Текст книги "Закаты"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава одиннадцатая
НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ В СТРАНЕ ЖАВОРОНКОВ

– А как называется этот обряд?

– Похищение невесты.

– Похищ...

– Нет, вы не думайте, невеста сама

мечтает, чтобы её украли.

– Ах, ну хоро...

– Родители тоже согласны. Можно

пойти в загс, но до этого, по обычаю,

невесту нужно украсть.

– Украсть?

– Угу.

– Ч-чёрт! Красивый обычай. Красивый

обычай. Ну, а моя-то какая роль ?

В сей ночной час, в отличие от Белокурова и Тетерина, которые вовсю бодрствовали, отец-основатель жавороньего княжества всепоглощающе предавался сну. Ему снилось, что он плывёт на «Титанике» и смотрит в иллюминатор на огромных белоспинных альбатросов диомедеа, они красиво парят в небе, и Ревякин зачем-то начинает объяснять своей невесте Марине, что в средней полосе России эти птицы не водятся, ибо последних из них большевики расстреляли в двадцать седьмом году, а которых не расстреляли, тех выдворили из страны в Тихий океан. Вдруг один из альбатросов грозно пикирует, ударяется клювом об иллюминатор, пробивает стекло, и в каюту, вопреки законам логики, валит мощный поток воды. «Титаник» начинает тонуть. Вода очень холодная, и Ревякин в ужасе мечется.

Он проснулся от холода. Постель была влажная – он почему-то очень сильно пропотел. А в окно рвался ледяной ветер апрельской ночи. Отец-основатель решил сходить в туалет, спустил ноги на пол, позёвывая и удивляясь столь неожиданно смелой и новой версии гибели «Титаника», как вдруг под ногой почувствовал стеклянный хруст.

– Что такое... – пробормотал он и тут только в темноте разглядел, что пол усеян осколками, а окно комнаты вдребезги разбито, оттого и такой ветер гуляет по дому.

– Хорошо хоть не порезался, – вздохнул Владимир Георгиевич, поджал ноги, дотянулся до выключателя и зажёг на стене бра. Стало быть, иллюминатор и впрямь разбили, только не альбатросы, а какие-то хулиганы. На полу Ревякин обнаружил камень, завёрнутый в большой лист бумаги. Развернув, он обнаружил послание и стал читать, понемногу начиная волноваться.

«Птички Божии! Настал наш час. Вы беззаботно предполагали, что если перелетели сюда, на берега Волчицы, то мы вас здесь не клюнем? Вы ошиблись. Горе вам! Волчица – жена волка, а волк – символ Ичкерии. Объявляем вам ультиматум. Вы должны как можно быстрее покинуть эти края и возвратиться туда, где вы жили раньше. Это место будет наше. Священная бездна принадлежит нам и только нам. Это наш колодец. А чтобы вы поняли, что мы не шутим, мы будем каждую ночь уворовывать у вас по одной девушке. Сегодня мы начнём с твоей невесты, мерзкий птичник Ревякин. Можешь её больше не искать. Она у нас и будет принесена в жертву священной ночи. Это объявляем тебе мы, ночные чёрные ангелы – Упырь, Нетопырь, Ушан, Шестокрыл, Сипуха, Сова, Филин, Сыч, Неясыть, Ночной Ястреб, Вурдалак и всё наше страшное воинство ночи. Убирайтесь! Горе вам!»

– Шутники, едришь твою двадцать! – усмехнулся Ревякин, но в душе у него заскребло. Что-то подсказывало отцу-основателю, что это не шутка, хотя и выглядело послание весьма литературно.

Оставалось лишь пройти в соседнюю комнату, где спала Марина, и удостовериться, там она или нет её. Но если она там и он вдруг разбудит её, она может подумать, что он захотел лечь с ней, а у Владимира Георгиевича не было никакого желания сейчас ложиться с ней, ибо он всё ещё чувствовал себя не отдохнувшим.

