Текст книги "Каменный пояс, 1985"
Автор книги: Александр Терентьев
Соавторы: Анатолий Рыбин,Геннадий Хомутов,Александр Куницын,Михаил Львов,Михаил Шанбатуев,Анатолий Головин,Владилен Машковцев,Валерий Тряпша,Анатолий Камнев,Владимир Одноралов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Отец в рабочей одежде – от военкомата ему надо было на макаронную фабрику – шел, опустив плечи, по левую руку от Шуры. Лена же торопливо, часто оглядываясь на брата, шла впереди. На улице после грозы стояла теплынь, семицветно над старицей светилась радуга, отражаясь в чисто вымытых окнах домов, из которых смотрели только что проснувшиеся пацаны: как и все на улице, они без улыбки, серьезно глядели на Шуру, и, когда он прощально махнул рукой одному, тот, в длинной незаправленной рубахе, застеснявшись, отпрянул и снова осторожно выглянул, и, уходя, Шура еще успел увидеть его, черноглазого.
К ночи, когда отец вернулся с работы и нашел жену с дочкой у военкомата, они пошли туда, где добровольцы грузились в вагоны.
С близкого, круглосуточно работающего завода доносился металлический звон и лязг. На пустыре, через который от железной дороги к заводу шли рельсы, стояли готовые к приемке людей вагоны. Папаня, мама и Лена ждали там, где кончалась ведущая на пустырь шоссейка. Десятки женщин, стариков, старух и детей напряженно всматривались в темноту.
Сначала Лена услышала дрожание воздуха, какое бывает в лютую зиму, и сразу, разбиваясь на речной шум, шарканье ног, кашель, монотонное, иногда взрывающееся рокотанье, стал расти другой звук… Одетые в телогрейки, плащи, свитера, остриженные наголо добровольцы и мобилизованные, с вещевыми мешками, баулами, чемоданами, шли строем, и ждущие на пустыре кинулись к уходящим…
Елена удивлялась, что память сохранила ей все, и ей показалось, что она никогда не была ребенком. «Говорят, мы раньше лучше были? Нет, мы просто молодые были, человека узнавали по тому, кто как работал». И в который раз за этот день она увидела перед собой брата: в шинели, в обмотках, в облезлой каске, с ручным пулеметом на правом плече он переговаривался с бойцами и вроде поторапливал их; может, это был обыкновенный разговор на ходу, но Елена не знала, о чем говорят пытающиеся выйти к своим солдаты.
Остановившись под скрипучим, монотонно качающимся фонарем, она глянула на часы. Еще надо было пройти улицей Зеленой, миновать озерко, железнодорожные пути, а потом дороги – на двадцать минут. Она шла на Битевскую – в родной дом. Дом на старице был неизменным, вросшим в землю корнями, ее же благоустроенная квартира в пятиэтажке оставалась для нее жильем временным, которое они с мужем и сыном могли обменять.
Из серой уличной темноты расплывающимся пятном выступила стоящая на углу, отличная от других видом и цветом, хата: ее поставил – она знала – оставшийся в городе после госпиталя, демобилизованный по ранению украинец. Изба была белой, с невысоким плетнем, на колья которого были надеты два глиняных обмерзлых горшка, а за плетнем бугрился защищенный снегом большой огород. «Шура, поди, на Украине лежит, зарытый», – подумала Елена и горестно надолго остановилась возле плетня.
Потом, свернув на освещенную фонарями улицу, она сразу услышала неразборчивую с близкой станции путейскую скороговорку.
Со станции навстречу ей летел прожекторный свет, и все кругом: дома с еще незакрытыми ставнями, близкое озерко, посеченное темными полосами от стоящих по берегам дворовых заборов, – приобрело четко означенное, плоское, как на чертеже, выражение, а за озерком и белыми крышами одноэтажного, с высокими окнами госпиталя для инвалидов Отечественной войны черно стояли девяностолетние тополя. И Елена вспомнила, что в начале войны она была в этом госпитале со школьной группой. Она многое успела забыть, но память выхватила из той белой, госпитальной круговерти палату на четыре койки и лежащего у окна безрукого парня, а что он так посечен взрывом, их, девчонок, предупредила перед дверью врач. Парень лежал, по шею укрытый, и улыбался смущенно – вот все, что вспомнила Лена и смятенно подумала: «Может, Шура тоже так лежал в госпитале, и сколько он там перестрадал, передумал о матери, об отце, братьях, сестре и той ночевке, когда спали в рассохшихся лодках?» Она ступила на деревянный через озерко мостик, и тут кто-то, грубо и цепко схватив ее за плечо, дохнул на ухо:
– Стой! – и развернул к себе.
