Текст книги "На орловском направлении. Отыгрыш (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

Соавторы: Елена Яворская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава 31

8 октября 1941 года,

Орёл

Тоска зеленей зелёного. Зеленей, чем ряска в пруду. Стоячая вода воняет противно, тиной и дохлой рыбой. Маринка и жареную-то не ахти как жаловала, даже когда привередничать не приходилось, а тут…

Тут – муторно. От стен от этих вот зелёных разит нестерпимо. Вроде хлоркой, но куда как тошнотворней, аж в горле саднит, будто огнём опалило.

Маринка не без труда – откуда-то из нутра вверх ползет мерзкий колючий ком – нашаривает взглядом стакан. Вода чистая-чистая… ну да, Лида только после обхода принесла, – а всё равно провоняла мерзейшей зеленью. А в книжках, куда ни глянь, пишут: дескать, зелёный – цвет жизни и всё такое прочее. И в песне, вон: «Все стало вокруг голубым и зелёным»… в хорошей песне, про любовь…

В окне – кусок неба, не голубого, не синего, не чёрного, а коричневато-серого, как плохо выполосканная половая тряпка, звезды прилипли соринками. Раз есть звезды, значит – погода. Значит, девочки сегодня опять полетят. А все ли вернутся?

Маринка чувствует, как против её воли жалостно кривятся губы. И закрывает глаза, крепко-крепко, – авось слезы удержатся, не прольются. Не реветь – невмочь. А реветь – стыдно. И вообще стыдно. Перед девочками, кому сегодня лететь. И товарищами, которых уже нет. Перед Клавой, и перед Катюшей, и перед Полевым с Селезнем. Они на войне погибли, хоть и непонятная она, эта война, не как в книжках или в кинохронике, а… Себе – и то не объяснишь, как ни силься. Может, потому, что голову распирает изнутри болью, какой Маринка никогда прежде не знала, а может, и в здоровой голове нипочем не уложится, как это так: вроде все обычно, лети себе, держи курс… ну, ещё сбрасывай вниз какие-то железяки и стекляшки, похожие на хлам из дедова чулана (до сих пор не верится, что они на земле превратятся в огонь, дым и жуткие осколки), но ни на минуту, ни на секундочку не забывай: тебя могут убить. И убить тебя ненамного труднее, чем тебе – сбросить эту вот страхолюдную бурую чушку на головы тех, кого ты и разглядеть-то толком не успеваешь. Это в кино враги – злые, надменные баре с чудными очочками-моноклями или мрачные дуболомы. А тут выходит, враги – это те, кто убил Клаву, и Катю маленькую (на целых полтора года младше неё, Маринки!), и доброго дядьку Селезня… Других врагов военлёт Полынина и не знала…

Да какой она, к чёртовой матери, военлёт? Ткнулась носом в землю, будто на ровном месте споткнулась, на подлете к городу. Хорошо хоть, Галочка ногу только потянула да бок отбила. И того лучше, что в этот раз был боевой вылет, а не работала Маринка, как сказал однажды дядя Гриша Селезень, «воздушным извозчиком» у командующего, а так бы… страшно подумать! Немец ломится в город, а оборонительный район – без командующего?!

Маринка никому и нипочем не признается, что думает о старшем майоре Годунове во вторую очередь, а в первую – о немолодом, не особенно и красивом, усталом… но самом замечательном человеке из всех, кого она встречала. Не потому, что он командующий, а потому…

Стыдно!

Стыдно, что упала (Галочка говорит, мотор забарахлил, но толком объяснить не может, путается и глаза прячет). Стыдно, что нескоро вернётся к девчатам… да и вернётся ли вообще? (врач говорит, время нужно и тоже куда-то в сторону смотрит… может, у него просто манера такая, но кто ж его знает). Стыдно, что она думает о командующем так… так, как ни о ком не думала. Нашла время, да и вообще…

…А дверь здесь скрипит хорошо, тихонечко так, будто напевает себе во время работы. Лида пришла. Она почему-то всегда приходит, когда Маринке совсем тоскливо, будто чувствует. Может, учат их этому?.. Да ну, разве можно такому научить. Просто Лида добрая, понимающая…

– Спит? – полушепотом спросил кто-то смутно знакомый.