Но, ещё раз прочитав послание, он всё же отправился. Марины не было. В комнате царил порядок, за тем лишь исключением, что одеяло с кровати обиженно и скомкано переместилось на пол. Неужели его не очень серьёзные предчувствия сбылись? Он всегда пошучивал, что если есть жаворонки, то рано или поздно должны появиться и совы. Он помнил детский ужас, когда мама читала ему сказку Ивана Франко про ворон и сов, как кровожадные совы по ночам таскали и пожирали маленьких воронят.

Ни в туалете, ни в кухне, ни в прихожей Марины тоже не обнаружилось. Входная дверь оказалась открытой. Ревякин жил в двухкомнатной квартире в одном из углов четырёхэтажного княжеского дворца, на первом этаже. Квартира его имела свой отдельный вход, а также дверь, через которую можно было проникнуть во дворец.

Только теперь до отца-основателя дошло, что Марину и впрямь похитили. Сделано это было тихо, бесшумно. Вероятно, похитители, прокравшись в комнату Марины, осторожно усыпили её хлороформом. Немудрено, что Ревякин не проснулся – он ведь так плохо спал в предыдущую ночь.

Он проверил вещи. Ничего не пропало, кроме Марининых сапог, пальто, шапки, платка, ещё кое-какой одежды.

– Нет, не может быть, это розыгрыш, – бормотал Владимир Георгиевич, одеваясь. Его уже начинал колотить озноб страха. Что значит «принесена в жертву священной ночи»? Изнасилована? Истерзана? Замучена до смерти?

Слух его, ставший напряжённым, уловил, как на подоконник выбитого окна с лежим стуком села птичка и сказала: «Чуин, чуин». Чечевичка – карподакус эритринус – мгновенно определил орнитолог. А может быть, это уже душа Марины прилетела попрощаться? Он сделал шаг в сторону окна, но птица тотчас упорхнула. Чего бы это ей среди ночи разлётывать?

Тщательно заперев наружную дверь, отец основатель открыл внутреннюю и прошёл во дворец. Пред ним вырос охранник Витаутас, литовец.

– У вас выбили окно? – спросил он.

– Хороша же у нас охрана! – возмутился Ревякин. – Почему с моей стороны никто не дежурит?

– Вероятно, бросились к замку, – моргал глазами литовец.

– Это ещё зачем?

– Там какое-то наводнение.

– Что ещё за наводнение? Волчица из берегов вышла?

– Я пока ещё не знаю.

– Княгиня спит?

– Кажется, да.

– Ступай, подежурь под моими окнами. Там кто-то стекло высадил мне камнем.

Отец-основатель поднялся на лифте на четвёртый этаж, в апартаменты княгини Жаворонковой. Она уже встречала его:

– Знаю, мне позвонили.

– Что ты знаешь?

– Что ублиетку рвёт.

– Как, то есть, ублиетку рвёт? – воскликнул Ревякин, чувствуя, как у него поехала крыша. – При чём тут ублиетка! На вот, смотри!

Он протянул ей послание от ангелов ночи. Катя быстро прочла его, откинувшись, прислонилась спиной к стене:

– Дождались!

– Кто это может быть, как ты думаешь?

– Тут и думать нечего, – сказала бывшая жена. – Тамерлан.

– Какой ещё Тамерлан? Завоеватель Азии?

– Если б Азии! Он на всю Россию замахивается. Тамерлан Исхоев. Один из главнейших лидеров чеченской мафии. Молодая, активная, вездесущая сволочь.

При известии о Чечне Ревякин ещё более пал духом. А ведь и впрямь, в послании говорилось о волке, символе Ичкерии.

– С Мариной пока всё в порядке? – спросила Катя.

– Какой там всё в порядке! Украдена.

– Как украдена? А ты где был?

Он коротко рассказал о том, как проснулся и что обнаружил в своей квартире.

