Текст книги "Каменный пояс, 1985"
Автор книги: Александр Терентьев
Соавторы: Анатолий Рыбин,Геннадий Хомутов,Александр Куницын,Михаил Львов,Михаил Шанбатуев,Анатолий Головин,Владилен Машковцев,Валерий Тряпша,Анатолий Камнев,Владимир Одноралов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
14.1.44.
В наступлении
Днем и ночью тренировались преодолевать минные поля, взрывать дзоты, резать колючую проволоку, вести рукопашные бои в траншеях.
Напряженно трудились в эти дни работники редакции. Выпуская газету, мы все свободное время использовали на боевую подготовку, учились защищаться на случай нападения противника на редакцию. Если раньше мы имели при себе лишь пистолеты, то теперь вооружились автоматами. Припасли даже ручной пулемет.
О том, что наступление планируется на 14 января, я узнал накануне в штабе дивизии. Там же нанес на карту обстановку. Начальник политотдела предупредил меня:
– Учтите, товарищ редактор, обстановка будет посложнее, чем в обычном бою. Идем на глубокий прорыв. Так что действуйте обдуманно, без нужды не рискуйте.
Наступление началось рано утром с мощной артиллерийской подготовки. Огонь орудий армии прорыва и корабельной артиллерии слился в один громовой гул, превратив передний край противника в сплошной смерч. Но прорвать оборону с ходу оказалось невозможным. Стрелковые батальоны дивизии при поддержке танков буквально вгрызались в нее, каждый шаг стоил больших усилий и немалых жертв. К тому же из-за плохой погоды бездействовала авиация, которая должна была поддерживать наступающих.
Однако боевой дух войск, их стремление отомстить врагу за муки ленинградцев и освободить город от блокады были так сильны, что наши воины не останавливались ни перед какими трудностями.
Часа через три после начала наступления, когда гул боя отдалился, тронулась вперед и наша редакция. Но перед ближней рощей машины попали вдруг под автоматный огонь. Сначала нам показалось, что стреляют ошибочно свои подразделения. Огонь, однако, усилился. Стало ясно, что стреляют оставшиеся в нашем тылу гитлеровцы. Мгновенно заняли круговую оборону, открыли ответный огонь.
В осадном положении мы находились не менее часа. Выручила воинская часть, идущая во втором эшелоне наступающих. Работники редакции остались невредимыми. И свежую газету мы выпустили без задержки к исходу дня. Материал попал в нее самый оперативный. На первой полосе напечатана корреспонденция лейтенанта Николая Кондратьева о том, как штурмовала вражеские траншеи рота капитана Игнатия Марченко. Напечатан материал о подвиге разведчиков лейтенанта Виктора Самарина и о пулеметчике сержанте Алексее Лопатине. Вторая страница газеты открывалась корреспонденцией о саперах, взорвавших три долговременных огневых точки противника на важном направлении нашего наступления.
К вечеру передовые части продвинулись на несколько километров в направлении поселка Ропша. Перебрались и мы с редакцией ближе к штабу дивизии, заняв полуразбитые неприятельские блиндажи на окраине сожженного хутора.
По брошенным флягам, лентам с неиспользованными патронами было видно, что улепетывали фрицы поспешно. В одной из амбразур бросили даже пулемет и сложенные в стопку диски с патронами. С развитием нашего наступления настроение у коллектива редакции становилось все более приподнятым.
19.1.44.
Ропша наша
Ожесточенные бои разгорелись на подступах к поселку Ропша, превращенного фашистским командованием в прочный оборонительный рубеж. Взять его сразу дивизии не удалось. Пришлось обходить с фланга. Один из полков вклинился глубоко вперед. Гитлеровцы попытались отсечь его от соседей. Для этого подтянули свежие резервы. Большое мужество здесь проявила рота старшего лейтенанта Игоря Иванова, принявшая на себя главные контратаки неприятеля. Сам командир, тяжело раненный, не уходил с командного пункта до конца боя.
Эту весть принес боец – посыльный из штаба дивизии. Он же сообщил, что начальник политотдела поставил перед редакцией задачу: подвиг Иванова и его роты описать в очередном номере газеты. В роту направились мы вместе с литсотрудником Николаем Кондратьевым.