– Нет, – чуть громче отозвалась Лида. – Мариш… Мариша, к тебе тут…

Маринка зачем-то сначала посмотрела сквозь едва приподнятые веки, а потом… потом, наверное, просто неприлично вытаращилась. В крошечной Маринкиной выгородке старший майор Годунов смотрелся ещё выше, чем обычно (или все дело в том, что обычно Полынина глядела на него с высоты своего «метра с кепкой», а сейчас – чуть не от самого пола?). Ну да как бы ни смотрелся, странно не выглядел – это точно, пусть даже в каждой руке у него было по букету – один из блёклых октябрьских астрочек, другой из налитых, тугих гроздьев рябины с листьями.

– Здравствуйте, Марина.

– А вы как тут?.. – ни к селу ни к городу ляпнула она – и почувствовала, что вспыхнула ярче спелой рябины.

– Шёл в комнату, попал в другую, – непонятно объяснил он и улыбнулся. И Лида за его спиной улыбнулась одобрительно, с пониманием.

А Годунов разом протянул Маринке оба букета и спросил:

– Какой вам по душе?

– Этот, – если бы можно было сгореть со стыда, уже вся выгородка пылала бы от Маринки, как от оброненной свечки. Мало её учили, что пальцем показывать некрасиво!.. А как прикажете себя вести, когда вот так вот – два букета? Этому не учили вообще. В голову никому не приходило. И куда девать охапку рябиновых гроздьев, когда валяешься поленцем, сырым от горючих слез, но всё равно, вот жалость, негорючим, – тоже не учили.

Выручила умница Лида. Забрала оба букета – один с негромким «спасибо» из рук Годунова, второй у Маринки, со словами: «Пойду в воду поставлю».

Командующий заговорил не сразу. Прошелся до окна – как раз два не самых длинных его шага. Задумчиво и значительно, как, наверное, делал все на свете, поколупал давно посеревшую краску на подоконнике. Поглядел на небо и, будто бы не найдя ничего достойного внимания, старательно расправил светомаскировочную штору. И только после этого вымолвил:

– Я зашёл попрощаться.

Уж неизвестно, что он там высмотрел в Маринкином лице, но пояснил торопливо, как никогда:

– Госпиталь завтра эвакуируют. Вы не беспокойтесь, Орёл никто сдавать не собирается…

(«По крайней мере, не завтра и не послезавтра», – явственно увидела в его глазах Маринка и сама удивилась своей догадливости).

– А мне как ехать? От девчонок, от дома, от… – Полынина осеклась.

– Поездом, Марина, санитарным эшелоном, – без тени улыбки ответил Годунов.

– А вы… вы-то как? – ну что ж это такое! Сразу повелось и не отведешь-не выведешь: что ни скажет она при командующем, всё не в лад!

– Как всегда – где по плану, а где по обстоятельствам, – командующий пожал плечами: дескать, чего спрашиваешь об очевидном?

И Маринке подумалось: они говорят не о том.

Вернулась Лида. Принесла банку с рябиновыми гроздьями, и рассохшаяся, когда-то белая тумбочка сразу стала нарядной и как будто бы даже чуточку поновела. А вот выручить Маринку снова у Лиды не вышло: так они и молчали, все трое, минуту, а то и две.

– Ну, семь футов вам под килем, девчата, – наконец, проговорил Годунов.

– До свидания, – слегка растерянно ответила Лида.

А Маринка промолчала: у неё снова перехватило горло, да так, что глаза слезами заволокло. Когда проморгалась, они были уже вдвоём. Две бледные – наверное, в свете чахлой лампочки – девчонки. И яркий рябиновый букет.

– А от астр почему отказалась? – вдруг невпопад спросила Лида.

– У нас когда Полевой с дядей Гришей с вылета не вернулись, девочки цветов нарвали и возле коек поставили, – рассказывать Лиде было почему-то легко. – А рябина у нас возле школы росла. Мы, когда нас в пионеры принимали, посадили. Как раз возле кабинета географии, – Маринка кончиками пальцев погладила ягоды – тёплые, живые. – Я хотела учительницей географии стать. Интересно, да и мои всю жизнь при поездах… тоже, вроде как, география.

– А я библиотекарем работала в Туле, – Лида тоже потянулась к рябине, да отстранилась, будто вспомнила, что этот букет – только Маринкин и больше ничей. – А как Митя добровольцем ушел… это муж мой, вернулась в Орёл, думала… – и замолчала.

