Текст книги "На орловском направлении. Отыгрыш (СИ)"

Автор книги: Александр Воронков

Соавторы: Елена Яворская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Вчера после полудня летали, – догадливо подтвердил Оболенский. – Надо понимать, так ничего и не увидели. Мы, товарищ старший майор, судьбу не искушали, работали исключительно по ночам.

С того берега тем паче ничего не видно, Годунов лично проверял. Мост через Тишинку – капитальный деревянный, рассчитанный на то, чтоб по нему трактора без риска шли – «взорвали по-тихому» вчера поздним вечером. Посредством эдакого каламбура описал произошедшее доцент Малыгин, сутуловатый пожилой мужчина с легкой татарщинкой в чертах лица. Пришлось переходить речку вброд вслед за проводником – молчаливой женщиной лет сорока пяти, жительницей спешно эвакуированных Сизовых Дворов, по-старушечьи обвязанной тремя шерстяными платками: один голову и плечи укрывает, второй крест-накрест увязан на груди, третий поясницу укутывает. За всю дорогу туда и обратно обернулась один только раз – когда дошли до торчащих из-под воды накренившихся пеньков-опор, – и строго спросила, без ошибки угадав в Годунове старшего:

– А мост-то наш когда обратно ладить начнете?

– Как только немца прогоним, – честно ответил он, и их короткая процессия двинулась дальше.

В кино все красиво: генерал с биноклем в руках, следом за ним – солидные штабные, где-то на заднем плане бойцами роты Почётного Караула маячат внушительного вида автоматчики. Да и вряд ли эстеты-сценаристы избрали бы для драматического сюжетного хода место близ населенного пункта с названием Бельдяжки… вот в комедию какую-то, смутно припоминается, воткнули. Но то – в кино. А в реальности…

То ли реальность вообще выглядит несколько иначе, то ли он, Годунов, своими лихаческими выходками исхитрился создать насквозь альтернативный вариант, но свита под стать ему самому, старшему майору третьего ранга. Бригвоенинтендант-артиллерист – это ещё куда ни шло. А вот священник-артиллерист… Без долгих прений (и, слава богу, без возражений со стороны дотошного умницы Игнатова) решено было назначить бывшего штабс-капитана Земского на должность, соответствующую его опыту и роли в предстоящих событиях. Спросят за это потом? Не факт. Всяко – не строже, чем за упущенные шансы. А вот поднять авторитет командира – вопрос сегодняшнего дня. Промедление для нас смерти подобно, как прозорливо отмечал основатель Советского государства. Форма с отложным воротом сидит на новоиспеченном командире батареи как-то странно. Не как на ряженом актёре из псевдоисторических фильмов, «основанных на реальных событиях»; доводилось Годунову семьдесят лет тому вперед скоротать вечерок-другой за просмотром очередной белиберды. Выправка у Земского, с какой стороны ни глянь, офицерская. Да почему-то вот топорщится-бугрится не придавленный погонами габардин на широких плечах. Борода? Ну, борода, конечно, – по сану, а не по воинскому званию.

А в довесок – трое штатских: Малыгин и строители – высоченный дед, представившийся (надо ж такому быть!) Ермоловым Алексеем Петровичем, и широколицый мужик, который, привычно подхрипывая, как многие, кому приходится долго орать на ветру, без обиняков назвался дядей Вовой. Шестеро. Опять шестёрка! Но на этот раз дурацким суевериям разгуляться было негде: приплюсовываем к командирам и гражданским спецам четверых бойцов с трёхлинейками – и получаем в сумме вполне счастливую десятку, тьфу-тьфу-тьфу… Александр Васильевич незаметно постучал по дереву – не просто по деревяшке, а по самой настоящей берёзе.

А Оболенский тем временем докладывал, и что-то в его сугубо уставном тоне было от речи экскурсовода:

– Как и планировалось, три тысячи снарядов разместили за Тишинкой, полторы – за Кромой. Дорогу перепашут не намного хуже трактора, это мы с товарищами, – кивок в сторону помощников, – можем уверенно обещать. Да вот только… – выдохнул-выкашлял, будто горячим чаем обжегшись, – кто и что будет в этот момент находиться на дороге?..