Район, занятый ротой, был не очень широким, простреливался с обоих флангов артиллерией и пулеметами. Местами пришлось ползти по-пластунски. Но это для нас было привычным делом. Самого командира роты мы на командном пункте не застали. Он был уже отправлен в медпункт. Встретились с командирами взводов, которые помогли восстановить все главные детали боя, узнать имена погибших и раненых бойцов.
Мы разошлись по разным точкам, чтобы повидать других участников горячего боя. Я направился к пулеметчикам Николаю Демидову, Асхату Мухамедьярову. Добрался до них без особых усилий. Но когда оказался в блиндаже, рядом разорвался снаряд, на меня обрушились земля, кирпичи. Придавленный, я потерял сознание. Первое, что ощутил, когда пришел в себя, горячий воздух. Он был горьким от пороховой гари, удушливым, вызывал тошноту. Но это был воздух, который просачивался в какие-то невидимые щели. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не пришли на помощь пулеметчики. Они отрыли меня. Мое настроение было в тот момент таким, будто я заново родился на свет и впервые вижу синее небо, белый снег.
Из роты я ушел на командный пункт полка. Здесь сразу же узнал, что дивизия готовится к новой атаке, что в это же время по врагу будет нанесен удар с тыла частями 42-й армии, идущей навстречу нам с Пулковских высот. Решил задержаться в полку, чтобы увидеть своими глазами, как будет осуществляться захват ропшинского узла обороны противника. Прибывший в полк комдив Романенко одобрительно кивнул мне:
– Редакция уже здесь? Хорошо, работа и вам будет горячая.
Бой продолжался несколько часов. Взятый в клещи враг сопротивлялся ожесточенно. Потом не выдержал, ударился в бегство. Трудно выразить словами, какой радостной, какой трогательной была добытая кровью встреча воинов двух армий в Ропше. А какими трусливыми, с перекошенными от злобы лицами предстали перед нами взятые в плен гитлеровцы. Оно и понятно: время расплаты за разбой, за муки ленинградцев наступало.
С лейтенантом Кондратьевым я встретился уже в редакции. Мы быстро подготовили материал для газеты и сдали его в набор. Всю ночь старательно трудились наборщики и печатники. Утром свежий номер газеты вышел в свет. На его первой полосе крупным шрифтом было напечатано: «Врагу нанесен сокрушительный удар. Ропша наша!» На второй полосе все материалы объединил общий заголовок: «Подвиг роты старшего лейтенанта Иванова».
Осень 1944 – лето 1945 годов5.10.44.
Десант
Все началось с появившихся в роте листовок, в которых давались советы воину-десантнику. Бойцы по этому поводу посмеивались:
– Может, братцы, в морскую пехоту нас готовят?
– А что, не годимся разве? Какой день шагаем по берегу Балтики. Насквозь просолились…
– Верно, за Ропшу орден Красного Знамени получили. А теперь даешь выше!
– Смотрите, как распетушились, – подмигнул мне Николай Кондратьев с добродушной улыбкой. – Видать, соскучились без боевых действий.
А через час мы с ним узнали, что в штабе нашей дивизии уже получен приказ о подготовке к десантным действиям в суровых морских условиях. Командование забеспокоилось. Шутка ли, дивизия сражалась с врагом под Луцком, Киевом, в Сталинграде, принимала участие в снятии блокады Ленинграда, и всюду – на земле. Теперь же боевые действия переносились на море.
Минуло еще несколько дней. И вот под покровом темноты, чтобы скрыть свои намерения от врага, дивизия начала погрузку. Флот наш состоял из деревянных рыболовецких шхун, потому что военные корабли из-за густых минных заграждений из своих баз выйти пока не могли. Появились у нас лишь военные катера – «морские охотники». Железнодорожники доставили их с ленинградских заводов на специально удлиненных платформах.
Конечно, проводить десантную операцию на шхунах, без мощного военного флота было делом нелегким и рискованным. Однако у нас было свое преимущество: враг, уверенный во временном бездействии наших военных кораблей, никаких десантов в эти дни не ожидал.
