Текст книги "Фитин"

Автор книги: Александр Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Глава XI
«ВСТАВАЙ, СТРАНА ОГРОМНАЯ!»

День 22 июня 1941 года Павел Михайлович Фитин вспоминал так:

«...На рассвете я вышел из наркомата. Позади напряжённая неделя. Было воскресенье, день отдыха, а мысли, мысли, как маятник часов: “Неужели дезинформация? А если нет, тогда как?” С этими думами я приехал домой и прилёг, но уснуть так и не удалось – зазвонил телефон. Было пять часов утра. В трубке голос дежурного по наркомату: “Товарищ генерал, вас срочно вызывает нарком, машина послана”. Я тут же оделся и вышел, будучи твёрдо уверен, что случилось именно то, о чём несколько дней назад шла речь у И. В. Сталина.

Когда я вошёл в приёмную наркома, там было несколько человек. Вскоре прибыли и остальные товарищи. Нас пригласили в кабинет. Нарком был подавлен случившимся. После небольшой паузы он сообщил, что на всём протяжении западной границы – от Балтики до Чёрного моря – идут бои, в ряде мест германские войска вторглись на территорию нашей страны. Центральный комитет и Советское правительство принимают все меры для организации отпора вторгшемуся на нашу территорию врагу. Нам надо продумать план действий, учитывая сложившуюся обстановку. С настоящей минуты все мы находимся на военном положении, и нужно объявить об этом во всех управлениях и отделах.

– А вам, – обратился ко мне нарком, – необходимо подготовить соответствующие указания закордонным резидентурам. Через полтора-два часа я вас вызову»[324]324
  Воспоминания начальника внешней разведки П. М. Фитина // Очерки истории Российской внешней разведки. Т. 4. М., 1999. С. 17—18.


[Закрыть].

Жизнь разделилась на две неравные части: «до войны» и «теперь».

В тот же день, 22 июня, войну Советскому Союзу объявила фашистская Италия; 27 июня – Венгрия; Румыния и Финляндия последовали вероломному примеру своих гитлеровских «хозяев» и войну не объявляли – румынские войска начали атаковать наши юго-западные границы в первый же день германской агрессии, финские, а заодно с ними и немецкие войска перешли в наступление с территории Финляндии на мурманском, Кандалакшском и ухтинском направлениях в последние дни июня...

Теперь часть наших резидентур, ранее просто находившихся на территории иностранных государств, оказалась в глубоком тылу врага, откуда «легальные» резидентуры, работавшие, как правило, «под крышами» посольств, следовало срочно эвакуировать. По счастью, в дипломатии многое делается на основе паритета, а потому точно такие же проблемы стояли перед МИД Германии и союзных с нею государств, которым также надо было выводить с советской территории свои посольства и, соответственно, резидентуры... В итоге, при посредничестве нейтральных стран, были согласованы процессы взаимообмена дипломатами (мы уже рассказали, какими окольными путями выбирались сотрудники советского посольства из Хельсинки).

Понятно, что разведчики-нелегалы и агенты оставались на своих теперь уже в прямом смысле слова боевых постах.

В тот же самый чёрный день, 22 июня, подверглось нападению эсэсовцев генеральное консульство СССР в Париже – под его «крышей» работала «легальная» резидентура, и оно было закрыто; 30 июня дипломатические отношения с СССР разорвало коллаборационистское правительство маршала Петэна, «столицей» которого являлся Виши, курортный город на юге Франции...

Но просто эвакуировать резидентуры и их сотрудников, уничтожив всё, что необходимо уничтожить, – это была не самая сложная задача. (Хотя очень важная и ответственная. В историю военной разведки позорной страницей вошёл случай, когда, покидая Париж в 1812 году, русский военный агент, как тогда именовали военных атташе, гвардии полковник Александр Иванович Чернышов, будущий светлейший князь, генерал от кавалерии, военный министр и председатель Государственного совета, сжигал бумаги и случайно оставил под ковром всего лишь один листочек с донесением своего лучшего агента. Агент, мелкий чиновник военного ведомства, был вскоре установлен, разоблачён и отправлен на гильотину. Да кто станет впредь работать с такой разведкой, сотрудники которой не могут обеспечить безопасность своих помощников?!)

