Текст книги "На орловском направлении. Отыгрыш (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

Соавторы: Елена Яворская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 13

30 сентября – 1 октября 1941 года,

Орёл

Удивительно полезные вещи окружают в быту человека разумного. Не того, который Homo sapiens, а по-настоящему разумного. Неразумного тоже, но речь именно о тех, кто способен применять разум по назначению и иногда включать фантазию – хотя бы как рубильник, что приводит в действие лампочку Ильича.

Самые, казалось бы, привычные предметы, если к ним приложили руки и мозг, могут выполнять функции, о которых их изобретатели даже и не догадывались.

Когда к воротам окружного склада Военно-охотничьего и рыболовного общества подъехали телеги, заведующая, коротающая день за письмами на фронт – сыну, мужу, брату, – только голову подняла. Отучили тётку непонятное настоящее и смутное будущее интересоваться чем бы то ни было. Однако ж когда боец войск НКВД предъявил подписанную аж целым «страшным майором» ведомость на отпуск буравов, стеклянных поплавков для сетей и бамбуковых удилищ, она изумленно вскинула брови:

– Вам чего, делать нечего? Где рыбу-то ловить собрались?

– Это вам, дорогая гражданочка, делать нечего, – весело стрельнув глазами, с комической задушевностью ответил парень. – А нам, вон, таскать не перетаскать. Принимай товар, ребята!

Пацаны из «ремеслухи» споро принялись за погрузку.

Спустя всего лишь час первые обрубки дорогущего удилища посыпались в ящик у станка с дисковой пилой. Застучали молотки, укрепляя полые бамбуковые трубки на деревянных донцах с вбитыми гвоздями.

Тем временем в другом конце училищного цеха пожилой мастер аккуратно опустил вращающееся сверло в центр залитого водой участка на стеклянном шаре, окруженном бортиком из оконной замазки.

Всю ночь в мастерских горел свет, визжала пила, гремели молотки, свиристели сверла. В половине четвёртого утра к ФЗУ подъехала первая повозка, на которую спешно нагрузили несколько рогожных кулей с бамбуковыми заготовками и все имеющиеся буравы. К восьми заготовки были окончательно снаряжены на артскладах, и вскоре первая партия пружинных мин отправилась в войска.

Операция под кодовым названием «Улитка» началась.

Всё-таки хорошо, что во времена службы на АПРК-266 «Орёл» кап-три Годунов на досуге не только журнал «Крокодил» читал, но и хорошие книги. А одной из любимых был документальный роман «Волоколамское шоссе». Его герои – бойцы и командиры Панфиловской дивизии – были совершенно реальными людьми, и именно сейчас, осенью 1941-го, ехали в эшелонах из казахских степей на защиту Москвы. В прежней истории им суждено было оседлать Волоколамскую магистраль, и, перемежая бои и отходы на новые позиции, улиткой кружить на направлении главного удара немцев на Москву.

Не только мелинит способен задержать гитлеровцев на орловских дорогах! Момыш-Улы, герой Бека, имел в своем распоряжении всего лишь один батальон, и то эвон на сколько затормозил немецкий «блицкриг». А у него как у командующего Орловским оборонительным районом возможностей гораздо больше. Вот и надо их использовать, опираясь на опыт предков… то есть современников, и надеяться, что Момыш-Улы не будет иметь повода, чтоб обидеться за плагиат.

* * *

– Товарищи милиционеры! – капитан Бабанов, как всегда, говорил сухим размеренным речитативом, за который его давно уже за глаза и в глаза именовали Барабановым… но по этим самым глазам видно было: новости тревожные. – Только что мне звонил секретарь обкома ВКП(б) товарищ Игнатов с приказом передать нашу конно-манёвренную группу в распоряжение Штаба обороны. С выделением за счёт облуправления всего имеющегося пулемётного вооружения, продовольствия и фуража для лошадей. Понятно, задачи нам поставят новые… – сказал «новые», а всем услышалось «трудные, но выполнимые», капитан славился своим умением с помощью обыкновенных пауз смысл сказанного на два, а то и на три помножить. – Но, товарищи, все мы здесь – люди не случайные. Все в прошлом проходили службу в кавалерии или на границе, есть участники боёв с басмачами и схваток с нарушителями. Каждый принимал клятву сотрудника Рабоче-Крестьянской милиции, обещая Советскому народу и Советскому правительству твердо и мужественно стоять на защите пролетарского государства и закона. И теперь, когда на нашу землю ступил враг, народ требует от каждого из нас с честью сдержать это обещание! Вот и весь сказ!

