Текст книги "На орловском направлении. Отыгрыш (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

Соавторы: Елена Яворская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

Глава 8

29 сентября 1941 года,

Орёл

Домчались, попетляв по непривычным, но узнаваемым улицам «дворянской» части города, минут за десять. За столь короткое время вряд ли возможно измыслить дельное объяснение, с чего это вдруг целый старший майор госбезопасности прибыл для инспектирования в откровенно непрезентабельном виде и без каких бы то ни было подтверждающих полномочия бумаг, как гоголевский ревизор – инкогнито. Угу, и тоже самозванец. Тут хоть день думай, хоть неделю, хоть целую вечность – фиг до чего путного додумаешься. Кроме сакраментального: наглость – второе счастье. Конечно, он, Годунов, актёр не бог весть какой, да и лгущий без зазрения совести ловкач – не его амплуа, однако ж делать нечего, придётся лицедействовать. Начальственный гнев, если рассудить, не в таком уж дальнем родстве с растерянностью. Орёл и решка одной монеты… и нужно бросить так, чтобы монета легла орлом.

Орлом.

Военкомат располагался в трехэтажном особнячке явно дореволюционной постройки. Здания этого Александр Васильевич никогда не видел, надо полагать, оно не уцелело. В другое время он, любящий всё строгое и основательное, задержался бы, чтобы неторопливо оглядеть достопримечательность. Но покой нам… даже не снится. И сон, похоже, скоро попадет в перечень контрабандных товаров: урвать реально, да цена высока.

Благо хоть надежды оправдались (вот бы и дальше так везло, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!): дверь была не только не заперта – открыта настежь и к тому же заботливо подперта камушком, наглядно свидетельствующим о простоте здешних нравов.

Годунов, старательно изобразив на лице невозмутимость, вошел, без суеты огляделся по сторонам. Из ниши слева дисциплинированно вышагнул средних лет красноармеец, наверняка из вновь мобилизованных, спросил ворчливо:

– Вы к кому, товарищ?

Наверное, подумал: заблудился мужик.

– Мне нужно срочно поговорить с военкомом, – Годунов четким эффектным движением раскрыл удостоверение на уровне глаз постового.

– Одну минуту, товарищ старший майор, – в ответе сквозило нескрываемое изумление. Но, надо отдать красноармейцу должное, подобрался он мигом, коротко взглянул на дежурного за столиком: что, мол, делать?

Тот уже делал: в руках телефонная трубка, на лице недоумение. И не через минуту, как обещано было, а секунд через десять выдал результат:

– Фомин… – Неловко, будто бы ему вдруг стал тесен ворот, повел головой. – Проводи.

Фомин тоже был отнюдь не юноша и тоже глядел оторопело, словно ему тень отца Гамлета показали. Хотя, если рассудить, сотрудник НКВД подобного ранга, вырядившийся по гражданке и рыскающий, аки тать в нощи, – сюжетец помощнее. И реализму в нём не сказать что больше.

А военком-то, похоже, здесь. Тем лучше, не придётся долго терзаться неизвестностью.

Добрая сотня шагов по полутёмным лестницам и коридорам вслед за Фоминым – а боец оглянулся всего раз-другой и то, похоже, лишь для того, чтоб убедиться: визитер не отстал и не заблудился. Радоваться или печалиться? С одной стороны, явное опровержение придумок кинематографистов о чуть ли не поголовной паранойе в Красной Армии. С другой – не слишком ли уж монументален пофигизм?

Так ничего и не надумалось: за очередным поворотом ярко высветился дверной проем.

Интерьер кабинета, понятно, оказался «как в кино». Да и его хозяин лицом и, что называется, статью напоминал киногероя: косая сажень в плечах, ладно пригнанная лётная форма, светлые волосы, зачесанные ото лба назад. И черная повязка, закрывающая левый глаз. Правый, вполне ожидаемо серо-голубой, смотрел вопрошающе, но уверенно.

– Здравия желаю, товарищ старший майор. Военный комиссар Орловской области майор Одинцов. Разрешите ваши документы.

