Текст книги "Неизведанные гати судьбы (СИ)"

Автор книги: Александр Хиневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 79 страниц)

Следом за ним, мне пожали руку все остальные старшие и младшие командиры в палатке. Ротный писарь Курочкин тут же забрал мои документы на замену.

В общем повоевать мне в звании младшего лейтенанта, и на должности командира взвода разведки, удалось несколько месяцев, пока во время артобстрела мне шальной осколок в ногу не прилетел. Пока ждали машину, у меня рана гноиться начала. А когда меня в полевой госпиталь доставили, который разместился в здании сельской школы, то хирурги хотели мне ногу по колено отрезать.

Как я уже говорил, меня и мою ногу спасла ваша дочь, которая была главврачом госпиталя.

Когда я вернулся в разведвзвод к своим ребятам, то они очень обрадовались. Ведь за время моего командования, мы никого не потеряли убитыми. Если у нас кто и выбывал на короткое время из строя, то енто было лишь по ранению.

Вот только на ентот раз мне удалось повоевать всего лишь один месяц. Во время бомбёжки наших новых позиций, осколком от взорвавшейся авиабомбы, мне начисто срезало кисть левой руки. Мои бойцы ремнём перетянули мне культю, чтобы я кровью не истёк, а потом отправили в расположенный неподалёку госпиталь. Ко мне приезжал командир роты, он привёз документы, в которых было сказано, что меня повысили в звании до лейтенанта. Капитан мне также по секрету сообщил, что написал на меня представление на орден. Но я так и не дождался награждения. Кое-как подлечив, медицинская комиссия списала меня подчистую из рядов Красной армии. Получив документы и продуктовые карточки, я поехал домой. Вот и весь мой рассказ».

– Сейчас, что собираешься делать, Ярик?

– Пойду домой. Милянка наверное уже все глаза выплакала, меня ожидаючи.

– Твоей Миляны нет в поселении, Яр. Все жители таёжного поселения, нынче живут в нашем артельном представительстве в Барнауле. В Урманном остались только я, да Арина с детьми. Если хочешь, то можешь пожить пока в Управе или в своём доме, а как появится транспорт до города, то тогда сможешь и до своей Миляны доехать.

– Хорошо, Демид Ярославич. Я поступлю, как вы сказали. Поживу в Управе. Отчий дом долго протапливать придётся.

– Тогда иди отдыхай, Воин, диван из твоего кабинета никто не убирал.

Мой помощник ушёл отдыхать, а я остался в кабинете, обдумывая услышанный рассказ Яра.

Глава 73

Поселение «Урманное». В Алтайском Белогорье.

Утром я проснулся в расстроенных чувствах. У меня опять не получилось ночью связаться с Яринкой. Словно кто-то на время закрыл неизвестное пространство, и не хотел пропускать ничьи мыслеречи. Вполне возможно, любимая в это время не спала, а стояла за операционным столом и пыталась спасти жизни раненым бойцам, когда я пытался в очередной раз связаться с ней.

Приведя себя в порядок, я покормил Лизку уже поджидающую меня на кухне, и решил до завтрака сходить в ближний урман, чтобы проверить расставленные ловушки и петли на ушастых. Лес, даже в зимнюю пору, всегда успокаивающе действовал на меня. Взяв пустые мешки и свой «Винчестер», я вышел за ворота.

Как ни странно, но на улице меня поджидал Яр. Он был одет не в военную форму, а в свою поселянскую одежду, поверх которой на ремне я увидел кобуру с «Наганом». Когда мы сердечно поздоровались, помощник сказал мне, что хотел бы сходить со мной в лес. Я был не против его сопровождения. Вместе оно как-то легче.

Вернулись мы в поселение ближе к полудню. Выскочившая на улицу в одной душегрейке Арина, увидев у нас три полных мешка с шевелящейся добычей, неожиданно командным тоном заявила, чтобы мы немедленно бросили свои мешки и шли кушать, пока ничего ещё не остыло. Она всю горячую еду, уже в Управу отнесла. Мы не стали с ней спорить, ибо кушать действительно хотелось.

