Текст книги "Неизведанные гати судьбы (СИ)"

Автор книги: Александр Хиневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 79 страниц)

Глава 46

Поселение «Урманное». В Алтайском Белогорье.

После простого, но вкусного и сытного завтрака, с ещё тёплым свежеиспечённым хлебом, я до обеда позанимался с детьми, проверяя как они научились считать, читать и писать, а потом направился в Управу, где мы вместе с поселянским старостой и четырьмя артельными охотниками занимались взвешиванием и делёжкой доставленного зерна и муки. Мы распределяли в равных долях найденное на дальнем урмане добро, на все семейства нашего таёжного поселения. Все привезённые мною мешки с мукой и зерном, ещё с утра пришедшие охотники отнесли в кладовую поселянской Управы. На мои слова о том, что «моя Яринка вчера отсыпала немного ржаной муки, чтобы испечь каравай хлеба к завтраку», поселянский староста не обратил никакого внимания, лишь сказав мне, что «Ярина Родасветишна была в своём праве, ибо её мужем были найдены и доставлены мешки с зерном и мукой в поселение».

Закончили мы с делёжкой зерна и муки, где-то ближе к вечеру. Чеслав Нечаевич ещё раз пересчитал все небольшие кулёчки и мешочки помеченные знаками Родов и семейств поселения, повторно сверив их с записями в своей амбарной книге. После чего охотники пошли оповещать поселян, что завтра с утра в Управе начнётся раздача зерна и муки, а я направился в кабинет моего отца, чтобы обсудить наши возможности по вызволению Светозара из-под ареста. Вот только поговорить с отцом мне не удалось, так как прибежал мой сын Доброслав и позвал нас ужинать. Забрав нашу долю зерна и муки, мы втроём отправились домой.

После вечерней трапезы, мы с отцом прошли на задний двор, и расположились на широкой лавке со спинкой, под старой яблоней растущей за летней трапезной. Первым начал говорить мой отец…

– Давай, Демидушка, рассказывай, что ты придумал. Надеюсь, у тебя уже есть намётки, как нам Светозара из-под ареста освободить?

– Есть у меня несколько мыслей, отец, но чтобы всё прояснить, надо бы ещё раз расспросить Шатуна, то есть Яросвета.

– О чём ты его хочешь расспросить, Демид? Ведь он же во всех подробностях уже рассказал, как арестовали Светозара.

– Я знаю про то, отец, но мне также известно, что ты сразу после его подробного рассказа, непонятно почему наказал Шатуна, отправив на дорогу в поселянский дозор. В том что произошло со Светозаром на почтовом тракте, никакой вины Шатуна нет, а значит наказание незаслуженное.

– Успокойся, Демидушка, – с улыбкой сказал отец. – Своим решением я вовсе не наказывал Яросвета, а в поселянский дозор его направил лишь для того, чтобы он никому из поселян не смог рассказать о случившемся. Мне тогда просто нужно было время, чтобы продумать все варианты освобождения Светозара, вот я и направил его на дорогу. Его уже в полночь сменили в дозоре, и он сразу же пошёл домой отдыхать. Весь день он так и не выходил из своего дома. Ты мне лучше вот что скажи… Что тебя заинтересовало в его рассказе?

– Меня заинтересовало в его рассказе то, что у него не получилось тайно проникнуть в город, из-за скрытых вокруг Барнаула вооружённых отрядов красноармейцев. Просто так бойцов никто скрывать от людей не будет, значит в Барнауле и его окрестностях что-то непонятное происходит. Он же оцепления и засады заметил даже возле карьеров, где долгое время глину для кирпичных заводов добывали. Кроме того, я тут на досуге подумал, что не просто так, большевистские власти на дальний урман отправили своих бойцов с двумя пушками и пулемётами для разгрома банды.

– Какой ещё банды?