Перед ней стоял длинноносый, выше ее ростом, узкоглазый, с тонкими, почти невидимыми губами человек в черном осеннем пальто и серой кроличьей шапке.
– Деньги давай! – сказал он свистяще. Елена увидела, как его угрожающие глаза стали еще уже, и еле выговорила:
– Нет у меня денег.
– Врешь, сука! – выпалил он, и его левая рука с зажатым в ней стальным прутом дернулась. Другой, голой без перчатки рукой он рванул Елену к себе за пальто так, что пуговицы отлетели и стукнулись о мерзлые доски мостка.
– Врешь, сука, – снова, но уже тише повторил, а его рука прошарила внутренний, у пояса, глубокий карман ее старенького пальто.
– Вот же деньги! – опять негромко, с возмущенным лицом сказал. – А? – и его рука выдернулась.
– Так это рубль, – все еще не чувствуя, что живая, ответила ему Елена. Он осматривал ее с головы до ног и подступал ближе.
– Часы снимай, – как змея прошелестел, оглянулся. Елена тоже поглядела ему за спину. Все там было пустынно. И ей показалось, что никого больше нет на земле.
– Ну! – прикрикнул человек в черном пальто, прут в его руке опять угрожающе дернулся. Как на ветру замерзшая, Лена сняла варежку и свободной рукой стала расстегивать неподдающийся ремешок часов, позолоченных – подарок матери. Она расстегивала ремешок медленно, а человек глядел на это нервно и зло. Взяв часы в правую руку, она зажала их в кулаке, и он впервые поглядел ей в глаза – безразлично и нагло, как на свое, и тогда она вскинула руку и со всей женской силой бросила часы на промерзшие доски себе под ноги, и, глухо клацнув, часы разбились, а лицо мужика и шапка, как от гранатной вспышки, дернулись вверх.
– Что, фашист? Бей! – крикнула, и человек в черном пальто отступил на шаг. – Фашист! – задохнулась Елена.
– Ну ты, того… – с опаской проговорил он, оглянулся и, спрятав железку в рукав, побежал.
Не став смотреть ему вслед, Елена без сил прислонилась к перилу мостка. Впереди нее в свете станционных прожекторов клубились, похожие на взрывы, госпитальные тополя.
ОЧЕРК И ПУБЛИЦИСТИКА
Фронт и тыл – едины
Тамара Никифорова
СКВОЗЬ ГОДЫ И ИСПЫТАНИЯ
Странное это было чувство. Видеть фамилию человека на документах более чем сорокалетней давности, вглядываться в фотографии на музейных стендах, где он запечатлен вместе с другими руководителями завода, рядом с грозными танками, готовыми уйти из цеха прямо на фронт, и вдруг ощутить: это не только История.
Увидеться с ним оказалось несложно: два с половиной часа лета от Челябинска и… в Ленинграде, по телефону уточняем час встречи. Потом в беседе с Михаилом Дмитриевичем особо западет в душу его упоминание о том, что, эвакуируясь из блокадного Ленинграда, многие кировцы в 41-м добирались до Челябинска почти… месяц.
Месяц… и два с половиной часа. Несоизмеримо? А если взглянуть на сегодняшнее, нам привычное, из тех лет? Народ воевал, народ напрягал силы, отстоял Отечество, добыл Победу. Не от той ли черты отсчета и наше нынешнее благополучие, возможности, комфорт?
Ленинградский ноябрьский день короток. Не успеют развиднеться долгие утренние сумерки, как серое облачное небо начинает гасить неяркий свет дня.
– Ушел из дому затемно и приду, когда спать пора. А суббота, собирался отдохнуть – вот не вышло, – в этих словах Михаила Дмитриевича не было огорчения. Хотя он и устал, чувствовалось – был доволен.