После обеда, я занялся очередным просмотром газет, что привезла нам почтальонша, а Яр с Ариной, решили запалить коптильню, чтобы переработать принесённую добычу. Когда я спросил у Арины Родаславны о том, «Кто же будет присматривать за больными?», она ответила просто, что «за больными лесхозовцами присматривает Вереслава».

Отвлекло меня от чтения газетных статей, появление Яра. Он, как было раньше, зашёл в мой кабинет, по-хозяйски сделал два стакана горячего чаю, и один поставил передо мною.

– Демид Ярославич, скажите, а что вы ищете в ентих газетах?

– Понимаешь, Яр, – сказал я, и отпил из стакана глоток чаю, – просматривая свежие и старые газеты, я хочу понять, почему Германия без объявления войны напала на нашу страну? Ведь, как я понял из газет, между Советским Союзом и Германией был подписан «договор о мире и дружбе», два с половиной года назад.

– В советских газетах вы не найдёте ответа на свой вопрос, Демид Ярославич, – сказал Ярик, и сделав несколько глотков чая, присел за стол. – Об истинных причинах начала войны, никогда не напишут в наших газетах. Вы же сами недавно говорили Арине Родаславне, что «Власть никогда не признает свою вину и допущенные ошибки. Так было во все времена».

– Арина рассказала?

– Ну-да. Надо было время чем-то занять, пока мы заячьи тушки к копчению готовили, вот она и поведала мне о вашем недавнем разговоре. Я Арине Родаславне сразу сказал, что вы полностью правы в своих выводах и рассуждениях.

– Похоже, Яр, тебе удалось случайно узнать нечто такое, о чём не пишут в газетах. Я прав?

– Правы, Демид Ярославич. Вот только енто произошло не случайно. Человек, который мне всё рассказал, умер в том же госпитале, где мне раненую ногу Младослава Демидовна лечила. Мы с ним в одной палате лежали, у него два ранения было, одно в левое плечо, а второе в правую ногу. Вот только умер, мой сосед по палате, в одну из ночей. Не от полученных ран, а как сказали военврачи, от сердечного приступа. Хотя за те три дня, что мы общались, Николай Савельевич мне ни разу не жаловался на сердце. Потому-то у меня сложилось мнение, что его кто-то специально отравил, и я даже догадываюсь, кто енто был. В один из дней, после врачебного обхода, когда мы с вашей дочерью остались одни в палате, я поделился с ней своими мыслями. Она внимательно выслушала и сказала мне, чтобы я помалкивал о своих подозрениях, иначе у меня также может случиться неожиданный сердечный приступ.

– Хорошо, что ты про мою дочку вспомнил, Яр. Тебе не показалось странным, что она такая молодая, а уже военным госпиталем, хирургами и другими врачами командует?

– Ничего странного я в ентом не увидел. Младослава Демидовна в госпитале самая старшая по званию была. Она военврач второго ранга, а все остальные военврачи были третьего ранга, но как мне показалось, в госпитале командовала вовсе не она, а два лейтенанта из госбезопасности.

– Вот как. Давай-ка, Яр, ты мне сейчас всё подробно расскажешь о том, что в госпитале моей дочери происходило. Вчера, ты почему-то забыл об ентом рассказать.

– Ничего я не забыл, Демид Ярославич. Просто не хотел, чтобы Вереслава всё услышала. Она же ещё маленькая, и не понимает, что можно говорить другим людям, а что нет.

– Тут я с тобою полностью согласен, Яр. Малышка могла случайно рассказать обо всём, что вчера услышала в Управе, тем, кто в нашей больничке на лечении находится. Лесхозовцам ведь тоже хочется услышать, что в действительности на фронтах происходит. Они же узнают об ентом только из газет, да из сообщений по радио. А какие выводы они себе делают, из услышанного или прочитанного, никто не знает, ибо все люди разные. К каждому человеку в голову не залезешь, да и умеют енто делать, только наши целительницы.

