Текст книги "Каменный пояс, 1985"
Автор книги: Александр Терентьев
Соавторы: Анатолий Рыбин,Геннадий Хомутов,Александр Куницын,Михаил Львов,Михаил Шанбатуев,Анатолий Головин,Владилен Машковцев,Валерий Тряпша,Анатолий Камнев,Владимир Одноралов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Письмо Лени Хромых, 11 лет.
Здравствуй, дорогой папа! Шлю тебе привет и крепко целую. Папа, я нахожусь в детском доме. Витя и Валя тоже здесь. И Лида, и маленький Боря. Мы живем хорошо, кормят и одевают нас хорошо. Я хожу в школу в третий класс. Папа, мы остались без мамы. Немцы нашу маму убили бомбой. Отомсти им за маму, бей их и громи.
Папа, когда немцы подходили к нашему совхозу, женщины все побежали, а мы – за ними. Витя посадил на шею Борю, а Ваня, Лида и я бежали сзади. Так мы бежали десять километров до станции. На улице была метель. Мы отморозили ноги, и меня сразу положили в больницу.
Папа, фашисты хватали самых маленьких ребят, подбрасывали их вверх и подставляли штыки. А еще они давали хлеб с порохом, и ребята умирали.
Папа, пиши, как ты живешь. Я по тебе очень скучаю. Разбей фашистов и приезжай к нам. Мы будем жить с тобой. Был бы я сейчас побольше, тоже бы пошел на фронт бить фашистов. Папа, я уже пионер. Бей фашистов без жалости. Твой сын Леня Хромых.
Из письма Николая Ведерникова, 15 лет, из города Погорелое Городище.
В нашем районе немецко-фашистские оккупанты пробыли девять месяцев. Город Погорелое Городище был веселым и красивым. Через два месяца после захвата немцами город опустел, фашисты выгнали всех жителей. По домам ходили гестаповцы, одетые в длинные зеленые плащи-накидки с зеленой бляхой на шее. На пластинке надпись: «Гестапо». Они говорили: «Уезжайте немедленно за черту города. Кто останется в городе, будет расстрелян». Мы с мамой пошли в деревню Бурцево, попросились на квартиру к знакомой колхознице. В середине зимы немцы выдумали пронумеровать всех русских, проживающих в районе. Каждому русскому выдали деревянную бирку и велели повесить на шею, как крест, только поверх одежды. На бирке было написано: «Деревня Бурцево, 26». Такая бирка была у меня. А у моей мамы был 125 номер. Люди ходили с номерами, словно собаки с номерованными ошейниками, даже хуже: собаки имеют какие-то клички – Букет, Полкан, Трезор, Бобик и так далее, мы же не имели ни имени, ни фамилии, ни прозвища, а были просто номерами. Без этой бирки нельзя было никуда показаться. Поймают без бирки за километр от деревни – смерть. А если в лесу повстречают, то и разговаривать не станут, расстреляют. Восьмого августа Красная Армия освободила наш район. Четырнадцатого августа 1942 года мы вернулись в свой родной город. Пришли и заплакали: города не стало. Вместо домов и кварталов кучи пепла и битого кирпича.
Из письма Федора Казакова, 11 лет, из деревни Яр Московской обл.
Мы сидели в бомбоубежище. Вдруг мы услышали: «Рус, выходи». Мы вышли. Дом наш был ограблен. Мама зарыла в подвале хлеб, картошку. Все они откопали и увезли. Вечером пришел офицер и приказал сестре мыть пол. Сестра вымыла, а ночью с тринадцатью девчонками они убежали в лес. А нас немцы выгнали из дому. Всех взрослых и нашу маму немцы угнали куда-то. Мы остались одни. Где мама, я так и не знаю. Шел я как-то по улице. Немец подошел ко мне и сказал: «Снимай сапоги». Я снял. Он забрал себе, я босиком побежал по снегу. Мы собрались одиннадцать пацанов и стали жить в окопе. Питались чем попало. А недалеко был блиндаж немцев. Они, как увидят нас, заставляли таскать воду, колоть дрова. А что не так сделаешь, били. Один раз я так замерз, что решился зайти в свою избу погреться. Только открыл двери, – немец меня вышвырнул на улицу.
Из письма Александра Кривицкого, 13 лет, со станции Полота Витебской обл.