И всё-таки самой сложной задачей было сохранить агентурную сеть – предупредить источников о своём отъезде, оговорить условия связи.

В Берлине эту задачу блестяще выполнил Александр Коротков. По окончании своей краткосрочной командировки летом 1940 года, он возвратился в столицу рейха уже в качестве заместителя резидента под прикрытием должности 3-го секретаря посольства и пребывал там уже безвыездно.

До начала войны, в то самое время как Амаяк Кобулов получал «выгодную» для Кремля информацию от своего «Лицеиста», Коротков работал с руководителями антифашистского подполья, трёх основных конспиративных групп – уже известными нам Арвидом Харнаком («Корсиканцем») и Харро Шульце-Бойзеном («Старшиной»), а также Адамом Кукхофом – писателем, драматургом и философом («Стариком»); отдельно, сам по себе, действовал гестаповец Вилли Леман («Брайтенбах»), также находивший на связи у «Степанова». Все эти люди многократно, по материалам, получаемым ими из различных источников, сообщали о грядущем нападении Германии на Советский Союз.

В начале июня «Захара» вызвали в Москву. Коротков понимал, что доклад резидента будет основан на сообщениях его личного источника и, вполне возможно, на контрасте с сообщениями «Rote Kapelle», что, безусловно, ещё более подчеркнёт в глазах руководства ценность «Лицеиста» и лояльность самого Амаяка. Похоже, однако, что сам-то Кобулов не совсем был уверен в собственной непогрешимости, а потому, когда Коротков сказал, что он желал бы поехать в Москву вместе с ним, Амаяк Захарович эту идею поддержал: наверное, решил, что вдвоём «на ковре» у начальства как-то поспокойнее будет. Да и старая такая начальническая присказка есть: «Если хорошо – то сам, а что не так – то зам». К тому же Кобулов всё-таки подписывал спецсообщения, в которых излагались утверждения «Старшины» и «Корсиканца» относительно гипотетической гитлеровской агрессии. Так почему бы, в случае необходимости, не разделить ответственность с их автором, а то и вообще не переложить всё на него? Мол, вот он рядом, пожалуйста! Я ж не могу швырять в корзину донесения моего боевого заместителя.

Чтобы получить разрешение на поездку в Москву, Коротков написал письмо Фитину:

«Тов. Виктору – лично.

Отношения с Корсиканцем и Старшиной и другими источниками заставляют меня поставить перед Вами вопрос о вызове меня хотя бы на несколько дней в Москву, чтобы я мог лично доложить по всем проблемам, касающимся этой группы. Переписка по указанным вопросам была бы затяжной и не выявила бы всех аспектов. По моему мнению, важность группы для нас не вызывает сомнения и будет полезно продолжить с ней контакт, добиваясь максимально возможного результата. Обсуждение в Центре этих моментов облегчило бы в дальнейшем наши отношения.

Если в Центре имеются иные мнения в отношении группы или её отдельных членов, можно было бы рассмотреть и это, решив, как следует поступить в этом случае.

Независимо от вызова т. Захара в Москву, прошу вызвать и меня в Советский Союз. Это необходимо потому, что именно я непосредственно связан с берлинскими антифашистами.

4 июня 1941 г. Степанов»[325]325
  Гладков Т. К. Коротков. М., 2005. С. 247.


[Закрыть].

Кто может возразить, что этот приезд был бы для Павла Михайловича очень выгоден? Уж сколько передавал он в Кремль несбывшихся дат начала гитлеровской агрессии, присланных из берлинской резидентуры, – и вот, пожалуйста, сам автор, собственной персоной... Разбирайтесь с ним непосредственно!