«Во как!» – уважительно подумал Годунов, мигом корректируя своё отношение к здешней осмотрительности. Не полагается военком на дежурного и на русский авось, сам удостовериться желает. На фоне бегства командующего округом и бардака, который с большой натяжкой можно было назвать эвакуацией, кабинет с тяжёлым письменным столом, лампой под зелёным абажуром и с портретом Сталина на стене вдруг представился Александру Васильевичу райским островком порядка и организованности. А что держат двери нараспашку… ну так главное – бдят. Подобные вещи за годы службы Годунов научился улавливать мгновенно. Это сразу расположило его к майору, и убирать удостоверение он не торопился. В конце концов, корочки – единственная его надежда на легализацию, (словцо-то какое, прям из шпионских романов!), нельзя, чтобы военком усомнился в подлинности документа.

Не усомнился.

– Товарищ старший майор! На текущий момент силы гарнизона…

Это, конечно, очень важно. Без всякой натяжки – жизненно важно. Однако начальственный гнев изображать всё ж таки придётся. Во избежание последующих неудобных вопросов. Одинцов-то, по всему видать, не из раздолбаев.

– Вас ничего не удивляет, майор? – жёстко прервал Годунов и военкома, и собственные несвоевременные мысли. – Например, то, что я прибыл без предупреждения? И без сопровождения? – выдержал коротенькую, в один вздох, но очень весомую паузу. – Или мой, с позволения сказать, внешний вид?

– Прошу прощения… – сухо начал Одинцов.

– И есть за что. Что вы там о силах гарнизона? – Александр Василевич уперся кулаками в столешницу. – Начштаба округа чётко рапортует командующему Брянским фронтом: дескать, у вас тут артиллерии – хоть генеральное сражение давай, а на деле? А дело, по всему видать, швах. Железнодорожный-то узел зенитки надёжно прикрывают, нет? Про авиацию даже не спрашиваю. Тут, правда, без победных рапортов обошлось. А вот лично у меня не обошлось, как видите. В двух километрах от города под бомбёжку угодили, – Годунов перевел дух. – Так что никого со мной теперь нет и ничего, кроме удостоверения, предъявить в подтверждение своей личности и своих полномочий не могу. Придётся вам пока что поверить мне на слово…

Угу, то-то и оно, что поверить. То-то и оно, что пока. Пока не найдется кто-нибудь, чьих полномочий хватит, чтобы связаться со Ставкой, но…

«Дуракам везет», – помнится, любила повторять бабушка.

Вот и появилась возможность проверить. Даже то, что на корочках следы копоти, оказалось на удивление кстати… А кто он, Саня Годунов, если не дурак? Самая разумная мысль: надо-де отсидеться, осмотреться и озадачиться собственной судьбой, у него, конечно, возникала… Точнее, не возникала, в том смысле, что не вякала. Пряталась серой мышкой в самом темном уголке сознания – и не возникала.

Нормальный человек не преувеличивает роль личности в истории и не преуменьшает значимости собственного физического существования. А если он ещё и осведомлен, чем все кончится по большому счёту, то есть знает не только о мае и сентябре сорок пятого, но и об августе девяносто первого, и об октябре девяносто третьего? Как должен поступить такой нормальный? Сжечь удостоверение? (Спички – вот они, в боковом кармане, вместе с не початой, но уже основательно измятой пачкой папирос «Дюбек». Вот и все его личное имущество, не считая тяжеленных часов, похожих на те, которые Саньке-отроку подарил на память дед. Они долгие годы выполняли роль талисмана и на экзаменах, и на соревнованиях, и в походах, разве что от рутины не спасли… да и затерялись при одном из переездов совершенно странным образом, как будто наскучило им сопровождать раздолбая, до сорока с лишним лет так и не удосужившегося постичь истинную цену времени). Ну, сжег бы. А дальше что?