До войны я учился в школе в деревне Козмирово, а жил на станции Полота. Отец мой был обходчиком железной дороги. Немцы выгнали нас из будки. К людям они относились зверски. Особенно доставалось евреям. Однажды в поселке был вывешен приказ, по которому все мужчины евреи должны явиться на работу. В назначенный час евреи собрались. Немцы загнали их в подвал и заперли. Через два дня немцы стали собирать на площадь всех остальных евреев. Пришли и к нам. В дом зашел комендант и крикнул: «Одевайтесь!» Мать и сестра стали одеваться. А я незаметно выскользнул на улицу и залез в сугроб. В снегу чуть было не замерз, но спрятался хорошо, меня не нашли. Когда стемнело, я ушел в лес. На следующий день немцы согнали на площадь население поселка и у всех на глазах казнили 90 семей. Их убили из автоматов, раненых добили на земле. Потом заставили русских раздеть убитых и стаскать в общую кучу. Получилась гора трупов. Немцы облили бензином и подожгли. Огромный костер из человечьих тел горел долго. В огне сгорели мои родные: отец, мать, брат, сестра. Жители поселка не могли смотреть на ужасный костер. Но они не могли уйти домой, пока не сгорело все дотла, так как кругом стояли солдаты с автоматами.
Из письма Жени Кульковой, 15 лет, Тульская область.
Это было в ноябре 1941 года. Немцы были в трех километрах от деревни Иванниково, в которую мы недавно приехали из города. В двухэтажном доме, за огородами, лежали человек пятнадцать раненых бойцов. Я, моя семилетняя сестренка Галя, два двоюродных брата Женя и Витя решили помочь бойцам. Взяли с собой вату, бинты, теплую воду. Пришли туда, перевязали раны, но бойцы были очень тяжело ранены и вскоре умерли на наших руках. В живых остался один, он был ранен в ноги, поэтому мы взяли доску, расстелили на нее шубу и положили его.
Уже слышались выкрики немецких солдат, в любую минуту они могли прийти. Кое-как мы стащили бойца со второго этажа, понесли его через двор на огороды, положили в канаву. С ним легла и моя сестренка Галя. Я закрыла их рваным пальто, а сама пошла посмотреть, где немцы. Немцы были рядом. Один из них, очевидно, переводчик, спросил меня: «Ты спасаешь раненого?» Я ответила: «Да». «Это твой отец?» Сама не знаю, зачем, но я ответила: «Да». Из-за угла выскочили Женя и Витя. Они показали на меня и покрутили около своей головы пальцами: полоумная, мол. Немцы поняли, засмеялись и оставили меня в покое.
Когда стемнело, мы опять потащили с сестренкой бойца. Боец был тяжелый, а Галка совсем маленькая. Мы очень устали. Бойца положили в подвал, закрыли его потеплее, накормили. Так мы ухаживали за ним, пока не пришли наши.
Однажды я услышала, как в конце деревни в голос плакала женщина. Я пошла туда. Перед ней маленький кругленький немец, смеясь, говорил: «На, матка, возьми!» И, покрутив ребенком месяцев трех, насаженным на штык винтовки на глазах матери, бросил к ее ногам. Не успела я дойти до своей избы, как услышала крик у колодца. Немецкие солдаты потопили несколько детей в колодце, все были мальчики. Матери никак не могли отойти от этого страшного места. Немецкий солдат стал разгонять их прикладом.
…Я капитан тимуровской команды. Я рассказала ребятам о зверствах фашистов, виденных мною. Я рассказала им о том, как замучили пять партизан. Я видела: у них были вывихнуты ноги и руки, вырезаны носы. Мы поклялись: до победного конца помогать Родине, Красной Армии своей работой тимуровцев.
Из письма Тамары Филипповой, 14 лет, из Черепецкого района Тульской обл.
…Осенью мы ходили всей школой работать в колхоз. С нами были учителя Антонина Ивановна Виноградова и Александра Федоровна Михайлова. Мы дергали пшеницу руками, и было очень больно. После обеда мы взяли серпы, как настоящие жнецы. На другой день нас назначили сгребать пшеницу. Некоторые колосья уже осыпались. Нужно было ее скорее убирать. Мы работали дружно, так как знали, что своей работой помогаем Красной Армии. «Уберем все, чтобы не досталось врагу, и уйдем в партизанский отряд!» – говорили все.