Поглядели друг на друга – и вдруг разревелись разом, каждая о своем и об одном на двоих.

* * *

Всё было в высшей степени странно и непонятно. Всё – это вообще, то есть абсолютно. Начиная с того, что Годунов ещё в отрочестве накрепко затвердил по книгам и, что важнее, по рассказам отца и дедов: на войне не болеют. После войны – сколько угодно, а на войне… С какой стороны ни зайди – не до того! Так какого ж черта повылазили все эти аритмии с тахикардиями, болезни гиподинамийного будущего, стёганых халатов и тапочек со стоптанными задниками? Мартынов (вот уж тут не к месту его энкавэдэшно-писательская наблюдательность!) погнал до эскулапов, попеременно взывая то к совести, то к чувству ответственности. А прижало нешутейно, вот грозный командующий и позволил погрузить себя в «эмку» и… А по дороге всезнающий Матвей рассказал, тоже со значением, что нынче рано утром кто-то из «валькирий» упал чуть ли не в прямой видимости аэродрома, но обошлось, отлежится пару дней в госпитале, и… Новость врезала по мозгам с деликатностью маргинала из бывших боксёров (был у Годунова в прошлой жизни такой малоприятный эпизод, вспоминать о котором он вполне закономерно не любил), зато сердце вдруг перестало дурить. «Поехали!»

Ну, и поехали.

Домчались за десять минут.

На одиннадцатой Годунов уже точно знал, что Марину Полынину обещают надёжно поставить на ноги. Правда, не через пару дней, а через пару месяцев.

На двадцатой Матвей с хитроватой улыбкой приволок неведомо где добытый букетик астр. К этому же времени командующий, не особенно смущаясь (как-никак в сумерках фиг его разглядишь) и не примериваясь, наломал веток с рябины у госпитального крыльца. Не цветы, конечно, но в ситуации тотального торжества абсурда над здравым смыслом…

Сумбурный разговор с Мариной, ещё более путаное, «не хиляющее за отмазку», как сказала бы язвительная юнармейская начкарша, подобие разъяснения Мартынову – и ретирада. На войну. Где – правду говорили отец и деды – всё проще и понятнее, чем в мирной жизни. Пусть даже эта война и успела закончиться за полторы дюжины лет до фактического рождения Саньки Годунова.

* * *

А Марина спала, глубоко и тревожно. И видела себя на неоглядном поле, сплошь заросшем цветами. И знала: надо поле перейти, во что бы то ни стало надо. И поскорее. Перебежать бы. Да нельзя наступать на цветы. Потому что они выросли в память о погибших.

Глава 32

9–10 октября 1941 года,

Орёл

Всё-таки советское детство – с «Зарницей», пионерлагерем, пыхтящим керогазом в бабушкином дворе – это навсегда. Сколько бы лет ни прошло, руки помнят порядок действий. И хотя сейчас в медном тазике – не переспелая вишня для варенья, а ржавая вода (водокачка ещё утром повреждена шальным немецким снарядом) – трёхфитильное чугунявое чудо техники производства завода имени Воровского разогрело её до приемлемо-помывочной температуры минут за семь.

На притащенной бойцами в подвал широкой лавке возле комсоставской портупеи с кобурой аккуратной стопочкой возвышались свежие байковые портянки и полотняное исподнее. Чёрный кирпичик мыла рядом с назначенной на роль мочалки ветошкой так и просился сотворить облачко пены для умащения нещадно зудящей кожи.

Впервые за время «в прошлом», Годунов сумел выбрать момент, чтобы привести себя в порядок. Не поскрести торопливо щеки и подбородок тупым лезвием, предварительно покрыв растительность на них разведенной из фляжки толикой «Хозяйственного», за недосугом оставляя все более заметные усы над верхней губой, не обмахнуть короткой щеткой грязь с легчайших довоенных сапог тонкого хрома на белой подкладке, способных в свернутом виде уместиться в одну противогазную сумку, не прихватить наскоро суровой ниткой новый подворотничок из двух десятков приобретенных в «Военторге», а устроить подручными средствами банно-прачечный час.