Он начал было подниматься из-за несуразного, похожего на школьную парту, стола, да спохватился:

– Вопросы есть? Вопросов…

– Есть вопрос! – пробасил от дверей коренастый крепыш.

– Ну чего тебе, Кафтанов?

– Да насчёт пулемётного вооружения… Мы ж ещё в августе месяце оба станкача и ручник фронту отдали. И опять же – ежели у нас конский фураж отберут весь для мангруппы, то чем Машку кормить станем, которая двуколку разъездную возит? Да и сёдла новые ещё ко-огда обещаны… Старым-то все сроки вышли…

– Ох и хитрая у тебя натура, Кафтанов! – раздраженно прихлопнул ладонью по столу командир. – Вот сколько тебя знаю, а все шесть лет такого не случалось, чтобы от тебя хитрованства не было! От клиентов наших, что ль, жиганства набрался? Думаешь, я не знаю, что два дегтярёвских пулемёта ты сверх всяких нормативов заначил и в бочке с солярой хранишь? Знаю. И сёдел новых с десяток за мешками с зимним обмундированием лежит, так?

– Четыре, Василий Романович… – досадливо потупился Кафтанов.

– Ага. Значит – точно не менее семи… Что бы я за начальник милиции был, если б не знал, что на подведомственной территории у меня творится, а тем более – в моем собственном управлении! Так что, друг сердешный, давай-ка не придуривайся. Доставай свои заначки, а то вон… – обвел глазами повеселевших подчинённых, – товарищи тебя не поймут.

– Да отдам! – чуть ли не на слезе выдохнул начхоз. – Отдам я эти ручники чёртовы… выделю! Но ведь последний же резерв был, на случай крайний!

– Считай, наступил твой крайний. Какой тебе, суконная душа, еще-то нужон?

– Мало ли… – Кафтанов сделал вид, что прикидывает. – А вдруг немец десант кинет? Чем тогда отбиваться? Наганами против ихних автоматчиков? Так наган пока перезарядишь…

– Все! – припечатал ладонь к столешнице начальник управления. – Приказ есть – исполнять! И вот ещё что… – помялся. – Машке оставить три пуда овса и пять тюков сена. А то и впрямь – некому станет тягать двуколку…

Глава 14

30 сентября 1941 года,

район Дмитровска-Орловского

Местность вокруг Дмитровска – совсем не то же самое, что типичный орловский ландшафт.

Окрестности Орла – блюдечко. Учитывая, при каких обстоятельствах Быстроходный Хайнц заполучил город, так и тянет добавить народное – «с голубой каемочкой». И сдобрить ещё более народным, да морской загиб присовокупить.

А вот район Дмитровска – менажница. Овраги, балки, холмы. И леса, леса. Коим в скором будущем предстоит стать партизанскими. Тут как ни альтернативь, один фиг – без альтернативы.

Здешний рельеф Годунов представлял себе и без топографической карты. У дядь Бори, отцова друга, тут родственники жили. Вот и ездили они втроем на дядь Борином «Жигулёнке» даже не за семь верст киселя хлебать, а за сто – ушицы.

Первый приезд в Дмитровск запомнился тем, что «Жигуль» увяз в глубоченной луже аккурат на въезде в город. И хорошо так увяз – ни вперед, ни назад. И младший Годунов, наблюдая со стороны попытки вытащить машину, тогда посмеялся: чего, может, прям тут рыбачить и устроимся? За что словил от отца совсем не съедобного «леща» и распоряжение работать не языком, а руками.

Рыбачили на речке Неруссе. Санька все любопытствовал: откуда это у русской речки имя такое? Но никто толком объяснить не смог.