А дальше, я пил вкусный чай и слушал рассказ моего помощника…

«Привезли меня в госпиталь, и сразу из машины перенесли в большую комнату, где врачами проводился осмотр раненых бойцов и командиров. Пожилой санитар хотел разрезать ножом мои добротные яловые сапоги, но я ему сразу сказал, что „пристрелю, ежели он испортит мои сапоги. Ранение у меня чуть выше голенища, так что ничто не мешает ему их просто снять“.

Я вытерпел всю боль, пока санитар стаскивал с меня сапоги. Потом ко мне подошла для осмотра, военврач третьего ранга. Санитар её назвал Риной Яковлевной. Он пожаловался ей, что я ему „угрожал расстрелом за порчу сапог“. Врач удивлённо посмотрела на меня, затем быстро сняла повязку с ноги, которую мне намотали бойцы. Врачиха оторвав бинт от раны, начала больно ощупывать ногу, из раны сразу потёк гной с кровью. Закончив своё варварство, она лишь сказала санитару: „Готовьте лейтенанта к операции. Придётся ногу по колено ампутировать, пока гангрена не началась“. На все мои возмущения, врачиха даже не обратила никакого внимания, а спокойно пошла осматривать других доставленных раненых.

Пожилой санитар быстро снял с меня галифе и кальсоны, после чего затянул ремень выше колена на моей раненой ноге, чтобы я кровью не истёк.

От его действий, я чуть не потерял сознание.

– Выпейте, товарищ лейтенант, – санитар протянул мне свою фляжку. – Это снимет немного вашу боль, когда ногу отрезать будут.

– Что у вас во фляжке, санитар?

– Спирт. Чистый. Медицинский, – начал объяснять пожилой санитар. – Все обезболивающие средства ещё вчерась закончились, а новые нам не подвезли. Вот мы и даём всем раненым спирт, чтобы они от болевого шока не померли.

– Да вы что… рехнулись тут совсем?! Уберите свою гадость немедленно. Я спиртное на дух не переношу, – сказал я санитару, и прикрыл глаза.

– И кто тут у нас шумит? – послышался недалеко от меня знакомый женский голос.

– Да вот, Младослава Демидовна, лейтенанта к нам раненого привезли. Рина Яковлевна его уже осмотрела и велела подготовить его к операции. Она сказала, что „Придётся ногу по колено ампутировать, пока гангрена не началась“. Да вот только проблема образовалась, лейтенант наш, непьющий оказался, и спирт пить наотрез отказывается.

– А разве ещё где-то остались непьющие лейтенанты, Лука Фомич? Мне даже захотелось посмотреть на него, – я услышал, как ко мне и санитару приближаются женские шаги, а потом в комнате раздался удивлённый и радостный возглас: – Яр?!

Я открыл глаза и увидел родную сестру своего друга Ивана.

– Здравия, Младослава Демидовна. Выручай. Сделай что можешь, но главное, не дай ентим коновалам мне ногу отрезать. И, пожалуйста, не допускай до меня енту бездушную врачиху, иначе я могу не сдержаться и прибью её.

– Не волнуйся, Яр. Я сама проведу операцию и твою рану на ноге прочищу. И дальше только я буду заниматься твоим лечением, а теперь спи, – Младослава глянула в мои глаза, и я потерял сознание.

Когда моё сознание вернулось от чьего-то прикосновения, я понял, что лежу в кровати, под одеялом, облачённый в какую-то одежду пахнущую больницей. Вот только свои ноги я совсем не чувствовал. Открыв глаза, я увидел, что рядом с моей кроватью, на обычном стуле, сидит усталая Младослава.

– С пробуждением, Ярик. Как ты себя чувствуешь?

– Здравия, Младослава. Я свои ноги совсем не чувствую. А в остальном вроде всё в порядке.