Годунов пожал плечами.

– Тут уж мы постараться должны. Вы, я, – улыбнулся уголком рта, – и русский авось. Чтоб в нужный момент команду отдать…

…Нужный момент приближался со средней скоростью движения немецкой танковой дивизии по укатанному, ещё не размокшему от дождей большаку. Земской и строители были отосланы в Орёл на «эмке» командующего – теперь они там многократно нужнее; Малыгин попытался было остаться, апеллируя к тому, что места в машине для него всё равно нет. Но Годунов обронил сухое начальственное «нет», Оболенский, вдруг позабыв о своей деликатности, заявил, что не может кандидат математических наук не уметь считать до пяти и вообще, не ко времени штафирку на воинские подвиги потянуло, а Земской с дядей Вовой живехонько подвинулись, высвобождая пресловутое место. Дёмину было приказано далее оставаться в Орле, в распоряжении подполковника Беляева. Сейчас не до начальственных понтов, командующему и в кабине одной из двух полуторок прокатиться до облцентра не зазорно.

– Место здесь даже не сказочное, а, иначе и не скажу, – эпическое, – проводив долгим взглядом машину, вымолвил бригвоенинтендант. – Сюда бы орудий дивизион-другой – по самым скромным, конечно, подсчётам —, да пехоты пару-тройку батальонов, и можно было бы такой щит создать, о который германец лоб расшиб бы, с наскоку-то…

– Как думаете, если бы мы гаубицы сюда перебросили, бойцов, опять же, по максимуму, это было бы верно? – рискнул озвучить смутную мысль Годунов. Она не то чтобы мучила, так – пощипывала, как вода ещё не затянувшуюся ранку.

Оболенский тяжело, будто бы тоже прогоняя сомнения, качнул головой, ответил твёрдо:

– Если бы я так думал, то, уверяю вас, не постеснялся бы об этом сказать. И стволов, и штыков у нас – для одного хорошего боя, – глянул немного исподлобья – дескать, чего ума пытаете, вам и самому все яснее ясного. – Говоря поэтически, мы – не крепость, мы – палка в колёса. То есть избранная вами… как бы сказать? полупартизанская тактика, смею надеяться, себя оправдает. В непосредственном соприкосновении с противником нам долго не устоять.

Тяжело вздохнул, взглянул на командующего немного виновато – ничего, мол, хорошего не скажу, хоть и ждёте.

– А что до гаубиц… Я, видите ли, с юности при орудиях, по земле ходить привык, смотреть вперед да по сторонам… Как там у товарища Горького? Рожденный ползать. Мне то и дело в небо глядеть – так хондроз приключится или ещё какая хвороба. А все наши зенитки железнодорожный узел прикрывают… – он на минуту задумался и вдруг, без всякого перехода: – Ну что, товарищ старший майор, самое время позавтракать, если возражений не имеете. Не вполне уверен, что у нас будет возможность пообедать. Чайку горяченького, опять же…

И, не дожидаясь пресловутых возражений, двинулся к наскоро сооруженному блиндажу: часть неглубокого, густо заросшего ивняком овражка перекрыли бревнами в один накат, вот и все фортификационные работы. Три дня на войне – это и вправду бездна времени, бойцы уже обжились, без видимых усилий встроив быт в распорядок службы. А царила посередь спартанского, но радующего душу порядка, разумеется, буржуйка. Сейчас вместе с командирами трапезничало кашей, густо замешанной на тушёнке, с полдюжины чекистов. Остальные – в общей сложности полусотня бойцов – находились там, где им надлежит, въедливость и разумность Оболенского сомнений не вызывали. Но вот странное создание человек: не столько напрягало Годунова приближение «часа икс», сколько этот вот неторопливый приём пищи. Бригвоенинтендант и вовсе чай пьёт так, будто сидит в своем кабинете, разве что подстаканника нет – платком руку обернул, чтоб не обжечься.