Козин в этот день побывал на комсомольской отчетно-выборной конференции. Как ветерана партии Кировского завода пригласили его в президиум. И он там не дремал по-стариковски – с пристрастием слушал, что волнует комсомольцев 80-х, и вспоминал свою молодость. Иное было время, иная жизнь…
Он родом с Волги, из Нижнего. И дала в наследство семья сормовского рабочего Дмитрия Козина, пятому сыну по счету, не только силу и здоровье, но еще неизбывную доброту, великодушие. Людей располагают к нему светлая улыбка, внимательный взгляд из-под густых, еще и сейчас черных бровей…
В свои 78 лет Михаил Дмитриевич энергичен, не думает об «отставке». Его рабочий день по-прежнему начинается с проходной родного Кировского, от нее он шагает в один из отделов, где работает вот уже 35 лет. Последние годы – конструктором-консультантом.
Есть в романе А. Чаковского «Блокада» такой эпизод. Один из главных героев книги, майор Звягинцев, после ранения и госпиталя был направлен из штаба фронта на Кировский завод.
Майор был представлен директору завода Зальцману и парторгу ЦК Козину. В основе эпизода – реальные факты. Вот как они описаны в книге:
«Зальцман встал, протянул Звягинцеву руку. Поздоровался и Козин.
– Присаживайтесь, майор, – сказал Васнецов. – Продолжим, товарищи.
Звягинцев сел к столу.
– Товарищ Козин, – поторопил Васнецов, – вы остановились на секторах обороны.
– Партком предлагает разделить территорию на три сектора обороны. – Козин провел пальцем по расстеленному на столе плану заводской территории и прилегающих к ней районов…
– …Что ж, будем вместе думать и решать, – сказал Звягинцев. – Еще вопрос. Если до самого последнего момента завод будет выпускать продукцию, а врагу удастся ворваться…
– Ни один танк, ни одна пушка, ни один цех врагу не достанутся, – резко прервал Звягинцева Козин. – На этот случай все предусмотрено и утверждено в Смольном. У индукторов дежурят надежные люди. Те… – Он на мгновение умолк, точно горло его свела судорога, и закончил уже совсем тихо: – Те, у кого рука не дрогнет, хотя завод для них дороже жизни. – Он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение. Потом сказал: – С этими делами мы ознакомим вас позже. Сейчас главное – боевая готовность. Если немцы прорвутся сюда, будем драться за каждый цех, за каждый метр заводской территории».
– Было такое, – подтверждает Козин. – Помню и майора, что послужил прототипом героя книги. Обрезкин его фамилия. Точно передал писатель обстановку тех сентябрьских дней 42-го в Ленинграде, на нашем Кировском. Такое не забудешь…
Секретарем парткома на Кировском заводе Михаил Дмитриевич Козин был избран и утвержден парторгом ЦК в мае 1940 года. Тут, пожалуй, уместно дать справку. В 1938 году, в преддверии войны, Центральный Комитет ввел на важнейших заводах страны своих представителей, парторгов ЦК ВКП(б), которые одновременно являлись секретарями партийных организаций этих заводов. Не нарушая принципов демократического централизма (парторги ЦК – секретари партийных организаций, как и другие, отчитывались перед партийными организациями и выбирались в соответствии с Уставом партии), ЦК этим актом поднял роль и ответственность не только руководителей, но и самих партийных организаций.
Чем же Козин заслужил такое доверие – руководить одной из боевых партийных организаций Ленинграда? Наверное, важно ответить на этот вопрос, чтобы стало ясным, почему и коммунисты Танкограда все военные годы облекали его такими высокими полномочиями.
К 1940 году за плечами у Козина уже были зрелость, большой опыт, партийная закалка. Вот как он сам писал о пройденном к тому времени жизненном пути в своей автобиографии:
«В четырнадцать лет я пошел работать подручным штамповщика на завод «Красный якорь». В 1923 году вступил в комсомол, а в 1925 году был принят в кандидаты партии.
По рекомендации комсомольской организации завода в 1925 году был направлен на Нижегородский рабфак, где учился до 1929 года. В 1926 году избирался членом бюро комсомольской организации. В феврале 1928 года стал членом партии.