Но если Амаяк Захарович преспокойно согласился временно «обезглавить» – да, всего на пару-тройку дней, но всё-таки – берлинскую резидентуру, то Фитин, понимая, что любой из этих грядущих дней может оказаться решающим и что Коротков имел на связи уникальных источников, категорически этой поездке воспротивился. В итоге, как нам известно, Фитину пришлось за всё отвечать самому... Точнее – отчитываться, 17 июня. Но очень возможно, что пришлось бы и отвечать – не зря же потом товарищ Сталин приглашал к себе майора госбезопасности Грибова, кадровика НКГБ.

В итоге «Захар» совершил вояж в Москву в одиночестве – и оказалось, что беспокоился он напрасно. Высшее руководство интересовала гораздо более важная проблема, нежели какие-то агентурные сообщения: Амаяку Захаровичу был предложен пост наркома госбезопасности Узбекистана. Да это же в сотни раз лучше фашистского Берлина! Нарком в Узбекистане, да ещё такой, это же в полном смысле – была раньше такая присказка – «Царь, Бог и воинский начальник»! (Есть, правда, и вариант германского отдела в 1-м управлении, но... Точно не знаем!)

Конечно, тут впору предположить, что, сознавая всю сложность обстановки, товарищ Сталин хотел освободить должность в Берлине для более подходящего человека, но если бы оно было именно так, то уважаемому Амаяку Захаровичу сказали бы: «В Узбекистане срочно требуется нарком! Вы ж понимаете, там очень сложная оперативная обстановка. Летите в Ташкент, не заезжая домой!» Это не шутка, а дух времени – сколько раз так бывало в те жёсткие и жестокие времена! И люди, даже самого высокого ранга, отправлялись к местам нового назначения, действительно, не заезжая домой...

Но Кобулов не только побыл дома, но и успешно возвратился в Берлин.

А вечером 19 июня молодой сотрудник резидентуры Борис Журавлёв последний раз встретился с «Брайтенбахом» – это был внезапный вызов на экстренную встречу. Тогда-то Вилли Леман и сообщил, что 22 июня, в три часа утра, гитлеровская армия перейдёт в наступление по всей линии советской границы – от Баренцева до Чёрного моря – и навсегда попрощался с советским разведчиком...

Полученную информацию передали в Москву, но почему-то оригинал этого донесения неизвестен.

Дэвид Мёрфи предлагает следующий вариант развития событий:

«Настоящей “бомбой” стало его <“Брайтенбаха”> донесение от 19 июня, что его отделом гестапо получена информация, что Германия нападёт на СССР в 3.00 часа утра 22 июня. Эта информация была такой важной, что в тот же вечер резидентура послала её телеграммой, по каналу посла, чтобы она попала в Москву как можно быстрее. Но, очевидно, и это донесение, как и многие другие, было сочтено “фальшивкой и провокацией”. Как же такое могло произойти? Годы службы Лемана и ценность его сообщений были хорошо известны даже Берии. Но Берия явно не имел желания противостоять Сталину из-за донесения, поэтому его, должно быть, утаили»[326]326
  Мёрфи Д. Э. Что знал Сталин. Загадка плана «Барбаросса». М., 2009. С. 263-264.


[Закрыть].

Ну, Лаврентий Павлович здесь опять-таки ни при чём: донесение получал Меркулов, это было его ведомство. Вполне возможно, что спецсообщение постигла судьба известного нам «Календаря», о котором Сталину просто не доложили, – хотя, скорее всего, оно вообще исчезло, тогда как «Календарь» Всеволод Николаевич просто не взял. Мы ж не знаем, о чём был тот самый вечерний разговор в Кремле 17 июня 1941 года. Вполне возможно, как мы предположили, что Фитину уже подбирали замену, а потому Меркулов не испытывал никакого желания рисковать, продолжая разговор на ту же тему...

А потом ведь, действительно, было 22 июня.

«По воспоминаниям одного из сотрудников резидентуры, сообщение о нападении Германии на Советский Союз буквально потрясло Кобулова: в нижнем белье и тапочках на босу ногу он вышел из квартиры и уселся на крыльцо, обхватив голову руками.