Пришли немцы. Кто не видел их, тому не представить, что было.
…Из нашего села Шура Чекалин вместе со своим отцом был в партизанском отряде. Однажды ему дали задание: сходить в родное село в разведку. Заодно там отдохнуть, так как он был болен. Шура поселился в своей полуразрушенной избушке. Когда его близкие товарищи узнали, что Шура здесь, они тайно ночью пробрались к нему. Они принесли ему молока, меду. Всю ночь они сидели вместе. Но не пришлось Шуре отдохнуть. Изменник-староста узнал, что Шура здесь, и предал его.
Однажды утром мой брат Лева пошел в сад за дровами. Он был близко от той хаты. Леве очень хотелось зайти к Шуре. Но он побоялся, что, если немцы заметят его, могут пойти следом и убить Шуру. Только он так подумал, как увидел немцев. «Айда, айда, а то пу-пу», – крикнули они Леве. Брат отошел и увидел, что они окружают домик со всех сторон. Лева ничем не мог помочь Шуре[1]1
Школьнику Александру Чекалину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
[Закрыть]. Он прибежал домой, рассказал нам. Мы услышали выстрелы, а через пятнадцать минут увидели в окно, как вели Шуру со связанными руками. Когда повесили Шуру, стало еще тоскливее. Мы с нетерпением ждали Красную Армию. И она пришла.
…Сейчас мы работаем в колхозе. Поспевает рожь. Ее надо убрать вовремя. И мы ее уберем.
Из письма Коли Воробьева, ученика 3-го класса Рогачевской начальной школы.
22 декабря у нас, ребят, останется в памяти на всю жизнь. Немцы отступали из нашей деревни. Перед отступлением они специально оставили отряд в количестве шестнадцати человек для поджога деревни. Этот отряд согнал всех жителей Рогачей – семьдесят пять человек – в один дом. Подложили мины, солому. В конце деревни стоял немецкий патруль, который следил, чтобы население, согнанное в дом, не выходило из дома.
Но вдруг послышался взрыв мин. Немцы побежали. К деревне подходила наша разведка. Мы рассказали им, куда побежали немцы. Бойцы перерезали им путь и всех шестнадцать гитлеровских собак поймали.
Так немцам не удалось уничтожить население нашей деревни. С первого сентября мы занимаемся в школе. У нас на пять-шесть человек – одна книга, нет карт и других наглядных пособий, которые растащили и уничтожили немцы, но мы, ребята, будем заниматься только на «хорошо» и «отлично», чтобы стать грамотными, чтобы нашим отцам, которые находятся на фронте, было радостно знать, что мы хорошо учимся. После занятий мы вместе с учителями ходим в поле, где собираем колосья, организуем сбор лекарственных трав для бойцов Красной Армии.
Письмо Сережи Кудрявцева, 13 лет, из города Истры.
Дорогие товарищи бойцы!
Вам пишет пионер Сергей Кудрявцев из города Истры. Наш город был очень красивый. Немцы его стали бомбить, а потом обстреливать из минометов. Я навидался бомб. Одна упала совсем близко. Мы сильно напугались. Пришлось уехать в Ивановскую область.
Но я там все скучал по Истре. И когда мы узнали, что Красная Армия выгнала немцев из Истры, мы с мамой вернулись домой. Тут я увидел пустой город. Ничего от нашей родной Истры не осталось. Школа сгорела. Кино сгорело. Наш дом тоже не остался. Все сожгли немцы. Мы построили из обгорелых досок избушку. Я прибил на нее наш старый номер 42 «А» по Первомайской улице, хотя улицы больше нет.
Жить очень трудно, но я рад, что живу дома. И мама тоже. Раньше много ребят приходило ко мне играть. Теперь никого нет. Я скучаю без товарищей. Не знаю, кого убили немцы, кто замерз в лесу. В лесу замерзло много истринских ребят. Я, наверное, тоже замерз бы по дороге, но один боец снял с себя ватник и надел на меня, хотя сам был, раненый.