– Так и должно быть. Операция прошла успешно. Твою ногу я спасла. Рану от гноя очистила, осколок и все мелкие металлические частицы удалила. Когда тебя в палату перенесли, я на всякий случай отключила чувствительность твоих ног, чтобы боли не мешали заживлению раны и твоему выздоровлению. Видать тебе крепко пришлось повоевать. Не так часто сержанты лейтенантами становятся, для ентого надобно хорошо себя проявить в боях. Через полчаса придёт санитарка и тебя покормит обедом, а вечером я сама сделаю перевязку. Яр, ты случайно не знаешь, как там у нас дома?

– Не знаю. Нас перекидывали с места на место на фронте, так что у меня редко получалось письма написать Миляне. А вот ответных писем от неё, я так и не получил. Возможно, они где-то странствуют в поисках меня. Когда нас призвали в армию, дома все были живы и здоровы. Лишь твой отец, немного грустил, что вы не смогли приехать на его день рождения. Уж очень он сильно по вам скучает и хотел всех вас повидать.

– Я знаю об ентом, Ярик. Знаешь, я позавчера получила письмо от Златы. Сестра пишет мне, что у наших братьев и мужей сестёр сняли „бронь“. Так что, все нашенские сейчас где-то воюют, и в госпиталях раненых спасают.

– А все ваши детки с кем теперь?

– Они у наших московских родственников остались. Старшее поколение за своими внуками и внучками присмотрит, пока мы на фронте. Ты выздоравливай, Ярик, а мне надо к другим раненым идти.

Когда Младослава вышла из палаты, я осторожно, при помощи одних рук, уселся на своей больничной кровати, чтобы не побеспокоить раненую ногу. Неожиданно ко мне обратился сосед, сидевший на своей больничной койке.

– Ты где успел повоевать, лейтенант?

– Куда командование посылало, там и приходилось воевать, но большую часть времени, нас использовали для проведения разведки. Вот только последнее возвращение оказалось для меня неудачным. Едва мы вернулись из разведки в свою роту, как немцы артобстрел наших позиций устроили. Вот мне шальной осколок в ногу и прилетел. Мои бойцы меня перевязали и в госпиталь отправили. А тут, одна бездушная врачиха Рина Яковлевна, захотела мне во время операции, ногу по колено оттяпать, – услышав смешок с соседней койки, я сразу поинтересовался: – А что я такого смешного сказал?

– Да, Рина Яковлевна, или как ты выразился „бездушная врачиха“, меня лечит. Вот только я не замечал за ней „бездушия“. Очень внимательная и обходительная военврач третьего ранга.

– Значит вы в больших чинах, или у вас очень высокое звание.

– Почему ты так решил, лейтенант?

– Такие личности, как Рина Яковлевна, только очень высокое начальство уважают, и только лишь ему угодить стараются, а простые люди, навроде меня, для них как пыль под ногами.

– Ты в Москве такое наблюдение сделал? – почему-то настороженно спросил сосед.

– Я в Москве никогда не был. Всю жизнь в таёжном поселении прожил, артельный охотник я. Свои наблюдения я сделал, после того, как с Барнаульскими чиновниками пообщался. Скажите, а почему вы решили, что я из Москвы?

– Из твоего разговора с главврачом госпиталя. Младослава Демидовна спросила тебя „как там у нас дома?“, а потом сказала, что её дети у „московских родственников остались“.

– Теперь всё понятно. Мы с Младославой Демидовной жили в одном таёжном поселении, а потом она уехала учиться в Москву, со своими братьями и сёстрами. В столице она вышла замуж, и её оставили там трудиться, то ли в военном госпитале, то ли в городской больнице. Её младший брат, мой самый близкий друг. Сейчас наверное тоже где-то в разведке воюет.

– Почему ты решил, что он в разведке?

– Так нас ещё до службы в армии, к разведке приписали. Почему не спрашивайте, не отвечу.

– Да мне и не нужен твой ответ, лейтенант. Я и так знаю, кого отбирают в разведку. Давай, познакомимся что ли. Меня можешь называть Николаем Савельевичем, а как тебя зовут, я так и не сообразил. Не получилось у меня догадаться, от какого имени произошли сокращения „Яр“ или „Ярик“. Может подскажешь мне, как твоё полное имя и отчество будут правильно звучать?