«Война войной, а обед по расписанию». Эту бородатую фразу любил повторять к месту и не к месту Лёха Сафонов, почти сиамский близнец Годунова – майор запаса и военрук. С ним Александр Васильевич и сошелся ближе всего – на почве интереса к истории и любви к стратежкам. Но у Сафонова, в отличие от него, был реальный боевой опыт. Афган, потом какие-то локальные – о них майор говорить не любил, и Годунов понятливо не лез. Однако же из нечастых разговоров с Лёхой почерпнул немало полезного, что давало направление для размышлений тогда и даёт сейчас. Жаль, знакомство так и не переросло в дружбу – Лёха как-то неожиданно уволился из школы и вообще исчез с горизонта.

Кстати, Сафонов своим эпикурейством и сибаритством не раз удивлял привыкшего довольствоваться малым, а может, от природы неприхотливого Годунова, но кушать майор, в самом деле, мог где угодно и, по большому счёту, что угодно, от наваристого домашнего борща до ресторанного кошмара авангардиста – мяса в шоколаде. А уж пшёнке с тушняком точно влёт присвоил бы наивысший в его пищевой табели о рангах чин «мирового закусона». Что может быть общего между хамоватым насмешником Лехой, которому ничего не стоило даже под обычный чай в караулке Поста № 1 выдать сентенцию вроде: «Мы с тобой, Саня, урожденные шестидесятники, а значит, прирожденные сволочи», и старомодным, успевшим пожить-обтесаться ещё в XIX веке Оболенским? А вот что-то одинаковое в них не то чуется, не то чудится. Может, из-за того, что оба – воевавшие. А он, Годунов, – сбоку припёка. Даже сейчас – вроде, он и в гуще событий, но на чужие смерти со стороны глядит. Мартынов едва успел застать командующего в Орле, доложил по потерям в районе Дмитровска: предварительно – пятеро убитых, двенадцать раненых…

Что-то тебя, Александр Василич, совсем не туда понесло. С твоим-то умением иной раз накликать незваное!

От блиндажа до высокой ракиты, на которой устроен НП, всего-то метров тридцать. А сидит в том «вороньем гнезде» сержант-чекист по фамилии Орлов. О появлении немцев известит своевременно. Так что бери пример с бывалых, товарищ старший майор, пей чаёк. И жди так, как будто бы уже давным-давно всего в жизни дождался.

– А как же вы, Николай Николаевич, в тыловиках-то оказались? – вопрос – то, что надо для неторопливой застольной беседы, да и узнать вправду интересно.

– Как и полагается упрямому старику, товарищ командующий, – Оболенский горделиво приосанился. – В тридцать девятом собирались меня вчистую списать – дескать, сердчишко шалит… ну, и всё такое прочее, что эскулапы привыкли именовать непонятными словами, а по-нашему оно называется старость не радость. А мне, верьте-не верьте, страсть как не захотелось дома сидеть да цветочки в палисаднике горючими слезами поливать…

Годунов понимающе усмехнулся.

– Здешнее начальство уперлось, я уперся в ответ, – старый артиллерист привычным движением провел пальцем по подбородку, будто проверяя, не пора ли бриться (Александр Васильевич поморщился, вспоминая свои ночные труды по приведению физиономии в надлежащий порядок: опасная бритва профанства не прощает). – Ну, и написал в Москву, прямо товарищу Шапошникову. Ну и вот… – развел руками: мол, так получилось. – Надюша, дочка моя, до сих пор нет-нет да посмеивается, – Оболенский с усмешкой развел руками. – Она у меня девица своенравная, палец в рот не клади. Даже фамилию сменила на бабкину девичью, Минаковой стала. Не хочу, говорит, старорежимную дворянскую носить. А у нас в роду никаких дворян и в помине не было. Дьячки были, приказчики, мастеровые, опять же…

– Семья-то ваша эвакуировалась? – осторожно спросил Годунов. Уже не из любопытства. Даже его опыта – опыта службы в мирное время – хватало для того, чтобы уверенно сказать: для дела лучше и для окружающих надёжнее, когда душа в командира за жену и детишек не болит.

– Дочь – третьего дня, – Николай Николаевич аккуратно обтер стакан платком. – Вместе с окружным госпиталем. Медицинская сестра она. А жена осталась. Так уж у нас заведено, по старинке, – куда, как говорится, иголка…

Закрывающий вход брезент колыхнулся, и ещё до того, как в блиндаж ввалился взбудораженный мальчишка-боец, командиры уже были на ногах – докладывать ничего не понадобилось.