Всю ночь шхуны в сопровождении морских катеров шли к острову Сарема (Эзель). Разыгравшийся внезапно шторм мешал движению, сбивал плохо оснащенные транспорты с курса, отрывал их друг от друга.
К рассвету штормовой ветер угнал наш караван от намеченного места высадки более чем на тридцать километров. Здесь были сплошные рифы. Но бездействовать командование дивизии не могло, потому что по шхунам уже начала бить береговая неприятельская артиллерия и появились фашистские самолеты.
– Будем высаживаться здесь, – приказал комдив.
Штурмовая группа на катерах быстро подавила вражеские огневые точки и, высадившись, закрепилась на каменистом побережье. Труднее оказалось с высадкой главных сил дивизии. Шхуны к берегу подойти не могли, пришлось машины и боевую технику спускать в воду и лишь потом вытаскивать на сушу.
Застигнутое врасплох немецкое командование поняло опасность своего положения и в спешном порядке начало подтягивать силы для контратаки. Слева и справа появились фашистские морские пехотинцы. Завязался бой. Рота старшего лейтенанта Мирошниченко приняла первый удар на себя. Бойцы дрались упорно за каждый метр каменистого берега. Пулеметчики Павловский и Ювко, укрываясь за гранитными глыбами, больше часа удерживали важный участок маленького плацдарма. Здесь вскоре взвился красный флаг. Его водрузил рядовой Иван Орлов. Воодушевленные Красным знаменем, бойцы роты Мирошниченко поднялись в атаку и заняли первый населенный пункт. Он был небольшим – восемь домиков. Но это была первая победа.
На противоположном фланге первой в глубь острова проникла рота лейтенанта Копьева. Она отбила у врага большое стадо скота, который наши бойцы приспособили для вытягивания из воды боевой техники.
Упорное сопротивление гитлеровцев не помогло им сдержать наше наступление. К концу дня дивизия с боями заняла четыре крупных населенных пункта и завязала бои на подступах к главному городу острова Куресари. Неприятельские части, которые вели бои с эстонским корпусом, наступавшим непосредственно с материка, начали в панике отступать на полуостров Сырве – самую узкую часть острова.
24.11.44.
Бой у маяка
Гитлеровцы под натиском наших частей отошли на юго-западную оконечность полуострова Сырве и попытались закрепиться. У них была здесь заранее создана прочная система обороны: траншеи, дзоты, густые минные поля, цементные противотанковые надолбы. К тому же противник имел мощную поддержку с моря. У его берега все еще хозяйничали боевые корабли с дальнобойными орудиями. С ходу сломать эту оборону нашей дивизии не удалось. Бои затянулись.
Много раз наши полки поднимались в атаку, но успеха добиться не могли. А командование 8-й армии, в которую мы вошли, торопило, потому что на уцелевшем в распоряжении противника пятачке могли высадиться новые части и тогда бы окончательное освобождение острова отодвинулось надолго.
Дивизия наша готовилась к решительному бою. Однажды начальник штаба сказал мне:
– Советую завтра на рассвете быть на передовой.
– Начинается? – спросил я.
Он уклончиво пожал плечами.
– Увидите там.
На НП штаба 489-го полка я прибыл, когда началась артподготовка. Она длилась недолго, но была такой мощной, что весь передний край неприятеля охватило сплошное пламя. Вверх взлетели камни, надолбы, стволы орудий.
Батальоны наши начали наступать с двух флангов. Их поддерживали танки. Сначала в оборону противника вклинились подразделения левого фланга. Но, встретив сильное сопротивление, залегли. Зато сделали вдруг рывок батальоны правого фланга. Они захватили важную высоту и небольшой поселок. Но комдив Романенко, наблюдавший за ходом боя, большой радости не проявил. Наоборот, он сказал командиру полка с явным недовольством:
– Почему бездействуют у маяка? Не понимаю.
– Не могут пробиться, – ответил командир.
– Что значит не могут? Прикажите! Лейтенант Копьев опытный человек.