– Всё, нам крышка, – подытожила его рассказ бывшая жена. – Лёшка в отъезде, и они спокойно возьмут нас за глотку. Говорила же я ему: «Пока не утрясёшь все споры и разногласия с Чечней, не уезжай!» Он не послушался. Говорил, не сунутся, не посмеют. О, русская беспечность! Когда же в нас проснётся бдительность?

– Надо поднимать народ, – пришибленно бормотал отец-основатель. – Надо устремиться по горячим следам.

– Опомнись, Вова! Даже если мы поднимем всех способных к ведению боевых действий, всё равно совы перебьют наших жаворонков в два счёта. О Боже! Гады, они даже не оставили никаких шансов. Каждую ночь похищать! Разбойный люд!

– Думаешь, Марину уже не спасти?

– Держись, жених! Думаю, её поздно спасать. Жалко её, конечно, но что делать? Времена такие, что только сжимай зубы.

Они уже спустились вниз и вышли из дворца. Жаворонье княжество пока ещё спало, хотя многие маячили там и тут, в основном охранники и сторожа. Собачий лай усиливался.

Вскоре выяснилось, что никто не видел никаких чеченцев, вообще никаких чужаков. Марина исчезла без следа, словно её выкрали по воздуху.

– И впрямь, будто летучие ночные твари, – скрежетал зубами отец-основатель. – А что там с ублиеткой-то?

– Блюет, – весело сказала княгиня Жаворонкова.

– Не понимаю.

– Вода из неё какая-то попёрла. Пойдём посмотрим.

Ему, конечно, было сейчас не до ублиеткиной рвоты, но полная беспомощность в поисках следов похитителей придавила его, и он послушно пошёл смотреть на происходящее в фундаментах замка. При свете луны и фонарей его глазам предстало зрелище маленького апокалипсиса. Холм, в котором находилась пещера ублиетки, исторгал из своего чрева чёрную зловонную жижу, и этот вонючий поток, стекая вниз, уже затопил фундаменты донжона, Надвратной и Кладовой башен, подбирался к основанию Княжьей башни, чтобы дальше низринуться с обрыва в Волчицу.

– Запах серы, – принюхавшись к вони, определила княгиня. – Наверное, это и впрямь один из входов в ад.

– Извержение началось, по всей видимости, где-то в полночь, – пояснил подошедший к отцу-основателю и княгине начальник охраны Берёзин, бывший полковник КГБ. – Жижа поднялась из глубины пещеры, заполнила всю полость, затем выдавила запертую дверь и хлынула наружу. Около часу ночи раздался треск ломаемой двери и шум потока. Тогда-то все мы и всполошились.

Похищение Марины, ультиматум, потоп – что-то слишком много бедствий для одной ночи!

Совершенно некстати сейчас пришлась догадка о том, почему вчера погас второй факелок. Вовсе не потому, что раскрылась бездна, как хотелось Кате, а потому, что уже начала просачиваться эта жижа, и там кое-где образовались лужицы, в одной из которых потонул факелок. Он, наверное, продолжал гореть и в жиже, поскольку рассчитан на горение в жидкости, но жижа чёрная, и его свет не был виден.

И всё-таки зря они именно тут основали княжество. Проклятое место! Вся гениальная идея Владимира Георгиевича шла насмарку.

– Дворец-то не затопит? – волновалась Катя.

– Не должно, – отвечал Берёзин. – Уйдёт по ложбине к реке.

О чём они размышляют? Украдена молодая, красивая, полная здоровья и сил невеста! Возможно, её уже сейчас раздевают и...

– О Боже! – простонал Владимир Георгиевич. – Да пропади он пропадом, этот потоп! Надо же Марину искать. Господи, говорил же я князю, что надо создать отряд алаудов.

– Каких алаудов? Впервые слышу, – сказала княгиня.

– В армии Юлия Цезаря был особый отряд, содержавшийся на его личные деньги, – стал пояснять Владимир Георгиевич. – Они, как и мы, вставали всегда до рассвета и жили по солнцу. И тоже назывались жаворонками – алаудами по-латыни. А у нас, кроме охраны, нет никакой боевой структуры.