– Я тебе вчера не успел рассказать, поздно уже было. На дальнем урмане я встретил своего старого знакомого Зиновия Адамовича. Я с ним впервые повстречался, когда навещал давнишних знакомых из Барнаульской аптеки. Так вот, Зиновий Адамович там командовал большим отрядом красноармейцев. Они занимались уничтожением отряда зелёноармейцев, которые, по мнению красных, грабили все деревни в округе и убивали местных жителей, то есть, проще говоря, вели себя как самые обыкновенные бандиты. Скрывалась вся банда на дальнем урмане, где зелёные обжили самую большую пещеру. Вполне может быть, что скрытые засады красноармейцев вокруг Барнаула, которые заприметил Шатун, расставлены как раз для поимки сбежавших от возмездия бандитов. Когда уже закончился бой между красными и зелёными, я побеседовал с Зиновием Адамовичем. Вот он-то мне и поведал, что большевики победили и взяли власть во всех губерниях бывшей Российской империи. Кстати, лошади и телега с мешками, мне достались от тех самых зелёноармейцев. Когда я их обнаружил на дальнем урмане, то все бандиты уже были мертвы. Видать местные жители при грабеже, дали бандитам достойный отпор, прежде чем сами все погибли. Из зелёных сумел уйти верхом на лошади лишь один, да и тот получил тяжёлые ранения. Он помер от потери крови ещё по дороге. Когда я вышел к лошадям и телеге, стоявшим на старой заброшенной дороге, то из людей в живых никого не было.

– Значит, нашего Светозара могли арестовать, приняв его за сбежавшего бандита?

– И такое вполне может быть, отец. Нам же не известно, о чём говорил Светозар с бойцами и командиром красноармейцев на почтовом тракте. Да к тому же, есть ещё один момент в рассказе Шатуна, на который ты не обратил должного внимания.

– Ты сейчас на что намекаешь, Демид?

– Шатун мне сказал, что видел как у Светозара, во время борьбы, красноармейцы оторвали левый рукав рубахи.

– Ну оторвали рукав и что с того?! – не понял моего намёка отец. – В драке всякое бывает.

– Всё дело в том, отец, что во время боя на нашем Торговом подворье, как ты сам прекрасно знаешь, Светозар получил два ранения в левую руку. Обе пули прошли навылет не задев кость. Но! Отметины-то от пулевых ранений у него никуда не делись. Они так и остались на левой руке. Наш Светозар может сколько угодно доказывать, что он всего лишь простой писарь в поселянской Управе, а вот его пулевые ранения на руке будут говорить красноармейцам совершенно о другом.

– Тут ты прав, Демид. Об его ранениях я как-то не подумал. Про одно ранение, ещё можно сказать что оно получено случайно. Шальную пулю всякий может получить, а вот про два ранения, полученных в одно и то же время, такого уже не скажешь. Никто не поверит.

– Вот и я о том же думаю, отец. С нашим Светозаром двойственное положение получается. С одной стороны, именно мне нужно как можно скорее отправляться в Барнаул к нему на выручку, а вот с другой стороны, проявляется невозможность незаметно проникнуть в город, из-за скрытых засад и оцеплений устроенных красноармейцами. Идти открыто по почтовому тракту мне даже не стоит и пытаться, ибо у меня нет нужного документа от новых властей. Не догадался я, на дальнем урмане, попросить Зиновия Адамовича, чтобы он мне какую-нибудь бумагу для подтверждения личности выписал, а судя по времени, с той поры, как мы с ним расстались, он со своим отрядом красноармейцев вернётся в Барнаул, не раньше чем через два-три дня, да и то в самом лучшем случае. Вполне возможно, что после его доклада своему командованию о полном уничтожении банды зелёноармейцев, оцепления и засады вокруг города снимут.

– Пока всё енто только наши предположения, Демид. Может статься, что все скрытые засады и оцепления вокруг города, выставлены совершенно по другому поводу.

– Не буду с тобой спорить, отец, и такое тоже вполне может быть.

– Вот и хорошо, что ты меня понял. Ты иди отдыхай, или детям сказки перед сном почитай, а я ещё немножко посижу тут и хорошенько всё продумаю, что нам следует делать дальше. Завтра после раздачи хлеба в Управе, я сообщу окончательное решение, как нужно будет всё сделать.