После рабфака в 1929 году меня командируют для продолжения учебы в Ленинградский политехнический институт на металлургический факультет.
После защиты дипломного проекта в 1933 году направлен на завод «Красный путиловец» в прокатный цех, где работал до 1936 года, сначала мастером, затем сменным начальником и заведующим техническим бюро.
В цехе меня избирали в состав партбюро, членом бюро секции ИТР завода, в 1935 году – членом Кировского районного Совета.
В начале 1934 года был делегатом районной партийной конференции, на которой выступал С. М. Киров.
В 1935 году в составе делегации Кировского завода был на 2-м Всесоюзном съезде колхозников. В перерывах между заседаниями съезда с нами долго беседовала Н. К. Крупская. Она интересовалась работой женщин на производстве и заводской библиотекой. Вспоминала о посещении завода В. И. Лениным и о том, какое внимание придавал коллективу завода Владимир Ильич. Напомнила о том, что Ленин трижды посещал наш завод – в 1894 году, в мае и ноябре 1917 года.
С делегацией беседовали М. И. Калинин, С. М. Буденный. Это была незабываемая встреча с видными деятелями нашей партии, и она осталась в памяти на всю жизнь.
В начале 1936 года Наркомтяжпром, по рекомендации руководства завода, командировал меня за границу – для повышения знаний в области металлургического производства и приемки импортного проката…»
За границей Козин с леденящей тревогой почувствовал: война рядом, схватка с фашизмом неизбежна. Вернувшись на завод, он убедился, что для партии и правительства забота об оборонной мощи Родины стала первоочередной. Кировцы выполняли ответственные задания по выпуску танков Т-28, «СМК» и изготовляли первые образцы «КВ», знаменитой боевой машины, разработанной коллективом конструкторов под руководством Жозефа Яковлевича Котина. По мнению авторитетных специалистов, тогда она не имела равных ни у нас в стране, ни за рубежом.
Но производство новых танков, которые вместе с Т-34 должны были по-современному перевооружить Красную Армию, только налаживалось. Кировцы освоили серийный выпуск «КВ», но сборка их оставалась индивидуальной.
Производство танков было поставлено на поток, организовано по принципам массового производства впервые в нашей стране уже после начала войны. И сделано это было в Челябинске. Но до того события было пережито шесть страшных месяцев войны.
…21 июня 1941 года вечером в Ленинграде проходил пленум горкома партии. Козин выступал на нем. Возвращался домой поздно, впереди было воскресенье, радовался, что проведет его на даче, где отдыхала семья. А ночью – тревожный звонок… Оглушила весть: война!
Вот как рассказывает об этом сам Михаил Дмитриевич Козин.
– Официальных сообщений еще не было. О начале войны, нападении фашистов на нашу Родину мне сообщил по телефону секретарь горкома партии Алексей Александрович Кузнецов. Срочно собрали партийно-хозяйственный актив. Было принято решение: немедленно перестроить завод на военный лад. Армии нужны были наши танки. В партком шли и шли люди. В первые же дни войны к нам поступило 15 тысяч заявлений с просьбой, требованием послать на фронт. Горком поручил мне организацию полка народного ополчения. Это была нелегкая задача. На фронт из самых горячих патриотических побуждений рвались лучшие квалифицированные рабочие, специалисты Кировского, но ведь завод должен был действовать, вооружать войска танками, пушками. Приходилось убеждать, просить, доказывать, где человек нужнее.
Впрочем, понятие «фронт» скоро для всех нас стало вполне реальным, осязаемым. Фашисты бомбили, обстреливали Ленинград. Мы организовали противовоздушную оборону предприятия, создали артиллерийский и истребительный (вылавливать вражеских лазутчиков, диверсантов) батальоны. А враг стоял уже в четырех километрах от Кировского и методично обстреливал его территорию. Не забыть, как на наших глазах гибли товарищи, рушились стены цехов. Чтобы жертв было меньше, время выхода на работу и окончания смен меняли чуть ли не каждый день, чтобы спутать расчеты гитлеровцев.
Цехи работали, по сути, на линии фронта. Но как работали! В августе завод при плане 180 танков выпустил 207, шло также производство пушек и боеприпасов. А ведь численность коллектива значительно уменьшилась, многие наши товарищи ушли воевать. На их место пришли пенсионеры, бывшие путиловцы, много женщин, молодежи, которую надо было обучать ремеслу.