Я вспомнил про того бойца, как он меня обогрел и спас, и решил написать вам, дорогим бойцам. Сейчас немцы хотят и в других наших городах сделать то же, что в Истре, – все сжечь, а людей перебить. Там тоже живут ребята. Я пишу вам просьбу, дорогие бойцы: заступитесь за тех ребят! Не пускайте фашистов ни в какие наши города, чтоб все ребята могли жить у себя дома.
Публикацию подготовила
ОКСАНА БУЛГАКОВА
На вклейках
„ЖИВИ, ЖИВОЕ…“
Член Союза художников СССР В. Тельнов работает над диорамой для Оренбургского краеведческого музея, посвященной битве за Сталинград. На полотне – участок фронта, на котором храбро сражались воины генерала А. Родимцева. Александр Ильич Родимцев – оренбуржец, Владимир Афанасьевич Тельнов родом из Сталинградской области. Так переплетаются судьбы. Военная тема близка художнику: он сам с января сорок третьего и до победного сорок пятого был в рядах действующей армии.
После увольнения в запас В. Тельнов более двадцати лет работал художником-ретушером в областной газете «Южный Урал», продолжая, конечно, заниматься живописью. В своих картинах, рисунках, иллюстрациях он рассказывает о современниках и, в частности, о тружениках газопровода «Оренбург – Западная граница СССР», покорителях целины, о событиях далекого прошлого. И все же военная тема, пережитое и увиденное на фронте по-прежнему глубоко волнуют художника.
Л. Дружинина
«Битва за Сталинград» (левая часть триптиха).
«Битва за Сталинград» (центральная часть триптиха).
«Битва за Сталинград» (правая часть триптиха).
«Подвиг связиста».
«Регулировщица».
«Гармонь».
«Освободители».
«Живи, живое».
ПРОЗА
Документальная повесть
Ефим Ховив
ВСТРЕТИМСЯ В БЕРЛИНЕ
Новоселье в „испанском“ доме
В сентябре 39-го, в Челябинске, в Тракторозаводском районе, заселяли новый дом на южной стороне улицы Спартака. Северная сторона уже была застроена, а на южной, между редкими зданиями, еще тянулись длинные пустыри и картофельные поля.
Не было еще ни Детского парка (его заложили позже, вскоре после войны), ни больших жилищных массивов, в которых сегодня находятся известные, наверное, любому челябинцу магазины «Бирюза» и «Все для женщин».
На пустыре, рядом со школой № 48, по рассказам старожилов, в конце 20-х годов совершил незапланированную посадку самолет, летевший из Москвы на Дальний Восток – первый самолет в Челябинске.
Здесь-то и вырос пятиэтажный кирпичный дом, который торжественно заселяли в погожие сентябрьские дни. Торжественно – потому, что в дом этот, кроме своих, с тракторного, въезжали испанцы. И называть его в народе стали «испанским» домом.
В нашей жизни тогда многое было связано с Испанией. Там сражались с фашизмом советские добровольцы. Названия испанских городов – Барселона, Мадрид, Бильбао, Аликанте – стали привычными, словно были знакомы с детства.
Вся страна с материнской нежностью встречала испанских детей. При слове «Испания» глаза загорались волнением не только у мальчишек, но и у людей старшего поколения.
Пассионария! Но пасаран! Интербригады!
И вот, самые настоящие испанцы – в Челябинске! Они будут работать на ЧТЗ! Они въезжают в новый дом! Ох, и повезло же ребятам, которые будут жить с ними в одном подъезде!
Испанцев приводил комендант.
Они приходили веселой гурьбой, в невиданных головных уборах – беретах, жестикулируя и громко разговаривая на своем прекрасном, звучном, но, к огорчению ребятишек, совершенно непонятном испанском языке.
Были испанцы небольшого роста, очень подвижные, темноволосые и смуглые. Хотя встречались и высокие, сдержанные, русоволосые. Ребята потом узнали, что многие из небольших и смуглых – это и есть настоящие испанцы, а остальные – немцы, югославы, поляки, итальянцы, чехи, венгры и даже, по слухам, один англичанин. Это были коммунисты, которые воевали за Испанскую республику в интернациональных бригадах.
Паспортистка домоуправления, молодая девушка, недавно приехавшая из деревни, никогда даже не слыхала о таких городах и краях, названия которых ей пришлось вписывать в домовую книгу.