На следующий день, сразу же после обеденной трапезы, я направился в нашу Управу чтобы узнать решение отца. Что он там придумал мне так и не удалось узнать, ибо едва я дошёл до крыльца Управы и поднявшись уже хотел открыть входную дверь, как вдруг заметил, что все разговоры поселян внезапно стихли, и жители устремили свой взор вдоль улицы. Я обернулся и увидел, как на дороге к поселению, поднимая пыль, мчались два всадника. Они стремительно приближались, и вскоре все жители узнали в одном из всадников Светозара. К стоящему возле Управы народу вышел Чеслав Нечаевич, и попросил всех жителей получивших зерно и муку разойтись по домам. Люди не стали спорить с поселянским старостой, и многие направились по своим делам, лишь ещё не получившие свою долю, да любопытные детки никуда не ушли.

Светозар и его пожилой спутник, остановились у самого крыльца Управы. Быстро спрыгнули с коней, и передали повод подбежавшим любопытным детям. После чего, Светозар произнёс обращаясь ко всем ещё не ушедшим по домам людям:

– Доброго здравия, всем поселянам!

– Здравия вам, люди добрые, – поздоровался с поселянами пожилой спутник Светозара.

Услышав ответные приветствия от всех присутствующих, Светозар с поклоном обратился к Чеславу Нечаевичу:

– Здрав будь, отец. Глава поселения у себя?

– И тебе доброго здравия, Светозар. Проходите в Управу. Глава у себя в кабинете, – ответил ему староста, а потом обратился к детям: – А вы, чада, займитесь-ка конями. Обиходьте их хорошо, а также накормите и напоите.

Радостные дети что-то весело крича, куда-то увели коней, а Светозар с пожилым спутником поднявшись на крыльцо Управы, за руку поздоровались со мной. После чего, мы вместе прошли в кабинет отца.

Увидев с кем я пришёл, отец поднялся из-за стола, обнял своего помощника, затем за руку поздоровался с гостем, после чего, сказал:

– С возвращением, Светозар! Я рад что с тобой ничего плохого не случилось. Мы с Демидом уже мозги себе вывернули, как тебя из-под ареста вызволить. Присаживайтесь, где вам удобней. И мы ждём рассказа о том, что с тобой произошло? С гостем мы опосля переговорим.

– Нам бы, попить чего-нибудь, Ярослав Всеволодович, а то в горле всё пересохло, – смущаясь от такого внимания Главы поселения, произнёс Светозар.

– Так вот же самовар на столе. Он ещё совсем горячий. Так что можете себе, хоть чаю, хоть взвару навести. Где чашки стоят и находится всё остальное, ты, Светозар, и сам прекрасно знаешь. Обедать я тебя домой отпущу, лишь после твоего подробного рассказа.

Дождавшись, когда Светозар с гостем закончат своё чаепитие, мы с отцом приготовились слушать.

– Не томи уже, Светозар, рассказывай, – сказал отец, видя как его помощник отставил чашку в сторону.

– Ярослав Всеволодович, а разве вы не хотите дождаться прихода моего отца?

– Чеслав Нечаевич сейчас занят. Он выдаёт хлеб жителям поселения. Так что он не придёт. Рассказывай. И начни с самого начала, то есть с того момента как тебя остановили красноармейцы на почтовом тракте перед Барнаулом.

Светозар удивлённо посмотрел на моего отца, пытаясь понять откуда ему известны такие подробности. Но потом, всё же решил не обращать на это внимание и начал своё повествование:

«После того, как я расстался с Яросветом и вышел на почтовый тракт, ничего не говорило о том, что со мной может что-нибудь случиться. Тем более я по дороге разговорился с селянами, что шли в город на заработки. Как мне пояснили попутчики-селяне, они каждый месяц ходят в город. Подряжаются на неделю по плотницкому делу, а получив окончательный расчёт, покупают всё им нужное в городе и возвращаются в своё село.

Первыми недоумение, увидев военных на дороге перед въездом в город, высказали селяне. Как мне сказал старший плотницкой артели, раньше такого никогда не было. А второй селянин, присмотревшись к тому что происходило на дороге, добавил, что военные вроде как документы у всех проверяют.