Надо было и позаботиться о семьях ушедших на фронт. Трудно даже перечислить, сколько дел, сложных жизненных вопросов приходилось решать в те дни парткому, руководству завода.
8 сентября 41-го замкнулось кольцо блокады вокруг Ленинграда, работать становилось с каждым днем все труднее. 6 октября 1941 года Государственный Комитет Обороны СССР принял решение об эвакуации танкового производства Ленинградского Кировского завода в Челябинск. Одновременно Челябинский тракторный завод имени Сталина был переименован в Кировский завод в г. Челябинске.
Это решение не было неожиданным. Еще в июне 1940 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о производстве тяжелых танков на Челябинском тракторном заводе. А в самом конце того же года был выпущен первый экспериментальный танк.
– После решения ГКО об эвакуации завода в Челябинск, – вспоминает М. Д. Козин, – меня вызвал в Смольный секретарь обкома партии А. А. Жданов и подробно изложил это решение. С сегодняшнего дня, сказал он, этот документ будет определять деятельность руководства, коммунистов и всего коллектива завода. Более важной задачи нет! Наземный путь эвакуации из Ленинграда полностью отрезан, есть воздушный и водный – через Ладогу. Помните: выпуск танков на Урале должен начаться как можно скорее.
Поднялся находившийся тут же командующий фронтом Г. К. Жуков и сказал, что в распоряжение кировцев будет предоставлено возможно большее число транспортных самолетов и боевых машин воздушного прикрытия.
– Главное, товарищи, – люди, – сказал секретарь горкома Алексей Александрович Кузнецов. – Инженеры, мастера, рабочие вместе со своими семьями должны быть доставлены на Урал в добром здравии, чего бы это ни стоило. Продумайте все, продумайте быстро, но без поспешности. Организованности и дисциплины кировцам не занимать. Военный совет фронта крепко надеется на руководство и партийную организацию завода, на ее умение решать самые сложные задачи.
Партийное напутствие возлагало на наши плечи высокую ответственность за судьбы людей, «золотые» кадры кировцев, чей опыт, мастерство, высокая квалификация так нужны были там, на Урале, где развертывался арсенал танковой промышленности страны.
Наказ обкома и горкома партии мы выполнили.
Не сотрутся в памяти те горькие жестокие дни. Как сейчас вижу бесконечные вереницы людей у причалов. Кировцы с болью в сердце покидали родной город, завод, где у многих трудилось не одно поколение их семей. У многих в голодном городе под бомбежками и обстрелами оставались родственники, близкие.
Смертельная опасность диктовала суровые требования: каждому разрешалось взять с собой не более 20 килограммов багажа. Переправлялись под огнем гитлеровцев самолетами и через Ладогу на баржах.
За два с лишним месяца было переправлено 15 тысяч ленинградцев и 12 тысяч ящиков с оборудованием.
Я покидал завод одним из последних.
«Партийная организация Челябинского тракторного завода с начала Великой Отечественной войны стала многочисленной, организационно сильной и политически зрелой. Она выросла и закалилась в борьбе за создание гиганта тракторостроения. Дальнейшее и значительное укрепление партийной организации произошло за счет пополнения ее рядов коммунистами Москвы, Ленинграда, Харькова, Сталинграда. Сложилась монолитная организация, ставшая одной из ведущих партийных организаций в области. Секретарем парткома завода был тогда М. Д. Козин», —
писал Николай Семенович Патоличев в своей книге «Испытание на зрелость».
Конечно, это было не просто: объединить несколько заводов в единый организм, в кратчайший срок развернуть невиданное до того по размахам производство танков. Сплотить людей, сорванных военным лихолетьем с родных мест, в монолитную семью тружеников, способных выполнять поставленную задачу.
Предоставим место скупым строкам документов, которые доносят дыхание суровых лет.
Из доклада парторга ЦК М. Д. Козина на партийном активе завода, январь 1942 года:
«…К нам на завод эвакуирован крупнейший в стране завод дизельных моторов. Период эвакуации оборудования и монтажа его прошел в основном успешно. Сегодня наша партийная организация несет ответственность за судьбу выпуска моторов, необходимых не только для выпуска наших танков, но и для выпуска танков другими заводами страны».
