Текст книги "Одинокие боги Вселенной"

Автор книги: Александр Заревин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Глава 9
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С МИШКОЙ, ИЛИ ПАНАЦЕЯ

Перелет до Белого Яра занял у меня два дня. После ночевки в свердловском аэропорту Кольцове я снова на «АН-24» летел два часа до Березова. Старинное сибирское село произвело на меня впечатление заштатной деревеньки: здание аэропорта напоминало скорее автостанцию где-нибудь в удаленном райцентре Ставропольского края, отличаясь от нее, пожалуй, только установленным на площадке перед входом постаментом со списанным вертолетом, не то «МИ-2», не то «МИ-4», совсем крохотным, меньше моей машины, я таких и не видел. У нас в Афгане меньше «МИ-8» вертолетов и не было.

Потоптавшись у постамента, я зашел в столовую, серую и темную, съел невкусный борщ с котлетами, затем поплелся снова в здание аэропорта. Послонялся, изучая расписание, стенгазеты и различные плакаты. Внезапно ожили скрытые где-то динамики, откашлялись и объявили, что желающие улететь в Белый Яр могут приобрести билеты в кассе. Желающих было много, я не рискнул сунуться в эту толпу с больной ногой. Решил переждать. Однако, когда после третьего внерейсового вертолета толпа у кассы не уменьшилась, я психанул и направился к начальнику аэропорта, положил перед ним удостоверение участника войны, указал на раненую ногу и сказал, что, если он не поможет, мне придется у него в порту прописаться, так как в порядке беспорядочной очереди мне билета ни за что не купить. Он заверил меня, что билет мне выдадут вне очереди и в любой момент.

И правда кассир сама попросила людей уступить мне дорогу и, выписывая билет, ласково попеняла, почему я не поговорил с ней, она же понимает, посадила бы давно. Я сослался на свою неграмотность и положил билет в паспорт. Снова объявили посадку, я подхватил «дипломат» и побрел, опираясь на свой батожок, к выходу на летное поле. Сопровождающая, проверив билет, подвела меня к автобусу «ПАЗ» и, вяло пререкнувшись с водителем, велела мне садиться, он довезет до вертолета.

– А то пешком очень уж далеко будет, – пояснила она.

На «восьмерках» я летал. Но не гражданских. Даже как бы с недоверием влез, уселся на боковое сиденье. Однако привычные предстартовые манипуляции экипажа меня успокоили, и я стал смотреть в иллюминатор. Первое впечатление от полета было странным: внизу одни сосны и болота, как они здесь ориентируются? Вскоре показалась река с плывущей по ней баржей. Потом река отвернула в сторону, а впереди замаячили бетонные пятиэтажки. Через несколько минут мы сели.

– Это Белый Яр? – спросил я у соседа.

– Да, да! – закивал тот, морщась от гула двигателей.

Я подхватил «дипломат» и неразлучный батожок и неловко выполз из вертолета. Механик закрыл за мной люк, и вертолет, резко увеличив обороты, взмыл вверх. Я огляделся. Песчаная взлетная полоса была окружена редкими чахлыми соснами, сквозь которые на противоположной стороне угадывались какие-то строения. Собственно, песок был везде, где не росли деревья. Вертолетная площадка, выложенная бетонными плитами, казалась здесь чужой. Невдалеке стояло крохотное здание аэропорта, весь второй этаж которого занимала застекленная диспетчерская. Я двинулся к нему, соображая, что выход где-то там. Тем более все туда и шли. Дохромав, принялся осматриваться, где что находится, затем снова вышел на улицу. Несмотря на то что была уже середина мая, ветерок чувствовался зябкий, большинство пассажиров были в плащах или нейлоновых куртках.

– И где же поселок? – спросил я одного.

– Вот по этой дороге, – указал он. – Вам в сам поселок или в городок СМУ-25?

Я пожал плечами:

– В центр.

– Это три километра, подождите, сейчас какая-нибудь машина подвернется.