Когда мы подошли к посту, военные нас остановили. Они спросили у старшего плотницкой артели документы. Он им предъявил бумагу на всех своих селян. Они прочитали, и спросили:

– А почему у вас на одного работника больше в город идёт, чем указано в документе?

– Так с нами идёт попутчик, – ответил старший артели, – а у нас тут все артельщики согласно выданного властями документа.

– Тогда всё ясно, можете следовать дальше, – сказал один из двух бойцов старшему артели, а потом шагнув ко мне спросил: – А у вас, мужчина, какой-нибудь документ имеется?

– Имеется, – ответил я, и достал из заплечного мешка, нашу поселковую бумагу, с которой я уже много лет разъезжал по губернии. Вот её я представил старшему по возрасту бойцу, который меня спрашивал.

Тот долго читал мою бумагу, а потом подозвал второго бойца и протянул ему мой документ.

– Федот, – обратился старший к молодому бойцу, – ты глянь-ка, может тебе такие справки или мандаты попадались? Я за всю жизнь прожитую в Барнауле, таких бумаг никогда не видел.

Молодой боец быстро прочитав написанное в моей бумаге, ненадолго о чём-то задумался, наверное что-то вспоминая, а потом сказал:

– Мне такие бумаги, Трифон Акимыч, тоже никогда не встречались. Надобно бы у нашего комиссара спросить, он в своей жизни много всяко разных документов повидал.

– Тогда чего столбом стоишь, зови его сюда.

Когда подошёл комиссар, одетый в кожаные одежды, я удивился его маленькому росту. Он был похож на какого-то цыгана, сходство добавляли два золотых зуба, которые сверкали, когда он перекатывал свою дымившуюся папиросу из одного уголка рта в другой.

– Ну и шо тут у вас случилось? – спросил комиссар обоих бойцов.

– Да вот, товарищ комиссар, документ у мужчины какой-то странный. Мы таких никогда не видывали. Ну вот и позвали вас, как человека весьма образованного, и в различных документах разбирающегося, – сказал старший из бойцов и подал комиссару мою бумагу.

– Где, когда и главное кем вам был выдан этот документ? – спросил меня комиссар, закончив его тщательное изучение.

– Так наш Глава поселянской артели мне его выдал, – спокойно ответил я, – где-то лет пять назад. Я и раньше с ентой бумагой по всей губернии ездил и ни у кого сей документ вопросов не вызывал. А что сейчас в нём не так?

– Здесь вопросы задаю только я, – резко сказал комиссар, – но вам я так и быть отвечу. Ваш документ подтверждающий личность, недействителен уже больше трёх лет. Вот потому и странно, шо вас, с этой филькиной грамотой, за прошедшие три года, так никто и не задержал.

– Так я за последние три года никуда из поселения и не отлучался. Зерно и мука у нас давно закончились, вот я и пошёл в город разузнать, как можно хлеба раздобыть.

Не обращая никакого внимания на мои слова, комиссар ещё раз посмотрев на мою бумагу, повернулся к красноармейцам и сказал: – Ну а вы, бойцы, куда смотрели? Неужели вы не видели, шо сей документ напечатан старым имперским шрифтом с ятями и ижеями, которые уже давно Советской властью отменены? Вы шо, занятия ликбеза совсем не посещали?

– Так нас, то в наряды на охрану вокзала посылают, то в оцепление карьеров направляют, товарищ комиссар. Когда бы мы с Трифоном Акимычем успевали на ликбез сходить? – начал было оправдываться Федот.

– Не желаю слышать никаких оправданий, Кукушкин, – оборвал причитания молодого бойца комиссар. – Приказываю. Данного гражданина немедленно задержать, и доставить в помещение ГПУ для выяснения личности. Там из него быстро всю правду выбьют. И не забудьте проверить его мешок, вдруг у него там бомба какая припрятана.

