Текст книги "Падение жирондистов"

Автор книги: Александр Гордон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Отдавая должное революционной энергии Марата, нельзя согласиться с теми историками, которые утверждали, что восстание удалось столкнуть с наметившейся мертвой точки исключительно благодаря его усилиям. Факты говорят о широком недовольстве затяжкой восстания. По словам самого Марата, на улице его окружила большая толпа вооруженных граждан, «жаловавшихся» на недостаток энергии у Горы и требовавших ареста жирондистских депутатов. Комитет общественного спасения, куда заходил Марат, боялся «беспорядочного движения». Подобные опасения были и у Паша, сопровождавшего Марата по дороге в Коммуну^{269}.

Движение снизу нарастало и грозило захлестнуть отстававшую Коммуну. Едва успел Марат покинуть помещение Коммуны, как барабанщики в секции Бон-Консей подали сигнал сбора. Шометт попытался воспрепятствовать, однако бесполезно. Сигнал подхватили. Вооруженные граждане поспешили к местам сбора. Повстанческий комитет активизировал деятельность, Конвент был окружен. По инициативе Общества революционных республиканок принимались меры по обеспечению питанием батальонов секций, находящихся под ружьем. Но слишком мало депутатов оказалось в Конвенте, почти не было тех, кого хотели арестовать. И сам Марат предлагает перенести обсуждение требований восставших на следующий день^{270}.

ФРАНСУА АНРИО

Тем не менее произошел определенный перелом… Сторонники решительных мер получили перевес. Под их влиянием повстанческий комитет выработал план действий на 2 июня. Вопреки энергичному сопротивлению Шометта и большинства Генерального совета планам ареста депутатов Комитет решает поручить командующему национальной гвардией «с утра окружить Конвент внушительными силами, так чтобы вожди клики могли быть арестованы в течение дня в том случае, если Конвент откажется удовлетворить требования граждан Парижа». Предусматривался домашний арест жирондистских депутатов под наблюдением членов Комитета, и был составлен список с фамилиями 30 депутатов и указанием их адресов^{271}.

Основные мероприятия этого плана были оглашены в начале заседания Коммуны 2 июня и встретили «самое живое понимание». «Единодушно» и без изменений был утвержден текст петиции, составленный Комитетом (Маршаном). Петиция заканчивалась очень энергично и недвусмысленно: «Делегаты народа, его самые жестокие враги заседают среди вас; их преступления вам достаточно известны. Мы приходим в последний раз, чтобы потребовать от вас суда над виновными; декретируйте немедленно, что они недостойны доверия нации. Арестуйте их; мы отвечаем за них перед всеми департаментами. Народ Парижа устал ждать своего счастья; он еще в ваших руках, спасите его, или же, – заявляет он вам, – он сам спасет себя»^{272}.

В ночь с 1-го на 2 июня по решению Комитета, одобренному Генеральным советом, в секции были посланы комиссары для поднятия боевого духа парижан. Но больше всего пришлось поработать Анрио со своим штабом. В течение ночи и утра он отдавал необходимые распоряжения и с полным правом мог заявить Коммуне, что «все посты надежно обеспечены и что более 40 предателей будут к вечеру арестованы»^{273}. В середине дня без набата и выстрелов сигнальной пушки Конвент был окружен «достаточно внушительной» силой. Свыше 80 тыс. вооруженных и невооруженных парижан пришли к бывшему королевскому дворцу. У центрального входа расположились канониры с пушками. Настроение авангарда санкюлотов было боевым: добиться декрета об аресте жирондистских лидеров «либо самим осуществить его»^{274}. Окружившие площадь батальоны секций не подчинились Конвенту и не позволили депутатам покинуть Тюильри, когда большинство их во главе с председателем попыталось сделать это. Вернувшись в здание, Конвент покорно проголосовал за арест жирондистов. Он понял, что «этого хотят обстоятельства»^{275}. Народное восстание победило.