Подвернулся бортовой «Урал», на который я даже и не попытался влезть. Решил добираться пешком. Брел потихоньку по дороге из уложенных прямо на песок бетонных плит, с интересом поглядывая по сторонам. Мне было интересно, никогда раньше я не бывал в местах таежных, а здесь этой тайги сколько хочешь. По сути, пятачок, отвоеванный у природы и слегка цивилизованный типовыми пятиэтажками. И повсюду меня сопровождал переменчивый от порывов ветерка не то звон, не то шум непонятного мне происхождения. Весна здесь еще только началась: взгляд постоянно натыкался на снежные «пятаки», затаившиеся в укромных от солнца местах. У попавшегося мне навстречу прохожего я попросил объяснить причину шума, начавшего уже надоедать. Ответ его был лаконичен:

– Компрессорные. Газ перекачивают.

Все сразу встало на свои места: выходит, придется привыкать, ради меня компрессоры не заглушат. Я пошел дальше. Впереди снова появились пятиэтажки. Слева, по мере приближения, блестящие здания компрессорных станций становились все выше, а гул все пронзительнее. Наконец, когда я миновал Т-образный перекресток, начались первые строения: панельно-щитовой барак с отдельно вкопанным щитом, извещавшим, что в бараке размещается ПМК треста «Сибкомплектмонтаж», далее шел длинный деревянный забор с арочными воротами, распахнутыми настежь. Над воротами красовалась надпись из четырех букв: «УПТК», а метров через двадцать гостеприимно согревала взгляд вывеска на дощатом бараке: «Вино». Я решил зайти. Сашка Черкасов как-то обмолвился, что отец у него мужик мощный, бутылку водки выпьет, и ни в одном глазу. Выходит, я с его отцом в разных весовых категориях: мне, чтобы отрубиться, и стакана много.

Видимо, я уже начал привыкать к обилию дерева и поэтому вполне равнодушно принял внутреннее убранство магазина. Там было пусто, если не считать старика, которого продавщица отчитывала, не жалея голосовых связок. Впрочем, она тут же смолкла, едва я приоткрыл дверь. Я вошел, напрягая на ходу извилины, сколько мне взять бутылок и чего. Выбора, однако, не было: водка «Русская» тобольского завода и знаменитые консервы «Завтрак туриста». Я купил три бутылки и баночку консервов, ибо березовский завтрак уже, кажется, усвоился. В «дипломат» поместилось две бутылки, третью я сунул в карман куртки, консервы – тоже. Все время, пока укладывался, я чувствовал на себе внимательный взгляд старика, но делал вид, что меня это не касается.

В это время входная дверь распахнулась и магазин в мгновение ока наполнился людьми. Кажется, это была целая бригада: одетые в ватники, нагруженные объемистыми рюкзаками с притороченными к ним валенками бородатые мужики, входя, сразу бросались к прилавку, выражая восторг, что попали в пустой магазин. Гомоня и беззлобно матерясь, они быстро образовали какое-то подобие очереди. Следом дверь запустила еще толпу таких же мужиков, которые бурно выражали не то возмущение, не то зависть к попавшим в магазин раньше. Я в это время сторонкой, возле стенки, пробирался к выходу. Но тут в дверь протиснулся здоровенный мужик в ватнике, с огромным рюкзаком, снимая который, он задел им меня как раз по раненому колену… Такой пронзительной боли я не испытывал с самого ранения. По-моему, у меня даже слезы из глаз брызнули. Охнув, я припустил к выходу, выскочил на улицу, озираясь и ища глазами, на что бы присесть, успокоить ногу, но присесть было абсолютно не на что, лишь в открытые ворота УПТК просматривалась куча бревен. Боль погнала меня к ним.

Добравшись, я обессилено рухнул на ближайшее бревно и, охватив ладонями колено, стал баюкать ногу, постанывая и мысленно причитая.

– Что у тебя с ногой? – услышал я вдруг хриплый голос. – Повредил, что ли?

– Мужик рюкзаком зацепил, – выдавил я.

– А с ногой-то что?

– В Афгане прострелили.

– Где-е?

Я поднял глаза и увидел, что это давешний старик из магазина.

– В Афганистане. На войне, – снова выдавил я из себя.

– Вон чо… – протянул старик. – Выходит, ты служивый? Солдатик, значит? Да ты не стесняйся, задери штанину. Может, перевязать надо?