А дальше возникают, так сказать, варианты, как не быть принятым за дезертира или шпиона и сохранить голову на плечах. Если очень повезёт – даже и повлиять на что-то попытаться, всё ж таки послезнание – не совсем бесполезная штука. Наиболее запомнившиеся из альтисторических романов предлагали для достижения подобных целей самые разнообразные модели поведения. Некоторые вероятности казались осуществимыми. Только вот незадача: жизнь у него была одна, что не давало никакого простора для эксперимента. Ну, допустим, удалось с первого раза выбрать нужное направление действий и нигде не напортачить. Отлично. Но для осуществления задуманного нужно время. Опять же допустим, что незначительное. По меркам мирного времени, угу. У войны свои сроки. И в эти немногие месяцы уместится и падение Орла, и оборона Тулы, и, вполне вероятно, Московская битва. И с каждым днем твое, Годунов, послезнание будет обесцениваться.

И вообще, слишком много допущений! Слишком много, чтобы думать об этом всерьёз… Вот только совсем не думать, наверное, не выйдет.

Думать думай, но и дело делай. Присказка про белку в колесе многовековой практикой подтверждена. Вот и изволь, Александр Василич, крутиться. Да не просто так, а с толком, создавая не панику, но поступательное движение.

Вломиться со всего маху в прошлое, имея в кармане эдакие корочки, – и отсидеться? Преотличная во всех отношениях идея – отсидеться в подводной лодке, по которой хреначат глубинными бомбами!

…А ежели душой не кривить, ты ведь сразу определился: не настолько ты нормальный – правы, ох, правы оказались школьные коллеги! – чтобы стоять в стороне от того, что свершается здесь и сейчас, выгадывая какие-то будущие шансы. Завтрашний шанс – он то ли будет, то ли нет. Особенно с учетом военного времени и отсутствия каких бы то ни было документов, кроме пресловутого удостоверения.

Значит, в полном соответствии с традициями альтисторического жанра, будем считать сей документ прямым указанием к действию. Тем более что от метания громов и молний пора переходить, так сказать, к конструктивному диалогу. Ну и, памятуя о том, что в ногах правды нет, присесть, наконец.

– Товарищ Одинцов…э-э-э… позвольте узнать имя-отчество?..

– Игорь Григорьевич.

– …Игорь Григорьевич, как вы наверняка уже поняли, я уполномочен проинспектировать готовность города к обороне. Однако ж тут, я уже оценил, впору вести речь не об инспектировании, а об организации обороны города с нуля. Я связывался со штабом округа, – раз уж приходится играть, то почему бы не ва-банк? – но мне так и не смогли внятно ответить, где находится командующий.

– Отбыл, товарищ…

– Куда? – перебил Годунов.

– Не могу знать.

– Выясним. Сейчас меня больше интересует, какие воинские подразделения имеются в городе в настоящий момент и какие мы можем сформировать в течение одного-двух, ну, пусть трёх дней.

Одинцов не колебался:

– Самое боеспособное подразделение – это сто сорок шестой отдельный конвойный батальон НКВД.

Эх, товарищ майор, слышали бы тебя краеведы!

– Ещё есть семьсот человек ополченцев, отряд сформирован при Управлении НКВД.

«Ага, что и требовалось доказать!» – невесело хмыкнул про себя Годунов.

А чему радоваться? Были бы в городе пресловутые пять артполков, начал бы военком с двух батальонов чекистов, а?

– Есть с полтысячи человек в истребительных батальонах, по госпиталям выздоравливающие… тут данные надо уточнять, – с виноватым видом заключил Одинцов. И, поколебавшись, добавил: – С утра ещё два комендантских взвода было и три БА-10, но сегодня они отбыли вместе с командующим в неизвестном направлении.

«Угу, пусть будет – в неизвестном. История рассудит… жаль, история – она не военный трибунал», – подумал Годунов. И задал главный, но, по всему видать, уже излишний вопрос: – Вернёмся вот к чему. Генерал-полковнику Ерёменко докладывали о четырёх противотанковых артиллерийских полках и одном гаубичном. Они существуют…гм… в каком-либо виде?

– Если шестнадцать сорокапяток и четыре ЗИС-2 можно так назвать, – мрачнея буквально на глазах, ответил военком.

– Я сильно сомневаюсь, что в этом убедить удастся немцев, – саркастически хмыкнул Александр Васильевич. – А грядёт, не буду от вас скрывать, оборона города. В ближайшем будущем. – Одинцов сдержанно кивнул: мол, сам уже догадался. Вот и ладушки. – Так, дальше?

