Текст книги "Одинокие боги Вселенной"

Автор книги: Александр Заревин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2
ЕСЛИ ДОЛГО МУЧИТЬСЯ…

Связано с вращением… Да. С гравитацией проще, нагляднее как-то. Чем больше масса космического тела, тем более искривленным вокруг него является пространство. Есть даже гравитационная постоянная. Весы есть, наконец… А время? За всю историю человечество изобрело лишь часы. Одни часы, будильник вон, и все. Все… Что же такое – время? Эйнштейн и тот на времени зубы сломал, решил в конце концов плюнуть, сказал, что мы существуем в пространстве-времени, и понимай это как хочешь. Ни что такое пространство (а правда, что?), ни что такое время – точного определения не существует. Они есть, и точка.

Я лежал на софе, предаваясь размышлениям и стараясь пресекать мысли о Людмиле или Иринке, лежал с утра. В квартире, кроме тиканья будильника да негромкого шипения воды в сливном бачке, ничто не нарушало тишины. Смеркалось. В доме напротив зажглись окна, а я все лежал, погружая мысли в бесконечность, сняв очки и сомкнув веки. Вдруг я почувствовал, что кто-то сел на софу рядом со мной. Вздрогнул и открыл глаза. Это была Людмила, одетая в то же платье, в котором я видел ее в последний раз. Смотрю на нее и думаю: сон, видимо, мне снится. А она рукой мне волосы со лба убрала и ладонью по щеке нежно так провела. Теплой, мягкой, ласковой своей ладонью. И я обрадовался, только бы, думаю, не брякнуть ей, что она умерла. Взял ее руку, поцеловал, прижал к щеке. Потом сел и обнял ее. Боже мой! Как мне хорошо стало! Я целовал ее лицо, волосы и плакал. И она плакала… Нет, мы не рыдали в полном смысле этого слова, у меня слезы от нежности к ней лились, и у нее, наверное, потому же… Потом она разделась и легла рядом… И как же нам было хорошо!

Утром я проснулся один, искал ее, но Людмила исчезла… Осталось только сомнение: сон ли это был? Потом все-таки решил, что сон, ведь Люда не сказала мне ни слова. Ни словечка… Интересно, почему?

Потом я сходил к Мишке, сказать ему, что возьму машину. Заодно и про ночное посещение рассказал, видимо, пора и мне на могиле побывать.

– Куда же я тебя одного отпущу? – забеспокоился Мишка. – А если, не приведи Господь, тебя опять кондратий хватите? Вместе поедем, – решил он твердо.

– Вместе так имеете. Мне еще проще будет, – согласился я.

Глядя на припорошенные снегом поля, я думал о бренности нашего существования. Определенных планов на дальнейшую жизнь у меня не было, да и откуда им взяться? Буквально вчера все казалось таким незыблемо вечным, и в один миг все рухнуло и кануло в Лету. Но жить надо. Надо просто жить, какой бы страшной ни была тоска. Надо переболеть и жить. «К Богу в гости опозданий не бывает…» – так пел Высоцкий когда-то. Мне ведь еще только двадцать восемь. Или уже? Кончилась молодость…

Вот и Новотроицкая под горой.

– Куда? – спросил Мишка. – На кладбище? Или сразу к теще?

– Давай на кладбище.

Мы подъехали почти вплотную к заснеженному холмику с деревянным крестом.

– Вот здесь они и лежат, обе…

Я вышел из машины. Ветерок гнал поземку, наметая над холмиком сугроб. Снял шапку и долго стоял, надеясь получить подтверждение, что ночью все-таки была она, однако никакие мысли меня не посещали. Была печаль, но светлая. Потом я замерз.

– Поехали домой, – сказал я Мишке, садясь в машину. Он кивнул и завел двигатель.

– Видишь, тесть у тебя молодец. Вопреки всем угрозам крест поставил.

– А что, ему угрожали?

– Да парторг местный. Не угрожал, но настоятельно советовал, почти приказывал.

– Господи, и сюда суются, – сказал я. – Мишка, а может быть, прав был Куб?.. Ну… в отношении того света?