Заявление комиссара, что где-то из меня будут выбивать правду, мне не понравилось. Вот потому-то, едва меня схватили за руки, я резко крутанулся на месте, и оба бойца разлетелись в разные стороны. Комиссар что-то закричал, и тут же сзади на меня навалилось несколько человек, сбив с ног. Пока я лежал под кучей тел на земле, мне кто-то крепко связал руки за спиной. Тогда я решил не сопротивляться и узнать что дальше будет.

– Поднимите задержанного, – прозвучал приказ комиссара. – Если он и дальше продолжит сопротивляться, разрешаю стрелять по ногам. Прострелянные ноги, не дадут ему возможности убежать, да и допросу в ГПУ ничуть не помешают.

Мне помогли подняться на ноги. Когда я выпрямился, то увидел, что все четверо бойцов, что напали на меня со спины, были китайцами в красноармейской форме. После, комиссар подошёл ко мне и внимательно осмотрел левую руку, с которой китайцы оборвали рукав рубахи.

– Нет вы полюбуйтесь на него, – сказал комиссар остальным подошедшим бойцам. – Он нам тут пытался утверждать, шо является простым писарем в артели, а у самого два пулевых ранения на руке. Проверили, что у него лежало в мешке? – обратился комиссар к двум бойцам, которые меня остановили на тракте. – Ведь не просто так задержанный оказал сопротивление досмотру.

– Уже проверили, товарищ комиссар. У задержанного в мешке находились два громадных куска закопчённого окорока, четыре варёных яйца, соль, да несколько головок лука и чеснока. Ну и чашка с кружкой. Видать он и впрямь шёл в город, чтобы обменять на рынке окорока на хлеб.

– Окорока изъять в пользу Красной армии, а задержанного сопроводить в ГПУ для допроса.

– Вы что? Ограбить меня решили, комиссар? – задал я вопрос, но не получив на него ответа, продолжил: – В таком случае, пусть окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать! Никто не сможет безнаказанно грабить жителей Ведьмовской деревни.

– Что, вражина, решил напугать бойцов победоносной Красной армии своими деревенскими проклятиями?! – удивлённо воскликнул комиссар. – Нас деревенской чертовщиной не напугаешь. Ли Юнь, докажи задержанному, что красноармейцы ничего не бояться.

Китаец подошёл и отхватив от окорока приличного размера кусок, засунул его целиком себе в рот. Он с блаженной улыбкой на лице, глядя мне в глаза, начал жевать окорок, а когда решил проглотить кусок, неожиданно подавился. Китаец начал быстро задыхаться и делать какие-то знаки руками своим товарищам, те стали, что-то лопоча, бегать вокруг него, а один из китайцев попытался залезть руками в рот Ли Юня, и вытащить тот злосчастный кусок окорока. Ничего у него не вышло. А ещё через минуту, китайцы с испуганными лицами отошли от своего прекратившего подавать признаки жизни товарища.

– Ты! – зло прошипел комиссар. – Ты убил бойца Красной армии!

– Нет! Его убили вы, комиссар! Он выполнял ваш приказ! Я вас только лишь предупредил, что „никто не сможет безнаказанно грабить жителей Ведьмовской деревни“. Вы мне не поверили. Так что смерть данного красноармейца на вашей совести. А ежели вы сейчас отдадите приказ меня расстрелять, то запомните, что в таком случае до завтрашнего вечера никто из вас вообще не доживёт.

– Ты нам угрожаешь, колдун?

– Нет! Я просто вас всех предупреждаю, что не нужно принимать необдуманных решений.

– Вы поглядите на него, предупреждать он нас вздумал. Предупреждальщик чёртов. Это мы ещё поглядим, на чьей совести будет смерть Ли Юня, – зло бросил мне в лицо комиссар, а потом обратился к своим растерянным бойцам. – Увести задержанного. Засуньте оба эти чёртовых окорока в его мешок и верните колдуну. Якимов, Шваренко, пойдёте с ним в город конвойными. Колдуна надобно передать с рук на руки лично старшему оперуполномоченному ГПУ. Расскажите ему, что тут только что произошло. Понятно?