– Что же до гаубичного полка, наличествует двадцать четыре 122-миллиметровых гаубицы образца десятого года. Противотанковые орудия с расчётами, а в гаубичном от силы восемь расчётов укомплектовано.

– Хоть что-то, – Годунов вздохнул. И добавил про себя: «Уж очень «что-то»!»

– Кроме того, на аэродроме имеется десять машин: семь У-2, пять из которых в полной исправности, и три УТ-2. Только вот летать, – жёстко заключил военком, – некому. Об остальном подробнее можно осведомиться у замначштаба подполковника Беляева. Что касается вооружения и боеприпасов, наиболее полной информацией располагает бригвоенинтендант Оболенский, он вообще в округе всё имущество до последней портянки знает.

Годунов чувствовал себя сказочно-анекдотической старухой у разбитого корыта. Только вот не приходилось рассчитывать на появление не то что золотой рыбки, но даже какой-нибудь щедринской вяленой воблы, охочей до бестолковых советов.

– Поедемте-ка, товарищ майор, в штаб округа. Время поджимает, так что на месте разберемся, кто на что горазд. – На пару секунд задумался. – И вот ещё что. Мне бы одеться подобающим образом. Это возможно?

– Решим, товарищ старший майор, – помедлив несколько мгновений, уверенно проговорил Одинцов. – По дороге в военторг заедем. Прикажу готовить машину.

«Заодно и перекусить бы… хотя б и по дороге», – с тоскливой безнадёжностью намекнул желудок.

– Не надо машину. Я тут персональной разжился. Из гаража штаба округа.

Чередовать правду и вымысел, особенно когда в правде изрядная доля допущений, а в вымысле изрядная доля экспромта, потруднее, чем усидеть на двух стульях. Знать бы, где ты брякнешься, попаданец-самозванец, авось соломки удалось бы подстелить.

За те полчаса, что высокое начальство отсутствовало, водитель успел привести себя в подобающий вид (надо же, и печали во взгляде поубавилось) и теперь с полным основанием мог именоваться сержантом Дёминым. Ориентируясь без подсказки, он за считанные минуты доставил товарищей командиров в военторг.

А вот встретившую их на пороге Нину Фёдоровну, добрую, как сразу же стало понятно, знакомую Одинцова, впору было называть Ниночкой, прехорошенькая такая брюнеточка лет двадцати, разве что старушечий пучок на макушке немного портил впечатление. Чуточку суетясь и самую малость смущаясь (не каждый же день являются покупатели столь высокого ранга!), она подобрала форму и собственноручно привинтила к краповому сукну петлиц посеребренные ромбы, лучащиеся рубиновой эмалью.

Форма сидела непривычно. Да и вообще, поглядевшись в зеркало, капитан третьего ранга Годунов почувствовал себя ряженым. «Мало чести в том, чтобы нацепить чужие погоны!»

– Спасибо, – сказал он Ниночке, которая преданно маячила у него за спиной, и понял, что прозвучало резковато.

– Товарищ старший майор… – несмело начала девушка. – У меня вопрос… если можно.

– Слушаю, – без особого удовольствия отозвался Годунов: у него самого сейчас крутилось в голове слишком много вопросов.

– Правда ведь, вы Орёл не сдадите?

– Сделаем всё возможное, – коротко ответил он.

Всё-таки верно подметил классик: правду говорить легко. А вот приятно ли?

Глава 9

29 сентября 1941 года,

Орёл

«Сделаем всё возможное…»

Немудреный ответ. Такие ответы дают врачи, когда прогноз совсем плох. И чиновники, когда попросту не хотят ничего делать.

А Ниночка, похоже, воодушевилась. Ну да и пускай, надежда – подруга хорошая, случается, что и выручает. Как бы самому с надеждой накрепко задружиться, а? И не с малахольной какой-нибудь, а с такой, чтоб с первого взгляда доверие внушала и убежденность: всё будет хорошо и ещё лучше! И чтоб имелись при ней хотя б минимальные резервы и некоторое количество боеприпасов… Только нет такой ни рядом, ни поодаль. Твоей, Александр Василич, надежде, бледной, но отчаянной, впору, как в дурной киношке, бросаться с шанцевым инструментом и зверским выражением лица на танки.