– Да нет у меня никакого сокращения имени, Николай Савельевич. Яр Яросветич меня зовут.

– Очень приятно познакомиться, – сказал мой сосед по палате.

– Мне тоже, – ответил я.

Наше знакомство и беседу прервало появление двух пожилых санитарок, которые принесли обед и начали нас кормить.

Когда обе санитарки забрав всю пустую посуду, покинули нашу больничную палату, Николай Савельевич почему-то тихо и по-французски сказал:

– Nous avons une heure pour nous reposer, puis nous recevrons des poudres et des injections dans les deux hémisphères. (У нас есть час на отдых, потом мы получим порошки и уколы в оба полушария).

– Pourquoi dans une heure? (Почему через час?) – я даже не задумываясь, по-французски спросил Николая Савельевича.

– So ein Tagesablauf im Militärkrankenhau. (Такой распорядок дня в военном госпитале), – уже по-немецки ответил он мне.

Мне вся ента игра с иностранными языками показалась забавной, поэтому я спросил соседа также по-немецки:

– Wir müssen uns an die vorgeschriebene Reihenfolge halten? (Мы должны придерживаться установленного порядка?)

– Of course, otherwise we will have problems not only in treatment, but also with state security. (Конечно, иначе у нас будут проблемы не только с лечением, но и с госбезопасностью), – уже на английском ответил он мне.

– Let state security do its own thing. We are here to heal our wounds. (Пусть госбезопасность делает свое дело. Мы здесь, чтобы залечить наши раны), – сказал я соседу по-английски, а потом добавил: – Certus sisto gradum lingua scientia?

– Ты сейчас на каком языке задал вопрос, Яр Яросветич? – уважительно спросил меня сосед по палате.

– На латыни. Я вас спросил: Решили проверить уровень знания языков?

– Невероятно. И после всего, что я сейчас тут услышал, ты будешь продолжать утверждать, что ты простой деревенский парень?

– Николай Савельевич, я никогда не утверждал, что я деревенский. Я вам лишь сказал, что жил в таёжном поселении и был артельным охотником. У нас в поселении все жители со средним или высшим образованием. А на разных языках мы с детства говорим, пишем и читаем. Так что у нас все знают четыре или пять иностранных языков, а наш Глава и его старший сын, знают их ещё больше.

– А латынь и другие языки ты где изучал?

– Дома, в таёжном поселении.

– Мне пока не понятно, для чего вам их изучать пришлось?

– Так для того чтобы книги на других языках читать. Те же сказки, старые легенды и древние предания народов мира, их же гораздо интереснее в первоисточниках прочитать, чем в чьей-то вольной трактовке. Например, той же латыни и древнегреческому языку, нас наши отцы и деды обучали, ибо раньше оба ентих языка были обязательными во всех учебных заведениях страны. Да и нынче, для изучения медицины латынь надобно знать.

– Насчёт медицины, тут я с тобою полностью согласен. Но мне непонятно, зачем старинные знания вам нужны?

– Какие-то странные у вас вопросы, Николай Савельевич. А как же нам тогда изучать опыт всех прошлых поколений?

– Да кому нужен опыт прошлого?

– Нам нужен. Вот возьмём для примера нас с вами. Представьте, что мы оказались в дремучем лесу. Я в нём спокойно жить буду, а вы через несколько дней помрёте. Либо от голода, потому что вы совсем не знаете, что из растущего в лесу можно кушать, а что есть нельзя, ибо там много чего ядовитого растёт. Либо вас лесной зверь, например рысь, ночью может подкараулить и схарчить.

– А на тебя значит лесная рысь не нападёт?

– А на меня-то ей зачем нападать? Мы с лесными рыськами издавна дружим, ибо они нам помогают охотиться в урманных лесах, а мы за помощь, отдаём им часть добытого на охоте. Вы просто себе представить не можете, как прекрасно жить среди первозданной природы. Дышать чистым лесным воздухом, а не дымом из труб заводов и фабрик. Неужели вы думаете, что кто-то сам, добровольно, захочет променять пение лесных птиц на рассвете, на звуки рычащих машин и ругань городских извозчиков? Вы можете сколько угодно высказать доводов, что жить лучше в городе, но для нас нет ничего лучше, чем жизнь в нашем таёжном поселении.