Прошло еще минут двадцать. Бои шли на высоте и возле небольшого поселка. В огне и дыму побережье Сырве не было видно. Моментами вырисовывался лишь маяк, что возвышался на самой оконечности берега. И вот над острой верхушкой маяка вдруг вспыхнул, как факел, красный флаг.
– Наконец-то! – воскликнул комдив и облегченно вздохнул.
Флаг, раздуваемый ветром, увидели во всех батальонах. С новой силой возобновилось наступление. Теперь уже все батальоны шли неудержимо вперед, преодолевая последние укрепления гитлеровцев.
Комдив спросил командира полка:
– Кто водрузил знамя на маяке?
– Рядовой Чуфисов.
– Представьте к награде немедленно. И лейтенанта Копьева тоже.
Вечером, когда я был уже в редакции, по радио передали приказ Верховного Главнокомандующего товарища Сталина. В нем говорилось, что войска Ленинградского фронта в результате упорных боев 24 ноября завершили очищение от противника острова Сарема, превращенного гитлеровцами в опорный пункт, прикрывавший подступы к Рижскому заливу. Тем самым территория Советской Эстонии была полностью освобождена от гитлеровских захватчиков. В приказе была объявлена благодарность всему личному составу нашей дивизии.
8.2.45.
В Москву на учебу
Рано утром вызвал меня начальник политотдела Кузьмин, спросил:
– Вы в Москве побывать не хотите?
Я не понял его, недоуменно пожал плечами. Он улыбнулся.
– Не хотите, значит? А придется. Есть приказ отпустить вас в Москву на Высшие всеармейские военно-политические курсы. Жаль расставаться, но так нужно, по-видимому. – Помолчав, добавил: – А я ведь полагал, что вы за историю дивизии засядете.
Я не знал, что ему ответить. Ведь мы с ним уже составили подробный план, обсудили его с командирами частей. Я просмотрел свои походные блокноты, отметил, что из них взять, особенно о боях на украинской земле, в донских степях, в Сталинграде. И вдруг этот неожиданный приказ… Он меня обрадовал и озадачил.
– Ну что ж, – вздохнув, сказал Кузьмин. – История дивизии все же за вами. Учтите. Вы же один, кто прошел с дивизией от начала и до этих боев за остров. Словом, вы у нас самый ветеранистый ветеран. И мы от вас не отцепимся. Приедете в столицу, напишите, буду ждать.
Он хотел обнять меня, но вдруг повернулся, открыл дверь и крикнул дежурному:
– Вызовите машину!
Более двух часов мы ездили по берегу полуострова Сырве, по местам последних боев. Наши бойцы разбирали заграждения противника, обезвреживали мины. Повсюду валялись остовы боевой техники, раскачивались обрывки колючей проволоки.
Нелегко было расставаться с друзьями-газетчиками Николаем Кондратьевым, Львом Водовозовым, Тимофеем Лазаревым, с работниками типографии. Мы долго сидели вокруг стола и смотрели друг на друга. Потом Лазарев положил на стол подшивку нашей дивизионки, сказал напутственно:
– Возьмите с собой. Это наша живая память.
Через час попутной машиной я уехал на Большую землю.
9.5.45.
Великая радость
Радио сообщило: война с фашистской Германией закончена полной победой Советской Армии. Подписан акт о безоговорочной капитуляции. Москва мгновенно пришла в движение. Люди семьями высыпали из домов на улицы, площади. Чтобы пройти от Петровки, где я жил, до площади Маяковского – месту нахождения нашего учебного заведения, потребовалось немало времени и усилий. Стихийно возникали демонстрации, митинги.
Особенно многолюдна была Москва вечером. Оказавшись вместе с женой и сыном на Тверском бульваре, я долго не мог попасть на Петровку. Из всех улиц и переулков сюда собирались люди. Каждого человека в военной форме мгновенно окружали, упрашивали сказать хоть несколько слов об одержанной победе.
Добраться домой удалось около двенадцати ночи.
24.6.45.
На Параде Победы
На Красную площадь вышли всем курсом. Остановились на противоположной стороне от Кремля. Погода была пасмурная, моросил дождь, а на душе – солнце. Все наше внимание приковано к площади, приготовленной к Параду Победы. Всюду лозунги, плакаты, транспаранты с изображением воинов-победителей.