И только древний-предревний дед дяди Бори, не иначе как сжалившись над пытливым пацаном, выдал своё объяснение:

– Тут вишь, малой, какая загогулина – неруси много к нам приходило. Кто селился, да женился на наших, да хлеб робить начинал – тот свой становился. А кто неладно гостевал да загостился – тому вот Бог, а вот порог.

Санька и усомнился бы в дедовом объяснении, да очень уж хорошее оно было. Правильное, но не как в книге, а по-человечески. И рисовались в Санькином воображении неведомые конники, что повернули вспять от речки Неруссы. И придумывались бои, в которых причудливо смешивались приметы разных эпох.

Да только вот никакой фантазии не хватило бы, чтобы выдумать то, что сейчас происходило на самом деле: он ехал в Дмитровск готовить незваным гостям горячий, прямо таки пламенный приём на русской речке Неруссе.

«Эмка» целеустремлённо мчала по шоссе. Мягко покачиваясь на дерматиновом сиденье, Годунов в который раз детализировал для себя предстоящее. Вроде бы, все обдумали, обговорили, снова обдумали, но не покидает ощущение, будто что-то да забыли. Интересно, как это в книжках какой-нибудь до мозга костей штатский историк бултых в прошлое – и с ходу соображает, что, где, когда, какими силами учинить потребно. И давай руководить. И никто ему, болезному, не скажет: да ты офонарел, дядя! Какие тебе, к фрицевой матери, пять артполков? Чего бы сразу не механизированный корпус и пропорциональное количество авиации впридачу? Никто! А ежели и возникают трудности, справляется с ними попаданец лихо, врагам на страх, друзьям на диво, красным девицам на радость, сопровождаемую восторженным бросанием чепчиков в воздух и себя любимых – к ногам героя. Куда уж до эдакого титанической личности капитану третьего ранга, ушедшему в вечный запас!

«А ведь говорил мне отец – иди, Саня, в общевойсковое», – Годунов ухмыльнулся.

И мысли в очередной раз приняли другой оборот. Сиденье – оно, конечно, не такое удобное, как любимое кресло, но дорога к размышлениям предрасполагает. В приоткрытое окно бьёт ветер, по-утреннему свежий и влажноватый, чуть-чуть похожий на морской бриз. И не пыльно пока, что тоже весьма неплохо.

Кое-какие идеи уже воплощаются в жизнь. Иные – те, что контрабандой протащило послезнание, – заставляют в очередной раз ухмыльнуться, а заодно и приободриться, чтоб носом не клевать (ядерная бомба на Берлин – она, конечно, весомый аргумент, Гитлер и думать забыл бы о блицкриге, но ты ж, Александр Василич, не в сказку попал). Третьи понадобятся в самой ближайшей перспективе, только бы времени хватило. Ежели хватит – все в твоих руках: и «улитка» Момыш-Улы, и вьетнамские мины, и эрзац-напалм… Прогрессорствовать – так прогрессорствовать от души.

В конце концов, ситуация на данный момент всяко лучше, чем в той истории, которая тебе известна. Ерёменко предупрежден, а самозваный старший майор, но вполне уже легитимный начальник Орловского оборонительного района едет в Дмитровск. Причём в компании не одних только здравых мыслей да бредовых идей. Знание – оно, конечно, сила, однако ж одиннадцать машин с полутора сотнями вооружённых до зубов ополченцев НКВД как-то убедительнее. Ещё сотня следует в Дмитровск по узкоколейке, а с ними – взрывчатка и бутылки с зажигательной смесью.

И опять выползло извечное любопытство. Интересно, почему всё-таки обозвали вполне себе профессиональное воинское формирование ополчением? Как бы половчее вызнать? И ходить-то далеко не надо. Младший лейтенант-чекист, сидящий рядом с сержантом Дёминым, знает наверняка. Но лучше лишних вопросов не задавать. Лишние вопросы – дополнительная возможность выдать себя. Это только в книжках всякие-разные попаданцы во времена Иоанна Грозного и Петра Первого никому не кажутся подозрительными и, как следствие, не оканчивают жизнь на колу или в застенках Тайной канцелярии. Да какая там дыба и прочие ужасы! Головокружительную карьеру при особах государей попаданцы делают, ага. А тут в родном двадцатом веке плывешь, что те туманы над рекой. Странно все, малознакомо, непривычно – от бытовых мелочей до территориального деления. И надо постоянно следить за собой, чтобы не выказать удивления, когда спутник, например, сообщает:

– Ну вот, в Курскую въехали.