Победа без победителя

«Победа без победителя»^{276} – в этой оценке 2 июня 1793 г. Жюлем Мишле есть доля истины. Принятый в нашей историографии тезис о победе в ходе народного восстания якобинского блока верен постольку, поскольку соответствует действительности наше представление о последнем. События, последовавшие сразу за 2 июня, подтверждают, что он оставался объединением против общего врага социальных сил и политических группировок, движимых различными побуждениями. Происходившая в ходе восстания борьба между сторонниками морального воздействия на большинство Конвента и теми, кто предлагал насильственно устранить жирондистов, отражала противоположность двух позиций: либо Конвент – высшая национальная власть, которая священна и неприкосновенна, либо высшая власть – сам восставший народ.

Приверженцы прерогативы национального представительства, среди которых главную роль сыграли руководители Коммуны, добились своего. Опиравшийся на вооруженные секции, на восставших парижан, Центральный революционный комитет склонялся перед моральным авторитетом Конвента и неоднократно демонстрировал лояльность по отношению к нему. Но повстанцы своими действиями постоянно оспаривали прерогативу национального представительства, а заключительным актом 2 июня фактически переступили через нее.

ВЫХОД ДЕПУТАТОВ ИЗ ЗДАНИЯ КОНВЕНТА

Комитет общественного спасения, возглавлявшийся «находившимся на вершине Горы», но потенциальным «вождем Болота»^[9] Дантоном, развернул 31 мая – 2 июня активную деятельность. Однако его усилия были направлены отнюдь не на то, чтобы способствовать успеху антижирондистского выступления. Поскольку развитие событий вышло из-под контроля Конвента, Комитет пытался овладеть положением, противодействуя повстанческому руководству. 31 мая, вопреки распоряжениям последнего, Комитет общественного спасения принял решение об отправке почты и свободе выезда из Парижа. В тот же день в связи с попытками повстанцев арестовать министров Лебрена и Клавьера Комитет общественного спасения указал Генеральному совету Коммуны на недопустимость подобных действий. Его члены напомнили, что наблюдение за министрами поручено Конвентом Комитету общественного спасения, и заявляли, что не собираются ни с кем делить свои обязанности^{277}.

Члены Комитета упорно игнорировали Центральный революционный комитет, сносясь исключительно с конституционными властями города и департамента, от которых требовали ежедневного отчета о положении в Париже и принятых мерах. В свою очередь, члены повстанческого комитета враждебно относились к Комитету общественного спасения и считали необходимым его чистку. Только доверие, которое выражали ему якобинские лидеры, да, очевидно, непосредственное вмешательство руководства Коммуны заставило их отказаться от включения этого требования в программную петицию восставших.

Высшего накала отношения между лидерами Комитета общественного спасения и Центральным революционным комитетом достигли в середине дня 2 июня. Когда члены Конвента узнали о блокировании вооруженными повстанцами выхода из помещения, Барер произнес с трибуны яростную филиппику против повстанческого руководства. Активнейший член Комитета общественного спасения призвал немедленно «восстановить свободу национального представительства». Зажигательный призыв, увенчавший речь, полную клеветнических измышлений и угроз, поднял на ноги большинство членов Конвента. Попытка нескольких сот депутатов, включая монтаньяров, пробиться через окружение поставила восставших в щепетильнейшее положение. Лишь стойкость революционных батальонов парижских секций и их командного состава во главе с выдвинутым повстанческим комитетом на пост командующего национальной гвардией Анрпо спасла дело и обеспечила успех восстанию. Восставшие победили вопреки лидерам Комитета общественного спасения, и Комитет предпринял усилия свести результаты восстания на нет.

К кому перешла власть, определилось не сразу. Интересно, что 3 июня депутат Друэ, посланный Конвентом для наблюдения за работой почты, пришел за указаниями не в Комитет общественного спасения, а в Коммуну, к членам Центрального революционйого комитета.

Судя по мемуарам Гара, совместное с министрами заседание Комитета общественного спасения началось в тот день в обстановке растерянности и нервозности. Но вот на заседании появился мэр в сопровождении двух членов Центрального революционного комитета и заместителя Анрио, и – беспримерный случай – победители стали оправдываться за действия, которые привели к победе. Они уверяли, что приказа о приближении к Конвенту и блокировании его выходов не было и что это произошло в силу инстинктивного «желания всех выйти из состояния неопределенности». Мэр и сопровождавшие его лица заверили членов Комитета общественного спасения, что Конвент «пользуется всеобщим уважением и доверием» и что те, кто «наделен временно повстанческими полномочиями, сложат с себя власть и незамедлительно прекратят осуществление всех своих функций»^{278}.