От услышанного ответа, мой сосед по палате надолго замолчал. Меня енто не удивило, ибо городским жителям всегда было очень трудно понимать сельских, а про таёжников, навроде нас, можно даже и не говорить. Таёжных жителей порою не понимали ни городские, ни селяне.

Наша беседа возобновилась лишь после того, как у нас в палате побывали Рина Яковлевна и Младослава Демидовна, а также посланные ими медсёстры. Николай Савельевич оказался прав. Медсёстры выдали нам какие-то горькие порошки, и как только мы их употребили, высыпав в рот и запив водой, и мне, и соседу, сразу же поставили уколы. Затем, нас снова усадили на наших больничных койках. После чего, обе молоденькие медсестры, перебивая друг дружку, начали рассказывать Николаю Савельевичу о том, какой я оказывается герой. Как выяснилось из рассказа девушек, приходили бойцы из моего разведвзвода, справляться о самочувствии доставленного в госпиталь командира. Вот они-то и рассказали двум медсёстрам о своём героическом лейтенанте.

Мой сосед заговорил, лишь когда мы остались одни в палате.

– Скажи мне, Яр Яросветич, ты уже коммунист или ещё комсомолец?

– Ни то, ни другое, Николай Савельевич. У нас в таёжном поселении нет ни коммунистов, ни комсомольцев. Кроме того, у меня вообще нету никакого желания говорить на данные темы. Мне достаточно было одного раза пообщаться с политруком нашей роты, чтобы окончательно понять, что лучше промолчать, чем разговаривать на политические темы с другими людьми, и тем более со старшими по званию. Ну, а то, что вы старше меня по возрасту, и намного выше по воинскому званию, можно даже не обсуждать. Енто и так видно, по обхождению врача и медсестёр.

– Тут ты прав, лейтенант, в обоих случаях. Я старше тебя по возрасту, и выше по званию. Но я тебя спросил, о партийной принадлежности, не просто так. Мне понравился рассказ девчат о том, как ты геройски воевал. Да и бойцы не стали бы про своего командира взвода такие вот истории рассказывать, если бы он в действительности плохо сражался с врагом. Если ты не коммунист и не комсомолец, значит тебе до всех партийных лозунгов, которые любят повторять политработники, нет никакого дела. Так за что ты так яростно сражаешься, лейтенант?

– А разве самый простой ответ не очевиден? Мы сражаемся за Родину! Возможно, кому-то, навроде политруков, енто трудно понять, они везде ищут какое-то политическое обоснование. Но мы с бойцами моего взвода, яростно сражаемся с врагом за свои семьи, за землю наших предков, за родных и близких нам людей, а не за какие-то политические идеи. Для того, чтобы решительно громить врага, пришедшего с войной на нашу родную землю, нам никакие политические лозунги не нужны, да и неправильные лозунги часто звучат в речах политруков.

– Интересно. Скажи, а какие лозунги неправильные? Можешь назвать хотя бы один?

– Не хочу я говорить на енту тему, Николай Савельевич.

– Я даю тебе слово старшего командира, лейтенант, что никто не узнает о нашем разговоре.

– Не сочтите за грубость, Николай Савельевич, но как однажды сказал мне в Барнауле, один из партийно-хозяйственных чиновников: „Я своему слову хозяин! Я слово дал, я его и назад взял“. Он тоже был старше меня по возрасту, и намного выше по занимаемой должности. Разве можно сравнивать обычного таёжного охотника, пусть даже помощника Главы промыслово-охотничьей артели по снабжению, с райисполкомовским чиновником, сидящим на очень высокой должности? Мы живём с вами, если можно так сказать, в совершенно различных мирах, вот потому-то бывает одним людям очень трудно понимать мысли и слова других.