Ведь только подумать: чтобы принять участие в этом великом торжестве, нужно было четыре года идти по дорогам войны, пробираться через минные поля, водные преграды, под пулями и снарядами, в снегах и под дождями, умирать и воскресать. Но даже в мыслях не было, что мне выпадет счастье быть участником этого исторического события.
Последние минуты ожидания. Они особенно трогательны. Войска, как литые, застыли на каменной брусчатке площади. В их рядах – защитники Москвы, Сталинграда и Киева, Ленинграда, Курска и Белгорода, участники штурма последнего оплота фашизма – Берлина. У каждого за плечами бесконечные дороги, отмеченные невероятным человеческим напряжением.
Выехал на площадь на коне командующий парадом К. К. Рокоссовский – бывший командир 9-го мехкорпуса, в составе которого наша 131-я мотострелковая дивизия начинала первые бои с врагом под Луцком в 1941 году. Как давно и как недавно это было…
Сотни черных знамен поверженного в боях врага брошены к подножию Мавзолея В. И. Ленина. Колонны опаленных лютой войной бойцов и командиров двинулись вперед. Гулкая поступь шагов зазвучала с такой силой, будто здесь, у Мавзолея вождю победившего народа, она вобрала вдруг в себя всю тяжесть и всю мощь многолетних атак, штурмов, прорывов и глубоких успешных наступлений на широком фронте. Началось торжество. Торжество строгое, наполненное мужеством и скорбной памятью о погибших, торжество, предупреждающее всех, кто еще безрассудно посмеет думать о нападении на нашу Родину.
СТРАНИЦЫ БЫЛОГО
Дети обвиняют
„ДОРОГИЕ БОЙЦЫ, ЗАСТУПИТЕСЬ ЗА РЕБЯТ!“
Вот уже не одно десятилетие нет-нет, да и приходит ко мне во сне детство: степное село, заброшенное среди развалин древних казахских аулов, зимняя глухая ночь, вой волков за огородами, и я – ребенок в пальтишке из маминого розового бумазейного халата, в огромных валенках – топчусь у крыльца. Утром в этих валенках на работу уходила мать, и лишь ночь была моей: с луной и волками на бесконечной снежной равнине.
Мама преподавала в школе. Когда туда же пришла и я, моими одноклассниками стали ребята из эвакуированного в Успенку Малаховского детского дома. Все мы, дети войны, хранили в раненых душах свои потери, свои лишения и свои слезы. Но наши горести меркли перед тем, что выпало на долю малаховцев. Эти дети в свои малые годы видели смерти, у них на глазах фашисты издевались над близкими, убивали матерей.
Все село старалось обогреть, накормить ребят, по возможности, растопить льдинки в детских сердцах. Прошло сорок лет, а я все слышу голос маленькой, обритой наголо, девчушки – с интонацией горького удивления: «Хлеб! Да еще с маслом!» На окраине села быстро росло кладбище – голод и горе косили и детей, и взрослых…
Много лет хранила я трепетно память о том времени и такой знакомой, но никогда не виданной мною подмосковной Малаховке, из которой приезжали и куда вернулись мои первые горемычные друзья. И вдруг – весточка из тех лет – детские письма, написанные в Малаховском детском городке в 1942 году. Под письмами пометки: «записано со слов… в Малаховке, детдом № 1» или просто – детдом № 6 МДГ… детдом № 10. Рядом с ними, в одной пачке – другие: тульские, ленинградские, смоленские, калининские.