– Понятно, товарищ комиссар, – ответил старший по возрасту боец, а потом, обратившись ко мне, сказал: – Ну что, пойдём спокойно или как? Сразу хочу предупредить, боец Шваренко бегать не любит, зато стреляет очень метко. Так что не стоит испытывать судьбу. Я доходчиво объяснил?

– Можете не переживать, Трифон Акимович, – ответил я старшему бойцу, размещая свой заплечный мешок за спиной, – я всё прекрасно понимаю, а посему пойду сам, добровольно, не нервируя своим поведением вашего товарища Шваренко.

– Ну вот и договорились.

До старого кирпичного здания, где находилось странная организация, под непонятной мне вывеской у входа „ГПУ при НКВД РСФСР“, мы шли часа полтора. Затем ещё полчаса ждали, возле дежурного внутри здания, пока вернётся с какого-то совещания старший оперуполномоченный. Дежурный по ГПУ сразу же предложил обоим моим сопровождающим, оприходовать меня как положено, но старший конвойный Якимов Трифон Акимович наотрез отказался, сославшись на приказ комиссара отряда: „передать с рук на руки лично старшему оперуполномоченному ГПУ“.

При появлении в здании очередного входящего человека в кожаных одеждах, дежурный доложил ему о том, что его ожидают конвойные с задержанным. Прибывший и Шваренко отошли в сторонку, где конвойный ему что-то очень долго рассказывал, а потом передал изъятый у меня документ. Быстро прочитав полученную от Шваренко бумагу, старший оперуполномоченный ГПУ приказал дежурному срочно вызвать внутренний конвой и сопроводить меня в его кабинет.

– Присаживайтесь на табурет, задержанный, – сказал мне старший оперуполномоченный, и при том даже никак не представился. Сам он разместился в широком кресле, за столом покрытым зелёным сукном на котором стояла настольная лампа с тёмно-зелёным матерчатым навершьем, а двое конвойных встали позади меня. – Как мне доложили, и согласно документа, что у вас изъяли при задержании на заставе при въезде в Барнаул, вы являетесь жителем таёжного поселения Урманное, Скоробогатовым Светозаром Чеславичем, где до сего дня трудились на должности писаря в промыслово-охотничьей артели. Я пока ничего не напутал?

– Нет. Всё так и есть.

– Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?

– Извините, но никаких обвинений мне пока никто не предъявлял.

– Вот как?! – удивлённо воскликнул хозяин полумрачного кабинета. – А как же сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня? Вы хоть понимаете, что даже этих двух обвинений уже достаточно, чтобы расстрелять вас как контрреволюционера и врага Советской власти? Вы пытались доказать представителям власти, что являетесь простым, мирным писарем в артели, а сами имеете пулевые ранения на левой руке. Как вы всё это можете объяснить?

Ответить на вопросы оперуполномоченного я не успел, ибо резко открылась дверь и в неё вбежал дежурный по ГПУ.

– Товарищ Бергман, вас срочно к телефону требуют.

– Кому ещё я там понадобился? – зло спросил старший оперуполномоченный дежурного.

– Так с вокзала звонят, там новый эшелон с осуждёнными прибыл из Новониколаевска. Вас срочно требуют.

– Я понял тебя. Скажи им, что я сейчас подойду, – сказал Бергман дежурному, и обратившись к конвойным, добавил: – Задержанного пока вниз отведите, пусть посидит, подумает. Только не в общих хоромах его разместите, а где у нас сидельцев поменьше. Понятно?

– Понятно, товарищ Бергман, – ответил один из конвойных подходя ко мне. – Поднимайтесь, задержанный. Вам придётся обождать следующего допроса в другом месте.

Меня сопроводили в подвальное помещение. Мы прошли по слабоосвещённому коридору, со множеством железных дверей на каждой стене, и непонятно зачем перегороженного в нескольких местах решётками с дверями из металлических прутьев, между которыми ходило по несколько охранников. Вскоре один из моих конвойных остановился у двери справа. Открыв её ключом, он велел мне зайти внутрь.