Именно эту мысль я и лелеял. Закатал брюки; бинты, как я и предполагал, ослабли и сдвинулись.

– Ну-ка, дай мне. – Руки старика потянулись к бинтам. – Да ты не бойся, опыт имеется.

И правда, руки его ловко, но осторожно размотали бинты. Разглядывая колено, он пару раз присвистнул, затем туго перемотал мне его. Боль постепенно утихала.

– Да, служивый, колено тебе распахали основательно. Давно это?

– Больше года.

– Проще было ногу отрезать, уже зажило бы. А я смотрю, затарился человек пузырями и поспешает в меру сил. Свой, думаю, тоже трубы горят. А ты вон, значит, зачем. А может, угостишь старика?

– Водкой, что ли? Да возьмите бутылку. – Я протянул ему ту, что была в куртке. – Я к родителям погибшего друга приехал. Не хотелось с пустыми руками заявляться. Слово ему дал, что навещу родных его.

– Это правильно, по-солдатски. Ну, пошли на бережок, посидим.

Я подумал, какая мне разница, и согласился. На реке был ледоход. До этого настоящий ледоход я видел только в кино: зрелище завораживающее, все равно что на костер смотришь, только вместо пламени – льдины. Плывут, сталкиваются, переворачиваются, и так до бесконечности – все плывут и плывут… Дед тем временем подготовил место: застелил толстое бревно газетой и выложил на нее кусок хлеба и луковицу, открытую бутылку поставил рядом.

– Садись, солдатик. Вкусим от Божьего подношения.

– Как река называется?

– Казым. Пристраивайся, служивый. Только водку придется из горлышка употреблять.

– Зачем же из горлышка? – сказал я, устраиваясь на бревне. – У меня стакан есть.

Я открыл «дипломат» и достал походный стаканчик, такой складывающийся, из пластмассовых колец. Затем, вспомнив, вытащил и банку консервов.

– Я же говорил, что ты свой человек! – обрадовался дед и потер руки. – Наливай.

Я плеснул полстаканчика, протянул ему и сказал:

– Мне один человек говорил, что случайных встреч не бывает. За знакомство.

Дед кивнул и, опрокинув содержимое в рот, спросил:

– А звать-то тебя как?

– Михаил, – отрекомендовался я. – А вас?

– Вообще-то меня Афанасием кличут, а уж прозвищ имею множество.

– Ну, неудобно мне как-то вас просто по имени звать. Отчество тоже ведь имеется?

– Степаныч.

– Тогда за знакомство, Афанасий Степаныч. – И я выпил свою долю.

– И как же ты, такой молоденький, на войну попал? – спросил Афанасий Степаныч, наливая себе полный стаканчик. – Таких молоденьких я только в Отечественную на фронте встречал. Тебе ведь, поди, еще и двадцати нет?

– Есть, – ответил я. – Весной двадцать один стукнул.

– А ранило когда, сколько было? – Второй стакан он опрокинул в себя как бы между делом.

– Девятнадцать.

– Ай-я-яй, я-яй, таких молоденьких за басурманов умирать посылают! Как были они сволочами без стыда и совести, так и остались ими.

– Кого вы имеете в виду?

– Дак большевиков же! Кровососы сталинские. Сидел я в лагерях у них! В плен в сорок втором попал, в сорок четвертом освободили. Берлин штурмовал! А в сорок седьмом десять лет за плен получил. От звонка до звонка отсидел. Здесь, неподалеку, в Лабытках. Домой уже и не поехал, в этих местах по сию пору и обретаюсь. А ты чего ж не пьешь? Хорошую водку в Тобольске гонят.

– Да мне же еще Черкасовых найти надо.

– Черкасовых? Не знаю. Народу – во какая тьма привалила! Нет, не знаю.

Я достал нож и принялся вскрывать «Завтрак туриста». Дед в это время хрустел луковицей.

Выпью еще, решил я, прислушиваясь к ощущениям в колене. Налил.

– Ну, Афанасий Степаныч, за ваше здоровье!

– Чего за мое пить? Ты за свое выпей.

– И за мое тоже, – добавил я, осушая стаканчик.