И думать: чего ж ты рассеянный-то такой, Александр свет Василич? Ещё ж на совещании отметил: Дмитровск пока что находится в составе Курской области. Впрочем, это важно только для поддержания, так сказать, легенды. А на бурной деятельности не должно отразиться никак, ибо по любому – территория Орловского военного округа.

Отразиться не должно – и к чертям морским и сухопутным, в конце-то концов, все опасения и приметы. Тем более что приметы до оскорбительного тривиальны даже в свете отдельно взятой судьбы некоего А Вэ Годунова. В колонне – тринадцать машин. Тринадцатая – щедрый игнатовский подарок на прощание: партсекретарь, прежде чем отбыть в Кромы, вызвался самолично проводить командующего со товарищи. Ну, и подарок преподнес… А зачем, спрашивается, Годунову обкомовская агитмашина и толстый бритоголовый агитбригадчик в придачу? Если только лишние… ну, то есть, не лишние колеса? Так и тут, в Орле, они никак не лишние.

– Я тебе ценного кадра от сердца отрываю, а ты… – не на шутку разобиделся Игнатов – Ты вот знаешь, как у тебя в том Дмитровске дела пойдут? Не-ет. А Никита Василич – агитатор опытный. Коли что – такую речугу задвинет, какой нам, «сапогам», ни в жисть не сказать. И музыка у него при себе, подберет правильную, чтоб, значит, настрой нужный создать, чтоб аж до сердца, значит…

– Какая музыка, Николай! – раздраженно отмахнулся Годунов. – Не до агитации сейчас.

– Агитация – она всегда ко времени, смотря кто, кого и как агитировать будет! – заартачился секретарь. – Не всяк человек приказ разумеет, особливо ежели человек этот – баба, того хуже – дед какой упёртый. А таких, я тебе скажу, в том Дмитровске – полсотни на сотню. А при них – детишки. Представь, какой вой вся эта гвардия поднять может? Они ж того германца в глаза не видали, ну, разве что, кто из бывалых мужиков, которые на германской лиха хлебнули. Но этих ты и сам, небось, никуда спроваживать не станешь, а? То-то же. А у нашего товарища Горохова, – кивок в сторону скромно помалкивающего в сторонке агитбригадчика, – с той войны «максимка» в лучших друзьях. Вдобавок он самолично за баранкой, шофёра-то ихнего я давно к другому делу приставил.

И, перехватив недоверчивый взгляд командующего, закончил с нажимом:

– Потом спасибо скажешь!

Невдомёк ему было, что в этот момент Александр Васильевич думает совсем не об агитбригадчике. Точнее, о нем, но опосредованно.

Ещё бывшая супруга в бытность свою невестой восторгалась способностью Годунова оригинально, как она выражалась, мыслить. Когда вместо кино или танцплощадки он вел её в компанию непризнанных – как сейчас, так и, совершенно очевидно, в дальнейшем – талантов с кое-как настроенными гитарами и странными песнями. Потом, году на третьем-четвёртом семейной жизни, стала говорить иное: дескать, был бы он, капитан-лейтенант Годунов, жутким занудой и скучным службистом, кабы не приключающиеся время от времени ребяческие выходки. Ну а под занавес раздражалась: «На тебя как будто бы девятый вал накатывает – и несёт, и утопит когда-нибудь, вот увидишь!» – «Как же я увижу, если утону?» – вяло отбрехивался Годунов, достаточно постаревший, чтобы не бороться с женской логикой. Тем более что Лариска была отчасти права: да, случается, накатывает.

Вот и сейчас накатило – и понесла.

– Послушайте-ка, товарищ Горохов, а у вас пластинки с классической музыкой есть?