– Вероятнее всего, прав. Мне в госпитале один раненый нечто похожее рассказывал. Да и смысл у жизни тогда, получается, есть. Есть у жизни смысл, Юрка, хоть какой-то…

Дома я вытащил из серванта все свои записи по дурмашине и стал их просматривать, решив освежить в голове старые знания. Отупел я что-то за время семейной жизни, позабыл многое. Ну-ка, для примера возьмем неопределенный интеграл из вот этого выражения. Хм… Взялся. Выходит, я еще ничего, еще помню что-то. Ну-ну, есть еще порох в пороховницах. Тогда проверим вращение… Действительно, против часовой стрелки. Так, а что надо сделать, чтобы было по часовой?..

Я увлекся вычислениями, забыв обо всем. Оказалось, если взять дурмашину сделанной зеркально, вращение жгута не меняется. Потом до меня дошло, что нужно вставить в схему несколько конденсаторов, которые обеспечат отставание фаз на угол 90 градусов, тогда вращение жгута изменится на противоположное. Звать Мишку не имело смысла, поздно уже, впаял в схему конденсаторы сам. Сфера образовалась даже быстрее, чем я предполагал (в смысле – наполнилась дымом), однако гудение дурмашины изменилось. Я быстренько замерил потребляемую мощность. Мощность была в пределах первоначальной Мишкиной задумки. Этот факт следовало хорошенько обмозговать. Я прилег на софу и, к моему удивлению, почти сразу уснул.

Разбудил меня стук. Нет, не в дверь. Как будто что-то тяжелое упало на пол в соседней комнате.

Стряхнув сон, я направился в бывшую спальню. Зажег там свет. Огляделся: вроде бы все на месте и падать было совершенно нечему. Потом взгляд скользнул по полу в центре комнаты. Мать честная! На паркете лежал стальной брусок, отполированный до блеска. Я поднял его. Он был тяжелым, килограммов, наверное, пять.

Я тупо разглядывал этот кусок железа. Кто его сюда кинул? Осмотрел балконную дверь: стекла целы, да я бы и звон услышал. Потолок? Да нет, потолок как потолок. Странно… Осмотрел пол. Вмятина такая, словно этот брусок падал с высоты не меньше метра, причем падал углом. Что за шутки Фантомаса? В недоумении я пробыл почти до утра, заснул, так ничего и не придумав.

Проснулся поздно. Мишка уже ушел в институт, придется потерпеть еще часов до четырех с рассказом о ночном инциденте. А пока все же надо обмозговать то, над чем трудился вчера. Я отнес брусок на кухню и оставил его на столе.

Итак, чтобы не быть голословным и не ломать напрасно голову над неожиданными эффектами, нужен эксперимент. Совать в полусферу часы – это, конечно, неразумно, но часы ведь разные бывают, к примеру песочные. Ну, не до секунды точность, но все равно… Интересно, где сейчас можно достать песочные часы? Сходить на поиски, что ли? Кажется, они должны продаваться в магазине школьных пособий. Схожу.

Мишка застал меня возле дурмашины с секундомером и песочными часами, поинтересовался, не сошел ли я с ума. Я ответил, что наиболее, конечно, точно было бы вложить в сферу что-нибудь радиоактивное с четко определенным периодом полураспада, но, во-первых, где это радиоактивное достанешь, а во-вторых, я облучу не только себя, но и всех соседей. Поэтому сижу вот и мучаю песочные часы и секундомер, но, кстати, результаты уже видны: при вращении жгута по часовой стрелке время в сфере как бы спешит немного, но за пять переворотов песочных часов секундомер показывает разницу секунд двадцать. А вот с вращением жгута против часовой стрелки у меня напряженка: дурмашина одна, всякий раз ее перепаивать хлопотно.

– Помочь чем? – спросил Мишка.

– Не стоит, – сказал я, – У меня бюллетень, мне спешить некуда. Лучше ты мне свою гипотезу выдай насчет ночного происшествия.

– А что стряслось? Опять Людмила приходила?

– Если бы, – ответил я. – Если б Людмила, я сейчас бы сиял как новый гривенник, а то железяки по ночам падают с грохотом.

– Какие железяки?

– В кухне на столе лежит, а в той комнате вмятина на паркете осталась.

Мишка сходил в кухню, вернулся с бруском.

