толстом, вульгарном старике, мечтательно глядящем в окно. Не зря Прокофий Васильевич – Катина родня. Надо было сразу сообразить, что дядя подобной девушки не может быть совсем уж никудышным.

Тем временем, опоздавший вылез из коляски.

– Подагра, – коротко сообщил Георгий Михайлович, заходя в комнату и склоняя голову в изящном приветствии. – Еле встал с постели. Уж извините.

Он и впрямь выглядел изнуренным, не похожим на себя. Что-то в походке, повадке неуловимо резало Евгению глаз.

– Редко приходится видеть вас без шпаги, – серьезно заметил Александр. – С самого детства помню – блестящий гвардеец Шувалов-Извицкий, посмеиваясь над своей слабостью, не расстается с наградным оружием. У вас ведь Аннинская шпага?

– Что вы, юноша, – высокомерно возразил Георгий Михайлович. – Аннинскую заслужить было гораздо легче. У меня – настоящая золотая.

Коцебу кивнул.

– Конечно, вам жаль было ее выкинуть. А взять с собой сюда не захотелось – тошно держать при себе оружие, которым убил человека не в честном бою, а со спины, исподтишка. Вы, наверное, думаете, что кровь можно бесследно отмыть. Но вы отстали от жизни. Сейчас двадцатый век, не девятнадцатый. Наука шагнула далеко вперед. Сделав анализ, мы обнаружим и следы крови, и даже частицы плоти Андрея Зыкина. Поверьте, Георгий Михайлович, вину вашу можно наглядно доказать.

Шувалов вздрогнул, затем криво усмехнулся.

– Что за чушь вы несете, юноша? Я убил Андрея? Зачем? Чем меня мог задеть этот деревенский мальчик? Я, как и все здесь, делал покупки в лавке его отца – вот все, что могло связывать меня, аристократа, и его, плебея.

Лицо Александра было печально, голос звучал глухо.

– В том-то и дело, что задеть вас он не мог, он был вам безразличен. А вы ему – нет. С самого детства в нем сохранился восторг перед гвардейским офицером, снисходящем к ребенку из лавки. И вы этим воспользовались. Вы убедили его изобразить призрак. Открыть заслонку устройства, при определенном направлении ветра издающего плачущий звук, вы могли и сами – благо, регулярно наезжали в Бобровичи ради игры в винт. А вот лазить ночами по пыльному театру вам не позволяли достоинство и подагра. Да и стыда не оберешься, если вдруг застанут. Нет, для подобных затей куда больше подходит простодушный пылкий мальчик. Напомнив Катиш легенду о Параше, вы не сомневались, что романтическая девушка будет от нее в восторге и тут же поведает Антонине Афанасьевне. Начало испугу старушки будет положено, а вы окажетесь совершенно не при чем. Андрея увлечение Катиш огорчало. Вы внушили ему, что есть верный способ развенчать миф: продемонстрировать публике призрак, а затем объяснить его реальную природу. Тем более, в театре сохранились механизмы, легко позволяющие это сделать. Андрей согласился. Но результат оказался не тот, что вы ожидали. Антонина Афанасьевна полезла на второй этаж и, в панике оттуда убегая, упала на крутой лестнице, сломав себе шею.

– И на том спасибо, – язвительно поблагодарил Георгий Михайлович. – Значит, убивать я никого не хотел, а хотел привести в разум милую Катеньку? Знаете ли, юноша, для этого не нужны подобные сложности. Катенька – внушаемая девочка.

– Ну, конечно, цель в другом. Развенчание мифа – объяснение для Андрея. А вам требовалось хорошенько напугать Антонину Афанасьевну, чтобы она продала-таки Бобровичи. Она была дама упрямая, но впечатлительная. Любая мелочь могла заставить ее изменить решение. Вы надеялись, что толчком послужит призрак. Однако, слыша плач, старушка лишь гордилась причастностью к легендам старинного рода. Требовалось воздействие посильнее. Потому вы и привлекли Андрея, приказав ему спустить на лебедке куклу, которую Антонина Афанасьевна увидела ночью в окно спальни.