– Приехав в Челябинск, кировцы поначалу не могли привыкнуть к поразившей их обстановке глубокого тыла, – рассказывает М. Д. Козин. – В домах и на улицах горел свет, оглушительной показалась и тишина для слуха, привыкшего к грохоту обстрелов, вою сирен. Вид у большинства – сугубо штатский, а я, например, был одет в шинель, гимнастерку, при мне было оружие.
Мы уже ощутили, что такое война, успели многое выстрадать, проникнуться сознанием нависшей над Родиной опасности. Через нее мы все видели другими глазами, ею измеряли свою ответственность и поставленную задачу – как можно быстрее дать фронту танки, много современных танков. Без этого, мы понимали, нам не добиться перелома в войне, не остановить полчища гитлеровцев.
Это ощущение мы передали челябинцам и всем, кто влился в семью танкоградцев. Конечно, партком прежде всего сплотил коммунистов. Вопрос был поставлен так: для выполнения государственного плана по моторам и танкам от каждого члена и кандидата в члены партии требуется передовая стахановская работа, быть примером государственной и партийной дисциплины на любом участке.
Позднее, когда перед коллективом предприятия была поставлена еще одна сложнейшая задача: в короткий срок организовать массовое производство средних танков Т-34 – требование к коммунистам было сформулировано еще жестче.
Из постановления собрания партийного актива завода от 25 июля 1942 года:
«1. Обеспечить точное и неуклонное выполнение постановления Государственного Комитета Обороны о производстве танков Т-34 на Кировском заводе, рассматривая это постановление как священную обязанность кировцев в дни смертельной опасности, нависшей над нашим Отечеством.
…Партийный актив считает, что невыполнение коммунистами в установленные сроки сталинского задания по выпуску Т-34 является несовместимым с пребыванием в партии и требует от секретарей парторганизаций, парткома завода при всех случаях невыполнения графика отдельными членами партии и кандидатами партии обсуждать этот вопрос, привлекая виновных к строжайшей партийной ответственности»…[3]3
Из материалов партийного архива Челябинского обкома КПСС.
[Закрыть]
Через 34 дня задание партии было выполнено.
В мирное время на это потребовались бы годы. Добавим: к концу 1943 года на заводе был взят еще один, казалось бы, неодолимый рубеж. На заключительном этапе войны фронту потребовалось большое количество тяжелых танков – танков прорыва. И завод также в сжатые сроки перестроился на выпуск новых тяжелых боевых машин «ИС». Эти танки показали себя в боях настоящими стальными крепостями.
Коллектив завода был награжден орденами Кутузова I степени, Красной Звезды. Эти награды даются за выигрыш крупного сражения, за боевой подвиг. Свое сражение Танкоград выиграл! Долгожданную, выстраданную народом Победу помогли завоевать и те 18 тысяч танков, самоходных орудий, 48,5 тысячи танковых моторов, 85 тысяч комплектов топливной аппаратуры, 17,5 млн. заготовок для мин, что были выпущены Кировским заводом в Челябинске в годы войны.
Путь до Победы был неизмеримо долог. Его удлиняли невзгоды, лишения, которые неизбежно приходят с войной.
Самым сложным, по словам М. Д. Козина, было налаживание быта многотысячной семьи танкоградцев. Многих война лишила самого необходимого. Эвакуированные люди в лютые уральские зимы остались без теплой одежды, обуви, холодно было в квартирах, общежитиях.
Челябинцы, по единодушным отзывам руководителей ленинградского Кировского завода, оказались великодушными, гостеприимными. Они делили с прибывшими свой кров, многие брали к себе одну-две семьи, делились всем, что имели, жертвовали частью своего скудного пайка, чтобы подкормить истощенных, обессилевших во время блокады ленинградцев. Шла война, и бедствовали все.
В областном партийном архиве хранятся документы, которые нельзя читать без волнения. Они доносят приметы быта военных лет, те жизненно важные для людей заботы, заниматься которыми партком завода считал тогда своим долгом.
Вот некоторые из них.