Нойштадт… Линц… Альмерия… Мюлау…
Они не спешили уходить со двора. Стояли группками, разговаривали, смеялись, радуясь хорошему осеннему дню, солнцу, голубому уральскому небу.
Время от времени кто-нибудь кричал:
– Хесслер! Альберт Хесслер! Иди сюда! Нам нужен толметчер! Переводчик!
Молодой парень с веселыми карими глазами оставлял своих собеседников и спешил на помощь. Там, где он появлялся, голоса звучали громче, смех – веселее.
…Альберт Хесслер! Вот он и вошел в нашу повесть, ее главный герой. Далеко не всегда можно было называться настоящим именем – таковы строгие законы конспирации. Он полон сил и радуется жизни. Взгляд его вбирает просторный двор с молоденькими саженцами, газоны, обнесенные штакетником. И шустрых челябинских ребятишек видит Альберт. А они впервые услышат его имя уже немолодыми людьми, когда саженцы около дома станут большими деревьями…
От соседнего подъезда за этим оживлением наблюдала молодая высокая, худощавая женщина. Один из иностранцев обратил на нее внимание, что-то сказал товарищу. Это смутило ее, и она ушла в свой подъезд. На лестнице, вспомнив русскую фразу, которую очень смешно произнес переводчик, женщина улыбнулась.
* * *
Челябинск просыпается рано. По утрам людей будят заводские гудки. Перекрывая остальные, властно звучит голос Тракторного.
В испанском доме гулко хлопают двери подъездов. Жильцы через арку выходят на улицу Спартака и вливаются в людской поток, устремленный в одну сторону – к заводу.
Сколько в утренний час дружеских встреч, шуток, разговоров! Интербригадовцев уже считают своими, окликают, приветствуют. Вот с новыми товарищами-деревомодельщиками идет немногословный чех Венделин Опатрны. Итальянец Спартак Джиованни уже в который раз выслушивает шутку, что улица Спартака названа не иначе как в его честь.
А вот и немцы – Герман Залингер, Рихард Гофман, Гейнц Дольветцель, супруги Герман и Гертруда Крамер.
Рихард и Герман родом из Рурской области, заводская работа им знакома. Легко на новом месте и Герману Крамеру, он еще до Испании работал на заводе, был отличным шлифовщиком. Здесь, на ЧТЗ, ему не нужно ничего объяснять. Он и жену свою, Гертруду, за две недели обучил работе на станке. И еще один подшефный появился – Альберт Хесслер. Когда первый раз пришли в цех, Альберт на вопрос о профессии ответил:
– Садовод.
Все засмеялись.
– Ладно, беру тебя в ученики, – сказал Герман и пошутил: – Старайся, а то буду за пивом посылать!
Старания Альберту не занимать. Он уже сам может обрабатывать детали, хотя до Крамера ему, конечно, далеко. Альберта часто вызывают из цеха. Нужно решить какой-нибудь вопрос – посылают за Хесслером: он, кроме немецкого, знает и русский, и испанский, и французский.
…Течет людской поток по улице Спартака. Минут пятнадцать энергичной ходьбы – и вот уже знакомое здание, увенчанное тремя огромными буквами: «ЧТЗ». Предъявив пропуска, они входят на заводской двор. Здесь людской поток разбивается на отдельные ручейки, бегущие каждый к своему цеху.
Самый крупный – механосборочный. Кто-то подсчитал, что на его территории поместились бы все жители Челябинска, а их больше двухсот тысяч. Даже те иностранцы, кто раньше работал в Руре, ничего подобного не видели.
Посредине цеха – главный конвейер, а по сторонам – механические и прессовые отделения. Некоторые иностранцы работают на сборке, а несколько человек – Крамеры, Гофман, Хесслер – в дизельном.
Рядом с механическим – кузница. От гулких ударов молотов вздрагивает земля. Здесь тоже есть политэмигранты. Их уже хорошо знают. И работают как надо, и ребята компанейские. Кое-кто из испанцев уже играет за цеховую команду в футбол. Для кузнецов, которые славятся как самые темпераментные болельщики, это далеко не последнее дело. Во время матча болельщики на трибунах дружно кричат:
– Давай, камрад!
…Идет рабочий день на Тракторном. Стоят вместе с челябинцами у станков и кузнечных молотов люди, родившиеся в Испании, в Германии, Чехословакии, Польше, Югославии, Венгрии. Делают общее дело.