– Хороший ты, видать, человек, Михаил, – сказал дед. – Не вижу я в тебе задних мыслей, и помочь мне тебе хочется. – Он налил еще. – Жалко мне тебя, такого молоденького. Вот сидишь, пьешь со мной, весь израненный. По отчеству величаешь, хоть и алкаш я здесь распоследний. Хочешь, я тебе здоровье верну?

– Интересно как?

– Травка у меня волшебная есть. Панацея называется, сиречь, значит, от всех болезней лекарство. Вторую сотню лет у себя сохраняю. Мария мне сказывала, что человеку один раз ее попробовать – и то сотен на пять лет жизни хватает, так что у меня в запасе еще сотни две с половиной годов имеются. Но долго это, ох как долго! А до чего мне такая жизнь обрыдла, кто бы знал!

– А чего, – сказал я легкомысленно, – жизнь как жизнь.

– Не-ет, парень, жизнь все хреновее и хреновее. Тебе вот двадцать один? А мне знаешь сколько?

Я окинул собутыльника взглядом.

– Лет шестьдесят-семьдесят.

– Вот из-за этого тоже страдаю. Внешний вид подводит. А на самом деле родился я в 1840 году, в сентябре, 21 числа, в деревне Овражки Екатеринбургской губернии.

– Так вам что, 160 лет сейчас?

– Именно! Давно б уже и косточки мои сгнили, если б не страсть к охоте. Да что это я все треплюсь? Давай допьем да ко мне сходим. Я ж панацею дома сохраняю, не с собой же ее таскать.

– Да вы допивайте, Афанасий Степаныч. Мне уже достаточно.

– Во! И я о том же. Вырождается народ. Хлипким становится. В твои годы я на завтрак для аппетита стакан самогонки хвачу, и пошел, и целый день потом бодрый. Не будешь? Ну, как знаешь.

Он долил остатки в рот, утерся, или, как говорят, «закусил мануфактурой», встал, аккуратно стряхнул с газеты крошки, сунул ее в карман и скомандовал:

– Пошли.

Что меня заставило пойти с ним – не знаю, возможно, соображение, что рабочий день в разгаре и мне все равно сейчас Черкасовых не застать, а время до шести часов вечера надо как-то убивать. А возможно, что и надежда: согласен – детская, согласен – наивная, где-то на уровне волшебных сказок. Нет, этого тоже не надо со счета сбрасывать, мне так надоело быть больным, я же в каждом сне себя здоровым видел, и потом, слишком это жестокая шутка, даже самый распоследний алкоголик так шутить поостерегся бы…

– Пошли, – согласился я. – А кто была эта Мария?

– Я так думаю – ведьма. Но это история длинная…

– А если в двух словах?

– В двух словах: здесь она объявилась. Рыжая. Только ни за что не признается, стерва, что это она. Думаешь, я почему такой добрый? Я ее все равно раскручу.

Постепенно мы приблизились к первым пятиэтажкам.

– Сколько же ей лет?

– А кто его знает, тыщи три, не меньше. С этим зналась, как его, с этим… ну, который про древнегреческих героев писал, бородатый такой мужик, и слепой…

– С Гомером, что ли?

– Во-во! Гомер. Точно… Так она и его старше.

Я представил себе сгорбленную старуху с крючковатым носом, с клюкой и в резиновых галошах, надетых на тощие ноги в самовязаных шерстяных носках. А как может выглядеть трехтысячелетняя старуха?

– И что же ей здесь надо?

– Как что? Работает мастерицей у «сушняков»!

– А это кто?

– Извини, это местное… Спецуправление у нас тут есть – СУ-6, автоматику на компрессорных станциях делают. Их все «сушняками» называют. Вот у них она мастерицей и работает. Делать ей больше нечего…

– Как же она выглядит?

– Так же, как и двести лет назад, – невинной девочкой с рыжими патлами. Но я ее как облупленную знаю, от меня не вывернется, сука.

– За что же вы ее так, Афанасий Степаныч?

– А чего ж она от меня, можно сказать, от мужа, рыло воротит? Я ее никогда не обижал, любил, можно сказать, стерву, смерть вместе с ней принимал… Все честь по чести…

– Но вы же не умерли!