Из Москвы поступила срочная шифровка с требованием уничтожить секретные документы и обусловить связь с ценной агентурой»[327]327
  История Российской внешней разведки. Очерки. Т. 4. М., 2014. С. 131.


[Закрыть].

(Но, вроде бы, своё семейство из Берлина в Москву Амаяк Захарович к этому времени уже отправил.)

Похоже, в Центре пока что не понимали, что такое «современная война» и потому давали шаблонные, но трудновыполнимые указания.

В Москве ещё не было и 12 часов – того момента, когда нарком Молотов зачитает Заявление советского правительства о нападении гитлеровской Германии на СССР, так что граждане большей части советской страны о войне ничего не знали, – а здание посольства в Берлине, на Унтер-ден-Линден, уже было окружено цепочкой вооружённых эсэсманов и его телефонная связь с Москвой была прервана. Вскоре поступило категорическое запрещение кому-либо покидать стены посольства. Да уж, в этих условиях – «обусловишь»!

Однако 24 июня Короткову всё-таки удалось выехать в город, а затем, тщательно убедившись, что его никто не сопровождает, он на одной из станций метро встретился с Элизабет Шумахер – художницей и активным участником антифашистского сопротивления.

Не будем расписывать, как Александру Михайловичу удалось попасть на эту встречу – ограничимся пояснением, что разведчики, в большинстве своём, люди обаятельные, располагающие к себе, вызывающие симпатию и доверие. Вот и Короткову удалось найти предлог и по-дружески договориться с эсэсовской охраной...

Но главное для нас – что это именно тот человек, которого поддержал и за которого поручился герой нашей книги, кому Фитин доверял, очевидно, стопроцентно. «Степанов» это доверие оправдал, в отличие от резидента «Захара», облечённого гораздо более высоким доверием.

2 июля 1941 года советские дипломаты покинули Берлин.

Можно считать, что после этого прямая связь с блистательной агентурной сетью, созданной советской разведкой на территории Германии, была потеряна...

Горько признавать, но разведка оказалась не готова к работе в «особый период». Хотя ведь были планы развернуть работу по Германии и её сателлитам с территории Франции, Бельгии, Голландии и других сопредельных стран, которые были оккупированы гитлеровскими войсками, привлечением сил тамошнего сопротивления, – но организовать такую работу не удалось.

Чему удивляться?! Когда Фитину не раз говорили, что подписанные им сообщения – «английская дезинформация», «блеф» и прочее, то вряд ли он мог на это отвечать: «Хорошо, но давайте-ка мы всё-таки начнём готовиться...» К чему нужно было готовиться, когда с точки зрения высшего руководства «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»?!

Возможно, если бы во главе разведки стояли многоопытные профессионалы, они смогли бы если не убедить в чём-то высшее руководство, то хотя бы что-то делать самостоятельно – так, чтобы «верхи» об этом просто не знали... Известно ведь, что в канун гитлеровского нападения превентивные меры без согласования с «центром» принимались и в погранвойсках, и в Московском управлении госбезопасности, и в каких-то армейских структурах...

Но реальная подготовка разведки к «особому периоду» требовала гораздо большего времени, нежели прошло с тех пор, как Фитин принял должность её начальника... Так что как бы ни был Павел Михайлович умён и талантлив, как бы ни опирался он на опыт и знания ветеранов службы (к сожалению, повторим, немногих оставшихся), но провести должный объём работы, тем более – без поддержки руководства наркомата и при откровенном недоброжелательстве высшего политического руководства страны, он не мог...

Вернёмся, однако, к потере берлинской агентурной сети.

«Центр не сообщил А. Харнаку длину собственной волны радиопередач, без чего связь с берлинцами принимала односторонний характер. В Берлине при всём желании не могли принять и расшифровать указания Москвы, если бы они и последовали. Оборудованная в районе Бреста приёмная станция для А. Харнака перестала существовать в первые же дни войны. Другого приёмного пункта у внешней разведки не было»[328]328
  История Российской внешней разведки. Очерки. Т. 4. М., 2014. С. 132.