– Что именно вас интересует, товарищ старший майор? – несколько церемонно поинтересовался тот. – У меня неплохая домашняя подборочка.

Александр Васильевич исподволь глянул на Игнатова – хороший человек секретарь, но въедливы-ы-ый! – и вместо ответа задал следующий вопрос:

– Дома – это далеко?

– На Карла Либкнехта.

Годунов поморщился: название-то знакомое, но наверняка ещё по детским воспоминаниям. Вот улица Розы Люксембург точно была и есть в его родной, так неожиданно покинутой реальности, а…

– По дороге завернем, – осторожно ответил он.

Как ни странно, вышло действительно по дороге: имя Либкнехта носила Васильевская, соседствующая с Комсомольской, по которой двигала колонна. И надежда Годунова найти пластинку с чем-нибудь симфоническим и грозным оправдалась в такой степени, на какую он и рассчитывать не смел.

Но все это произошло получасом позднее. А перед тем ему предстояло ещё одно знакомство и опять-таки по инициативе неугомонного Игнатова.

Встречам с теми, кого он знал только по книгам, Годунов удивляться уже перестал. Меньше суток прошло, а вот перестал – и всё тут. Ведь не удивлялся же он, в самом-то деле, когда пересекался по службе с бывшим сокурсником? Если люди бродят одними тропками, идут похожим курсом, нет ничего странного, что когда-нибудь да и встретятся.

Хотя встреча с этим вот младшим лейтенантом, в отличие от знакомства с Гороховым, крепко впечатлила.

Начать с того, что он, Годунов, едва не попалился на «школе пожарных». Все ж таки, как ни крути, «опыт работы попаданцем – один день» – это чертовски мало. Когда Игнатов подвел к нему светлоглазого молодого мужчину лет тридцати и представил: «Товарищ Мартынов, оперативный работник и вообще надёжный человек… ну и в школе пожарных поработал, знамо дело», – Александр Васильевич решил было, что ослышался. Хорошо хоть, переспрашивать не стал.

Потому что буквально в следующее мгновение сообразил: а ведь работают они, работают, описанные в книгах законы попаданства!

Некоторые – уж наверняка. Сам, помнится, посмеивался: ну никакой фантазии нет у современных писателей! Как ни возьмутся рассказывать, с чего это вдруг герой весь из себя информированный, да именно в тех вопросах, какие подсовывает ему жизнь после попаданства, так непременно выясняется, что одну-другую книжку буквально вчера на досуге читал.

Эх, верно народ подметил: хорошо смеется тот, кто смеется последним! Уходя в крайний (или тут как всё ж таки придётся сказать: в последний?) раз в школу, Годунов оставил на кухонном столе книгу «дедушки русского спецназа» Ильи Старинова «Записки диверсанта», которую читал за завтраком. Остановился аккурат на главе об этих самых «пожарных», которые на самом деле партизаны, – и вот те раз!

Вообще-то, командированный в Орёл старший майор такие вещи знать просто обязан, так что – более чем кстати.

И Александр Васильевич не преминул нахально продемонстрировать информированность:

– А товарищ Родольфо, случаем, не в Орле обретается?

Поймал на себе два недоуменных взгляда. Да, выходка, конечно, ребяческая – туману нагнать и показаться более сведущим, чем ты есть на самом деле. Однако ж не бессмысленная – впечатление-то произвел. Тем более – риск нулевой… в сравнении с прочими рисками. Как раз в этих числах Старинов должен быть отозван из Орла, но вдруг?.. Хотя это «вдруг» не ахти какое дружественное может оказаться: диверсант номер один напрямую Ставке подчиняется, мигом выяснит…

– В Орле сейчас Старинов, нет? – более понятно переспросил Годунов.

Вчера уехал, – ответил партсекретарь. – Товарищ Мартынов вот остался, да ещё трое сведущих товарищей. Одного я, уж не обессудь, с собой возьму, остальные – с тобой. А товарищ Мартынов при тебе навроде ординарца будет, не возражаешь? Вот и правильно, – Игнатов широко улыбнулся.