Так что вдумчивая помывка носила не только гигиенический характер, но и была неплохим методом снятия стресса, в котором Александр Васильевич так или иначе пребывал с того самого момента, как осознал своё появление в этом новом-старом времени. Командир обязан показывать подчинённым пример во всем. А какой пример показывает неряха? То-то! Ладно бы – бой, аврал, «гром пушек, и дым, и стенанья, и судно охвачено морем огня» – тут за пот и грязь спросу нет. Да и то с какой стороны смотреть: на русском флоте капитаны и в бой при белоснежных манжетах и накрахмаленных воротничках хаживали. Потому коль уж выдалась минутка – хоть как, а в порядок себя командир привести обязан. Лопни, но держи фасон, как гласит древнее моряцкое правило! Раз уж герр Гудериан, получив с разгону по сусалам и не сумев продавить оборону защитников Орла силой инерции наступления, предоставил кратковременную передышку, грех не воспользоваться.

Ух, до чего же хорошо соскребать с усталой кожи мыльной ветошкой въевшуюся грязь, омываться горячей водицей! Серебрятся на теле капли, перекатываются мускулы, словно бы шевелиться на ветру Военно-Морской Флаг под клотиком вытатуированного через всю грудь АПРК «Орёл». Не жизнь – сказка!

Впрочем, сказки долгими не бывают. В приоткрывшеюся дверь сунулось растерянное лицо Серёжи Дёмина.

– Товарищ старший майор! Тут к вам!

Ну вот… Никак невозможно, чтобы удовольствие длилось подольше. Обязательно кто-то припрё…

Ё!..

Чуть пригнувшись, чтобы не чиркнуть щегольской фуражкой о притолоку – хотя там оставался ещё запас сантиметров в пятнадцать, – и придерживая шейку приклада свисающего поперёк груди ППД, в подвальный отсек шагнул незнакомый полковник в присыпанном побелкой и пылью габардиновом кителе. Профессиональным взглядом окинув обстановку, он тут же сместился на пару шагов в сторону, освобождая проход. Следом за ним во временное обиталище Годунова стремительно, чуть раскачиваясь при ходьбе, почти ворвался, иначе и не скажешь, человек, чье лицо Александр за свою жизнь видел тысячи раз на портретах, на фотографиях и в кинохронике. Спутать этот целеустремлённый взгляд, характерные нависающие брови, а главное – всемирно известные огромные усы, уже давно потерявшие первоначальный цвет и ставшие пегими от седины и желтого табачного дыма, было никак не возможно, даже если бы на красных петлицах и не сияли бы золотые разлапистые звезды…

Мокрая ветошь полетела в таз с водой, босые пятки заученно, на вбитом в подкорку рефлексе стукнули друг о друга, рука было дёрнулась к виску, но тут же застыла ладонью на бедре:

– Товарищ маршал Советского Союза! Части и подразделения Орловского оборонительного района и ополчение занимают оборону на вверенном участке! В настоящее время личный состав занят приведением себя в порядок и подготовкой к отбитию следующих атак противника. Докладывает командующий оборонительным районом ка… старший майор госбезопасности Годунов!

– Вольно, товарищ старший майор, – хмыкнув в усы, проговорил Будённый. – Гляжу, мы тебе слегка помешали? Что поделаешь, минуты дороги, так что приводите-ка себя в приличный вид и пообщаемся, как принято в Красной Армии…

Вот же ж позорище! Сказать кому, что легендарного маршала чуть не голяком довелось встречать – стыда не оберёшься! Со скоростью, приближающейся к рекордной, Годунов вздел нательную рубаху, поверх – гимнастерку, чуть задержался с портянками и сапогами: непривычны они бывшему моряку, обтянулся кожснаряжением, на мокрые волосы – фуражку, привычно проверил рукой параллельно нахождение звёздочки над переносицей, вновь чётко повернулся к высокому гостю:

– Товарищ маршал…

– Довольно-довольно, – махнул рукой Будённый. – Накозыряешься еще, служба, поди, большая. А я излишнего фрунту не люблю. – Помолчал, вгляделся. – Так вот ты какой, товарищ Годунов? Не ждан не зван явился, да к делу пригодился! Что сказать, удивил ты всех. И нас удивил, и немец от того удивления никак не очухается. Вот мне на верху, – указал взглядом в потолок, – и поручили разобраться, что да как. – Снова помолчал, наблюдая за самозваным старшим майором, видать, ничего интересного не углядел, вот и поторопил: – Ну, что скажешь?