Евгений жадно уставился на Шувалова-Извицкого. Тот был собран, напряжен и немного возбужден, словно перед боем.

– Любопытная идея. Неясно одно – зачем мне Бобровичи? Если бы вы удосужились поинтересоваться у вашей милой тетушки, то узнали бы: они почти не приносили дохода. Антонина Афанасьевна, царствие ей небесное, вечно на это сетовала.

– Сейчас – да, но речь шла о будущем. Куницыны, вкладывая деньги в обустройство своих земель, волновались, не придется ли потом кое-что разрушить, поскольку через имение могут проложить железную дорогу. Не сомневаюсь, у вас сохранились связи в столице, и вы узнали то же, что и я. Скорее всего, часть железнодорожных путей и впрямь перенесут немного в сторону, и они пройдут через Бобровичи. Государство выкупит участок по той цене, которую назначит владелица... или владелец. А вам катастрофически не хватает денег. Доходы падают, а жить вы привыкли на широкую ногу. И вдруг – такое искушение! Антонина Афанасьевна, все равно не умеющая толком хозяйствовать, продаст вам Бобровичи и вернется в Москву, где ей будет гораздо лучше. Вы же через некоторое время получите солидную компенсацию от государства. Всем хорошо, никто не пострадает. А что старуха упряма, так ее достаточно напугать, и она согласится.

Но дело пошло наперекосяк. Антонина Афанасьевна, в которой любопытство пересилило страх, полела на второй этаж и погибла. На похороны приехал наследник. Был огромный шанс, что он охотно избавится от Бобровичей, которые являются скорее обузой, нежели источников денег. Но, поди ж ты, Евгений Павлович влюбился в этот край и не захотел его покидать. Тогда вы решили напугать и его – благо, после таинственной смерти тетушки в призрак Параши теперь поверить было гораздо легче. Не знаю, как вы уговорили Андрея. Возможно, сыграли на ревности к Катиш. Мол, если наследник здесь останется, то непременно на ней женится, и надо постараться, чтобы он поскорее уехал. Как бы там ни было, Андрей залез ночью на второй этаж и затаился. При виде поднимающегося Евгения он надавил на рычаг, включив очередной механизм и заставив соперника пережить пару не самых приятных минут. Измазанное фосфором покрывало в темноте наверняка выглядело впечатляюще.

Но Андрея замучила совесть. Он чувствовал себя убийцей Антонины Афанасьевны и хотел повиниться. Такой уж у него характер – может иной раз совершить ошибку, но всегда в дальнейшем ее признает. Однако, открой он правду, всплыла бы и ваша роль, Георгий Михайлович, а этого вы допустить не могли. Вы назначили Андрею встречу прошлой ночью в театре Бобровичей, ударили не подозревавшего дурного юношу эфесом шпаги по затылку, а потом уложили его на лестнице так, чтобы казалось – он погиб, подобно Антонине Афанасьевне.

Эффект ожидался двойной. Вы избавились от угрозы разоблачения, плюс наследник после двух одинаковых смертей вряд ли оставит себе имение, охотно продав его. Вот и все. Не скрою, я подозревал вас с первой же минуты. Именно вы, бывший хозяин Бобровичей, знали устройство театра и легко могли имитировать призрак. Вы упорно предлагали Антонине Афанасьевне купить у нее имение. Вы – умный человек, полковник, привыкший планировать операции загодя и не гнушавшийся риском. Ваши знакомства в Петербурге позволяли не просто сделать выводы из оговорок Куницыных, а точно выяснить планы перестройки железной дороги.

Однако в ночь смерти и в ту, что ей предшествовала, у вас оказалось несокрушимое алиби. Я не сразу сообразил, что вы могли действовать через посредника. Вы ведь из тех, кто предпочитает идти на рискованное дело в одиночку, не доверяясь посторонним. Потом я понял свою ошибку – к сожалению, слишком поздно. Изначально вы не полагали, что рискуете. Вы не собирались убивать Антонину Афанасьевну, а хотели лишь напугать ее. Даже если бы ваша роль вскрылась, чего в ней особенного? Ну, не отговорили Андрея от глупой шутки. Все посмеялись бы и забыли.