Подходил к концу «первый день попаданца». От усталости и обилия впечатлений голова гудела вечевым колоколом… созывая мысли, нужные и ненужные. Стоило бы передремнуть по дороге хоть четверть часа, авось в мозгах прояснилось бы. А сна – ни в одном глазу, наверное, по тем же самым причинам. Оставалось только в очередной раз позавидовать бесценному опыту товарища Штирлица.

Годунов вглядывался в темноту, пытаясь уловить приметы того Орла, который был ему знаком. Занятие, конечно, бесполезное, но сосредоточиться помогло. И очень вовремя – машина остановилась перед особняком, в стиле которого архитектор, наверняка умевший потрафить вкусам губернского дворянства, находчиво соединил помпезность и провинциальность.

Додавить последние рефлексии, и так уже вялые, как травленые тараканы, и встряхнуться удалось аккурат в тот момент, когда со скрипом отворилась тяжёлая дверь с кованой ручкой. За такой дверью должен был бы обнаружиться бодренький дворецкий, а не усталый дежурный, оживившийся только при взгляде на волшебное удостоверение.

А вот замначштаба округа подполковник Беляев, крепко сбитый кряжистый мужик лет тридцати пяти, удивления не выказал. Может, Одинцов его предупредил? Угу, ещё скажи – морально подготовил. Когда б успел? Если только перепоручил кому? Ну да бог с ним.

Интуитивно Годунов опасался таких вот ничему не удивляющихся – на языке крутилось определение «лиц при исполнении должностных обязанностей» – с цепким взглядом чуть исподлобья. Хотя, признаться, никогда не видел от них ничего плохого. Но на всякий случай поспешил, после обычных приветствий, взять быка за рога, начальственным речитативом выдавая все то, что надумал по дороге:

– Товарищ подполковник, необходимо в кратчайшие сроки собрать командиров всех частей, дислоцированных в Орле, и всех начальников служб. И еще… – Годунов вдохнул, готовясь с головой броситься в омут, – мне нужна ВЧ с генерал-полковником Ерёменко.

– Товарищ старший майор, – сурово ответствовал Беляев. – ВЧ только в кабинете командующего округом, а он опечатан.

– Обстановка такова, что медлить нельзя. Вскрывайте кабинет, – приказал Александр Васильевич.

Бабка любила повторять: «Снявши голову, по волосам не плачут». Маленький Санька сути не улавливал, воображая себе что-то вовсе несусветное. Потом, конечно, начал понимать. А вот воистину проникся только сейчас. И картинка получилась как раз-таки сюрреалистическая, с уклоном в хоррор.

Замначштаба, по-прежнему не проявляя (почему-то хотелось надеяться – попросту не демонстрируя) никаких эмоций, достал из монструозного, под стать моменту, сейфа ключ.

Потом Годунов не раз удивлялся: как могло такое случиться, что кабинета беглого командующего он будто бы и не увидел. Запомнился только матово-черный телефон, похожий на дорожный камушек в миниатюре: направо пойдешь, налево пойдешь… Да ещё – царапины на краешке стола, напоминающие очертание воздетой птичьей лапки … а может, самой известной обывателю руны «альгиз», которая в таком вот положении обозначает жизнь и защиту. Ага, и нацисты, вроде как, ею пользуются без зазрения совести… Ну, Александр Василич, ты точно при переходе из реальности в реальность головой повредился! Мало тебе явных (и не вполне явных) намёков на твое, так сказать, предназначение, нужно еще, чтобы символы там и сям красовались? Бери-ка, мил человек, телефонную трубочку и… что, боязно? А делать нечего, придётся…

– Ерёменко у аппарата, – раздалось в трубке, кажется, раньше, чем должно было.