Эти письма пересылались, а порой и адресовались уральскому писателю А. М. Климову, который по поручению ЦК ВЛКСМ составлял книгу – обвинительный акт фашизму. Вслед за Красной Армией появлялся он в освобожденных селах и городах, и многие из рассказов детей записаны им самим. В этой книге школьники должны были сами поведать «о своем гневе и ненависти к врагу, разоблачить и проклясть фашизм как самое кровавое, страшное дело на земле». Так формулировал ее замысел Климов в сохранившемся наброске письма к Герберту Уэллсу. Из-за тяжелой болезни и ранней смерти Климова книга «В огне народной войны» не была завершена, а письма несколько десятилетий пролежали в Троицком филиале госархива Челябинской области. Конечно, вряд ли с кем-то именно из этих ребят училась я в Успенской школе в разгар военной поры (а может быть и так!), но их рассказы сегодня обвиняют и от имени тех успенских малаховцев, и от имени всего нашего военного поколения детей – малаховских ли, смоленских, ленинградских… от имени живых и мертвых. И сколь смешны на фоне их те «писульки» о войне, которыми все чаще кормят неразборчивого обывателя на американском континенте или в забывшей себя Европе.
Письмо бабушке от Зои Феоктистовой, 10 лет, из деревни Спас-Помазкино Калининской обл.
Если в нашей деревне кто-нибудь остался жив, пускай передаст мое письмо бабушке.
Бабушка! Я сама не могу писать – тетенька пишет, – потому что пальцы у меня отморожены. Они совсем черные, скоро отвалятся. Когда мы с мамой бежали от немцев, она взяла на руки Шуру и Юрика, а я несла Витеньку. Снег был такой, что я проваливалась выше колен, и еще был большой мороз. У меня руки совсем замерзли, и я Витю выронила. Он закричал. Я хотела его поднять, а пальцы гремят, как камушки, и я ничего не могу сделать. А немцы из школы стреляют в нас. Мама хотела помочь мне спасти Витю, вернулась к нам и сразу упала. Я думала, она крикнет, позовет меня. А ее убило насмерть. Шуру и Юрика тоже. Я поползла за народом. А немцы стреляли в нас, били, пока всех не убили. Бабушка, до свидания. Я хочу к тебе приехать. Твоя внучка Зоя.
Из письма Лиды Завозкиной, 9 лет, из деревни Бельково Московской обл.
Я жила в деревне Белькове Нарского района. У меня были три сестры и три брата. Мы жили с бабушкой и дедушкой. Мой папа – летчик, и мы редко его видели. Жилось нам очень хорошо, богато.
Первого октября в нашу деревню вошли фашисты. Они ехали на велосипедах, лошадях, машинах, везли пушки. Одеты они были легко и грязно. На голове грязные повязки и женский платок или теплая тряпка, а поверх ее – пилотка.
В наш дом вошли два бандита. Они стали рыться в наших шкафах, сундуках и выбирать себе все хорошее. Завязали узлы и погрузили их на лошадь.
Через некоторое время они вернулись уже целой группой и потребовали, чтобы бабушка отдала им корову. Бабушка заплакала, они ее отпихнули и прошли в хлев. Там они зарезали корову и заставили бабушку готовить им каждый день обед. Через два дня нас выгнали из нашего дома, и мы оказались на улице. Мы ходили без крова три месяца, падая от усталости и голода. Бабушка и дедушка еле двигались. Когда вернулись обратно, увидели: от деревни остались лишь груды пепла и грязи. Дома и все имущество, оставшееся от немецкого грабежа, были пожжены. Мы стали жить в окопах, но и здесь фашисты не дали нам покоя: на десятый день явились к нам немцы, высокие, молодые и страшные. Они взяли моих сестер и братьев и повели их в поле, где приготовлены были виселицы и где уже висело на веревках много народу. Когда их привели на поле, то двух братьев и двух сестер тут же повесили, а сестру и брата старших они измучили. Мы с трудом их узнали, когда пришли на поле: у сестры были отрезаны руки, ноги, изуродована голова, у брата вырезаны глаза, оторваны руки и ноги. Через десять дней после этого фашисты взяли бабушку мою и дедушку. Их казнили. Я осталась одна.
Папочка, если ты жив и прочтешь рассказ твоей Лиды, знай, что у тебя кроме меня никого не осталось.
Из письма Зины Рожковой, 13 лет, Малаховка, детдом № 10.
Жила я в Смоленской области, в селе Костино Дзержинского района. Это очень большое и красивое село, кругом колхозные поля и очень близко лес. Наша семья состояла из восьми человек: шестеро детей, мама и бабушка, отец был на фронте.