– Вот и жаль.

– Как же это случилось?

– Долго рассказывать, но можешь мне поверить, убивали нас основательно. Придем, я тебе шрам покажу, в самое сердце пулю вогнали!

– А ей?

– Не знаю. Кажется, тоже. Когда нас расстреливали, мы рядом стояли.

– Кто расстреливал?

– Известно кто, чекисты.

– Как чекисты? Когда?

– Слушай, Михаил! Достал ты меня своей простотой! Если интересно, придем, поставишь пару пузырей… О! Тебе ж так и так у меня заночевать придется!

– Почему?

– Потому. Начнет из тебя панацея хворь выгонять, узнаешь. Все косточки выкрутит. Благим матом орать будешь. Мне да Таньке это без разницы, а чужим людям – беспокойство напрасное. Так что деться тебе некуда.

– А закусывать у вас хоть есть чем? Я есть хочу.

– Сейчас Таньку в магазин пошлем. Авось чего принесет. Пришли мы, вот хоромы мои.

– А кто такая Танька?

– Баба моя. Живет со мной.

Я уже представлял примерно, какими покоями владеет этот старик, однако действительность побила все мои самые смелые предположения. На полу в квартире было столько песка, что разуваться мне сразу как-то расхотелось. Афанасий Степаныч и сам переобуванием пренебрег, прошел сразу в комнату, и тотчас же послышалось его возмущенное ворчание:

– У, сука, нажралась уже! Вставай, тварь! Кто тебя напоил? Чего бельма вылупила? Вставай, говорю! Гости у нас! В магазин дуй! Ну?

– Да ты чего, старый мерин, разорался? – послышался в ответ скрипучий бабий голос. – Дай хоть в себя прийти! А деньги у тебя есть? С чем мне в магазин идти?

– А на какие шиши ты тут без меня похмелялась? Так и норовишь, сука, хоть глоток для себя выгадать! – Тут хозяин появился в дверном проеме. – Ты чего столбом в прихожей стал? – обратился он уже ко мне. – Раздевайся, проходи. Снимай курточку, чего жмешься. – Он выхватил у меня из руки «дипломат» и направился с ним на кухню. – Ты, это, Михаил, если кушать хочешь, дай хоть червонец, у нас стесненные обстоятельства…

Сказать честно, мне уже ничего не хотелось; уйти бы отсюда, но я полез во внутренний карман пиджака и достал пятидесятирублевую бумажку:

– Вот, Афанасий Степаныч, возьмите. – А про себя подумал, что смоюсь отсюда, едва хозяйка уйдет.

Дед взял у меня деньги и снова заорал:

– Танька! Иди деньги возьми. Да пошевеливайся, человек голодный, есть хочет, да и нам пожевать не худо бы!

– Здравствуйте, молодой человек, – вышла из комнаты хозяйка. Я вздрогнул.

Вообще-то я не без глаз, и мне приходилось видеть опустившихся женщин-алкоголичек, в основном это случалось в районе вокзалов или возле какого-нибудь заштатного гастронома, который по известным причинам местные алкоголики выбирают местом тусовки. Однако всегда эти женщины вызывали во мне брезгливое чувство, и я старался обходить их стороной.

Сейчас такой вариант исключался. На вид подруге моего случайного знакомого можно было дать от сорока до шестидесяти лет, причем нижний предел был с учетом преждевременного износа, характерного для поклонниц зеленого змия. Но я изобразил на лице приветливую улыбку и с легким наклоном головы выжал из себя сердечное приветствие. Хозяйка расцвела и в ответ наговорила мне кучу любезностей.

– Ты, главное, мяса возьми, – напутствовал ее Афанасий Степаныч. – Гость наш с утра голодным проснется. Не будет мяса, тебя сожрет. Давай дуй.

Его сожительница, жеманно мне улыбнувшись на прощание, ушла.

– Вот и живу с этой стервой, – как бы извиняясь, сказал дед. – Ну да хрен с ней, пока она затарится, начнем лечиться.