– Товарищ генерал-полковник, у аппарата старший майор госбезопасности Годунов, – так, хорошо, голос не дрогнул, Рубикон перейден. А вот насколько удастся сухим из воды выйти… – Я командирован в Орловский военный округ Ставкой Верховного Главнокомандования с целью инспектирования подготовки округа к обороне. Однако сегодня вечером командующий округом генерал-лейтенант Тюрин покинул город и отбыл в северо-восточном направлении, – перевел дух и снова глубоко вдохнул. – В связи с отсутствием в округе централизованного руководства и в соответствии с полномочиями, данными мне Ставкой, я принимаю командование округом и… и Орловским оборонительным районом на себя.

На том конце провода молчали. Хотелось верить, что к добру оно, это молчание. И надеяться, что командующий Брянским фронтом не поспешит сообщить об этом разговоре в Ставку. Снова ва-банк, товарищ старший майор третьего ранга! Пр-родолжаем разговор!

– Как я успел выяснить, сведения о составе и численности войск в округе, в частности о пяти артиллерийских полках, представленные вам начальником штаба округа, не соответствуют действительности. И, самое главное, по сведениям, полученным из абсолютно достоверных источников… – ох, только бы Ерёменко не пришло в голову выяснять, что за источники такие! – …утром 30 сентября Вторая танковая группа противника нанесёт удар на стыке 13-й армии и оперативной группы генерал-майора Ермакова. 24-й моторизованный корпус пойдёт на Орёл, а 47-й моторизованный – в направлении Севск – Карачев – Брянск. У противника имеются подробные карты местности и нельзя исключать возможности использования им лесных дорог…

– Что в Орле? – резко спросил командующий.

– Насколько мне известно, сейчас в Орле всего около двух тысяч штыков. Мобилизационный резерв ещё предстоит оценить, но не думаю, что он велик. Если будет возможность, окажите помощь танками и поддержите авиацией, – бесцеремонно, конечно, но вдруг чего да и обломится? – С нашими силами мы можем только героически погибнуть.

– Вот же Тюрин засранец, – оказывается, Ерёменко не просто молчал и думал, он ещё и проникнуться в полной мере успел. – Сбежал, сука, весь фронт с голой задницей оставил… – помолчал. – Ладно, подумаю, чем тебе помочь.

Ерёменко прокашлялся, и в следующую пару минут Годунов узнал много нового, но малоценного в свете ситуации, требующей практических решений, о морально-психологическом облике командования округа и о перспективах развития взаимоотношений указанных лиц с рядом домашних животных и Хайнцем Гудерианом лично. Вряд ли что-то из услышанного допустимо было бы включить в мемуары. «Ты доживи ещё до мемуаров, – усмехнулся Годунов, чувствуя себя ну очень конкретным попаданцем. Комфронта не на пустом ведь месте реагирует столь экспрессивно. Попадись ему сейчас Тюрин, мог бы, наверное, и в рожу двинуть. В лучшем случае.

– Десять тысяч бутылок с КС обещаю, по железке перебросим, готовься встречать, а что ещё… В общем, вы там держитесь, а уж я чем могу… Ну, ты понимаешь…

«А что мне ещё остается, на подводной-то лодке?» – снова подумал Годунов.

Трубка давно уже лежала на рычагах, а он все стоял у стола и в задумчивости водил пальцем по птичьей лапке альгиз. Спохватился только тогда, когда замначштаба покашлял – скорее настойчиво, нежели деликатно.

Для дальнейшей беседы расположились в кабинете Беляева. Что называется, тет-а-тет – Одинцов двинулся к себе, дабы телефонировать ответственным работникам: сегодня в двадцать три нуль-нуль состоится экстренное совещание в штабе округа. Годунову же предстояло поделиться с замначштаба необходимой толикой послезнания и прикинуть план. Но только он открыл рот, как в дверь постучали.

– Иван Трофимович, пойдёмте, голубчик, почаевничаем на ночь глядя… – вошедший хотел добавить ещё что-то, но осекся, заметив незнакомца. – Здравия желаю, товарищ комдив!