Поручение доктору Рубцовой
Доктора Рубцову вызвали к главному врачу диспансера ЧТЗ.
– Заходите, Клавдия Семеновна, – приветствовал он молодую женщину. – Разговор пойдет о важном деле. Знаю, что очень заняты, но все равно придется дать вам поручение. Слышали, небось, что на завод политэмигранты приехали?
– Слышала и даже видела. Они в нашем доме живут…
– Знаю, мой друг. Это, кстати, облегчит вам работу. Вы назначены их врачом. Заодно попрактикуетесь в немецком языке. Их переводчик – товарищ из Германии.
На следующий день в дверь кабинета, где Рубцова вела прием, постучали. На пороге появился молодой мужчина.
– Здравствуйте, Клавдия Семеновна, – сказал он. – Один из наших товарищей немножко расхворался. Хочу пригласить вас к нему.
Она, может быть, и не узнала бы его, но стоило ему заговорить, и Рубцова сразу вспомнила новоселье политэмигрантов и переводчика. Он говорил по-русски довольно твердо и почти без ошибок, только в ее имени ударение сделал на предпоследнем слоге: Клавди́я.
– Хорошо, – сказала она, вставая. – Но вам следовало бы все-таки представиться.
– О, простите, пожалуйста! – смутился он. – Моя фамилия Хесслер, Альберт Хесслер.
* * *
В Челябинск приехала на гастроли знаменитая певица Русланова. Горожане, не избалованные большим искусством, штурмовали театральную кассу.
У Клавдии оказался лишний билет – заболела сестра.
– Может быть, вы пойдете? – спросила она Альберта, когда он привел к ней заболевшего товарища.
– О, наконец-то! – обрадовался он. – Я никак не решался предложить вам побыть вместе вне служебных обязанностей.
– Какие робкие существа мужчины! – пошутила Клавдия.
Они вышли с концерта глубоко взволнованные.
Поздний вечер. Спешили по своим делам редкие прохожие. Перед фонарями их тени становились короче, а потом снова удлинялись до бесконечности.
Но эти двое никуда не торопились. Шли медленно, разговаривали.
– Посмотрите, Альберт, какая чудная ночь! Как у Пушкина в «Полтаве»:
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не может воздух…
– Прекрасные ночи не для нас, – сказал Альберт.
– Почему такое грустное настроение?
– Дело не в настроении. Будет война.
– Война? С кем?
– Вы не знаете, Клавдия, что такое фашизм, что такое Гитлер! Это страшная, тупая сила. Мы еще столкнемся с ней, и вопрос будет стоять так: мы или они!
– Неужели вы постоянно думаете об этом?
– Думаю и о другом. Но об этом я никогда не забываю. У одного хорошего писателя, он тоже был в Испании, главный герой пьесы говорит: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок…» Ну, вот мы и пришли. Спасибо вам, Клавдия, за чудесный вечер.
– Спокойной ночи, Альберт!
Он задержал ее руку в своей.
– Спокойной ночи, Клавдия!
Они стали встречаться часто. Днем Альберт, случалось, приводил к ней кого-нибудь из заболевших товарищей, вечером она посещала больных на дому, и он, конечно, тоже был здесь, а потом провожал ее.
Они и не заметили, как эти вечерние прогулки и долгие разговоры стали для них привычными и необходимыми. Альберта привлекали в Клавдии ее душевная чистота, открытость, ее порывистость (он называл это «жить сердцем»). А для нее Альберт был героем, таким же, как Овод. Она восхищалась его убежденностью, его непримиримостью к мещанству в любых проявлениях. Но при всей его твердости он был очень чутким человеком, хорошо понимавшим душевное состояние других людей.
Их чувство внешне проявлялось очень сдержанно – в пожатии руки, в теплоте взгляда.
По вечерам в 23-й квартире, у Крамеров, собирались друзья. Услышав звонок, из кухни спешила Гертруда – высокая, стройная женщина с седой прядью в темных волосах, неплохо, хотя и с акцентом, говорившая по-русски. За ней в прихожей появлялся ее муж Герман, энергичный, но молчаливый человек с застенчивой улыбкой. Он, как и Альберт, был до Испании подпольщиком.