– Что ты намереваешься делать? – спросила Катя.

– Не знаю... А ты?

– Я иду спать.

– Спа-ать?!!

– А что ещё? Я чувствую себя совершенно беспомощной и бесполезной. Я не в силах ни вызволить твою невесту, ни заткнуть глотку взбесившейся ублиетке. Поэтому иду спать дальше. Жаворонкам полагается по ночам дрыхнуть, не так ли гласит наш устав?

– Но ведь это чудовищно!

– Ты сам всё заварил. Теперь расхлёбывай. А ты как думал, дорогой отец-основатель? Всё только похвальбы да лавры? Ах, какое он затеял великое дело! Возродить русский дух через послушание законам солнца! А вот пришёл злой чечен и показал тебе кузькину мамашу. Ну? Что ты так смотришь? Где твои алаиды? И вот тебе мой совет: собирай вещички, забудь про меня, про Марину и уматывай-ка отсюда, покуда и тебя не схватили ангелы ночи. Возвращайся к своей Ирочке и к её Осечке. На самом деле ты её любишь, а не Марину и уж, конечно, не меня.

– Кто тебе дал право рассуждать тут, кого я люблю, а кого не люблю? Знаешь что, княгинюшка, шла бы ты куда подальше!

– Куда?

– Спать. Иди спи!

– А кто тебе дал право приказывать мне?

Он хотел ещё что-то сказать, раскрыл рот, вдохнул и зашагал в неизвестном направлении, лишь бы подальше от своей первой жены. Сколько лет она его мучила, потом ушла к богатенькому, так нет, опять изловила, словно птичку, и опять мучает.

– Эй! Отец-основатель! Куда пошёл? Марину искать? Пойдём, я тебе хоть Лёшкин пистолет дам. Или арбалетку.

Среди общей бессмыслицы это последнее предложение хотя бы имело какой-то смысл. Он остановился и покорно возвратился к Кате. Они вернулись во дворец, снова поднялись на четвёртый этаж. Когда выходили из лифта, княгиня лукаво глянула на Ревякина:

– А может, Бог с ней, с Мариной? – зашептала она обворожительным голосом. – Пойдём вместе ляжем, а?

– Кать! Что ты мелешь!

– Ну ладно, ладно, не сердись. Боишься ко мне заходить, так стой здесь, у двери, я тебе сейчас вынесу. Пистолет или арбалет?

– Давай и то, и другое. Арбалет хорош тем, что бесшумен, а пистолет – маленький.

– Это ты у нас бесшумный и маленький, – смеялась Катя, вынося через пару минут небольшой арбалет князя. – Ладно уж, хотела тебя ещё и завтра помучить, да передумала. Забирай свою Маринку, у меня она прячется.

– Чего-чего? – выпучил глаза Ревякин, беря арбалет.

– Вот тебе и «чего-чего»! Какая птица поёт «чего-чего»?

– Кать!

– У меня твоя Марина, у меня. Мы с ней вместе над тобой подшутили. Записку я написала левой рукой. Клички ночных ангелов взяла из определителя птиц, который ты мне подарил.

– Ох и дуры же вы обе!

– Не сердись, дядя Вова! Пошли чайку попьём с ликёром. Какая птица говорит: «Спиридон, Спиридон, чай пить, чай пить»?

– Певчий дрозд. Дуры! Знать вас не хочу обеих после этого. Ей скажи, чтоб оставалась спать у тебя. Свадьба – под вопросом.

Он гневно шагнул в дверь лифта и ударил указательным пальцем по клавише с цифрой 1.

Глава двенадцатая
БЛАГОРАСТВОРЕНИЕ

— Как напарник?

— Перевоспитывается.

— Отлично. А почему шёпотом?

— Спит.

— Спит?!