Под немцем мы прожили четыре с половиной месяца. Немцы отобрали все, что было в доме: муку, сало, кур, свиней. Пришлось голодать. Мы с сестрой ходили в чужие деревни и просили хлеба. Сперва мы очень стыдились, но нечего было есть и пришлось просить милостыню. Немцы смеялись над нами, травили на нас собак.
Когда немцы стали отступать, нам стало еще хуже: они отбирали все, что им даже и не нужно, например, кукол, игрушки.
В нашей деревне они установили минометы. Однажды во время боя к нам в убежище упала мина и убила сразу пять человек: мою маму Ирину Ивановну, брата Колю 9 лет и тетю с двумя детьми. Маме осколок попал в голову, а брату – в сердце. Мы с бабушкой вытащили детей из окопов в дом и ночь провели там. Это была очень страшная ночь: падали снаряды, рвались мины, горела деревня, и мы ждали смерти каждую минуту. Дети просили есть, но у нас ничего не было. Такие бои шли одиннадцать дней, а на двенадцатый немцы спалили всю деревню и все погреба. В это время мы сидели дома, бабушка качала ребенка, а мы дремали. Вдруг бабушка крикнула: «Дети, горим!» Мы выскочили из хаты, видим: наш дом уже горит. На улице было холодно, мы не знали, куда нам деться. Нас затащил к себе в погреб какой-то дядя, и мы до утра просидели там. Утром я побежала посмотреть, что делается в деревне, и увидела одни трубы да оставшиеся деревья. Но еще я увидела наших бойцов. Я рассказала им про все. Они накормили нас и отправили в Малаховку.
Из письма Бори Тюрякова, 8 лет. Записано в Малаховском детском городке, детдом № 8.
Страшно вспомнить про то время, когда в нашу деревню Буньково Истринского района пришли немцы. Они отбирали в домах и убежищах все, что им нравилось. Видел, как они били сапогом по голове мальчиков за то, что те не хотели отдать им свои вещи. Били еще моего дядю Кузю, который был сильно болен и не мог для них пилить дрова. Потом фашисты сожгли всю нашу деревню, сгорели еще две соседние деревни. Страшно было смотреть на пожарища.
Из письма Алексея Лапшина, 11 лет, из деревни Глинки Верейского района. Записано в Малаховском детском городке, детдом № 6.
Немцы при отступлении сожгли нашу деревню. Мой отец был болен, у него отнялась левая нога, и он лежал в постели. Нас всех выгнали на улицу. А отец идти не мог, фашисты его гнали тоже, били поленом по голове и спине. Он сделал несколько шагов, упал и тут замерз. Замерзло еще много детей и женщин. Я прошу, чтобы наши воины отомстили за моего отца. Я никогда не забуду зверств фашистов.
Из письма Ани Пчельниковой, 11 лет.
Когда в нашей деревне жили немцы, мы нагляделись на всякие ужасы. Они забирали у нас все, что им нравилось и хотелось, но главное, что нас особенно возмущало, – это как обращались немцы с пленными. Их почти не кормили, и они были полураздетые. Один раз шли пленные красноармейцы, и один из них попросил хлеба у тетеньки, нашей соседки. За это его тут же, на месте, застрелили. Бой в нашей деревне не прекращался. Из бомбоубежища нас выгнали. Один из снарядов снес крышу с нашего дома, и осколок попал мне в ногу. На другой день убило мою маму, и я осталась одна, раненая, не могущая даже передвигаться. На мое счастье, в этот день Красная Армия взяла нашу деревню, и меня отправили в госпиталь, где я лежала три месяца. После госпиталя меня поместили в детдом № 1 Малаховского детгородка, где мне живется хорошо. Я буду учиться в третьем классе, и учиться только на «хорошо» и «отлично».
Из письма Михаила Домненкова, 14 лет, со станции Рудня Смоленской обл.