[Закрыть].

Вполне естественно. Не один же год на официальном уровне уверенно говорилось о том, что если мы будем воевать – то исключительно на чужой территории, сразу же нанеся агрессору сокрушительный ответный удар в приграничных боях. Как кажется, идеология – а может, и одна только «мудрость вождя» – перечёркивала все доводы здравого смысла. Зачем нам были нужны узлы связи «в глубине обороны», когда мы сразу же перейдём в решительное наступление? Или вы что, дорогой товарищ, сомневаетесь, не верите?..

Не сомневались. Верили. Или делали вид, что верили – ну и получили в итоге за свою доверчивость...

«Такого начала войны советская внешняя разведки вряд ли ожидала. Просчёты, исключавшие захват противником обширных территорий нашей страны, дорого обошлись всем: и военным, и разведчикам всех основных ведомств – политическому (Первое управление НКГБ), военному, военно-морскому... Чтобы выправить положение, потребовались неимоверные усилия. Маломощные радиопередатчики не покрывали увеличивающееся расстояние, и связь с ценной агентурой была прервана. Введённое повсюду оккупантами чрезвычайное положение затрудняло использование связников, а если они и пересекали линию фронта, сведения их оказывались часто устаревшими... Но бесполезно было выискивать виновных в этом положении, говорить: мы предупреждали, а вы больше искали врагов внутри страны, чем обращали внимание на очевидного и самого страшного врага. Это стало ясно многим...»[329]329
  Очерки истории Российской внешней разведки. Т. 4. М., 1999. С. 236-237.


[Закрыть]

Конечно, тогда уже было не до поиска виновных – требовалось срочно исправлять ошибки и спешно делать то, что должно было быть сделано задолго до войны. Виновные были известны, но они находились на столь высоком уровне, на котором в нашей стране никто никогда за свои ошибки уже не отвечает...

Между тем решение вопроса оказалось, как говорится, лежащим на поверхности. Определяя по географической карте, где нужно расположить узлы связи, следовало смотреть не только на восток, но и в другие стороны света. И тут стало очевидно ясно, что Стокгольм или Лондон – о чём ранее как-то не задумывались – находятся к Берлину гораздо ближе, нежели сданный уже гитлеровцам Минск, или Москва, или, тем более, Куйбышев, куда вскоре начнут эвакуировать правительственные учреждения. Руководство разведки решило воспользоваться радиостанциями своих «легальных» резидентур в Великобритании и Швеции, и лично Берия (почему он вновь стал заниматься вопросами разведки, объясним чуть ниже) дал на то своё указание.

Однако напрасно вслушивались в эфир радисты стокгольмской резидентуры – ни одного сигнала радиостанции «Корсиканца» им зафиксировать не удалось. Лондонская же резидентура вдруг сообщила, что услышали слабые сигналы берлинской радиостанции, но это было всего лишь один раз, и больше они уже не повторялись...

Но это совсем не значит, что антифашисты «Rote Kapelle» зачехлили свои рации и принялись спокойно ждать, когда Москва вспомнит про них и вновь наладит связь с ними... Это была их страна – и эти люди, фактически брошенные на произвол судьбы, продолжали свою борьбу против нацистской оккупации Германии.

...Примерно такие же проблемы возникли у нас и в отношении Франции, как бы расколотой на две части. Почему «как бы»? Да потому, что одна часть была оккупированной, другая – коллаборационистской, то есть сотрудничавшей с гитлеровскими оккупантами, притом что «вишистский режим» официально придерживался политики нейтралитета. Мы знаем, что эти игры надоедят немцам достаточно быстро, и в ноябре следующего 1942 года оккупированной окажется вся территория Франции...