– Полезная вещь, – сказал он задумчиво. – Гвоздь, например, на ней выпрямить гнутый. Ну и что-нибудь еще в этом роде.

– Да… Но что за Фантомас разбушевался? Ни с того ни с сего…

– Эх, Юрка, отсталый ты человек. Ни газет не читаешь, ни радио не слушаешь, совсем одичал. Это называется по-научному, чтоб ты знал, полтергейст.

– Про полтергейст я и сам слышал. Но, насколько мне известно, этот самый полтергейст обходится домашними вещами, скажем, табурет уронит, или там шкаф, или посуду перебьет. Я это пойму. А такой брусок еще поискать в городе надо. Ни туда ни сюда, даже представить трудно, где бы его можно применить. Ну и так далее. А насчет газет – так их сейчас читать тошно, стон один. В телевизор тоже смотреть противно. А на улицу выходить вовсе неохота. Скорее бы все кончилось. Древние китайцы все-таки умные были люди, они еще несколько тысяч лет назад, желая кому-то зла, говорили: «Чтоб ты жил во время перемен!»

– Я смотрю, ты скоро совсем в философа превратишься. Черт его знает, откуда полтергейст взял эту железяку, но без его козней тут не обошлось. Иного объяснения у меня нет, что же касается перемен – ими еще только пахнет, но грядут ли они – неизвестно.

– Грядут. Это еще Куб предсказывал. Нашему народу только дай гласность да лиши при этом водки, чтобы смотреть на все безобразия трезвыми глазами смог; вот тут Горбачев и получит перестройку в чистом виде.

– Думаешь, будет революция?

– Черт его знает, что будет, но, как говорил Швейк: «…что-нибудь да будет, ведь никогда так не бывает, чтобы никак не было».

Мишка вдруг захихикал:

– А знаешь, как в народе трактуют наш символ – серп и молот?

– Как?

– Говорят: хочешь жни, а хочешь куй, все одно – получишь…

Я тоже заржал. Моей зарплаты старшего инженера едва хватало на карманные расходы, особенно теперь, без Людмилы.

– Кстати, о нетрудовых доходах… Надо бы нам с тобой в Краснодар смотаться, у меня денег на один чих осталось.

– Об чем базар? Завтра у меня последний экзамен, а потом – каникулы.

– Ну, так иди готовься. Я тут пока без тебя обойдусь; тем более что картина начала проясняться.

Результаты экспериментов кое-что действительно сделали понятнее. Но как много еще предстоит узнать! Если дурмашина дает локальное замедление, или ускорение времени, интересно, какие при этом процессы происходят в пограничном слое? Сам я уже уверил себя, что переносчиками темпорального взаимодействия должны быть частицы, живущие только при скоростях выше световой. Одним словом, дальше надо было думать и думать.

Я терзал многострадальный компьютер так, что не каждая машина бы вытерпела. Злился, потому что бедному компьютеру явно не хватало его пятидесяти мегабайт памяти, а еще более – на свою тупость. Картины мироздания не успевали сменять друг друга – ничего не получалось. Тогда я попробовал метод «от противного». Что нужно для того, чтобы получился искомый результат, выдаваемый дурмашиной? В конце концов я вымучил уравнение с восемью неизвестными, то есть уравнение, состоящее из одних вопросительных знаков, но это было уже кое-что. Дальше меня прервал Мишка, сказав, что каникулы у него кончаются.

В Краснодаре мы решили, чтобы не мчаться всякий раз за триста километров, обналичить все краснодарские сберкнижки. Деньги едва уместились в моем «дипломате». В результате остались еще три сберкнижки: две в Черкесске и одна в Элисте. За ними, однако, решили съездить в следующий раз. Наличность, особенно в руках, так и толкает на «подвиги», но после непродолжительных дебатов пришлось ограничиться новой резиной на «шестерку», новыми амортизаторами и кое-какими запчастями.

Когда подошел срок закрытия моего больничного листа, я долго колебался, выходить мне на работу или бросить ее. В принципе можно еще было оформить инвалидность, я имел на это право. В конце концов наплевал на все, пришел на работу и написал заявление «по собственному желанию». Тогда же понял, почему государству не нужны богатые граждане. Богатый – синоним независимого, недоступного управлению человека; им нельзя помыкать, его не купишь ни машиной, ни путевкой в санаторий, ни местом в детском саду, ни прочими подобными «благами», которые находятся в руках управленцев. Он сам может все это приобрести.