Часто бывал у Крамеров со своей женой Иоганн Вольф, представитель иностранных рабочих на заводе, высокий брюнет, очень живой и веселый.
Приходил и незаметно устраивался где-нибудь в уголке Карл, сосед Альберта по комнате, – самый молчаливый из всей компании.
– Железный человек, – говорил о нем Альберт. – Если нужно несколько суток сидеть, не спуская глаз с чего-нибудь, он выдержит…
Карлу совершенно не давался русский язык, и Лорхен, маленькая дочка Крамеров, однажды посоветовала ему:
– Дядя Карл, ты приходи к нам в детский сад. Мы тебя быстро научим говорить по-русски.
Бывали здесь чех Игнац с женой Паулой, другие политэмигранты. Играли в шахматы, беседовали о заводских делах, вспоминали Испанию, Париж, яростно спорили о международных событиях, добродушно подшучивали друг над другом…
Впервые Клавдия пришла сюда вместе с Альбертом, а потом стала забегать и одна. Встречая ее, Гертруда Крамер всегда радовалась:
– Ой, Клавочка, как хорошо, что вы пришли! Может быть, мужчины хоть ненадолго перестанут говорить о классовой борьбе.
Через открытую дверь из комнаты доносился громкий голос Вольфа:
– …при фашизме люди превращены в склаве… склаве… Альберт, как это будет по-русски?
– В рабов, – подсказывал Альберт.
– Да, да, в рабов, в послушные автоматы.
Заметив на пороге Клавдию, Вольф замолкал на полуслове и, широко раскинув руки, шел к пей:
– О, Клавдия Семеновна! Мы все вас очень ждем, наш дорогой доктор! Кстати, я давно хотел задать один, как это будет по-русски, нескромный вопрос: почему наш переводчик все время смотрит на нашего доктора, а наш доктор – на нашего переводчика? Может быть, это какое-нибудь новое заболевание?
– Что вы, Иоганн! – Клавдия покраснела. – Вам просто показалось. У нас с Альбертом чисто деловые отношения…
– Ах, это мне кажется? Хороню! – Он повернулся к Альберту. – В таком случае, расскажи Клавдии Семеновне, где ты провел вчерашний вечер!
– Интересно! – Клавдия старалась не смотреть на Альберта.
– Пожалуй, эту историю стоит рассказать. – В глазах у Альберта мелькнули веселые искорки. – Подходит ко мне днем один из наших испанцев и говорит: «Хесслер, у меня сегодня свидание». – «Поздравляю!» – говорю я. «Хочу сделать ей предложение», – говорит он. «Желаю успеха!» – говорю я. «Но мы не можем объясниться без тебя! – кричит он. – Я же не знаю русского, а она ничего не понимает по-испански!»
– И вы были посредником? – засмеялась Клавдия.
– Вот именно! – Испанец говорил, я переводил, а девушка копала землю носком туфли. Потом она сказала: «Нет!». Думаете, это был конец? Плохо же вы знаете испанский темперамент! Видя, что девушка не согласна, испанец сказал мне: «Ты можешь идти, Хесслер! Мы обойдемся без тебя». А утром, представьте себе, узнаю, что они решили пожениться!..
Когда затих смех, заговорили об Испании. И словно облачко грусти легло на лица Иоганна, Альберта, Германа.
Они часто вспоминали Испанию, читали стихи Эриха Вайнерта, хвалили только что вышедший «Испанский дневник» Михаила Кольцова.
В один из таких вечеров Иоганн вышел в коридор и вскоре вернулся с небольшим альбомом.
– Хочу сделать вам подарок, дорогая Клавдия, – сказал он. – Это альбом «Эстампы испанской революции». Издан в 1936 году в Барселоне. У меня два экземпляра. Один сохраню для матери, а второй разрешите подарить вам.
Клавдия была растрогана.
– Спасибо вам большое, Иоганн!
А он неожиданно погрозил пальцем Альберту:
– Смотри! Попробуй только обидеть нашего доктора!
И одной рукой он обнял Клавдию, а другой – Альберта.
Рубцовы с улицы Борьбы
– Я хочу все знать о тебе и о твоей семье, – сказал Альберт.
– Ну, что ж, слушай.