Но старушка погибла, а после ее смерти ситуация изменилась. Вы не оставили затеи с призраком, хоть она и стала опасной. Шутка превратилась в злодейство. Одно дело – разыграть Антонину Афанасьевну, а другое – зная, к столь страшным последствиям привел подобный розыгрыш, повторить его. Это покушение на убийство. А от него ровно шаг до настоящего убийства. Поскольку Андрей уже изображал по вашей наводке привидение, вы, решив, что вам нечего терять, толкнули его повторить опыт, теперь в отношении Евгения Павловича. Но довериться постороннему, зависеть от его переменчивого настроения не в ваших правилах. Вы убили Андрея, пока он вас не выдал.

Рана на затылке Андрея имела причудливую форму, на коже даже отпечаталось что-то вроде узора. Я стал мучительно вспоминать, что он мне напоминает. Безуспешно искал предмет, которым рану нанесли. А потом меня осенило. Шпага, с которой вы не расстаетесь и которой владеете идеально! Умеете не только колоть, но и ударить так, чтобы жертва погибла, не успев даже вскрикнуть. Обыскав Парадиз, полиция найдет шпагу, исследует ее и докажет вашу вину, обнаружив следы крови и кожи Андрея. Или признаетесь сами, Георгий Михайлович?

Елизавета Николаевна встала, подошла к Шувалову и нежно поцеловала его в лоб. Затем произнесла:

– Помнишь, Жорж... Когда ты предложил мне руку и сердце, а я призналась, что люблю Дмитрия, ты сказал: настоящий мужчина умеет проигрывать достойно. Останься мужчиной – не теряй достоинства.

– Ответь мне, Лизанька, – Георгий Михайлович с тоской посмотрел ей в глаза. – Ты поверила Саше, а не мне, потому что он – твой племянник?

– Нет, – показала головой Елизавета Николаевна. – Потому что знаю вас обоих очень много лет.

Шувалов-Извицкий горько усмехнулся.

– Значит, судьба. Я и вправду не хотел убивать Антонину Афанасьевну. Да, и глупа она была, и дворянство ее недавнее, но я был искренне к ней привязан. Только очень уж обидно. Бобровичи – исконные земли нашего семейства. Почему нажиться на них должна она – посторонняя, чужая? Это несправедливо. Я своею рукой продал ей поместье – значит, должен был найти возможность получить его обратно. Ей бы это не повредило. Она была рождена для Москвы, а не для деревни, и лишь из упрямства отказывалась это признать.

Когда она погибла... думаете, я не страдал из-за этой роковой случайности? Конечно, страдал. Именно потому мне хотелось, чтобы бедняжка умерла не зря. Если бы наследник не продал мне имение, вышло бы, что жизнь женщины прервалась впустую. Я не мог этого допустить.

Жаль, у Андрея Зыкина оказался слабый характер. Хотя чего ждать при низком происхождении? Я понял, что рано или поздно он меня выдаст. Пришлось от него избавиться. У меня не было другого выхода. Один из нас пострадал бы – либо я, либо он. Можно ли сравнивать ценность обыкновенного деревенского юноши – и меня, Шувалова-Извицкого? Лизанька, согласись, я поступил единственно верно! И, не окажись здесь твоего племянника, все прошло бы идеально. Но я на тебя не в обиде. Ты права – надо проигрывать достойно.

Что же, Александр. Не нужно искать мою золотую шпагу, чтобы исследовать ее вашими современными аппаратами. Хоть ее оставьте не обесчещенной. Я признаюсь в убийстве! Зовите урядника.

– Он уже здесь, – вежливо пояснил Коцебу. – А вот аппаратов, о которых я рассказывал, пока еще не изобрели. Однако рано или поздно изобретут, не сомневайтесь. Наука идет вперед.