Прав был Иван Иванович, грядет конец развитого социализма. Уже рухнула Берлинская стена, начались волнения в Грузии и Прибалтике. Но хватит ли совести у коммунистов публично извиниться перед народом за все прегрешения против него? Я, во всяком случае, надеялся на это. А Мишка между тем забил тревогу:

– Слушай, смотри, что в Польше творится!

– А что?

– Инфляция. Деньги мельчают с каждым днем.

– Пусть мельчают.

– Дурак! А если твои обесценятся?

– Как это?

– Молча. Были и нету. За доллар уже 14 «деревянных» дают.

– Ну и что?

– Надо бы твой капитал на твердую валюту сменять.

– А что я с ней буду делать?

– Валюта есть валюта. Она и в Африке валюта.

– Мишка, если охота, займись этим сам, мне некогда.

– Доверяешь?

– Почему бы и нет? Ты же не убежишь в Америку.

– Типун тебе на язык. Так покупать доллары?

– Покупай. Тысяч двадцать «деревянных» оставь только.

Вот и еще одну заботу с плеч сбросил. Любопытно стало жить, как в театре: все смеются, и никто не знает, что дальше. Или вот анекдот Мишка принес: удивляются иностранцы тому, что в СССР все планы выполняются, а в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, но у всех все есть; у всех все есть, но все недовольны; все недовольны, но все голосуют «за».

Вот и лето наступило, а я все топчусь со своим уравнением, уже надоедать стало. Людмила два раза по ночам приходила, и опять – ни слова. Я уже привык, что по утрам один просыпаюсь. Наверное, с ума потихоньку схожу. Ну и черт с ним! Скорее бы.

Решение уравнения пришло неожиданно. Вот уж поистине, «если долго мучиться, что-нибудь получится»… В полудреме, утром, внезапно, как озарение, да еще какое! Правда, результат получился неожиданный; если принять некоторые мои измышления за аксиому, то возможен пробой, нет, не совсем пробой, скорее, обход пространства и выход в другой его точке, причем мгновенный обход, то есть совершенно без затраты времени. Все-таки, ай да я, ай да сукин сын! Докопался!

Двадцать раз я себя проверил – все изящно, формулы все компактные, комар носа не подточит! Ну, гений, и все!

Глава 3
ОЧЕРЕДНАЯ ДВЕРЬ В НЕВЕДОМОЕ

Мишка наконец защитил инженерный диплом, и мы – это его родители, моя мама с Николаем Алексеевичем, ее мужем, и я – решили отпраздновать это событие в ресторане. Заказали столик в «Ниве». Могли бы, правда, и не заказывать – ресторан был полупуст. Мишка весьма торжественно опустил новенький значок в хрустальный фужер и до краев наполнил тот водкой. Первый тост произнес Константин Иванович, говорил долго и витиевато о том, что гордится сыном, который вопреки всему не только победил свои боевые раны, инвалидность, но и разгрыз камень науки и вышел наконец в люди, и теперь он вполне спокоен за сына, за его дальнейшую судьбу и за судьбу России, коль скоро в ней есть такие люди…

Потом говорил сам Мишка, сменив фужер на рюмку:

– Родные мои! Папа и мама, тетя Валя и дядя Коля, Юра! Я всех Вас очень люблю. Каждый из вас внес свою лепту в мое воспитание и образование. Я, конечно, не всегда был пай-мальчиком, да и сейчас не подарок, но я хочу сказать вам всем, что очень и очень вам благодарен. А особенно – моему единственному и верному другу Юре и еще нашему техникумовскому преподавателю математики Иванову Ивану Ивановичу, царство ему небесное и вечный покой.

– Вот уж, воистину, начал за здравие, а кончил за упокой… – пробурчал Константин Иванович, но все выпили не чокаясь.

– Я рад, Миша, что ты проявил недюжинное упорство, учился только на «отлично» и что ты заслужил красный диплом, – сказал я, вставая. – Мне хочется выпить за то, чтобы ты и дальше проявлял упорство, волю и неуемное стремление к поставленной цели.