До ракиты – полсотни шагов Годунова, для Оболенского, наверное, чуть побольше. Все равно не больше полутора минут. А кажется – едва успели. Так быстро Санька, кажется, никогда на дерево не взбирался, даже в далеком отрочестве, когда приятель подбил его сравнить яблоки из бабкиного сада с соседскими. Потом пришлось спасаться от двух злющих полканов… и дома дед добавил, да так, что внук раз и навсегда уяснил, чем отличается бабушкино «ругаться» от дедова «полкана спускать».

Это воспоминание прошло по краю сознания уже тогда, когда Александр Васильевич оглядел видимый кусок дороги в бинокль и выдохнул. НП старики-артиллеристы выбрали со знанием дела, а короткий предутренний дождичек прибил пыль, так что обзор был – лучше не придумаешь. И логика немцев не разочаровала – оказалась именно такой, на какую крепко надеялся Годунов. На тридцати с лишним километрах от Лубянок до Бельдяжек гитлеровцев ждали всего лишь три минных засады (вполне вероятно, они были благополучно обнаружены доблестными солдатами вермахта) и один взорванный мост…

Доводилось, помнится, читать в сборнике весьма ироничную статью кого-то из именитых фронтовых журналистов – кажется, Эренбурга… или всё-таки Полевого? (угу, самое время ты выбрал, Саня, для своего «вспомнить всё»!) – под названием «Фрицы этого лета». О продуктах, так сказать, тотальной мобилизации: смех и слёзы.

Ну а фрицы этой осени ещё нахальны и самонадеянны. Пока что из них проще вышибить дух, нежели веру в мудрость фюрера и скорое поражение русских. Наверняка они уже сделали вывод, что у большевиков заканчивается взрывчатка, а вместе с нею – и воля к сопротивлению. Насчёт взрывчатки, допустим, они не так уж и неправы, что же до воли…

Годунов снова поднес к глазам бинокль и довольно улыбнулся в усы. Останавливаются! Значит, разведка натолкнулась на взорванный мост и теперь рыщет в поисках объездной. Работу сапёров отсюда не видать, но, небось, и этой мерой предосторожности не пренебрегли. Ну, и придорожные овражки оглядеть на предмет засад… Эх, фрицы-фрицы, препоганая, надо вам сказать, вещь – стереотипы. Хотя… какая разница, помирать в оковах стереотипов или на свободе.

– Хорошо стоят, – это уже Оболенскому, – живописно. Командуйте, Николай Николаевич.

…Говорят, увидеть во сне комету – к тяжким испытаниям. А увидеть наяву армаду комет – к смерти. Вероятнее всего – к быстрой. Но это уж кому как повезёт.

…Говорят, трудно быть богом. Но почему-то все попаданцы с маниакальным упорством к этому стремятся. Вот и тебе, Александр свет Василич выпало попробовать себя в роли громовержца… а ты не соответствуешь. Громовержцу полагается взирать на смертоносный шквал со спокойствием вершителя судеб и думать… о чём? о красоте зрелища – стаях огненных стрел, уверенными росчерками пластающих низкое небо? О высшей справедливости? А тебе вдруг вспоминается единожды в жизни виденная бешеная лисица… тоже по-своему незабываемое зрелище. Ну а тут – сотни и сотни целеустремлённых летающих хищников с пылающими рыжими хвостами… знакомьтесь, граждане оккупанты, с близкими родственниками русского полярного лиса!

И ещё думается: вот как ты сейчас будешь слезать по узким дощечкам-ступенькам с этой чёртовой ракиты, чтоб не навернуться самым позорным образом?

Обошлось.

Но до тех пор, пока за пыльным оконцем кабины вдруг не возникли песочно-серые коробки кирпичного завода, Годунов пребывал в какой-то странной прострации: ни о чём не думалось, только крутилось в голове на все лады: «Капли датского короля пейте… пейте, кавалеры!..»