Евгений, восхищаясь гениальным ходом друга, с улыбкой повернулся к Кате.

– Саша разыграл Шувалова! Зато теперь граф признался в убийстве, и хода назад у него уже нет.

– Ты бы изобличил преступника гораздо лучше, – спокойно заметила девушка. – Впрочем, тебе хватает других забот.

Смущенный, молодой человек глянул на Коцебу, намереваясь извиниться за нелепые слова возлюбленной. Но тот не слышал их, внимательно, напряженно глядя на ссутулившуюся Елизавету Николаевну. Лицо его выражало искреннюю боль.

– Тетя Елизабет... вы не хотите продать Осинки? Железную дорогу через них не проведут, а доходы неуклонно падают. Пока еще есть шанс на вырученные деньги купить домик где-нибудь за границей, в Швейцарии или Франции, и преспокойно провести там старость. Здесь, в России, она вряд ли будет спокойной. Поверьте, я знаю, что говорю.

– Тебе нужны деньги? – коротко осведомилась старуха.

– Нет, я не возьму с продажи ни копейки. Речь о твоем будущем, тетушка.

Елизавета Николаевна выпрямила спину.

– Я хочу умереть здесь, где жила. А спокойно или нет, пусть решит Господь.

Дело о беспокойном графе

Пролог

Раннее ноябрьское утро почти неотличимо от ночи – тот же пронизывающий холод, та же непроглядная тьма. Однако силуэт автомобиля, стоящего чуть в стороне от дороги, разглядеть все-таки можно. Как и распахнутую, на удивление случайному путнику, заднюю дверь.

Только откуда взяться случайному путнику в чистом поле, в неурочный час? Нет сомнений: человек, поспешно удаляющийся неизвестно куда, был здесь с определенной целью. Он беспокойно озирался по сторонам, затем не выдержал и напоследок обернулся.

Разумеется, тело по-прежнему на сиденье, хоть и немного соскользнуло. Сгинь без следа, смешная надежда, будто недавние события – лишь фантазия, игра ума, а в действительности никакого убийства не было! Нет, случившееся – реальность.

Рано или поздно каждый получает то, чего заслуживает – не больше, но и не меньше. Суд свершился пять минут назад. Он был жесток, однако справедлив. Мертвые уже не способны причинить никому зла, и потому от уничтожения некоторых людей мир становится лучше.

Судьба сделала свой выбор, и пенять на него нелепо. Человеку, ставшему орудием ее воли, не стоит ни терзаться муками совести, ни кичиться собой. Он лишь выполнил предназначенную миссию, которая иначе досталась бы другому.

Но почему, почему так невыносимо видеть кровь, залившую все вокруг? Ох, как ее много! Впрочем, в полумраке она похожа на обыкновенную воду. Будем считать, что это вода. Она стечет, впитается в землю и исчезнет там навеки.

Глава первая,

для любителей литературы всех времен не лишенная печали

Ася присела на деревянный ларь и замерла, точно мышь под метлой.

Вообще-то она полезла в чулан за солеными рыжиками. После злосчастной женитьбы отца на Аграфене в доме стало полно всяких вкусностей, а поесть Ася обожала. Причем не только всерьез, за обеденным столом. Она постоянно грызла орешки или сухарики (ржаные у Аграфены получались просто отменные), а также не упускала случая похрустеть маринованным огурчиком или проглотить аппетитный, блестящий грибок из кадушки. Или два грибка... или три... короче, лучше набрать миску с горкой и утащить к себе в комнату.

«И главное, не в коня корм, – сокрушалась Аграфена. – Многие девки в четырнадцать уже налитые, словно спелое яблочко, а ты вылитый мальчишка. Это оттого, что больно егозливая, ни секундочки не посидишь спокойно. Ох, и трудно будет бедному Петру Федоровичу тебя замуж выдать. Одна надежда на приданое. Я для тебя собираю и белье, и посуду...»