Одним словом, хорошо мы тогда отметили, посидели славно, захмелели, потому что еще и с собой взяли, и, довольные друг другом, разъехались по домам на такси. Мама с Николаем Алексеевичем отправились к себе, а Мишкины родители, Мишка и я как обитатели одного дома уехали вместе.

Стоял июль 1989 года, и, по-моему, этим все сказано. Когда мы добрались до дверей моей квартиры, я предложил Мишке зайти ко мне.

– Ну что, анжанер, – спросил я его, – будем дальше делать? Я дурмашину распотрошил вконец, из нее больше ничего не выжать. Предлагаю построить экспериментальную установку. Своими силами. Представляешь, если мы сделаем, мы… Да мы же просто поставим весь мир на голову!

– Юрка, может быть, бросить все к чертовой матери, пока не поздно? Для кого мы стараемся? Ведь это оружие почище нейтронной бомбы получается!

– Ты о чем, Мишка?

– Об установке мгновенного переноса массы. С ее помощью можно подложить бомбу прямо в постель хоть Горбачеву, хоть Бушу, хоть тебе же самому.

– То же самое ты говорил о дурмашине.

– Тогда я дурак был, а теперь умный. Я на войне был, знаю, каким зверем может быть человек. Все это очень заманчиво, конечно, но лучше остановиться вовремя. Сжечь рукопись, как Гоголь, и пепел переворошить, чтобы ни одна собака нос не сунула.

– Тебе все еще лавры Штирлица не дают покоя? Мы для себя сделаем.

Мишка усмехнулся, потом вздохнул.

– Хорошая игрушка, согласен. Но одно дело – придумать цикл Карно, а другое – изобрести и изготовить дизельный двигатель.

– Потому я с тобой как с анжанером и говорю.

– Ой, Юрка, гнилое мы с тобой дело затеваем. Не дай Бог кто-нибудь пронюхает, делов не оберешься потом…

– Кому мы нужны, слушай? – повторил я свой вопрос десятилетней давности.

– Одна надежда, – криво усмехнулся Мишка. – Ну ладно, договорим завтра. Пока.

– До завтра.

* * *

Несмотря на Мишкины сомнения, мы все-таки приступили к конструированию. Сразу же решили, что установка будет состоять из двух частей: передающей и принимающей. Я в общих чертах представлял себе работу обеих частей, Мишка – тоже, поэтому разногласий как таковых у нас с ним не было. Но конструирование шло туго. С одним только проектом установки мы провозились почти год, то есть до июня 1990-го. Сюда вошли и наши круглые даты – нам стукнуло по тридцать лет. На наш юбилей мы съездили к Ларисе Григорьевне. Ей было уже шестьдесят, однако выглядела она неплохо, располнела, правда. Мы с Мишкой едва не силой затащили ее в машину и привезли в гости к себе, и, по-моему, Лариса Григорьевна осталась довольна: Мишка, можно сказать, соловьем разливался, делая ей поминутно комплименты и стараясь угодить.

– Ты все еще не женился, Миша? – спросила его Лариса Григорьевна.

– Вы знаете, – отвечал этот нахал, – совершенно не на ком жениться. Вот были бы вы помоложе, Лариса Григорьевна, на вас я женился бы не задумываясь. А на нынешнюю молодежь смотреть противно, не то что жениться.

– Мне кажется, ты просто преувеличиваешь. Есть много порядочных девушек, а ты мужчина видный, интересный…

– Нет, это вам кажется, я заурядный, вот Юрка – этот да, умный, черт, и решительный до невозможности. Но скрытный – я про то, что он женится, узнал буквально за день до его официальной помолвки.

– Я слышала, он внезапно овдовел… А что Звягинцева? Он был в нее так влюблен.

– Не слышно о ней, Лариса Григорьевна, – соврал Мишка. – Как уехала по распределению, так и концы в воду. Наверное, там замуж вышла. Каждому свое, вы же знаете.