– Так вышло, товарищ маршал, – не самая лучшая фраза, зато правдивая. И голос не дрогнул: ты ведь, Годунов, давно к подобному готов был. – Город сдавать нельзя, отсюда до Москвы – всего ничего дистанция. А прежний командующий, говоря откровенно, сбежал…

– Ну-ну… – чиркнул пальцем по усам Будённый. – Что же, по большому счету твоя диспозиция верна. Ну да ладно, об этом попозже подробнее побеседуем. А сейчас, товарищ Годунов, покажи-ка мне, что и где конкретно у тебя происходит. Карту давай!

– Есть, товарищ маршал! Но давайте пройдём на НП, там не только по карте, но и на местности покажу. Оттуда весь город – как море с клотика линкора видно!

– Ну что же, дело хорошее. На линкорах пока что бывать не доводилось, так хоть погляжу, какой оттуда вид открывается, – первый конник Союза ССР улыбнулся каким-то своим мыслям. И, повернувшись в сторону полковника с ППД, распорядился – Пётр Павлович, будете нас сопровождать до наблюдательного пункта.

Полковник вполне ожидаемо оказался не один: у лестницы обнаружилась полудюжина автоматчиков. Впрочем, далеко сопровождать маршала не было необходимости: годуновский НП уже второй день располагался тут же, пятью этажами выше, на чердаке здания, которое в прошлом-будущем Александра Васильевича привычно именовали Домом Победы.

В открытом ветрам, а главное – осколкам и пулям небольшом бельведере держать наблюдателей смысла не было: двое девчат из ополчения при телефоне и рации да арткорректировщик-сержант с толсто перемотанной бинтом шеей укрывались от излишнего внимания противника под железными скатами крыши.

Расстелив склейку карты Орла и окружающей местности на здоровенном круглом столе, притащенном из чьей-то опустевшей квартиры, Годунов принялся излагать боевую обстановку. Вроде и кратко, а всё равно получилось долго, не меньше получаса ухлопал. Но маршал слушал спокойно, не перебивал, разве что за это время медленно, кажется, даже стараясь топать потише, обошел несколько смотровых отверстий, внимательно оглядел в протянутый адъютантом мощный бинокль местность, одобрительно хмыкнул. Посмотрел на Александра Васильевича: всё, мол? И обратился не к Годунову, а к полковнику:

– Пётр Павлович, вот что, дорогой: берите-ка машину, найдите товарища Игнатьева и пригласите сюда. Нужно будет посовещаться с местным партийным руководством. Ступайте!

– Слушаюсь, товарищ маршал! – Козырнув, адъютант исчез в чердачном лазе.

Годунов напряженно ждал, что же будет дальше. Ведь не зря прибыл сюда один из самых знаменитых советских полководцев? Будет приказ сдать город? Это вряд ли: в Ставке не могут не понимать значения Орла как транспортно-промышленного узла. Да и приезжать маршалу ради отдачи такого приказа смысла нет: достаточно послать делегата связи с пакетом, продублировать по радио или ВЧ: благо линия немцами пока не нарушена. Да и, кроме того, по всем годуновским воспоминаниям о прочитанном выходило: высокий гость в это самое время вроде как должен командовать соседним, Резервным, фронтом, прикрывающим вяземско-московское стратегическое направление, а Орловский ОР напрямую подчинен фронту Брянскому… Куда ни глянь – сплошные непонятки. Да и намёк, походя брошенный Будённым, был более чем прозрачен.

Тем временем маршал, видимо, собравшись с мыслями, обошел стол с картой и, остановившись в шаге от Александра Васильевича, заложил руки за спину. Проникающий сквозь щели в крыше серый свет бросал тень от козырька на лицо Будённого, скрывая выражение глаз.

– Вот что, товарищ старший майор… То, что вы возглавили оборону Орловского обррайона – это, как теперь видно, дело полезное. Ваши войска не только перемалывают наступающие части Гудериана: они держат их! Крепко держат на месте. Как говорили в старое время, дай бог каждому так держаться. Нам удалось вздохнуть слегка свободнее и за счёт маневрирования резервами пресечь попытки фашистов просочится сквозь нашу оборону южнее Вязьмы. Сейчас там идут непрекращающиеся бои на Вадинском направлении. Так что, товарищ Годунов, за инициативу вам благодарность.