А когда он и Оболенский пересели в верную «эмку», в которой их уже ждал Мартынов (не иначе как стосковался за полдня), бригвоенинтендант вдруг огорошил вопросом:

– Товарищ командующий, разрешите… – и дальше как-то совсем по-бытовому: – А что за мелодию, если позволено будет полюбопытствовать, вы напевали? Та-та-та… та-та-та-та…

Узнаваемо так воспроизвел.

Ты не попаданец, Годунов! Ты злостный хронохулиган! Не довелось Высоцкого перепеть, так на Окуджаве отыграться вознамерился? Да делать нечего… Годунов лукаво улыбнулся.

– Песня такая есть, Николай Николаевич. Хорошая, даже очень. Слыхал раньше, а сегодня вспомнилось почему-то.

И тихонько запел:

 
С детских лет поверил я
Что от всех болезней
Капель датского короля
Не найти полезней…
 

Глянул на Оболенского – слушает так, будто ему приказ по гарнизону зачитывают. А Дёмин аж от дороги отвлекся, профиль командующему демонстрирует, нарушитель ПДД. Пришлось легонько ткнуть его в спину ладонью, прежде чем продолжить работать автомагнитолой:

 
И с тех пор горит во мне
Огонёк той веры
Капли датского короля
Пейте, кавалеры…
 

Больше всех впечатлился Матвей… бывший журналист, что и говорить, улучил потом момент, упросил слова надиктовать. Годунову даже стыдно стало за беззастенчивый плагиат… или что оно там… ну, когда автора по имени не называешь, а выдаешь сакраментальное «музыка народная, слова народные»?

Он и предположить не мог, что с его легкой руки реактивные снаряды, запускаемые по направляющим прямо с земли, получат прозвание «капли датского короля». «Прописали мы фрицам капель датского короля под Кенигсбергом», – будет вспоминать много лет спустя старый артиллерист, беседуя с юнармейцами орловского Поста № 1. И никто не переспросит – кто ж переспрашивает про общеизвестное?

Из вечернего сообщения Совинформбюро 8 октября 1941 года

В течение 8 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно ожесточенные на Вяземском и Орловском направлениях.

По уточнённым данным 4 октября на Орловском направлении в результате внезапного огневого налёта на колонну противника было уничтожено свыше четырёх тысяч немецких солдат и офицеров, свыше двадцати танков, семнадцать бронеавтомобилей и девяносто восемь автомобилей…

В реальной истории в этот день Совинформбюро сообщило об оставлении нашими войсками Орла.

Глава 24

4–5 октября 1941 года,

Орёл

В прежней жизни Годунову так часто доводилось читать: перед смертью-де перед внутренним взором человека проносится всё былое, – что он перестал в это верить… кажется, одновременно с тем, как из принципа прекратил покупать разрекламированные товары.

При переходе из жизни в жизнь он ничего не успел понять. И даже почувствовать – не успел. Разве что легкое сожаление кольнуло. Не сильней, чем на походной ночёвке – сухая сосновая иголка сквозь спальный мешок. Столько времени и сил потратил, чтоб пробиться в архив, – и на тебе!

А ещё говорят, что у многих переживших клиническую смерть открывается третий глаз… Тем же, кто вылетел спиной вперед в прошлое и со всего маху приложился затылком о насущные проблемы текущего момента, такого бонуса, по ходу, не полагается. И интуиция все та же, на ранее полученном жизненном опыте основанная, и послезнание не обостряется… не говоря уж о том, что вся твоя харизма, Александр свет Василич, – это два ромба в петлицах и отнюдь не уникальная способность напускать на себя умный вид, когда ничего толком не знаешь и ни в чем не уверен.

Считать, что ли, побочным эффектом попаданчества странноватые воспоминания и странные ассоциации, позволяющие иной раз генерировать более чем странные идеи?