Вероятней всего, инициатором такого коленопреклоненного выражения лояльности был сам Паш, стремление которого вместе с Шометтом во что бы то ни стало сохранить уважение к закону и прерогативе Конвента 30, 31 мая и 1 июня подвергло риску дело восстания. У членов Центрального революционного комитета, сопровождавших мэра, вряд ли были полномочия на столь категорические заверения. В протоколе заседания комитета 3 июня говорилось лишь о поручении Луа и Дюнуи отправиться в комитеты финансов и общей безопасности (видимо, опечатка и речь шла о Комитете общественного спасения) для получения 500 тыс. ливров^{279}.

Как бы то ни было члены Комитета общественного спасения осмелели настолько, что на том же заседании 3 июня предъявили руководству победоносного восстания форменный ультиматум. Они заявили посланцам, что предоставят средства, необходимые для выплаты компенсации неимущим гражданам за пребывание под ружьем 31 мая, 1 и 2 июня, лишь при условии, если Центральный революционный комитет сложит свои полномочия.

Декрет 31 мая, вырванный у Конвента первой волной восстания, сулил вознаграждение в 40 су тем повстанцам, которых пребывание под ружьем лишит заработка. После 2 июня в секциях развернулась интенсивная работа по составлению списков граждан, имеющих право на получение вознаграждения, но она была еще далека от завершения. Руководители восстания уделили большое внимание этому вопросу, и, очевидно, они считались не только с соображениями престижа.

4 июня на чрезвычайном собрании 19-й роты вооруженной силы секции Французского пантеона после замечания гражданина, что «чистота гражданского рвения» участников восстания будет запятнана, если они получат «вознаграждение за то, что явились на пост, на котором все французские республиканцы должны победить или умереть», собравшиеся решили не принимать вознаграждения за службу 31 мая – 2 июня и в то же время поклялись «при всех обстоятельствах неизменно вдохновляемые своей честью и патриотизмом до последнего дыхания защищать республику единую и неделимую»^{280}.

В тот же день на заседание Генерального совета Коммуны явились граждане секции Прав человека и заявили, что «вдохновляемые любовью к свободе и равенству, они никогда ни под каким видом не примут вознаграждения за службу родине, которую они поклялись защищать до последней капли крови». Высоко оценив их порыв, вице-председатель Генерального совета отметил, однако, что на такую самоотверженность способны лишь «ненуждающиеся» люди и «что патриот, которому бедность не позволяет отказываться от денег, может честно принять вознаграждение, обещанное декретами солдатам революционной армии». «Тот, кто оказывает помощь родине, – продолжал он, – несомненно, имеет право получить ее, когда она необходима для его существования, и как самое минимальное за свою кровь он должен получить самую необходимую пищу… хлеб»^{281}.

Что же можно сказать после этого о версии жирондистов и сочувствующих им историков, будто восставшие шли к Конвенту за подачкой, которую посулили организаторы восстания? Ситуация, запечатленная в документах, совсем не похожа на операцию выплаты жалованья наемному воинству за проделанную работу. Закономерно, что преобладающую часть заявок на получение вознаграждения представили секции, которые, по моей оценке, заняли накануне восстания антижирондистские позиции. Они, точнее 18 включенных в сводку^[10] (из 30) антижирондистских секций, представили заявки на сумму 88 688 ливров – три четверти затребованных секциями денег. Антижирондистские секции представили списки примерно на 17 280 человек^{282}. Это косвенное свидетельство, что поведение секций в ходе восстания соответствовало в общем характеру их позиции, выраженной накануне 31 мая. Секции запрашивали деньги для действительных участников восстания, нуждавшихся в помощи. И то были, как видим, десятки тысяч людей.

Серьезные затруднения материального свойства возникли в связи с активным участием в восстании и у руководства ряда революционных секций. Секции Бонн-Нувель и Монтрей, например, исполняя распоряжение повстанческого руководства вечером 1 июня о снабжении вооруженной силы продовольствием, реквизировали у булочников и бакалейщиков немало провизии и теперь должны были возместить долг. И с этим членам Центрального революционного комитета приходилось считаться, тем более что они сами вышли из секционного актива и опирались на него. Дела секций оставались близки членам Комитета, а между тем позиции революционных элементов в руководстве ряда секций подверглись после 2 июня яростным и небезуспешным контратакам «умеренных».