В общем, меня разместили в небольшой комнате с двумя деревянными топчанами, между которыми стоял стол у стены без окна. В том помещении уже находился один человек, причём довольно преклонного возраста. Я его немного сумел разглядеть, пока была открыта железная дверь в подвальную комнату. Седой старик сидел на левом от входа топчане. Закрыв за мною дверь на ключ, мои конвойные ушли, а я остался стоять на аршинной площадке у двери, чтобы глаза привыкли к полумраку.

Немного света проникало в комнатку из коридора подвала, через небольшое зарешеченное окно под самым потолком. Уровень пола в помещении был ниже площадки на которой я стоял, и вниз вела небольшая каменная лестница в четыре ступеньки.

– Здравия вам, уважаемый, – поздоровался я со стариком. Мои глаза уже нормально видели в полумраке.

– И тебе здравия, мил человек. Проходи, не нужно там стоять, а то ещё шмальнут архаровцы спьяну из нагана через глазок в двери. От этих паскудников и не такой пакости можно ожидать. Ты можешь располагаться на свободной шконке, – и старик показал мне рукой на противоположный от него топчан. – Ежели тебе по нужде приспичит, то слева от лестницы стоит параша с крышкой. Питьевая вода в ведре с другой стороны лестницы находится.

Пройдя по ступенькам вниз, я снял заплечный мешок, и разместил его в изголовье топчана, после чего, присел напротив старика.

– Ну что… с новосельем тебя, мил человек, – весело сказал мне старик. – Давай знакомиться. Меня все сидельцы Иваном кличут, а ты кто такой по жизни будешь?

– Меня Светозаром отец при рождении нарёк, а тружусь я писарем в промысловой артели. Скажите, пожалуйста, Иван, а как вас по батюшке звать-величать? Мне неудобно к человеку, в ваших преклонных летах, просто по одному имени обращаться. Не такое у меня воспитание. И скажите, пожалуйста, почему вас отдельно от всех держат?

– Можешь называть меня Иван Иванычем. Я вполне возможно, последний Иван в России буду. А отдельно от всех сидельцев меня посадили, чтобы я с обчеством по-человечески общаться не смог. Ну тут новые начальники глубоко заблуждаются. Я даже из этой хаты, спокойно могу с людьми пообщаться.

– Скажите, а что значит „последний Иван“?

– Иван это не просто имя, это призвание уважаемого человека в определённых кругах. Иван всегда поможет добрым советом нуждающимся, разрешит любые споры. Иван никогда не идёт ни на какие сделки с представителями любой власти. Иван никогда не работает на государство или на какого-то человека. Иван живёт сам по себе, трудится только на себя и на благо обчества. Хотя нонче стали появляться мутные личности, объявляющие себя Иванами. Так вот они договорились до того, что Иван вообще ничего делать руками не должен. При этом даже не задумываются о том, что они своими руками ложку держат, когда кашу или щи едят. А ты это чего, мил человек, на меня так удивлённо смотришь?

– Извините, но я просто никогда про таких людей не слышал.

– Так ты что, мил человек, вообще ничего о жизни сидельцев не знаешь?

– Вы правы, Иван Иваныч. Я ничего про вашу жизнь не знаю, да и откуда бы я про неё узнал. Живу-то я не в городе, а в глухом таёжном поселении. Последние три года, так вообще из тайги не выходил. Видел я всего двух каторжников, да и те нам особо, о своей жизни на каторге ничего не рассказывали. Лишь знакомые революционеры иногда рассказывали о том, как они сидели по царским тюрьмам, да и то совсем немного. Сам-то я отправился в Барнаул, копчёный окорок на хлебушек поменять, так меня на почтовом тракте красноармейцы задержали. Поначалу им моя бумага, в нашей поселянской Управе выданная, почему-то не понравилась, а потом уже меня красноармейцы, по приказу своего комиссара, решили ограбить и копчёные окорока, что у меня с собой были, в пользу Красной армии забрать. Да вот только не получилось у них ничего. Из-за ентого их комиссар так разозлился, что меня сюда под конвоем отправил.