Весь этот разговор я слышал, хотя он и не предназначался для моих ушей. Они танцевали, а я, перестав прислушиваться, снова вспомнил о Галке, пережил тот новогодний вечер, вспомнил Куба. От Куба мысли по странной ассоциации вернулись к Мишке и Ларисе Григорьевне. Вспомнилось вдруг, что на ее уроках Мишка, обычно насмешливый, становился серьезным и старательным и, по-моему, был единственным в группе, кто принимал уроки английского всерьез. Мне Мишка пояснял, что ему как будущему бойцу невидимого фронта знание языков жизненно необходимо. Но теперь я смотрел на Мишку другими глазами, которые уже не застилала отчаянная первая любовь к Звягинцевой. Теперь я уверился в том, что Мишка был влюблен в Ларису Григорьевну, однако стыдился своего чувства и тщательно его маскировал. Собственно, потому он и Ивана Ивановича недолюбливал. Догадку эту я оставил при себе, однако, сказавшись чересчур захмелевшим, провожать Ларису Григорьевну Мишку попросил одного. Мишка ночевать в эту ночь домой не пришел, позвонив и сообщив, что совершенно случайно по дороге домой встретил своих бывших сокурсников по институту и что дальше он собирается праздновать с ними.

«Ну, – решил я, – его дело, я не собираюсь быть блюстителем чужой нравственности». Впрочем, возможно, все это не больше чем мои домыслы.

Зато российское радио, похоже, как-то решило за ученых проблему скрытой массы во Вселенной. Я с некоторой долей интереса услышал по радио откровения какого-то экстрасенса (их в последнее время у нас в Союзе развелось как тараканов). Оказывается, нет угомону фанатикам не то от науки, не то от религии. Додумались взвешивать умирающих людей, а разницу в весе (который после смерти всегда оказывался меньше на 2–6 граммов, чем у живого тела) относили на вес души. Если это правда, если и впрямь такие опыты проводились, во что верится с трудом, то получается, что средний вес души равен четырем граммам. Отсюда простые прикидки дают, что при населении земного шара примерно в 5 миллиардов человек суммарный вес душ составит 20000 тонн – и это только у живых людей, А что говорить о душах умерших за последние 40000 лет, начиная от кроманьонцев и по сию пору? Это если верить Библии, а если, скажем, Ивану Ивановичу? Если допустить, что души живут не один раз? Судя по всему, Земля сможет прокормить 10 миллиардов людей – это еще 20000 тонн, итого мировая душа должна иметь массу примерно 50000 тонн. Допуская в галактике (в одной галактике) сто планет с разумными обитателями, имеем 5000000 тонн… Умножаем это на… много, очень много галактик – вот тебе и скрытая масса, которая, как утверждают астрофизики, может состоять из чего угодно… А вообще говоря, мельчают души, да… мельчают. Поди, у Адама душа тянула на килограмм, то-то он и прожил 900 с лишним лет, трудно такой душе с телом расставаться…

* * *

Сотни раз мы с Мишкой согласовывали, какие материалы, какие микросхемы закладывать в спецификацию, а вот подошел срок сборки, и куда ни ткнись, нет таких запчастей, хоть плачь! А если есть, то не такие. Мы исколесили весь город в поисках, однако нашли нужные детали едва ли на сорок процентов от необходимого количества. Меня это обескуражило, но Мишка, чаще меня бывавший в городе, казался невозмутимым.

– Тебя как курильщика сейчас должно волновать другое, успокойся.

Действительно, с куревом была напряженка, однако самосад, на худой конец, можно было достать на рынке. Сам Мишка курить бросил после поездки в Тюменскую область, и его табачный вопрос уже не трогал. Я же закоренел безвозвратно и бесповоротно. А еще говорят, что табак не наркотик.

В общем, решили пока собирать из того, что есть.

– Будет день, будет пища, – приговаривал при этом Мишка.

Возможно, что он прав и мое уныние не имеет под собой почвы, нехорошо заранее впадать в отчаяние. Пару микросхем пришлось заменить громоздкими платами, но Бог с ними.

– Мы строили, строили и наконец построили! – Чебурашкиным голосом возвестил Мишка, когда мы закончили. – Теперь тестовые испытания, и, Бог даст, наш трактор заработает.

И действительно, мы с Мишкой к январю 91-го собрали все-таки и передающую, и принимающую части установки, которую даже и не знали, как назвать. Ну, может быть, потом в голову придет какая-нибудь мысль на эту тему, а пока не хочется отвлекаться, тем более что, кажется, на основе этой установки можно будет сделать еще кое-что, что навсегда избавит человечество от проблем… ну, скажем, от голода. Главное, чтобы эта установка заработала так, как надо.