Но, несмотря на то что Франция капитулировала перед гитлеровцами ровно за год до начала нашей Великой Отечественной войны, 22 июня 1940 года, в организации разведывательной деятельности с нелегальных позиций существовали большие трудности, не были по-настоящему обговорены и отработаны способы и условия двусторонней связи Центра с разведгруппами и агентами, не была, как и в Германии, отлажена радиосвязь. Ранее разведгруппы по Франции действовали под руководством «легальных» резидентур в Париже и Виши, но после того, как официальные советские представительства покинули французскую территорию, связь с ними временно оборвалась...

В принципе, нечто подобное можно сказать и про другие страны – другие резидентуры. Приходится признавать, что хотя из всех «силовых структур» именно органы НКГБ—НКВД встретили войну наиболее организованно – общеизвестно, в частности, что самыми стойкими в первых боях июня 1941 года оказались бойцы и командиры пограничных войск НКВД, – разведка к войне фактически оказалась не подготовлена... Но в этом менее всего было повинно её руководство.

Конечно, уж слишком часто они кричали «Волки!» – но «волки»-то действительно постоянно ходили вокруг, да и людям этим было велено кричать не раздумывая, то есть передавать всю поступающую информацию тем, кто посмотрит и сразу во всём разберётся...

Уже в июне 1941 года в составе 1-го управления НКГБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б), было создано подразделение для поддержания постоянной связи с агентурными группами, находившимися в Германии и на территории оккупированных ею государств. Вот только кажется, что ничего особенно путного из этой затеи не получилось... Раньше, гораздо раньше надо было этим заниматься!

* * *

«По линии НКГБ 22 и 24 июня, 1, 4 и 5 июля 1941 года были изданы директивы, где определялись основные задачи (в первую очередь сбор сведений военного плана). В июле 1941 года все органы госбезопасности были объединены с НКВД. 5 июля для выполнения особых заданий была создана Особая группа НКВД на базе Первого (разведывательного) управления НКВД. На неё возлагалась задача организации борьбы в тылу врага»[330]330
  Очерки истории Российской внешней разведки. Т 4. М., 1999. С. 27.


[Закрыть].

Первая же директива НКГБ СССР о мероприятиях органов госбезопасности в связи с начавшимися военными действиями была подписана наркомом Меркуловым 22 июня в 9 часов 10 минут.

В соответствии с этой директивой предписывалось «привести в мобилизационную готовность весь оперативно-чекистский аппарат НКГБ—УНКГБ», «провести изъятие разрабатываемого контрреволюционного и шпионского элемента» ну и прочие мероприятия, чисто контрразведывательного и даже милицейского плана. Про разведку в этом документе не вспоминалось.

Директива, подписанная Меркуловым 24 июня 1941 года, также была ориентирована исключительно на контрразведку, при том, что в ней появилась определённая нервозность: «В каждом органе НКГБ создать крепкие, хорошо вооружённые оперативные группы с задачей быстро и решительно пресекать всякого рода антисоветские проявления», «не ослаблять работы с агентурой, тщательно проверять полученные материалы, выявляя двурушников и предателей в составе агентурно-осведомительной сети»... Заметим, что ни про «антисоветские проявления», ни про «двурушников» в первой директиве не было.

Давать какие-то указания по отношению к разведке руководству пока что было весьма затруднительно – определённо, что дальше абстрактных «усилить» и «интенсифицировать» фантазия не работала.

Впрочем, можно предполагать, что разведка и без того усиливала свою работу по всем направлениям, ибо реально никто не знал, откуда в следующий момент может прийти опасность, потому как если о поддержке справедливой войны Советского Союза определённые силы в мире говорили буквально во весь голос, то о желании совершить в отношении нашей страны какую-нибудь подлость шептались в кулуарах.

Так, выступая по радио в день нападения Германии на СССР, британский премьер сэр Уинстон Черчилль заявил во всеуслышание:

«<...> У нас лишь одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки... Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги... Такова наша политика, таково наше заявление. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем. Мы обратимся ко всем нашим друзьям и союзникам во всех частях света с призывом придерживаться такого же курса и проводить его так же стойко и неуклонно до конца, как это будем делать мы. <...>»[331]331
  Мировые войны XX века. Кн. 4. Вторая мировая война. Документы и материалы. М., 2002. С. 309.