Справка о выделении дополнительных видов питания рабочим завода:
Февраль 1943 г.
1. Вторые обеды – 16 900 ежедневно.
2. Вторые обеды, улучшенные для стахановцев, – 3000.
3. Коммерческий хлеб (паек 200 г) – 1400 кг.
4. Бутерброды – 25 000 штук.
5. Повышенное питание для рабочих, занятых на тяжелых и горячих работах, – 4000.
6. Дополнительное двухразовое питание для больных – 15 000.
(Такие справки поступали в партком регулярно, распределение этого питания контролировалось им: поддерживали стахановцев, лучших работников, тех, у кого было особенно ослаблено здоровье.)
О мыле своего производства.
«Поступившее мыло – туалетное, банное – от своей производственной мастерской и завезенное в наши магазины № 1, 21, 23 продается рабочим Кировского завода по карточкам, на общих основаниях с мылом госфонда».
О реализации 44 226 пар обуви за период с 1.1 по 1.5—43 г.
«Неплановой обуви на резиновой и деревянной подошве и чунь, изготовленных промтоварным отделом завода в порядке кооперирования с рядом других предприятий и фабрик, децзакупок, реализовано рабочим завода 15 172 пары, лаптей лыковых в количестве 7590 пар, всего поступило обуви 44 226 пар мужской, женской и детской на резиновой и деревянной подошве».
На последней докладной сохранилась резолюция, сделанная крупным размашистым почерком Козина о немедленном выделении детской обуви передовым рабочим, имеющим детей.
Парткому приходилось контролировать распределение валенок, телогреек, ватных брюк, постельных принадлежностей, которых остро не хватало в общежитиях. Но делить – это еще малая толика заботы, надо было организовать изготовление многих (катастрофически недостававших) вещей первой необходимости на месте.
И танковый гигант не гнушался катать пимы, делать чуни, плести лапти, строчить наволочки, варить мыло, налаживать выпуск белковых дрожжей и витамина C из хвойного отвара.
В архивных папках сохранились заявления на имя парторга ЦК с его резолюцией: оказать помощь в отоваривании продовольственных карточек, устроить в детский сад малыша – сына рабочего, оставшегося после смерти жены с тремя детьми.
Ему приходилось лично отвечать на письма фронтовиков, завод для многих из них был единственным родным домом после потери близких.
Из редакции «Челябинского рабочего» в июле 1943 года в партком было направлено письмо инвалида войны Б. И. Ширского, который работал в цехе СБ-2 и жаловался на невнимание к его нуждам. Козин увидел в этой жалобе не частный факт.
Его встревожило: может быть, и в других цехах не проявляется заботы о тех, кто пролил кровь на полях сражений? И он дает поручение: «Обследовать положение инвалидов по СБ-2». В папке подшиты подготовленные внештатными инспекторами парткома акты о проверках и принятых мерах.
Рассказывает М. Д. Козин.
– Конечно, работу с людьми облегчало то, что все жили одной мыслью, одним стремлением – помочь родной армии разбить врага, очистить от него советскую землю. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» объединял всех, выражал самое сокровенное. За годы войны коллективу Танкограда 33 раза присуждалось знамя Государственного Комитета Обороны.
А сколько замечательных патриотов-новаторов выдвинул самоотверженный труд во имя Победы! Разве забудешь имя мастера коммуниста В. Бахтеева, зачинателя почасового соревнования. Или движение тысячников – его начали у нас Г. Ехлаков, Н. Степовой, А. Сало, И. Гридин, Д. Панин и другие. А какой замечательной страницей в славных делах танкоградцев было движение фронтовых комсомольско-молодежных бригад, начатое Аней Пашниной, Василием Гусевым, Александром Саламатовым, Василием Цаплинским и многими другими. А сколько у нас было последователей знаменитого сварщика Егора Агаркова!..
Ветеран партии, старейший кировец, Михаил Дмитриевич Козин в день праздника 67-й годовщины Октября со знаменем в руках открывал праздничную демонстрацию трудящихся Ленинграда на Дворцовой площади. На его парадном костюме в этот день сияли вместе с орденом Ленина ордена Отечественной войны I степени, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды. Ими отмечен труд парторга ЦК на Урале.
Ленинград – Челябинск