– С чего это комиссару на тебя злиться пришлось? – усмехнулся старик. – За то что окорока им не отдал?

– Так я зарок на своё добро положил, и сразу предупредил комиссара, что „окорок встанет поперёк глотки тому, кто решит его отведать!“. Он мне не поверил и приказал китайцу отведать окорока. Тот отхватил кусок и начал жевать, а потом подавился и помер. Комиссар прям там, на почтовом тракте, хотел меня расстрелять за смерть китайца, но я всех бойцов сразу предупредил, что в случае моей смерти, они не доживут до завтрашнего вечера. Вот и пришлось их комиссару оправлять меня с двумя конвойными в Барнаул, в какое-то непонятное ГПУ.

– Так ты что, мил человек, вообще не понимаешь куда попал?

– Из того что я успел увидеть пока был в здании, тут что-то вроде полицейского околотка.

– Вот в этом-то твоя главная ошибка, Светозар, – седой старик в первый раз назвал меня по имени. – ГПУ это не полицейский околоток царских времён, как ты подумал, а Государственное политическое управление при НКВД. Тут такие волчары служат, что даже у меня иногда кровь в жилах стынет от их выкрутасов.

– Иван Иваныч, а вы тут уже давно находитесь?

– Позавчера вечером меня сюда определили на постой, за то что ходил там где не следует, и видел то, что не должен был видеть.

– А разве за такое арестовывают?

– Нонче и за меньшие провинности чекисты могут в расход пустить, – ответил старик, и вдруг неожиданно спросил: – Тебя уже водили к кому-нибудь на допрос?

– Да. Меня сразу же, как только передали внутреннему конвою, отвели в кабинет на допрос. Меня начал допрашивать какой-то старший оперуполномоченный Бергман. Он очень нервничал, да и спиртным от него сильно пахло. Сначала он спросил меня: „Что можете сказать относительно предъявленных обвинений?“, но я ему сразу ответил, что „никаких обвинений мне пока никто не предъявлял“. Бергман тогда очень удивился, и с ухмылкой на лице заявил, что за „сопротивление представителям власти при задержании, и умышленное убийство бойца Красной армии Ли Юня“, меня могут расстрелять.

– Эта сволочь и не такое зверство ещё сотворить может. У него руки по локоть в крови, вот и не просыхает гад от спиртного. Не всякий мокрушник имеет за спиной столько загубленных душ, сколько имеет их Бергман. Он же сам не местный чекист, его сюда, как я слышал, для усиления из Новониколаевска прислали. Вот он и развернулся тут на всю катушку. Скажи-ка мне, Светозар, у тебя какие-нибудь знакомые в городе имеются? Ну чтобы их тихонько предупредить о том, что тебя арестовали и в подвалы ГПУ упекли.

– Раньше были, мы вроде как даже дружили и часто общались, а сейчас не знаю что с ними. Я уже больше трёх лет в Барнауле не был. Можно сказать, что последний раз я тут бывал ещё во времена Сибирской республики и Российского государства.

– Понятно. Давненько тебя в городе не было. Ну, а где они живут или работали ты помнишь? Ну хотя бы их имена и фамилии?

– Где они живут, я никогда не знал, да и фамилии их мне тоже неизвестны. Они все раньше работали в аптеке Алтайского округа на Петропавловской, а звали их Яков Ефимович и Семён Маркович. К ним потом приехал ещё один аптекарь из Одессы, по-моему Зиновий Адамович его звали, но мы с ним почти не общались.

– Так, уже что-то конкретное прорисовывается, да и имена мне эти вроде бы как знакомы. Скажи мне, мил человек, ежели твои знакомые получат тайную весточку, от писаря Светозара из промысловой артели, они как отреагируют?

– Не знаю, Иван Иваныч. Они про то где я трудился ничего не знают. А вот ежели им сообщат обо мне, как о Светозаре из поселения анархистов, который к ним в гости с Князем приезжал, то они сразу же поймут о ком идёт речь.

– Погоди-ка, мил человек, ты сейчас сказал про Князя-анархиста, что в Ведьмовской деревне раньше жил?