– Служу Советскому Союзу!.. – отчеканил Александр Васильевич – и тотчас же сообразил: сколь верёвочка ни вейся, а совьёшься ты в петлю, и завяжешься морским узлом… Знал же, знал наверняка, что здесь и сейчас положено отвечать «служу трудовому народу», а поди ж ты!..

– Хорошо служите, – если Будённый и удивился, то виду не подал. – Вот только есть у нас одно сомнение, товарищ старший майор… – Маршал чуть сместился, глаза из-под козырька взблеснули строго и жёстко. – Откуда ты, такой из себя хороший, взялся, а? Чин на тебе немалый, да и должность занял генеральскую. Так что, сам понимаешь, когда Тюрин, щучий сын, сорвался, а город не сдали, Ставка не могла не заинтересоваться, кто ж тут германцам даёт прикурить. Спросили товарища Берия – товарищ Берия говорит: «Не знаю такого!». В кадрах НКВД поинтересовались – ан они ни сном ни духом… А ведь кадры, как известно, решают все, верно?

– Верно, товарищ маршал, – покаянно вздохнул Годунов.

– Ну вот видишь – верно, – огладил пышные усы прославленный герой Гражданской. – Вот и решили на тебя, такого решительного, вживую посмотреть: что это за человек такой, который на себя чужое звание взял и судьбу чужую принял. Ведь не чекист ты, уж я-то чекистов навидался. Да и сейчас ты мылся – наколка у тебя с морским флагом. А откуда тут марсофлотам взяться? Морей, чай, нету. Одно понятно: не враг. Враг бы оборону налаживать не стал. И не трус: сдристнуть возможностей много было. Ан не сбёг. Так что ясно: человек советский. Вот и отвечай, советский человек товарищ Годунов: откуда ты такой объявился? Или ты, может, и не Годунов вовсе?

А, была не была!

– Товарищ маршал Советского Союза! Разрешите доложить! Капитан третьего ранга запаса Годунов, командир БЧ-5 атомного подводного ракетоносного крейсера К-266 «Орёл», год рождения тысяча девятьсот шестьдесят пятый. В настоящее время – командующий Орловским оборонительным районом. А как тут оказался – хрен его знает. Хотите верьте, хотите – нет…

* * *

Пулемётная строчка искристо пролязгала по стальным дискам трамвайных колёс. Причём, судя по звуку очереди, немцы явно где-то надыбали советский ДП. Для усиления огневой мощи, так сказать.

Плохо дело. Если так и дальше пойдёт, парашютисты вскоре выдавят остатки обороняющихся в пятиэтажке с трёх верхних этажей на крышу и смогут перещёлкать защитников баррикады на Красном Мосту, как мишени в тире.

И времени это займёт самое большее – минут пять.

Нет, это ж надо, какая невезуха: ведь только шесть часов как уехал из города маршал, оставив на добрую память пятерых крепких ребят из своего сопровождения с приказом беречь командующего как зеницу ока, а ему, Годунову, строго-настрого велев не подставлять умную башку под пули. До этого весь вечер и полночи допытывался Семен Михалыч у Годунова о ходе войны. Но что мог тот поведать? Только то, что знал по книгам. О трагедии Ленинграда. О Ржевской и Харьковской мясорубках. О Сталинградской эпопее, которой могло бы и не быть, не допусти советское командование – и лично комфронта Будённый непростительных, трагических ошибок. Вспомнил он рейды конницы Белова и Плиева (старый кавалерист довольно подкрутил усы, тут же заставив показать на карте примерный район прорыва и оперирования по вражеским тылам Первого гвардейского кавкорпуса). Рассказал о том, какой кровью и каким напряжением сил пришлось отбирать обратно у закрепившихся на захваченной русской земле оккупантов все «пяди и крохи» от тульского Алексина до Буга, Прута и Десны, как дрались на Орловском направлении весь 1942-й и половину 1943-го… Вспомнил и об освободительном походе от советской границы до Эльбы, когда местные жители встречали танковые колонны цветами, а затаившиеся бандиты из различных АК и кайтселитов, не говоря уж о жовто-блакытной нечисти, стреляли в спины бойцов тыловых частей и резали на ремни кожу с захваченных командиров. Рассказал вкратце и о том, как Красная Армия меньше чем за месяц вышибла японцев почти со всей континентальной части их колониальной империи, и о том, как янки бомбили атомными зарядами злосчастные Хиросиму с Нагасаки, и о том, как сразу после совместной победы наши доблестные союзники превратились в заклятых врагов…