Где-то между Орлом и Дмитровском пришел на ум – в ритме бессонного счета назойливых, как мухи, слоников – детский стишок, выученный на заре вынужденного знакомства с аглицкой мовой:

 
«Little mouse, little mouse,
Where is your house?
“Little cat, little cat,
I have no flat,
I am a poor mouse,
I have no house…»
 

Ну, и уцепило сознание хвостик этой мышки-мыслишки, и вытянуло на свет не грызуна, но грозную вундервафлю с более чем солидным родством, былинно-криминальным. В папашах у неё числился разбойный хотынецкий лес…

Не от премудрых краеведов и прочих собирателей фольклора, а от бабки своей, что знала, кажется, все на свете – потому и истолковывала по-простому – впервые услыхал Санька Годунов про деревеньку Девять Дубов близ поселка Хотынец. А сидел на тех девяти дубах, сказывают, Соловей-Разбойник, сам-один, поджидал неосторожных путников. Пока Илья Муромец его не урезонил, ага.

«А чего ж ты хочешь? – смеялась бабушка, вытирая выступившие в уголках глаз слезы кончиком платка. – Как у нас говорится-то? Как со старины повелось: Орёл да Кромы – самые воры, Ливны ворами дивны, Елец всем ворам отец и Карачев на поддачу».

Воры в воображении маленького Саньки все как один были похожи на развеселого цыганистого мужика Гришку с Альшани, только вместо мятого пиджака и кепки, одной и той же в холод и в жару, носили они красные шёлковые рубашки и по золотой серьге в ухе. А ещё – шапки на манер колпаков, ведь говорят же – на воре шапка горит.

Когда учительница сказала, что воры из поговорки – это, на самом деле, обычные горожане, сторонники Лжедмитриев, Санька сперва и не поверил. Потом подначитался былей и легенд, проникся доверием к истории и почтением к фольклору. И узнал – дорога, что шла мимо Девяти Дубов, и впрямь была во времена оны ох какая неспокойная, ну а народное сознание потрудилось объединить всех работников ножа и топора в профсоюз имени Соловья, Одихмантьева сына…

Сейчас надлежало, отталкиваясь от смутных ассоциаций и не ахти каких четких знаний, начать созидать новую немецкую мифологию. В том духе, что у русских каждый куст стреляет и тэ пэ. Ну, и идей под это дело Годунов мал-мала накреативил. В том числе набросал в пять минут на листе шероховатой писчей бумаги, такой не похожей на привычную «для офисной техники», проект вундервафли обыкновенной, русс-фанер наземной. Слава богу, чертить умел лучше, чем стихи слагать. Внешний облик новшества бессовестно… скажем так, позаимствовал у немцев, только их милитаристски ориентированный научно-технический прогресс пока до этой крайности ещё не дошел… Тем более – должны впечатлиться. Развивающемуся в европейской тесноте сознанию трудно в полной мере постичь простую истину: размер – не главное. Хотя калибр в полторы сотни ме-ме… угу, положа руку на сердце признайся: досадно, что это только муляж?

Полюбоваться на то, как три «Сталинца» легким движением рук, вооружённых тяжёлыми молотками и острыми пилами, превращаются в самопальные отечественные «Маусы», Годунову, разумеется, не удалось: дивная, на зависть всем крестным феям, трансформация происходила где-то возле Хотынца.

А вот познакомиться с легендой своей юнармейской юности и военруковского предпопаданчества, Михаилом Ефимовичем Катуковым, пока ещё полковником, Годунову всё ж таки довелось. На вечернем совещании 4 октября, которое вряд ли войдет в учебники истории, но в монографиях многомудрых историков и ещё более мудрых краеведов, конечно же, будет упомянуто.

Знакомые по фотографиям в книгах и в глобальной сети крупные черты лица, взгляд с прищуром, внимательный и озорной, улыбка – как у Бернеса… вроде, и не красавец, но за одну такую улыбку, не говоря уж о взгляде, женщины, случается, разум и сердце отдают. Это Александр Васильевич на примере собственной бывшей супруги досконально изучил. Только вот катуковская цепкость, сразу понятно становится, – иного рода. Сравнивая себя с таким человеком, и интеллигентскими рефлексиями пострадать не грех. Чем Годунов и занялся с превеликим удовольствием.

Правда, этому предшествовали не слишком радостные размышления угодившего в колесо истории попаданца: с выдвижением в район Орла стрелкового корпуса Лелюшенко Ставка теперь решила повременить. Надо понимать, в альтернативной реальности 1-й особый гвардейский будет формироваться не за сутки в соответствии с широко известным с давних времен принципом «по амбару поскребу, по сусекам помету», задокументированным в сборниках народных сказок… и то благо!