«Адъютант моего превосходительства», – Александр Васильевич едва заметно усмехнулся. Но озвучивать эту мысль не стал, дабы снова не спровоцировать партсекретаря.

– Потом ещё спасибо скажешь, что я тебе такого помощника, как Матвей Матвеич, сыскал, – заключил Игнатов.

И когда он назвал мамлея по имени-отчеству, до Годунова резко дошло: так это ж будущий писатель-документалист! Мало ли Мартыновых в средней полосе России? Но чтобы именно Матвей Матвеич… Нет, точно, волею судьбы и партсекретаря ему в спутники назначен лучший из исследователей истории орловского подполья, чьими книгами Санька Годунов зачитывался в юности. Писатели тогда представлялись ему великими мудрецами, чуть ли не небожителями.

А сейчас покачивается на сиденье «эмки» прямо перед ним самый настоящий (ладно, будущий) писатель да глазеет по сторонам так увлечённо, как будто бы видит что-то значительное и прекрасное в скучненьком, признаться по чести, осеннем пейзаже. А ведь он прав, есть во всем вот в этом своя притягательность. Он, пейзаж этот, существует как будто бы вне времени и вне пространства – лет сто назад был таким и через сотню будет таким же.

– Запоминаете, Матвей Матвеевич? Вот и правильно. Вдруг лет через… э-э-э… несколько захотите книжку обо всем об этом написать?

Мартынов обернулся:

– Не могу знать, товарищ старший майор. Не зарекаюсь. Я же ещё год назад корреспондентом ТАСС по Орловской области работал, да время-то неспокойное… – он неопределенно пожал плечами.

– А я почему-то уверен, что вы напишете книгу. И не одну. Так сказать, увековечите всех нас и день сегодняшний, – Годунов улыбнулся. И тоже принялся смотреть: а вдруг удастся высмотреть в этом вот вневременном пейзаже четкую примету, так сказать, эпохи?

Так ничего и не высмотрел; разве что опоры линии электропередач да телефонные столбы были деревянные.

…Да, всё-таки пока не окажешься в ситуации, когда время – вопрос жизни и смерти, не оценишь в полной мере такое завоевание прогресса, как телефон. Первого секретаря Дмитровского райкома разбудили ночным звонком, и сейчас, надо надеяться, в городе большой аврал и боевая тревога – по местам стоять, к срочному погружению. Если судить по телефонному разговору, Федосюткин – мужик сообразительный и деятельный. Кажется, в той реальности он возглавил партизанский отряд. Наверняка Годунов не помнил, но, по логике, так и должно было случиться. И всё-таки лишнего Александр Васильевич говорить не стал, ограничившись указаниями, с которыми нельзя было медлить. И не только потому, что привычка ничего важного по телефону не говорить была вбита на уровне рефлексов. По телефону ещё и реакции человеческие не отследишь, не то что с глазу на глаз. А планы новоявленного командования реакцию могли вызвать… гм… неоднозначную, вплоть до настойчивого желания связаться с вышестоящим партийным руководством и уточнить. И тогда все могло закончиться, не начавшись.

Досадно всё-таки, что приходится думать не только о деле, но и о том, чтобы не засыпаться по глупости, чертовски досадно! Вылетит слово, которое, как известно, не воробей, а для местных – вообще колибри или страус какой…

Кстати о словах и о телефонах: первым делом, первым делом самолёты. То есть надо будет по приезде узнать, как движутся дела у Одина… тьфу ты, у Одинцова! Из какой только потайной каморки сознания высунула нос эта школярская привычка привешивать прозвища?! А что, одноглазый Один – он Один и есть, эдакий ариославянский типаж, куда там до него всяким выморочным «истинным арийцам» вроде Гитлера и Геббельса? И творить сверхчеловеческое этому Одину, хошь-не хошь, а придётся.

История авиации никогда не числилась среди главных интересов Годунова; если он что-то и выцепил из читаных книжек, то походя, не нарочно. Смутно припоминалось: знаменитые «ночные ведьмы» станут массовым явлением несколько позже, ну а пока женщины-пилоты – такое же редкое явление, как женщины-танкисты в масштабах всей военной истории.