Особых подробностей, дат, цифр численности наших и вражеских фронтов Годунов, разумеется, толком не помнил. Но и то, что он успел рассказать, весьма и весьма впечатлило знаменитого героя Гражданской. Потому-то он и оставил Орёл, пообещав на прощанье:

– Ты вот что… командующий оборонительным районом… Все, что ты понарассказал, конечно, на данный исторический момент – пока не разведданные, а, к примеру сказать, пророчества навроде поповских. А мы, большевики, обедни не служим. Но я тебе так скажу: продержись тут в городе ещё суток двое, покомандуй, раз уж взялся. А там – пришлём тебе толкового человека на замену… И резервов подкинем, так уж и быть! Вот тогда дела сдашь – и марш-марш в Москву! Там к тебе вопросов, чую, будет мно-ого! А пока – держись… товарищ Годунов! Удачи!

Хлопнули дверцы посеченной осколками легковушки, плесканула грязь из-под колёс – и умчался вдаль легендарный маршал…

И ведь хорошо, что уехал!

Иначе бы… Ох, беда была бы!..

– Дёмин!

– Я, товарищ старший майор!

– Вот как хочешь, но дуй до наших. В торговых рядах найдешь сапёров. Пока немцы нас не задавили, но к тому идёт. Так что пусть готовятся рвать мост. Как будут готовы, от них сигнал – три длинных свистка. Понял? Три свистка. Чтобы мы отойти успели. А потом – рвать к баталерной матери! Давай, пошёл!

– Товарищ старший майор!..

Ух, только вот не надо патетических сцен, не ко времени!

– Сержант Дёмин! Исполнять!

Поняв, что любимый командующий настроен более чем серьёзно, Сергей подобрался, пригибаясь, к площадке вагоновожатого, чуть постоял, собираясь с силами и рассчитывая оптимальную трассу – и рванул к южному берегу, то и дело кидаясь то к правой, то к левой стороне моста. Метров через сто пятьдесят, запнувшись о рельс, сержант грохнулся оземь, но тут же, вскочив на четвереньки, юркой ящерицей вновь заспешил вперед, прикрытый от флангового огня чугунными перилами.

Ну вот и славно… Авось сумеет парень добраться, и сапёры не подведут.

А то ведь если тутошние гансы переправятся через Оку и ударят в тыл нашей обороны, ситуация может стать совсем печальной. Вот же черти надоумили немчуру устроить тут десант! И не побоялись же планеры погробить, сажая их в городе! Дотянули, небось, до Орла «юнкерсами», а потом отпустили в свободный полет. Вот и принялись они один за другим заходить на посадку поперёк Оки, на площадь аккурат у Дома Победы, протаскиваясь вдоль по улице Сталина. Конечно, когда раздался треск первых ломаемых крыльев, часовые и на крыше, и у входа подняли тревогу, но поздно: гитлеровцы, покинувшие первый удачно севший планер, уже успели рвануть под защиту домов, прикрывая десантирование остальных и отсекая огнём находящихся внутри здания командиров и бойцов штаба.

Да уж, дела – как сажа бела. Прямо как в кино про Чапая: враг нанес удар по командованию, а главные наши силы – «вдали за рекой»… Ока, конечно, не Урал у Лбищенска, но положеньице сложилось хреновастое. Уже когда рассвело, стало видно восемь приземлившихся целехонькими аппаратов и ещё штуки четыре – повреждённых, так что немцев вокруг штаба «паслось» около роты, причём не бедной такой роты: одних пулемётов засечено десятка с два, плюс малокалиберные миномёты, которыми гансы упорно долбали крышу, не давая использовать чердак для ведения огня. И ведь явно у них сработала агентура: и на штаб вышли аккуратно, и проводную связь обрубили напрочь, и синхронно с атакой десантников, буквально через десяток минут после начала высадки, устроили общее наступление по всему периметру. Да, товарищ капитан третьего ранга Годунов, переиграл тебя герр генерал-оберст Гудериан, красиво переиграл… Вот только тут на карту не фишки или купюры брошены: жизнями приходится расплачиваться. То-то и оно…