– Невероятно. Ты под своё мировоззрение даже целую философию подвёл. Но согласись со мной, Яр Яросветич, что трудно жить на свете тем, кто никому не верит на слово и не доверяет?

– А почему вы решили, Николай Савельевич, что я никому не верю? Я верю своим родителям и родственникам. Верю Главе нашего таёжного поселения и всем его жителям. Доверяю нашим артельщикам и бойцам своего разведвзвода, ибо они меня никогда не подводили, и ещё ни разу не обманывали. А насчёт всех остальных людей, возможно, вы правы. Я не верю им на слово и не доверяю. Как говорят особисты из госбезопасности: „Доверие нужно заслужить“.

С соседней койки раздался весёлый смех, иногда он прерывался болезненными стонами, видать соседу по палате было больно смеяться. А когда смех окончательно затих, и сосед тяжело привалился спиной к подушке у стены, я спросил:

– Я что-то смешное сказал, Николай Савельевич?

– Не обижайся, лейтенант. Я не над твоими словами смеялся. Просто в первый раз в жизни услышал, как кто-то, по своему желанию, цитирует сказанное особистами из госбезопасности. Ты даже точную фразу подобрал, подтверждающую все твои слова. Как ни странно, но ты полностью прав „Доверие нужно заслужить“. Давай поступим таким образом, Яр Яросветич. Ты прямо сейчас задашь вопрос, который тебя интересует больше всего, а я постараюсь на него предельно честно ответить, чтобы хотя бы частично заслужить твоё доверие.

– Зачем вам понадобилось моё доверие, Николай Савельевич? После госпиталя, когда наши раны заживут, война разведёт нас по разным местам и мы, может быть, больше никогда с вами не увидимся.

– Даже не знаю, поймёшь ли ты меня, лейтенант, но поверь мне, я впервые в жизни встретил такого необычного человека, как ты. Тебя совсем не волнует политическая обстановка в стране и в мире, ты просто яростно сражаешься с врагом, за свои собственные идеалы. Ты не говоришь, как другие, заученными печатными лозунгами, не стараешься выслужиться перед старшим по званию. Я думал, что таких людей уже больше не осталось на свете. Однако оказалось, что я не прав. Один такой необычный человек сидит напротив меня, на соседней больничной койке.

– Почему вы решили, что я „необычный человек“?

– Только необычный человек может, с таким восторгом в глазах, говорить о своей жизни в поселении расположенном в тайге. О лесном чистом воздухе и пении птиц на рассвете, об охоте в лесу и о давней дружбе с дикими зверями. Пойми, ни один нормальный человек никогда в жизни не скажет, что он дружит с рысями, а ты говоришь об этом точно также, как все остальные говорят о погоде, или о ценах на рынках. Тебе привычней тот мир, лейтенант, из которого тебя забрали и отправили воевать, непонятно за чьи интересы.

– Вы ошибаетесь, Николай Савельевич. Мы не воюем за чьи-то интересы. Мы сражаемся за Родину! Мне понятно, что вы хотели мне сказать. Потому я отвечу вам на вопрос, о неправильных лозунгах. Вы просили „назвать хотя бы один?“, и я его назову. Политруки призывают всех бойцов умирать! И не важно за что, „за международную солидарность трудящихся“, „за интернационал“, „за Советскую власть“. Тоже самое касается приказов от командования умереть, но не допустить прорыва врага через указанный ими рубеж. Я считаю, что любой призыв к бойцам и командирам умирать, самый неправильный и вредный из лозунгов.

– Погоди, лейтенант. Что значит „самый неправильный и вредный из лозунгов“? А как же быть с воинской присягой и полевым уставом РККА?

– А причём тут „воинская присяга и полевой устав“, Николай Савельевич? Ежели хотите, то я могу вам напомнить слова из воинской присяги: „Я всегда готов по приказу рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик, и, как воин Рабоче-крестьянской Красной армии, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом“. Где в присяге хоть слово сказано, что бойцы должны умирать? Нет там такого! Сражаться с врагом „не щадя своей крови и самой жизни“, енто в присяге есть, а призыва умирать там нет. Умирать должны наши враги.