[Закрыть]

Пожалуй, лучшего отношения и желать было нечего! Между тем уже на следующий день, 23 июня 1941 года, там же, в столице Великобритании, проходило заседание английского комитета начальников штабов, и вскоре лондонская резидентура прислала в центр протокол этой воистину джентльменской беседы. В ходе совещания, в частности, было определено:

«Начальник штаба ВВС сэр Чарльз Портал в связи с нападением Германии на Россию предложил послать телеграмму командующим войскам в Индии и на Ближнем Востоке с запросом, когда будет закончена подготовка к бомбардировке нефтяных промыслов в Баку.

Комитет постановил: предложение утвердить и просить военное министерство послать такую телеграмму»[332]332
  Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2: Начало. Кн. 1. М., 2000. С. 61.


[Закрыть].

22 сентября Фитин докладывал в Госкомитет обороны об этой замечательной идее:

«По имеющимся у нас агентурным данным, английское командование ближневосточной[333]333
  Так в тексте.


[Закрыть] армией, вскоре после начала советско-германской войны, получило санкцию английского военного министерства на организацию специальной миссии. Перед этой миссией была поставлена задача разрушения наших кавказских нефтепромыслов для того, чтобы не допустить перехода их в руки немцев в случае, если такая опасность оказалась бы реальной.

Эта миссия, получившая условное название “Миссия № 16 (Р)”, обосновалась в Северном Иране, где находится в полной готовности для переброски в нужный момент на самолётах на Кавказ.

В переписке по данному вопросу англичане неоднократно подчёркивали необходимость соблюдения максимальной осторожности, с тем чтобы даже самый факт существования такой миссии не стал известен советскому правительству, так как это может серьёзно скомпрометировать работу КРИППСА и МАК-ФАРЛАНА[334]334
  Макфарлан — дипломат, ответственный сотрудник дипломатической миссии Великобритании в СССР.


[Закрыть].

КРИППС уже поднимал перед товарищем СТАЛИНЫМ вопрос о сотрудничестве в деле подготовки уничтожения советских источников снабжения, могущих быть использованными немцами, но получил ответ, что советское правительство само решит, когда именно наступит время для такого сотрудничества. <...>»[335]335
  История Российской внешней разведки. Очерки. Т 4. М., 2014. С. 533-534.


[Закрыть]

Ну что ж, хорошо сработала советская разведка – при том, что наши союзники настаивали на соблюдении максимальной осторожности...

Однако понимай после этого, кому верить: то ли британскому премьеру, обещающему оказать России и русскому народу «всю помощь, какую только сможем», то ли британским генералам, намеревающимся бомбардировать нефтяные промыслы в Баку, до которых гитлеровцам ещё идти и идти, – и ведь не факт, что они до них когда-нибудь дойдут (так ведь и не дошли, что мы прекрасно знаем сегодня!), а пока что эти промыслы исправно снабжают нефтью Советскую страну и сражающуюся с гитлеровцами Красную армию?

Конечно, долго оставаться вне внимания руководства внешняя разведка не могла. (Вполне возможно, что в эти страшные дни кое-кому не раз вспоминались пророческие предупреждения Фитина.)

30 июня 1941 года был образован Государственный комитет обороны, председателем которого стал И. В. Сталин, заместителем председателя – В. М. Молотов, а членами ГКО – К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков и Л. П. Берия.