Мне никогда не забыть маму. Это случилось в декабре 1941 года. Мама и сестренка ушли за кормом для поросенка. В это время на деревню налетели вражеские самолеты. Мама и сестренка прижались к двери сарая. В нескольких метрах от них разорвалась бомба. Осколок попал маме в желудок и рассек ее на две части. Сестре обожгло лицо, руки. Весь день черные самолеты бомбили наш район, и только в следующую ночь мы похоронили маму. Когда я бежал с кладбища к дедушке, около меня разорвалась бомба. Я упал, и меня засыпало землей. В сознание я пришел только через несколько дней в госпитале. Что сталось с сестренкой, я не знаю – деревню заняли немцы. Я от испуга и контузии стал заикаться, а еще хромаю на правую ногу.
Из письма Кати Сироткиной, 13 лет, из совхоза «Общественник», Химки.
Захватив нашу деревню, немцы отобрали у жителей все, даже кухонную посуду, и выгнали из домов. Иди куда хочешь! Мы укрылись в окопе. У нас нечего было есть, и мы несколько дней голодали – ели только снег.
Они заминировали все дома и дворы так, что никуда нельзя было ступить. Я сама видела, как на минах погибли Юра Соколов, Шура Ковылина и другие ребята. Это очень страшно, когда под ногами взрывается мина: разорвет человека на кусочки, ничего не найдешь. В декабре собрали, кого нашли в деревне, и погнали к себе в Германию на работу. Среди пленных была и я. Около какой-то деревни конвойные устроили развлечение: загнали нас на мины. Очень многие взорвались, а они стояли и смеялись. Я решила убежать. Идти дальше я не хотела, да и не могла – сил не было. От голода опухли ноги. Однажды ночью несколько девчонок убежали в лес, и я с ними. И вот в декабре полураздетые и голодные мы прожили в лесу полмесяца. Многие замерзли там без пищи и крова, кроме коры деревьев мы ничего не ели.
Из письма Владимира Скопинцева, 10 лет, из Ленинграда.
В один из вечеров вся наша семья собралась за столом ужинать. Было совсем спокойно. В семье из детей я старший. Мама послала меня в погреб принести огурцов. Мне не хотелось идти, но посмотрел на маленьких братишку с сестренкой, старую бабушку, подумал, что больше некому, и пошел. Когда я полез в погреб, до меня долетел какой-то зловещий гул. Потом вдруг на меня посыпались кирпичи, земля. Я много времени пролежал, оглушенный взрывом. А когда вылез из ямы, то дома нашего уже не было. Не было сестренки, братишки, папы, мамы и бабушки. Я остался совсем один. Мне очень тяжело.
Я учился в школе, окончил два класса. Теперь я тоже постараюсь учиться так, чтоб знать больше и помочь Родине. Я буду отличником.
Письмо Кости Алексеева, 14 лет, из города Калинина сержанту Ивану Алексееву.
Дорогой брат Ваня! Я остался совсем один. Живу сейчас в детском доме. Когда немцы заняли Калинин, они облили магазины, склады керосином и подожгли. Было это страшно. Мы бежали с мамой в деревню Тюшино, но и туда пришли немцы. Они заставили нас работать. Мы пололи пшеницу с утра и до вечера. Как кто сядет передохнуть, немцы бьют палкой, а то и прикладом. Меня тоже избили. Есть нам не давали. Мы решили с мамой убежать. С нами ушли еще две тетеньки с девочкой.
Мы шли полем. Вдруг видим: в овраге лежат немцы. Мы хотели спрятаться за овин, а немцы нас заметили, стали стрелять. Они ранили девочек, Нину и Дашу, ранили тетенек, меня ранили в глаз. Когда стемнело, мы опять стали пробираться к Городищу. У меня очень болел глаз. Девочки и тетеньки отстали от нас – им было тяжело идти. Девочки плакали. Мама хотела помочь им, задержалась и тоже отстала. А меня утром подобрали красноармейцы и увезли в санчасть. Так я потерял маму. Брат Петя и сестра Клава пропали еще раньше. Глаз у меня сейчас ничего не видит. Верно, останусь с одним глазом на всю жизнь. Дорогой братик! В войне с белофиннами ты получил медаль «За боевые заслуги», значит, ты смелый. Наказываю тебе: не жалей фашистов, бей их, зверей. Отомсти за все наши страдания.