Правильно припоминалось. Когда на совещании Одинцов сказал: «Самолёты есть, техников худо-бедно найду, не в том количестве, в каком следует, но найду», – и повторил безнадёжное: «А вот пилотов у нас нет», – пришлось Годунову самому озвучивать лежащую, казалось бы, на поверхности мысль о девушках-аэроклубовках.

Сказал – и увидел на лице военкома такую усталость, какой не бывает даже от самой тяжкой работы. Сразу понятно: наступил Одинцову на любимую мозоль. Наверняка те девчонки ещё летом осаждали военкомат, требуя отправить их на фронт. А что они, девчонки, умеют? Взлет-посадка? Когда небо чистенькое, как нарядное платьишко? А на земле только две неприятности – строгий инструктор и ворчливый механик?

Примерно так Одинцов и ответил, только формулировки были сухие, чеканные. Даже когда новоиспеченный командующий Орловским оборонительным районом вкратце обрисовал свой план, лицо военкома не просветлело. Но в идею Один вцепился со сноровкой истинного профессионала. И у Годунова отлегло от сердца. Во-первых, профи не только не забраковал рискованный план, но и начал уточнять частности. «Не, ну разве я не молодец? – с усмешкой мысленно похвалил себя Александр Васильевич. – Было бы время, обязательно опочил бы на лаврах, а так придётся довольствоваться диваном в кабинете Оболенского». А во-вторых…

Просто приказать – иногда тоже очень непросто. И, начав обсуждать замысел командующего, военком разделил с ним ответственность. Не важно, что формальную, Годунов не в том положении был, чтобы волноваться о подобных мелочах. Нет, Один разделил с ним моральную ответственность. Такую, какой, черт возьми, злейшему врагу не пожелаешь.

Ладно. Лишь бы только все шло так, как задумано. Одинцов, по всему видать, товарищ решительный, на полпути не остановится и сам где надо разумную инициативу проявит.

И снова нежданно-незванно возник проклятый этот вопрос: неужто всем им, деятельным и решительным, нужен был пинок извне, чтобы не сидеть и не ждать у моря погоды? Историки, вон, пишут: в первый период войны многие, кого в малодушии и боязни принимать на себя ответственность никак не заподозришь, растерялись. Те, кто выше стоял и, как следствие, больше полномочий имел, и то сплоховали, не использовали в полной мере свои возможности.

А велики ли они, возможности-то, а, Александр свет Василич? Вот то-то же. Правильно говорил краевед Овсянников: чтобы судить о таких вещах, надо их на своей шкуре испытать. У тебя ещё и преимущество есть, какого, наверное, ни у кого больше нет: ты знаешь, как все закончится…

…И всё-таки первыми с корабля бегут крысы, а капитан уходит последним, когда волны уже перехлестывают комингс ходового мостика – и ни минутой ранее. Или не уходит вовсе.

Тёмные столбы линии электропередач. А дальше, вглубь, – ещё более тёмные сосны, стволы с лиловатым оттенком, а хвоя – зеленая аж до синевы. И через двадцать, и через пятьдесят, и через семьдесят лет на этой земле будут расти сосны. Но почему-то именно при взгляде на них острее всего ощущаешь, что ты в другом времени.

В своем времени тебе нечего было терять, кроме собственной жизни. Да ей ничто и не угрожало. Но ты почему-то чувствовал себя обреченным. А здесь… это ж ведь не фантастика и ты, скорее всего, вправду обречен, но вот нет этого паскудного состояния растерянности потерянности. Тебе есть, что терять, кроме…

А вот и вехи твои, Александр Василич, – сосны да столбы линии электропередач.

Годунов едва заметил, как принялся их считать… и проснулся, ткнувшись лбом в спину Мартынова.

Сержант Дёмин стоял возле машины и вид у него был виноватый. Годунов приоткрыл дверь и выглянул. Мог бы и не выглядывать, и так знал, что увидит. Ну, так и есть: «эмка» на добрых две трети колеса погрузилась в лужу… А на горизонте маячат какие-то строения. Дежавюха, однако!