Вечерний гость подполковника Беляева, несмотря на форму бригвоенинтенданта (какое счастье, что любознательный Санька когда-то вызубрил значение всех этих шпал и ромбов!), показался Александру Васильевичу выходцем из XIX века – статный старик, словно сошедший с портрета эпохи дуэлей и балов. В его присутствии невольно хотелось расправить плечи – так ловко и красиво, иначе не скажешь, сидела на нём форма, так энергично и непринужденно он двигался. Годунов глядел на вошедшего не без зависти: у него-то самого бесконечный суматошный день отзывался ломотной болью не только в ногах, но и в пояснице.

– Бригвоенинтендант Оболенский, начальник снабжения Орловского военного округа, – представил визитера Беляев.

«На ловца и зверь бежит», – всплыла в памяти ещё одна любимая бабкина присказка. А заодно вспомнилась песня, в смутные девяностые звучавшая из всех радиоприемников страны: «Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина!» Просто по ассоциации вспомнилась, главный тыловик, к счастью, ничем не напоминал юношу бледного со взором горящим: глядел на нечаянного гостя с добрым спокойствием много повидавшего и ничему не удивляющегося человека. А вот патроны были бы в тему… и не только патроны…

– Здравствуйте, товарищ Оболенский. Старший майор госбезопасности Годунов, с сего дня я отвечаю за оборону Орла, – м-да-а, как ни крути, нелегка она, доля попаданца! Только представляться за сегодняшний бесконечный день приходится в третий раз… или в четвёртый? У-у-у!

– Значит, узнали в Ставке про наши безобразия, – старик едва заметно качнул головой. – Уму непостижимо, фронт задыхается без крупнокалиберных пулемётов, а у нас тут на складе аж двести штук пулемётов Дегтярева-Шпагина образца тридцать восьмого года, новеньких, в заводской смазке. С августа месяца на фронт отправить не можем, Тюрин над ними, как царь Кощей над златом, чахнет…

«Совсем зачах ваш Тюрин», – чуть было не вырвалось у Годунова, однако ж внутренний голос ехидно прокомментировал: «Он такой же ваш, как и наш!»

– Ну что ж, дождались, теперь не вы их на фронт, а фронт – к вам. Над чем там ещё чах бывший командующий? – сперва сказал, а уж потом осознал, что невольно выделил голосом слово «бывший».

– Вот что, товарищ комдив, пойдёмте-ка покушаем, что бог послал, а там и побеседуем, – мягко проговорил Оболенский, но в его тоне Годунову почудился укор… или не укор? А-а, нашел время шарить по закоулкам психологии! Особенно если учесть, что предложение как нельзя кстати и вообще с давешними мечтами совпало.

В кабинете бригвоенинтенданта, весьма похожем на беляевский, но каком-то… более обжитом, что ли, уже накрыт был стол, в центре которого возвышался гигантский самовар, начищенный до зеркального блеска. Бывалого вида старшина с шикарными («мулявинскими», так подумалось Годунову) усами вносил последние штрихи в притягательный натюрморт.

– Афанасий Петрович, у нас сегодня, извольте убедиться, двое гостей, – мягко, чуть ли не по-домашнему вымолвил Оболенский.

Старшина, ни слова не говоря, ловким движением добыл из притулившегося в стороне шкафа ещё пару столовых приборов, отправил их на стол и… вроде, и отвлекся-то Годунов совсем ненадолго, разглядывая ниспосланное голодающему счастье, глядь – а колоритного персонажа уже и след простыл.

– Афанасий Петрович у нас потомственный пластун, товарищ комдив, – понятливо усмехнулся Оболенский, – сам до сих пор удивляюсь, как это ловко у него получается, хотя я его уже лет, почитай, десять знаю. Да вы присаживайтесь, покушайте. Надо понимать, у нас такие дела скоро завертятся, что покушать без спешки, по-человечески, райской мечтою покажется. Иван Трофимович, ну а вы-то что стоите, чай не в гостях…

– Вы правы, – грея ни с того ни с сего озябшие руки о чашку, признался Годунов. – Насчёт дел наших правы. У нас с вами на всё про всё два, ну, может, три дня осталось, так что надо всё взрывающееся, горящее и стреляющее использовать, да по уму, – он задумался. – Вот взрывчатка, к примеру, есть на складах?