Мы с Мишкой произвели тестовую проверку, показавшую, что установка готова к действию, и тут же, не удержавшись, провели пробный пуск. Транспортировали полуграммовый разновес от набора разновесов к маятниковым весам. Пинцетом я положил его на стартовую плиту, нажал кнопку пуска, и… разновес очутился на приемной плите, прямо в самом ее центре.

– Ах ты, мать честная! – сказал Мишка. – Сработало. А ну, еще разок!

Я перенес разновес обратно, нажал кнопку, и…

– Опять сработало! Юрка! Ты чуешь? Фунциклирует агрегат!

– А что же ему еще делать? Так и должно быть!

– А ну дай, теперь я.

– Да сколько хочешь.

– Что-нибудь потяжелее, ага?

– Вот, двадцатиграммовый разновес. Устроит?

– Годится, – сказал Мишка, кладя разновес на стартовую плиту. – Итак, поехали! – Он нажал кнопку, и гирька тотчас же появилась на приемной плите.

Мы забавлялись, как дети. Это не надоедало. Вскоре в ход пошли всякие мелкие предметы быта: расческа, зеркальце, связка ключей, перочинный ножик… Все это регулярно исчезало со стартовой плиты и так же регулярно объявлялось на приемной.

– Да… – протянул наконец Мишка. – Забавная штука, но для космоса не годится, потому что сперва на Марс, скажем, надо чем-то приемную установку доставить. А если дальше?

– Ну, это уже детали, главное – принцип. Главное – это то, что мы все-таки добились своего. Обмыть установку надо. И, это… назвать ее как-то по-научному, скажем, УПМ-1, то бишь установка переноса массы, вариант первый. Звучит?

– Для первого варианта сойдет. Мысль у меня есть: надо в зоомагазине какую-нибудь живность купить и транспортировать ее. Ты как?

– Я – за.

– Слушай, ведь мы установку рассчитывали на перенос массы 5 килограммов. Надо пятикилограммовый груз добыть. Я завтра с утра этим займусь, ага?

– Займись, разве я против?

– Ну, тогда до завтра.

* * *

На другой день к вечеру Мишка притащил в трехлитровой банке аквариумных рыбок и корм для них, ежа в меховой шапке и поспешил приступить к опытам. Выловил из банки одну рыбку, и через мгновение она уже трепыхалась на приемной плите установки. Я, признаться, сам с большим интересом ждал результата: вдруг перенос живого существа невозможен? Но, увидев бьющуюся рыбку, чуть не запрыгал от радости.

– Подожди, – сказал я Мишке, – у меня, кажется, пустая пятилитровка есть, а то мы так всех рыбок перепутаем.

– Согласен, – ответил он, беря первую путешественницу и опуская ее обратно в трехлитровую посудину. – И еще предложение имеется. Давай перенесем приемную часть в другую комнату, для чистоты эксперимента.

– Хорошо, – согласился я.

Мы быстренько перетащили приемную часть установки в соседнюю комнату; теперь обе части были разделены стеной. Пока Мишка возился с подключением, я наполнил пятилитровку водой из-под крана и поставил ее рядом с собой.

– Этим ты явно желаешь показать мне, что я должен сидеть на «старте»?

– Вот именно, – сказал я. – Пользуйся, пока я добрый. Садись на «старт».

– Благодарю за честь, – ответил Мишка. – Спасибо, сэр. Бегу приступать?

– Давай.

Потом я собирал с приемной плиты трепещущих рыбок и одну за другой отправлял их в новое рыбье жилище. Все пять были живы и здоровы.

– Принимай ежа! – крикнул Мишка из соседней комнаты. И следом на приемной плите оказался колючий комок. Я хотел его взять, но еж, фыркнув, ткнул меня иголками в ладонь.

– Тьфу ты, черт! – выругался я, ища глазами какую-нибудь тряпку, чтобы накинуть ее на ежа.

Мишка уже орал:

– А сейчас фокус!

– Подожди ты со своими фокусами! Я тут не знаю, как за ежа взяться! Угораздило тебя такого колючего купить…

– Что случилось? – входя в комнату, спросил Мишка.