А ещё был очередной разговор по ВЧ с командующим Брянским фронтом, на этот раз инициированный самим товарищем Ерёменко. Устный приказ, до удивления похожий на просьбу (прежде Ерёменко говорил суше и строже), гласил следующее: не позволить немцам перерезать железную дорогу на Карачев и Брянск. Логика более чем ясна. Командующий думает о бесперебойном снабжении. И понимает, что взятие немцами Орла приведет к окружению частей разорванного надвое фронта.

Ладно, об этом речи сейчас, слава богу, не идёт. И ситуация, с учетом прибытия катуковцев и 5-го воздушно-десантного корпуса, выглядит не как ужас-ужас, а как просто ужас. Опять же, в актив записываем наличие гения маневренной войны. А ты-то, товарищ Годунов, дёргался: что будет, когда закончатся домашние заготовки типа «фрицы, припущенные в соляре, по-дмитровски» и «настойка на каплях датского короля по-бельдяжкински» и пойдёт жесткая альтернативная реальность, не приправленная послезнанием! Ты ведь, как ни крути, ни разу не пехотный командир. И все, о чём ты знаешь-ведаешь, по книжкам изучено да в воспоминаниях услышано.

Покойный Василий Иванович Годунов принимался, бывало, рассказывать, как в 1944 году он, тогдашний молоденький комвзвода, гулял в составе конно-механизированной группы генерала Плиева в глубоком рейде по немецко-румынским тылам на Одесщине и в Приднестровье. Санькина фантазия оживляла истории из отцова прошлого на манер приключений Неуловимых. Потом Годунов-младший подначитался, его воображение стало дисциплинированнее – пусть не как образцовый солдат на смотру, но хотя бы как завзятый очкарик на открытом уроке. Но осталось понимание: глубокий рейд подвижных соединений – штука страшная для привыкших к чёткости и порядку штабистов и смертельная для тыловиков, расслабившихся за спинами боевых подразделений.

Единственная мобильная группа, которой располагал Орловский гарнизон, была сформирована ещё 30 сентября из конных милиционеров. Прямо говоря, негусто. Да и в том, что он сможет использовать её с толком и в полной мере, Александр Васильевич сомневался… вплоть до сегодняшнего дня.

Всё-таки он, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо, и вправду везунчик. Изложил указания, полученные от Ерёменко, авторитетным товарищам, прозрачно намекнул, что неплохо бы-де мобильную группу размером с увесистый кулак профессионального боксёра создать, – и сиди наслаждайся, слушая насыщенный специальными терминами и намёками на куда более экспрессивную лексику диалог командира 4-й танковой бригады полковника Катукова с командиром 5-го воздушно-десантного корпуса полковником Гурьевым. Худощавый подвижный танкист порывист, как ветер, плотный широколицый десантник основателен и надежен, как земля. И если нюх на людей тебя, Саня, не обманывает, эти двое отлично сработаются. Ну а ты знай подкидывай в топку жаркой дискуссии идейки из оставшихся домашних запасов: а не стоит ли якобы случайно продемонстрировать немцам советское чудо-оружие, как будто бы скрытно передвигающееся окольными путями к линии фронта? Что, Николай Николаевич, бронепоезд? Хорошо, очень хорошо! И дожди начинаются… да нет, Михаил Ефимович, я не злорадствую, я размышляю…

Рупь за сто – Гудериан, с его-то полководческой метеочувствительностью, поторопится проскочить по не размытым ещё дорогам. Чем дольше удастся удерживать Гудериана на расстоянии вытянутой руки – тем лучше…

Светомаскировочные шторы не позволяют отслеживать ход времени по солнцу. И только верные наручные часы подсказывают – за окном забрезжил рассвет воскресного дня, 5 октября 1941 года. Очередного буднего дня попаданца.

* * *

Рытье противотанковых рвов с помощью кирок, лопат и «такой-то матери» – занятие тяжёлое, грязное… но отнюдь не бесполезное.