Судя по всему, Полупятов испускал последние издыхания. Тело его подёргивалось, но всё более и более вяло. Изо рта уже не гремело, а лишь булькало судорожное: «И всё-так... мммо-о-о-оррре... останетссс море-е-ем.. и нам ни-ккк... бех мрррей...» Чижов лежал на своей кровати в другом углу гостевой избушки и терпеливо слушал. Ревение Полупятова длилось уже два часа, долгое время оно было сильным, смелым, восторженным, репертуар менялся скачкообразно, переходя от оперных арий к тундре и железной дороге, от «Варяга» к Чебурашке. Худшее беспокойство вызывало даже не это пение, а ядовитейшие пары, наполнившие небольшое пространство избушки. Василий Васильевич давно уже раскаялся, что отказался спать в батюшкиной избе, но теперь было поздно – не хотелось будить отца Николая после всего, что ему пришлось пережить.

– А я иду, шага... – гортанно проклокотал Полупятов, дёрнулся в последний раз и затих.

– Слава тебе, Господи! – вздохнул Чижов и перекрестился.

Вот бы ещё испарения зловонные устранить как-нибудь. Но как? Приходилось терпеть, в особенности если учесть великую роль Полупятова, которую он сегодня исполнил. Быть может, он совершил в эту ночь свой самый главный в жизни поступок. Может быть, он вообще родился на свет только ради сегодняшней ночи. Сам-то он хоть понимает это? Куда там! Вот бы узнать, что творится в душе этого человека. Должно быть, полный кавардак, этакий набор к пиву.

– Ужас! – прокряхтел Чижов, в который раз переворачиваясь с боку на бок и стараясь хоть как-то привыкнуть к полупятовскому перегару. Это же надо! Выпить семьсот граммов благороднейшей перцовки, а вонять так, будто выжрал ведро первача или сивухи. Нет, невозможно! Надо выйти на воздух. Как не хочется вылезать из тёплой постели!

Всё-таки выбравшись, Василий Васильевич торопливо оделся и вышел из дому. Над ним распахнулось великое звёздное небо, озарённое полной луною. Было прохладно, но так томительно пахло весной, что Чижов застонал, столь сильно ему захотелось сейчас обняться с женой, прижаться лицом к её волосам и уху, губами – к шее. И вновь, откуда ни возьмись, явилась ревность. Ещё никогда он не ревновал так сильно, как сейчас, вспоминая восторженные взгляды, которыми Элла награждала Белокурова.

– Вот скотина! – выругал он самого себя за эти гадкие мысли о жене и издателе любимой газеты.

Возвращаться в полупятовское зловоние ему не хотелось, и он пошёл в сторону батюшкиного дома и храма. Замер, испугавшись, что залают собаки и разбудят отца Николая, но тотчас с горечью вспомнил о несчастной судьбе Остапа Бендера и Ночки. Их всё-таки потравили какой-то сильной и быстродействующей дрянью. Правда, отец Николай запретил их сразу закапывать в жалкой надежде, что это не яд, а мощное снотворное и к утру собаченции проснутся.

Они спали мёртвым сном, и вокруг стояла непробиваемая и непродуваемая тишина. И несмотря ни на что, до чего же хорошо было на сердце! Особенно при воспоминании о чудесном спасении, явившемся нежданно-негаданно в облике злого и трезвого Полупятова. Да, Ангел Хранитель иногда является именно в таком виде – злой, трезвый, жаждущий выпивки.

Поход Полупятова по окрестным сёлам оказался убийственно безуспешным. Ему нигде не удалось раздобыть желаемого. Ни граммулечки! Свирепый, а не просто злой, возвратился убийца президента Кеннеди в Закаты в намерении поставить перед отцом Николаем ультиматум: либо двести грамм водки, либо... Он даже и сам не знал что. Это он рассказывал после того, как спас от грабителей отца Николая, Наталью Константиновну и Чижова.

– Иду, – говорил он, – всего так и корёжит. Ну, думаю, либо ты мене, батя, нальёшь, либо – не знаю что. Подхожу к дому, и тут меня оторопь взяла – собаки валяются дохлые. Глядь – а в окнах пожар мелькает. Ну, думаю, допился до белогорячки.