Он достал складной нож и подошел с ним к кровати, долго щупал край матраса, наконец вспорол шов и, поковырявшись внутри, извлек полиэтиленовый пакетик, подошел ко мне, сказал, чтобы я подставил ладонь, и высыпал на нее из пакетика какую-то труху.

– Вот она, панацея, – приговаривал он во время манипуляций. – Все для себя берег на крайний случай, нуда тебе она нужнее. Клади все это в рот и жуй. Жуй хорошенько, не глотай, пока в кашицу не перетрешь, а потом сглотни. Ну, приступай, чего ты на меня смотришь? – Он непроизвольно сделал глотательное движение. – Ешь, пока я не передумал.

Я подчинился. Труха на вкус казалась обыкновенным сеном, однако по мере разжевывания я стал вычленять какой-то необычный привкус. Даже не знаю, с чем его сравнить. Но привкус приятный, запоминающийся.

– Ты ладонь-то не отряхивай! – схватил дед меня за руку. – Этим крошкам цены нет, панацея-то на Земле не растет, она с другой планеты к нам завезена.

– Откуда?

– С Марса, кажется, а может, с Венеры… Языком залижи, не стесняйся.

– Кто ж завез ее?

– Про то Мария знает, а может, она и завезла, мне без разницы.

– Афанасий Степаныч! Ну сейчас-то нам спешить некуда! Расскажите, как вы с Марией встретились? – И, не зная, чем еще подогреть старика, я раскрыл «дипломат» и достал из него две оставшиеся бутылки водки. – А это чтобы язык легче во рту вращался. Пойдет?

– Змей ты, искуситель! – сказал старик. – Ладно, слушай. Никому не рассказывал, все одно никто не поверил бы. А ты сегодня в таком положении, что и не захотел бы поверить, да придется. Начну, пока моей нет…

Глава 10
НАЧАЛО АТЛАНТИДЫ, ИЛИ ХОРОШО ЛИ БЫТЬ БЕССМЕРТНЫМ

Да, мы все помолодели и выглядели теперь не более чем на двадцать лет. Мало того, мы перестали болеть, хотя, конечно, выяснилось это не сразу. И раны у нас или травмы заживали полностью часа через три. И виной всему стала незаметная, ничем внешне не примечательная травка. Амброзия дала нашим организмам относительное бессмертие. Относительное – это потому, что тела наши не были гарантированы от уничтожения. Скажем, Лолу во времена инквизиции сожгли на костре как колдунью. Но до инквизиции было еще почти пятнадцать тысячелетий, которые нам пришлось прожить. Словом, бессмертие принесло с собой и свои проблемы, но тогда о бессмертии мы не думали, мы были просто молодыми, не знающими проблем со здоровьем, энергичными людьми.

К сожалению, амброзия примерно через пять поколений выродилась и потеряла свои лечебные свойства, превратившись в обыкновенный сорняк. Впрочем, чрезвычайно живучий и неприхотливый. Но я старалась сохранить ее семена, как олльские, так и первых трех поколений, надеясь в случае нужды вырастить ее снова, хотя, как оказалось, нам всем для подлинного относительного бессмертия хватило того салата, раз и навсегда перестроившего нашу иммунную и регенеративную системы.

Сет с Марсом выдвинули идею построения цивилизованного общества на отдельно взятом острове, а мы все приняли деятельное участие в осуществлении проекта.

Повторяю, мы не знали в то время о том, что стали бессмертны, мы просто хотели оставить свой след в истории Жемчужины, поэтому сколько-нибудь продуманной концепции у нас не было.