…За несколько лет до революции слесарь челябинского железнодорожного депо Семен Рубцов купил дом на улице Таможенной. Это был целый «дворец» – комната и кухонька. В подвале в ненастье всегда стояла вода, ее вычерпывали ведрами. На Таможенной Рубцовы и прожили много лет.
Когда в середине 20-х годов начали переименовывать улицы, дошла очередь и до Таможенной. С тех пор она называется улицей Борьбы.
Правильно в народе говорят: не в богатстве счастье. Жили Рубцовы без особого достатка, но дружно и счастливо. Отец Клавдии, Семен Никитич, был по тем временам человеком необычным, жадно тянулся к знаниям, к культуре. Он любил музыку, и любовь эту старался передать дочерям – Клавдии и младшей, Нюсе. В доме был граммофон и много пластинок с оперными ариями. Отец иногда ездил в Екатеринбург – слушать оперу.
Мать Клавдии была верующей, а отец – «красным». Но постепенно мать перешла в отцовскую веру, и в 20-е годы иконы из дома исчезли. В семье говорили, что название сибирского села Рубцовка идет от их предков, сосланных царем после крестьянского бунта.
Но, пожалуй, самым удивительным человеком в семье был дед со стороны матери – Иван Лаврентьевич Салатов. Внешность у него была запоминающаяся: ясные голубые глаза, крупный нос, серебряные кудри, аккуратная белая борода. При взгляде на него сразу вспоминался знакомый по портретам писатель Лев Николаевич Толстой.
Семья деда (отец его был еще крепостным) приехала из Симбирской губернии строить Великий сибирский путь. Дед работал кондуктором на товарных поездах, попал в крушение, получил увечье и был уволен за негодностью. Судился с железной дорогой, последние деньги отдал адвокату, который поехал в Петербург хлопотать, выиграл дело, получил по доверенности пятьсот рублей и… не возвратился.
В жизни был дед страшно невезучим. Устроился каменщиком на строительство элеватора – обвалился бункер, деду придавило ногу. Когда поправился, мог работать только сторожем в кладбищенской церкви. В одну из пасхальных недель, ночью, церковный звонарь Митя услышал шум и разбудил деда:
– Лаврентьич! В храме кто-то ходит!
Дед, как был в исподнем, взял шумовку, которой собирал угли для самовара отца дьякона, зажег свет и пошел к алтарю. Между царскими вратами и престолом его и уложили грабители.
А между тем Митя на колокольне бил в набат, поднимая тревогу. В это время в Народном доме закончился спектакль, и люди бросились на звук набата (кладбище было – рукой подать, на том месте, где сейчас кинотеатр имени Пушкина).
Грабителей не поймали. А деда отправили в городскую больницу. После этого он уже работать не мог.
* * *
– Теперь ты знаешь историю нашего рода, – закончила свой рассказ Клавдия. – Интересные люди мои предки?
– Особенно отец и дед, – сказал Альберт. – Но я не узнал ничего еще об одной Рубцовой.
– О какой?
– О той, которую зовут Клавдия.
– Ну, здесь ничего интересного. Закончила Красную железнодорожную школу (ох, какие у нас учителя были чудесные, особенно по литературе и биологии!). Поступила на курсы по подготовке в институт. А потом – в Пермский университет, на медицинский факультет.
– А после учебы?
– Потом – работа. Врачом. Начинала еще в здравпункте на строительстве ЧТЗ.
– О, ты тоже строила завод?
– Строила – громко сказано. Но и медики участвовали. Помню штурмовую ночь, когда ставили паросиловую станцию. Прожектора горят, музыка гремит, а по настилам мчатся тачечники: одни вверх, другие – вниз! Это все Сафразьян организовал, был на стройке такой чудесный армянин. Но послушай, мой дорогой, – обратилась она к Альберту. – Я ведь тоже хочу узнать о твоем прошлом. Тебе это, кстати, не повредит, попрактикуешься в русском языке.
– Как, разве я не знаю русский язык?
– Прекрасно знаешь! Кто вчера на кухне кричал: «Клавдия, молоко выскочило!»?
– Выскочило, выбежало! Разве не одинаково? Ну, хорошо, слушай! Я расскажу тебе о Хесслерах. О Хесслерах из Бургштадта, округ Херенхайде, Саксония.
Хесслеры из Бургштадта
Вечером дверь небольшого дома на окраине Бургштадта задрожала от яростного стука.