«Опыт первых дней войны потребовал внесения определённых корректив в работу внешней разведки. В конце июня 1941 г. <то есть сразу же после сформирования ГКО! – А. Б.> Государственный Комитет Обороны уточнил задачи разведки, которые сводились к следующему: наладить работу по выявлению военно-политических и других планов фашистской Германии и её союзников; создать и направить в тыл противника специальные оперативные отряды для осуществления разведывательно-диверсионных операций; оказывать помощь партийным органам в развёртывании партизанского движения в тылу врага; выявлять истинные планы и намерения наших союзников, особенно Англии и США, по вопросам ведения войны, отношения к СССР и проблемам послевоенного устройства; вести разведку в нейтральных странах (Иран, Турция, Швеция и другие), с тем чтобы не допустить перехода их на сторону стран оси, парализовать в них подрывную деятельность в них гитлеровской агентуры и организовать разведку с их территории против Германии и её союзников; осуществлять научно-техническую разведку в развитых капиталистических странах в целях укрепления военной и экономической мощи СССР.

Таким образом, политическое руководство чётко выделило в качестве главной задачи внешней разведки работу по Германии и её союзникам...»[336]336
  Великая Отечественная война. Энциклопедия. Т. VI. Тайная война. Разведка и контрразведка в годы Великой Отечественной войны. М., 2013. С. 191.


[Закрыть]

...Признаем, что политика тогдашнего руководства – и высшего государственного, и в ведомствах, особенно, как сейчас говорится, «силового блока», – зачастую была безжалостной к людям. Сколько дельных, толковых сотрудников было репрессировано в 1930-е годы, а скольких просто выкинули из «системы» по тем или иным причинам. Но вот протрубила боевая труба, началась война, и эти самые люди, отбросив былые обиды – хотя, конечно, какая-то горечь у них и осталась, – поспешили возвратиться.

22 июня подал рапорт на имя наркома Меркулова Дмитрий Николаевич Медведев – как он подписался, «почётный работник ВЧК, бывший капитан госбезопасности». В рапорте говорилось:

«В ноябре 1939 г., после двадцатилетней оперативной работы в органах ВЧК—ОГПУ—НКВД, я был из органов уволен.

В первые же дни войны как с польскими панами, так и с финской белогвардейщиной я обращался к Вам, полный готовности на любую работу, на любой подвиг.

Теперь, осознавая свой долг перед Родиной, я снова беспокою Вас, товарищ народный комиссар, своим непреодолимым желанием отдать все свои силы, всего себя на борьбу с фашизмом.

Жду Вашего приказа. Медведев»[337]337
  Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Т. 2: Начало. Кн. 1. М., 2000. С. 50.


[Закрыть].

В те же буквально дни в разведку возвратился и известный нам Арнольд Дейч, который по приезде из Англии был старшим научным сотрудником в академическом институте Мирового хозяйства; возвратился и уволенный в самом конце 1938 года Вильям Генрихович Фишер, который навсегда останется в истории под именем Рудольфа Абеля. Возвратились и многие, многие другие...

Но если в военкомате, комплектовавшем воинские части РККА всё было довольно просто: «Ты кто? Красноармеец? Бери винтовку и в строй! Вы капитан? Принимайте батальон!» – то в разведке и народ «штучный», всех так сразу в строй не поставишь, каждому нужно подобрать своё, особое место, на котором он сможет принести максимальную пользу, да и «фронтов» у разведки было много.

Вот и получилось, что перечисленные нами Дмитрий Медведев отправился в одну сторону, Вильям Фишер – в другую, а Арнольд Дейч – совершенно в третью. А дальше – кому что из них на роду оказалось написано... Не угадать!

Об этом тщательном распределении сотрудников писал в своих записках Павел Фитин:

«В мероприятиях, разработанных Управлением в первые дни войны, основное внимание уделялось отбору наиболее способных разведчиков для работы в оперативных группах, которые останутся на временно оккупированной немцами территории после отхода частей Красной армии. Наши разведчики должны были организовать, возглавить, обучить советских патриотов для ведения партизанских действий в тылу врага и в то же время вести разведывательно-диверсионную работу против немецко-фашистских захватчиков и их союзников.

В первые же дни войны прошли подготовку десятки чекистов-разведчиков и выехали сначала на Украину, а затем в Белоруссию, Молдавию и западные области РСФСР...