Случилось так, что Лола забеременела (мы же, остальные женщины, не то к счастью, не то к огорчению, оставались бесплодными; впоследствии выяснилось, что навсегда). Событие это внесло в нашу жизнь столь нужное нам разнообразие. Хотя Лола и сказала, что она знает отца будущего ребенка, указывая при этом на Марса, все же мужчины продолжали гадать, сомневаясь и ожидая появления на свет младенца для окончательного вердикта. Пока же мы вели среди населения трех близрасположенных селений агитационную работу в пользу могущественной державы. Много усилий мы затратили, чтобы убедить аборигенов в том, что пленных лучше использовать на работах, чем бездарно съедать. Самых тупых Марс заставил потрудиться на добыче меди, после чего нужность и полезность рабов перестала оспариваться. Затем пришлось долго объяснять, что остальные жители острова имеют на свободную жизнь такие же права, как и подопечные нам аборигены. Марс потихоньку обучал желающих фехтованию на мечах и каким-то приемам единоборств. Впрочем, сам Марс справлялся с вооруженным аборигеном голыми руками. При этом он старался вложить в свои рассказы побольше военной романтики. И вскоре аборигены стали бредить мечтами о морских походах и о славе завоевателей. Одним словом, наше предложение построить большой корабль нашло в их душах понимание, и, забросив свои рутинные занятия, многие энтузиасты выразили желание принять участие в постройке судна.

На наше счастье, Аргус, кроме астрономии, занимался в юности моделизмом, а в университете стал яхтсменом и участвовал в парусных регатах. Пока Марс вел беседы о романтике завоеваний, Аргус построил модель парусника попроще: двухмачтовый фрегат. Команда фрегата должна была состоять из пятидесяти матросов. Модель вызвала у аборигенов восторженную реакцию. Правда, они еще долго не могли сообразить, как на этом можно плавать. И все-таки вскоре первая верфь была нами заложена. Корабелами, естественно, стали и мы все. Постройка судна заняла в общей сложности около двух лет. Сколько инструмента было изведено аборигенами, пока они не научились владеть им более или менее прилично! За время постройки определились мастера, которые впоследствии возглавили атлантское кораблестроение.

Лола родила мальчика, в котором легко угадывались черты Марса.

– Быть ему местным царем, – решили мы.

Вообще кораблестроение встряхнуло рутинную жизнь аборигенов. И, кстати, способствовало появлению денег. Золото быстро поднялось в цене, как и драгоценные камни. Появились первые украшения. Аборигены с удовольствием осваивали новые виды профессий: оружейники, углежоги, рудокопы, плавильщики меди, ткачи. Кроме того, Аргус готовил мореплавателей, будущих капитанов. Марс занимался войском. Мы с женщинами воспитывали будущих хлеборобов. Наконец корабль был спущен на воду. Настал этап ходовых испытаний, тренировки экипажа на слаженность действий. Через месяц корабль полностью был готов к путешествию. Загрузившись провиантом, приняв на борт команду и подготовленных Марсом военных, корабль взял курс на восток, к берегам недалекого материка.

Было бы несправедливо не рассказать здесь о встрече корабля с местным божеством – гигантских размеров спрутом, детьми которого считали себя аборигены. На их наречии спрут именовался Посей-Дон, то есть многорукий бог. Однажды утром команду встревожил голос впередсмотрящего, который указывал на бурое пятно в воде, истошно при этом вопя. Команда столпилась на носу, на все лады повторяя имя многорукого бога, который простер к кораблю несколько щупалец. Однако никто не сделал даже попытки увернуться от протянутых к ним щупалец. Несколько человек было сметено с палубы и утащено чудовищем. Лишь Марс и Аргус, ругаясь, попробовали перерубить щупальца, но добились только того, что спрут, собравшись в комок, внезапно очутился возле судна и обхватил его, намереваясь вообще раздавить. Толщина щупалец чудовища превышала метр, однако нерастерявшийся Марс проскочил мимо огромных отростков с двумя гранатометами и не спеша всадил обе гранаты в глаза моллюска. Взрывы разнесли вдребезги чудовищную голову, но щупальца продолжали свою разрушительную работу. Мечами Марс и Аргус пытались перерубить их. Вскоре к ним присоединились и аборигены. Наконец последнее щупальце, на котором еще удерживался спрут, было перерублено, и гигантский кусок мяса отделился от судна. Вскоре им занялись привлеченные запахом смерти акулы. Одно из щупалец Аргус распорядился оставить на палубе, надежно принайтовав его веревками. Правда, уберечь его не удалось. Через три дня, как ни сожалели и олльцы, и аборигены, со щупальцем пришлось расстаться. Так дети Посей-Дона впервые проявили неповиновение своему богу.