– Интересное замечание. Напоминать, дословно текст присяги было не обязательно. У меня очень хорошая память, я до сих пор ничего не записываю, а всё запоминаю с первого прочтения или после прослушивания радио. Твой необычный взгляд, на всем давно известные факты, меня заинтересовал, так что продолжай, лейтенант.

– В полевом уставе сказано: „Если враг навяжет нам войну, Рабоче-крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий. Войну мы будем вести наступательно, с самой решительной целью полного разгрома противника на его же территории. Боевые действия Красной Армии будут вестись на уничтожение. Основной целью Красной Армии будет достижение решительной победы и полное сокрушение врага“. Чуть дальше в уставе РККА написано: „Весь личный состав Рабоче-крестьянской Красной Армии должен быть воспитан в духе непримиримой ненависти к врагу и непреклонной воли к его уничтожению. Пока враг не сложил оружия и не сдался, он будет беспощадно уничтожаться“. Я могу повторить вопрос. Где в полевом уставе хоть слово сказано, что наши бойцы должны умирать? В нём, как и в воинской присяге, такого требования нету! Вот потому-то я вам и сказал, Николай Савельевич, что считаю „призыв к бойцам и командирам умирать“, самым неправильным и вредным из лозунгов». В полевом уставе сказано: «Забота о бойце-человеке и всех своих подчинённых составляет первейшую обязанность и прямой долг командиров, военных комиссаров и политработников». Вы посмотрите на всё со стороны, и тогда заметите очень неприглядную картину. Ведь что у нас на деле получается? А получается то, что политработники не заботятся о бойцах, а призывают их умирать. Словно бы их цель, помочь врагам в разгроме Красной армии. Из всего вышесказанного возникает следующий вопрос. Ежели все наши бойцы выполнят приказ политруков и умрут на полях сражений, то кто же будет Родину от врагов защищать? Оставшиеся в одиночестве политруки? Войну они однозначно проиграют, ибо не умеют политруки воевать. Разные лозунги придумывать наши политработники хорошо умеют, а воевать с врагом, извините, они не умеют, ибо никогда не учились ентому.

– Я услышал тебя, лейтенант, и полностью с тобой согласен. Постарайся больше никому это не говорить, иначе, кто-нибудь донесёт на тебя особистам. Я всегда ценю честность и доверие, вот поэтому предупреждаю тебя, следи за тем, что и кому ты говоришь. Теперь можешь задавать свой вопрос.

– Давайте чуть погодя, Николай Савельевич. Скоро ужин, а потом Младослава Демидовна с медсёстрами придут нам перевязки делать.

– Хорошо. Отложим нашу беседу. Ты если хочешь курить, лейтенант, не стесняйся, кури. Я для тебя даже окно приоткрою. Сам-то я некурящий.

– Я тоже некурящий, а спиртное вообще не употребляю, и даже никогда его не пробовал.

Продолжить доверительный разговор удалось лишь на следующий день, после завтрака и врачебного осмотра. Состояние моей раны всем пришедшим врачам понравилось, так что вскоре мы опять остались вдвоём в палате. О том что случилось накануне, мне поведал сосед.

Вечером, сразу после ужина, в нашу палату пришли главврач госпиталя с медсёстрами. Пока девчата делали перевязку Николаю Савельевичу, Младослава Демидовна осматривала мою ногу. Как сказал мне Николай Савельевич, военврач второго ранга посмотрела на меня очень странным взглядом, отчего я сразу же уснул. Сосед услышал, как ей не понравилось, что рана у меня на ноге начала воспаляться. После того, как медсёстры закончили перевязку его ран, они стали помогать Младославе Демидовне делать перевязку мне. Затем, сосед добавил: «Видать с тобой не всё было в порядке, лейтенант, если под тебя девчата „судно“ два раза подкладывали. А когда они ушли из палаты, ты уже спал как младенец».

– Младослава Демидовна оправляет раненых в сон, чтобы они боли не чувствовали. Ведьмы всегда так поступают, – сказал я своему соседу.