– Да вот, взяться за него не могу…

– А-а-а. Дело знакомое. Иди, колючка, ко мне. Иди, дурачок, молока налью. – Он унес ежа в кухню, и было слышно, как он возится, наливая ему молоко в блюдце.

– Юра, я хочу проверить наличие вентильного эффекта. Ты сейчас не вмешивайся, – крикнул Мишка.

Затем я стал наблюдать, как из приемной плиты показался, затем высунулся сантиметров на десять конец проволоки диаметром, наверное, миллиметров шесть. Затем конец подергался вверх-вниз, высунулся снова сантиметров на пятнадцать и… упал. То есть упал набок, в полном смысле этого слова. Я взял его, осмотрел: низ проволоки – торец, соприкасавшийся с приемной плитой, был гладко обрезан.

– Ну как? – услышал я Мишкин вопрос, а следом и он сам зашел, держа в руке кусок проволоки. – Смотри, срез какой ровный. – Он ощупал торец проволоки. – А вентильный эффект отсутствует, что странно. А?

– А срез?

– Это я кнопку отпустил. А теперь хочешь фокус? Смотри на приемную плиту! – И Мишка вновь ушел в спальню.

Я пожал плечами и снова сел у приемной плиты. Неожиданно из нее показался Мишкин палец и погрозил мне. Я вздрогнул и заорал:

– Мишка! Ты что, с ума спятил?

– Не бойся, Юрка! Все нормально. Как ты думаешь, у меня голова меньше пяти килограммов весит?

– Она у тебя пустая, болван! Прекрати немедленно! Все! И уходи от установки! – Я кинулся в другую комнату.

Мишка стоял возле установки и крутил в руке отшлифованный металлический брусок.

– Четыре килограмма девятьсот пятьдесят граммов, – пояснил он, перехватив мой взгляд. – Сам шлифовал. Маленько даже лишку снял. Впрочем, взвешивал в гастрономе на электронных весах. Может, врут?

– А что это у тебя?

– Как что? Пятикилограммовый транспортировочный образец.

– Дай глянуть.

Я взял у Мишки образец, повертел, рассматривая. Что-то он мне смутно напоминал… Что-то подобное я, кажется, уже держал в руках… Надо вспомнить. Э-э-э… Нет, не вспоминается. Впрочем… Нет, черт побери! Да не все ли равное!

– Иди к приемнику, – распорядился я. – А то еще и правда морду для эксперимента сунешь. Теперь моя очередь.

Я положил Мишкино изделие на стартовую плиту:

– Готов?

– Поехали.

Я надавил на кнопку. В передающей части установки среди почти не прикрытых внутренностей сверкнула яркая вспышка, раздался характерный треск, и свет в квартире погас.

– Что случилось? – крикнул Мишка встревоженным голосом.

– Ничего, – ответил я. – Картина Репина «Приплыли». Закоротилось где-то.

– У тебя в доме свечка есть? Или фонарик? – спросил, входя, Мишка.

– Есть где-то. Сейчас поищу…

Свечи в доме имелись, в кухонном шкафу возле газовой печки: последние годы, особенно зимой, часто отключалось электричество. На ощупь я открыл дверцу, сунул руку внутрь и стал шарить. Ага, кажется, она… И в то же время рядом со свечой рука ощутила металлический предмет.

И я все вспомнил! Я вытащил свечу, затем металлический параллелепипед и пошел в спальню к Мишке. Чиркнул спичкой, поджег свечу и… Как я и ожидал, образца на плите не было.

– Что за ерунда? – сказал Мишка. – Где же образец? Там, – он кивнул в сторону приемной части, – там он не появлялся… Испарился, что ли?

– Эх ты! – сказал я. – Полтергейст… Держи. – И сунул ему в руки двухлетней давности «шалость полтергейста» – металлическую болванку, успевшую покрыться рыжими пятнами коррозии. Мишка ошеломленно стал его крутить перед глазами, потом прошептал:

– Не может быть… Юрка, этого не может быть! Но это есть…

– Да, – ответил я. – Мы опять у порога новой двери к самой загадочной из тайн мироздания. Что-то нас ждет за ней, Мишка? Тебе страшно или интересно?