Одно хорошо: вовремя сообразили устроить рывок на прорыв. В предрассветной полумгле Годунов, с дюжиной своих бойцов да с маршальскими, молча, без выстрелов кинулся через площадь на Красный мост. Гитлеровцы, не ожидавшие такой дерзости, среагировали не сразу, упустив несколько важных в бою секунд. Только метрах в тридцати от берега ударило с тыла и в лицо огнём, кто-то из бегущих попадал, но уже полетели за баррикадную стенку гранаты. Вслед за взрывами в последнем уже рывке уцелевшие красноармейцы лезли через заграждение, будто форсируя «стенку» на занятиях в огневом городке. Заслон из нескольких немцев выбили подчистую, сами же повалились рядом с трупами, тяжело дыша и норовя унять колотящиеся судорожно сердца.

Теперь нужно было продержаться на этом рубеже до момента, когда мост будет готов к подрыву, по возможности дождаться подхода оставшейся в штабе группы прикрытия и лишь после этого отступить на южный берег, уничтожив за собой переправу. Ничего не поделаешь: командовать из заблокированного здания, с обрезанными проводами и разбитой радиостанцией никак невозможно, а основная часть обороняющихся войск – как раз за Окой… ну, то есть перед ней.

Но как только Годунов привстал, выглядывая в незаделанный проход в центре баррикады, чтобы оценить обстановку, пулемётная очередь пролязгала по стальным дискам колёс трамвая, остановившегося после прекращения подачи электротока прямо на мосту…

Эх, сюда бы перископ… Но, как говорится, на нет – и суда нет… но ревтрибунал имеется! Трибунал – не трибунал, но разбирательство и оргвыводы воспоследовать должны точно, куда без этого. Впрочем, при одном условии: если удастся как-то выбраться из этой заварухи.

– Товарищ командующий! Лезут! – встревоженный полувскрик кого-то из бойцов. Распластавшись на асфальте, Годунов вновь выглянул из-за края баррикады, изготавливая к бою презентованный мотострелками Кочеткова немецкий карабин. Точно, лезут. Вот же ж блин горелый! Короткими перебежками, попарно и поодиночке гансдесанты форсировали простреливаемый участок, скапливаясь для броска под прикрытием фанерного киоска «Книги-Газеты» и покоробленного фюзеляжа неудачно приземлившегося планера. В гости, значит, намылились? Идите-идите, встретим со всем пролетарским радушием. Насколько патронов хватит – столько и погуляем напоследок. Вот пенёк мушки совместился с торчащей из-за планерного киля каской. Ровно, как учили когда-то, выбираем спуск. Выстрел, толчок в плечо. Каска вдалеке дёрнулась и пропала из виду. Вот и славно: нам такие гости ни к чему, и пусть ганс не обижается: сказано же не раз было – не ходи на Русь…

Что было дальше, Александр Васильевич помнил нечётко: движения затвором, вылетающие гильзы, бегущие размытые фигуры на фоне чётко отпечатанной на сетчатке глаза мушки, перекатывания, перебежки, кувырок в сторону от катящейся по асфальту шипящей гранаты, чье-то падающее на спину тело, новые перебежки, расцветающие цветными зонтиками в небе купола, десятками отделяющиеся от крестоносных самолётов, сыплющиеся на голову горячие пулемётные гильзы, прошитая очередью жестяная стенка трамвая… И лишь одна картина отпечаталась в памяти, словно протравленная кислотой на медной пластине: высунувшийся по грудь за баррикадой чумазый белобрысый немец, руками в светло-серых перчатках направляющий на Годунова трубу брандспойта, и вылетающая из этой трубы чёрно-красная огненная струя. И боль, начисто отрубившая все воспоминания. Это потом он сообразил, что рефлекторно дёрнулся в сторону и, перевалившись через перила, ухнул в тёмные воды Оки. Слегка опамятовался тогда, когда глотнул воды и начал захлебываться. Тут уж изо всех сил заработал руками и ногами… получалось плохо. И всё равно – сам ли выплыл, течение ли вынесло на бережок аккурат там, где через время (вот уж ирония судьбы) будет маленький пляж, притулившийся к парку культуры и отдыха.