Когда Полупятов ворвался в дом, все трое, увидев его, закричали:

– Туши! Туши скорее!

Занавески вовсю полыхали. Полупятов выскочил обратно в сени, схватил два ведра с водой, вернулся и загасил пламя. Потом он с видом воина-освободителя вызволил пострадавших из пут и за своё геройство был вознаграждён сполна, получив большую бутылку кристалловской перцовки. Батюшка берёг её к празднику, но ради такого случая расщедрился. Первый стакан бывший зэк осушил на глазах у спасённых им людей, затем отправился с чистой совестью пьянствовать в гостевую избу. Когда он ушёл, матушка сделала совсем уж сенсационное открытие:

– Сдаётся мне, он всё нарочно подстроил, чтобы только заслужить себе водку.

Василий и отец Николай на это заявление отозвались с непростительным благодушием – от всего сердца расхохотались, чем обидели матушку, и она отправилась спать хмурая.

Вспоминая сейчас об этом, Чижов снова от души рассмеялся. Если только вообразить, что Полупятов и впрямь подговорил кого-то устроить нападение, привязать всех троих к кроватям и стулу, а потом вдобавок внушил свечке упасть – то тогда можно с уверенностью утверждать, что он и впрямь гений и именно он убил президента Кеннеди. Такого никогда не сыщут. Сидел под домом и ждал, покуда начнёт пылать занавеска, явился, спас и заслужил бутылку.

Можно было бы такой рассказ написать, думал Чижов. Сейчас ноздри его не страдали от гнусного перегара, и Василий Васильевич думал о Полупятове с огромной нежностью.

Пройдя мимо батюшкиного дома, он пошёл через кладбище к храму; побрёл медленно, вдыхая полной грудью всю эту ночь, всю эту луну, всю эту весну.

– Благорастворение! – шептали его губы.

Таких чудес, как в этот раз, ещё не случалось с ним тут. Они были на волосок от гибели! Если бы Полупятов хотя бы на десять минут задержался, да даже на пять, – огонь бойко разгорался, ему бы и пяти минут хватило, чтобы занялась вся внутренность избы, в которой бы поджарились беспомощные, связанные жертвы вооружённого грабежа.

– Храм, миленький! – шептал Чижов счастливо. – Я мог бы сейчас уже не видеть тебя. Лежал бы обугленный. Руки надо перецеловать всем тем, кто не налил Полупятову ни грамма!

Он прошёл мимо южной стены храма, добрел до утла, свернул и – дрогнул. У дверей церкви стоял на коленях отец Николай. Руки его были сложены на животе, глаза закрыты. Казалось, он спит, но едва под ногой у Чижова щёлкнула щепка, как батюшка встрепенулся:

– О! Вася! Ты чего?

– А вы, батюшка?

– Не могу уснуть. Наталья моя такую храпизну сегодня развела на радостях о спасении, что невозможно спать. Да и, честно говоря, я ведь, когда стало гореть, обет дал – если спасёмся, целую ночь простоять на коленях при дверях храма. И вот, грешный и недостойный иерей! – когда пришло спасение, я в суете и в радости забыл о своём обете. Лёг спать себе, а тут Наталья как взялась охрапывать окрестности! И спасибо ей – кабы не её храп, я б и не вспомнил о своём обещании Господу. Или вспомнил бы завтра-послезавтра. А ты чего не спишь? Угомонился там спасатель наш?

– Уснул, но запахи такие развёл, что я б их с удовольствием поменял на матушкин храп.

– Так иди в нашу избу да спи там. На вот тебе ключи.

– Нет, я лучше с вами постою и возблагодарю Бога.

– Ну, становись рядом. Только недолго. А то мы завтра оба будем сонные.

Чижов встал на колени бок о бок со своим духовником, сложил руки, как тот, и взгляд его стал медленно скользить снизу вверх, поднимаясь всё выше и выше к куполам храма.