– Никак, приехали?

– Так точно, товарищ старший майор, – ответствовал Мартынов. Выбираться не спешил. Оно и понятно: Дёмин, вон, чуть не по колено…

Только тут Александр Васильевич сообразил, что фраза получилась неоднозначная, и уточнил:

– В Дмитровск, говорю, въезжаем?

– Так точно, – повторил чекист.

И то благо, что въезжаем. А чего бы и не въезжать, ежели сопровождение такое солидное? Подоспевшие бойцы в два счета выкатили командирскую «эмку» на сухое пространство, которое можно было с изрядной убежденностью именовать дорогой. «Вот оно, преимущество служебного положения», – усмехнулся Годунов.

Метров через тридцать преимущества трансформируются в тяготы: колонна войдет в Дмитровск.

* * *

Дмитровск сорок первого представился Годунову точь-в-точь таким же, как Дмитровск рубежа семидесятых-восьмидесятых. Конечно, будь Александр Васильевич местным, он без труда нашел бы и традиционные десять отличий, и даже больше, и с печалью либо радостью констатировал отсутствие или наличие дорогих сердцу примет. Однако ж для постороннего этот город был похож на бессчетное множество небольших населенных пунктов, в которых, как написали бы в путеводителе, век девятнадцатый соседствовал с двадцатым. Соседствовал, но не так, как в городах Золотого Кольца, которые Годунов как-то раз объехал во время отпуска. Там соседство продуманное, как выкладка экспонатов в музее. Здесь – как бог на душу положит. Наверное, в этом тоже есть своя прелесть, да только думать о ней совсем не хочется. И, увы, совсем не из эстетических соображений. Если всё пойдёт так, как надо, скоро здесь мало что останется. Лишь бы местная власть не заартачилась. Дело-то – оно в любом случае сделано будет, но проблем огребёшь несоизмеримо больше.

А местная власть тут, по всему видать, бедовая. Разговаривая с Федосюткиным по телефону, Годунов почему-то нарисовал в воображении немолодого, но скорого на слово и дело мужика, кого-то вроде Ковпака. Спасибо связи: трубка сипела и гудела, надёжно маскируя возраст собеседника. И Александр Васильевич был немало удивлен, когда Федосюткиным назвался крепкого телосложения парень лет двадцати пяти во френче без знаков различия и в штатского покроя чёрных брюках с щегольским напуском, заправленных в чуть запылившиеся комсоставские сапоги. Глаза покрасневшие от недосыпа, но взгляд упрямый – по-хорошему упрямый. И манера изложения информации больше похожа на рапорт, нежели на обыкновение гражданских озвучивать суть вперемешку с собственными мыслями и кучей совершенно не нужных сейчас соображений. Через полчаса жители города соберутся на центральной площади. Для оповещения привлекли комсомольцев и пионеров. В МТС района направлены телефонограммы, горючее следует ждать с часа на час. Железнодорожный состав подготовлен, график движения согласован. Бойцы ополчения направлены на расчистку и инженерное оборудование поля к северо-востоку от города. Доложил – и поглядел прямо, требовательно: к чему, мол, все это?

А к тому, уважаемый товарищ Федосюткин, что в той истории, которая известна большому дяде Годунову, танки Гудериана должны войти в Дмитровск к завтрашнему вечеру. Если же разговор с Ерёменко резонирует так, как нужно, то у них в запасе прорва времени. Чуть ли не целые сутки. Это много – без всякой иронии и прочего сарказма. В нынешних условиях, когда ситуация развивается прямо по классику «нам бы только ночь простоять да день продержаться», – очень много. Классик, кстати, явно знал, о чём говорил. И Лелюшенко с Катуковым сопоставимого отрезка времени хватило, чтобы развернуть оборону в районе Мценска. Увы, это не тот пример, которым сейчас можно воспользоваться. А отвечать надо. Коротко, чётко и, по возможности, воодушевляюще.

– Скажу без околичностей, товарищ Федосюткин. Кутузов во времена оны отдал Москву, чтобы спасти Россию. Нам предстоит отдать Дмитровск, чтобы спасти Москву.