Скрипят, скрипят по орловским дорогам крестьянские телеги, запряженные немногими уцелевшими от прежних мобилизаций лошадёнками. Везут топорщащиеся твёрдым рогожные мешки вперемешку с зелёными армейскими ящиками, лопатами, кирками, пилами, буравами. Мобилизованные на трудовой фронт штатские и ополченческие взводы, словно муравьи, трудолюбиво дырявят землю на дороге и обочинах, настораживают ловушки на фашистского механизированного зверя, подпиливают сваи деревянных мостов, чтобы те не могли выдержать десятитонную массу легких немецких танков.

Николай Николаевич Оболенский – интендант и артиллерист два в одном, как его мысленно уважительно именует Годунов, – и ношу на себе тянет двойную. Его видят то на окружных складах, то на позициях артиллеристов в той части города, которая нынче именуется Пролетарской горой, а старожилы до сих пор зовут её, как прежде, – Балашовой, хотя вряд ли многие из них помнят генерал-губернатора с такой фамилией. И в другой возвышенной части, которую и стар, и млад именует Дворянским гнездом.

Штаб обороны мобилизовал бывших пулемётчиков и «ворошиловских стрелков», а на окружных складах очень кстати нашлись финские трехлинейные винтовки под русский патрон и трофейные же «ручники» «Кнорр-Бремзе LH33» с небольшим боекомплектом. Родимых «дегтярей» там почти не осталось: практически все ДП-27 и ДТ-29 пошли на вооружение ранее сформированных в округе частей. Остатки Годунов приказал распределить по огневым взводам сводного артпульдивизиона, занимавшего оборону непосредственно на окраинах Орла. Если не считать орудий ПВО, которые никак нельзя было снять с позиций, прикрывающих железнодорожный узел, и пушки-гаубицы блиндированного поезда, в дивизионе Земского была сосредоточена вся артиллерия, имеющаяся в распоряжении защитников города. Настоял на этом тот же Годунов, накрепко затвердивший во время оно аксиому о «двухстах орудиях на километр фронта». Конечно, и орудий сейчас было заметно меньше, и «километров» тех – считать умаешься, но старого волка Хайнца бить нужно кулаком, а не растопыренной пятерней, которую он походя сломает и не почувствует. Так было решено ещё на первом совещании.

Пушкари, что помоложе, из пацанов-истребков, осваивали матчасть «времён очаковских и покоренья Крыма», в чем им посильно помогали деды-участники минувшей Империалистической и Гражданской войн. Для них эти стальные мастодонты были не только грозным оружием, но и ностальгическим напоминанием о невозвратимой молодости…

Город вкапывался в землю, врастал в кирпич, бетон и железо. Жители домов с городских окраин принудительно выселялись: работающие переходили на казарменное положение при предприятиях или трудовых подразделениях, дети, старики, инвалиды и прочие иждивенцы эвакуировались на первое время в Тулу. Туда же Штаб обороны распорядился отправить всех транспортабельных тяжелораненых из областных госпиталей. Для решения этой задачи Годунов буквально вырвал у начальника дистанции аж три паровоза различной мощности и разной степени изношенности. Авторитет командующего Орловским оборонительным районом пришлось подкрепить малым боцманским загибом, железнодорожное божество прониклось… интересно, не из братишек ли? Да ещё двадцать две единицы подвижного состава наскребли в орловском депо и по близлежащим станциям в тупиках «паровозных кладбищ». Три из них – полувагон и две открытые платформы – тут же были изъяты для сверхсрочной постройки блиндированного поезда «Красный Орёл». Остальные «единицы» – от открытых платформ до построенных ещё перед Японской и Империалистической теплушек «сорок человек или восемь лошадей» и «дачных» вагончиков – собранные воедино, представляли жалкое зрелище. Самым же отвратительным было то, что даже этих «раритетов», чьим единственным достоинством была возможность передвигаться по рельсам в составе поезда, всё равно не хватало. Арифметика простая: в Орле на излечении находилось более тысячи раненых, причём около восьмисот «тяжелых». Из них шесть с половиной сотен были признаны транспортабельными. Вагонов же хватало лишь на полтысячи пассажиров, включая эвакуируемых детей. Хоть наколдуй, хоть нарожай – а иначе придётся оставить часть людей в городе, который вскоре неизбежно станет фронтом.