Скажу сразу, первое плавание окончилось удачно, корабль возвратился без рабов, но с лошадьми, которые впоследствии сыграли значительную роль в развитии островной цивилизации. Рабов завезли позже другие экспедиции с капитанами-аборигенами.

Сын Марса рос мальчиком смышленым, Лола дала ему имя Атлант, сказав, что такое окончание звучит для уха аборигена более привычно. К совершеннолетию Атланта на острове жизнь кипела уже по-новому, а мы оставались все такими же молодыми.

Сетроум разработал конституцию Атлантиды – так уже называлась наша страна, – стали появляться первые институты бюрократии. До окончательной постройки жилища богов, которое мы задумали как шикарный дворец на живописном холме, мы продолжали жить в наших пластмассовых коттеджах. Марс отыскал среди аборигенов наиболее талантливых бойцов и вскоре организовал нечто вроде военной академии. Вулканс, в свою очередь, задумал создать подобие академии наук. Аргус и Озерс тоже заинтересовались этой идеей и всячески ему способствовали. Озерсу привозили с разных концов как острова, так и доступной теперь Ойкумены всевозможные кристаллы, но нужного нам никто так и не отыскал. Я думаю, что начало увлечению аборигенов магией кристаллов все-таки было положено Озерсом. Тем более что при работе Озерс имел привычку напевать или бурчать себе под нос, естественно, на атлантском языке, а дошлые новомаги-аборигены, подражая Озерсу, считали его бормотание могущественными заклинаниями, запоминали песенки Озерса и применяли их в собственных опытах, которые, кстати, редко удавались. Нас это забавляло.

Годы шли, росло благосостояние островитян, а вместе с тем и их могущество. Наше – тоже. Рабы возвели шикарный дворец, провели водопровод и создали для нас все мыслимые удобства. Наш общий сын Атлант тоже выстроил себе дворец и вообще вел вполне царскую жизнь. Его высокопоставленные подданные также занимались градостроительством. Хотя и без определенного плана, город вскоре разросся и приобрел некоторое своеобразие. В нашу честь воздвигались и храмы.

Через пятьсот лет все более или менее удобные бухты острова имели собственные города. Мы с удивлением прислушивались к нашим ощущениям, понимая, что скучаем, теряем интерес к жизни. Атлант, видимо, бессмертным не стал. Он уже выглядел человеком среднего возраста, если не старше.

Как-то он заявился к нам и пожаловался на то, что воздух в городе стал неприятно, пахнуть. Мне тоже в последнее время от городского запаха становилось как-то не по себе. Марс пренебрежительно отозвался в духе: «А как вы хотели?», но Вулканс решительно посоветовал намылить шею бургомистру, с тем чтобы тот организовал коммунальную службу с достаточным количеством конного транспорта для вывоза мусора, определил места свалок, построил общегородскую канализацию с очисткой сточных вод, установил место для кладбища и повелел бы хоронить умерших не позднее трех суток.

– А главное, не жалей на это денег. Чистый воздух в городе стоит недешево. Благо обычай съедать умерших уже в прошлом, но с их размещением надо навести порядок. Живые тоже воняют.

Благоустройство города немного нас развлекло. Вообще, я чувствовала, что мне все до чертиков надоело. Хорошо было бы заснуть на пару сотен лет, но оказалось, что это невозможно. Организм мог функционировать только так, как привык делать это с самого рождения. Я не могла спать более восьми часов в сутки; а интересно, сколько дней я смогла бы обходиться без еды или питья?

Впрочем, на такие эксперименты я не решалась, предпочитая наблюдать за узниками Атланта, который обзавелся собственными заключенными, поместив их в специально отведенные под темницы подвалы дворца. Условия содержания царских заключенных были просто ужасны, я бы там долго не выдержала, однако меня не трогали их страдания – это были всего лишь аборигены. Конечно, они живые люди, как и все, они подвержены боли, они мучились от физических и душевных травм… но я не могла или, вернее, не хотела им сочувствовать. Аборигены чрезвычайно быстро старились и дряхлели, а затем и умирали. Не успеешь к кому-то привыкнуть, как он уже становится стариком. Они мелькали, словно капли дождя, это в конце концов надоедало, но что делать, таковы, видимо, издержки собственного бессмертия.