– Ну, такой, о которой при добрых людях сказать не совестно, килограммов сто наберется, – не моргнув глазом ответил Оболенский и принялся переливать чай из стакана в блюдечко, – однако ж есть ещё мелинит, с царских времен остался, жуткая, между нами говоря, гадость, – взглянул на Годунова, потом на Беляева, будто ища сочувствия, – но гадости этой много, почитай двадцать тонн. Хотели мы её строителям отдать, но они как черт от ладана шарахнулись, так вот и долежала…. На безрыбье, как говорится, и рак рыба…

– Вы даже не представляете, как это хорошо, что долежала, – немного воспрянул духом Годунов. Руки согрелись, даже к щекам кровь прилила. – Вот только годный он, мелинит ваш, или того…

– Ещё как взрывается! – поспешил заверить Оболенский. – Да вы кушайте, кушайте, печенье домашнее, супруга нынче побаловать вздумала, как чувствовала, что гости у меня будут. Так вот, я по весне приказал с каждой тонны пробу взять и испытания провести, и могу заверить – все двадцать тонн годны в дело.

– В снарядах тоже взрывчатка есть, – заметил Беляев, глядя в свой стакан так, словно вознамерился гадать по чаинкам на его дне.

– Иван Трофимович, дорогой мой человек, – с притворным осуждением покачал головой интендант. – Я, конечно, давно уже вышел из гимназических лет и латинские глаголы вряд ли сейчас дались бы мне без труда. Однако ж о том, что у нас в хозяйстве имеется, пока ещё крепко помню.

– Что за снаряды? – спросил Годунов.

– Реактивные, для самолётов. Ну, те, что РС-132. Завезли их с неделю тому назад, ни много ни мало – восемь тысяч. А толку-то с них? Самолётов у нас всё равно нет, на У-2 на перкалевые их не поставить, – Оболенский вздохнул. Так вздыхает радушный хозяин, на столе у которого вдруг не оказалось простого хлеба.

– Э-э нет, товарищ бригвоенинтендант! – цепляясь за смутную пока мысль, Годунов крепче сжал шероховатую ручку подстаканника. – Я думаю, снаряды мы иначе используем. А вот скажите, нет ли в нашем распоряжении противотанковых ружей? – спросил он, и не рассчитывая на утвердительный ответ.

– Чего нет – того нет, – снова вздохнул Оболенский, – не дошли до нас ружья. Мы же до войны глубоким тылом считались. Благо, хоть орудия какие-никакие есть.

– Да уж, мне про эти орудия товарищ Одинцов рассказал, – Годунов хмыкнул. – В том числе про гаубицы. Кабы не враг, к этому антиквариату пионеров на экскурсии впору было бы водить, рассказывать им про Империалистическую…

– Это вы товарищ, комдив, зря. Игорь Григорьевич, не в обиду ему будет сказано, под стол пешком ходил, когда эти гаубицы германцев громили. А вы, товарищ комдив, наверняка помните…

«Артиллерист», – осенило Годунова.

А вслух он сказал:

– Простите великодушно, не силен я в артиллерии…

Оболенский, будто и не слыша, увлечённо продолжал:

– Но с гаубицами и правда беда, расчёты дай бог к третьей части найдутся. Однако ж и с этой бедой сладить можно. Правда, возраст у солдат великоват, но есть, есть у нас в Орле человек тридцать старых гаубичников.

– А ежели ещё и по госпиталям посмотреть выздоравливающих… – подхватил мысль Годунов: – Справимся?

– Справимся, – без уверенности, но с какой-то отчаянной убежденностью ответил бригвоенинтендант.

«Хочется верить, ох как хочется!» – в который раз подумал Александр Васильевич.

– Особенно хочу порекомендовать вам отца Иоанна из Преображенской церкви, в миру Ивана Григорьевича Земского…

Так, вроде бы, на этот момент в Орле нет ни одной действующей церкви, припомнил Годунов. Нет, он, конечно, не специалист, но на недавнем семинаре Общества охраны памятников смутно знакомая по предыдущим семинарам дамочка об этом доклад читала.