При решении своих проблем после 2 июня Центральный революционный комитет не упускал из виду, что приказ ударить в набат лишил заработка за эти дни многих санкюлотов. Избранный из их среды и их представлявший комитет не мог уйти, не выполнив своих обязательств. Ультиматум Комитета общественного спасения был весомым аргументом, но решение о самороспуске мотивировалось иными соображениями.

Поведение «революционных властей Парижа» (Центрального революционного комитета и Революционного генерального совета – таково было официальное название Совета Парижской коммуны после наделения его новыми полномочиями 31 мая) в отношении Конвента и его ведущего органа – Комитета общественного спасения – и в последовавшие за восстанием дни характеризовалось той же двойственностью, что 31 мая – 2 июня.

Уже на заседании Генерального совета Коммуны 3 июня Центральный революционный комитет предложил свою отставку, «чтобы не сохранять слишком долго неограниченных полномочий». Одобрив отчет и высоко оценив деятельность комитета, Совет, судя по протоколам, никак не отреагировал на это предложение. «Возгласом негодования», по свидетельству протоколиста, встретил Совет 4 июня сообщение о том, что городское самоуправление Парижа обвиняется в «желании захватить власть и установить диктатуру над всеми частями республики» и что «некоторые члены Конвента, особенно из Комитета общественного спасения, выразили свое беспокойство по этому поводу». Тотчас решили принять обращение к Конвенту, декларирующее «истинные чувства парижан», и в частности готовность «биться до смерти за свободу, равенство и неприкосновенность национального представительства» и «предать публичному осуждению любого человека, любую власть, любую секцию республики, которые захотели бы господствовать и диктаторствовать»^{283}.

В то же время некоторыми своими действиями и решениями Генеральный совет Коммуны продолжал превышать конституционные, муниципальные рамки своих полномочий, вмешиваться в распоряжения и сферу деятельности национального представительства. Так, 3 июня, предположив, что жирондист Инар, сложивший с себя депутатские полномочия, «думает, несомненно, избежать декрета об аресте, который может быть против него принят», Генеральный совет обращается к Центральному революционному комитету с тем, «чтобы арестовать всех депутатов, которые покинут свой пост в опасный для отечества момент». На том же заседании распорядились послать дополнительно к каждому из арестованных жирондистских лидеров двух «настоящих санкюлотов»^{284}. Декретом Конвента жирондисты подлежали домашнему аресту под присмотром за каждым по одному жандарму. Эту меру в Коммуне сочли недостаточной, и действительно вскоре Бриссо и некоторые его сподвижники сбежали, чтобы поднять движение в провинции. Когда Центральный революционный комитет сообщил 4 июня о неудаче переговоров его представителей с Комитетом общественного спасения о выделении средств для выплаты компенсации участникам восстания, Совет принял решение направить четырех своих делегатов прямо в комитет финансов, в чем нетрудно увидеть попытку обойти Комитет общественного спасения.

Из протокола заседания Комитета общественного спасения того же 4 июня следует, что явившиеся вместе с мэром четыре члена Центрального революционного комитета «согласились с необходимостью сложить свои полномочия и предложили сделать это перед собранием, созываемым департаментом (администрацией Парижского департамента. – А. Г.), в четверг (6 июня. – А. Г.) или даже раньше, если будет выполнено обещание о вознаграждении национальных гвардейцев и граждан, находившихся под ружьем 31 мая, 1 и 2 числа этого месяца»^{285}. В протоколе заседаний Центрального революционного комитета от 4 июня нет записи об этой миссии, но есть письмо из Комитета общественного спасения от того же дня, которое подтверждает, что с членом Центрального революционного комитета Митуа была достигнута принципиальная договоренность относительно выделения денежных средств^{286}.

В то же время в протоколах повстанческого комитета сохранилась запись о том, что комитет 4 июня отверг предложение о «прекращении осуществления своих функций до собрания конституционных властей». По некоторым свидетельствам, быстрейшего роспуска добивался наиболее видный в повстанческом органе представитель Якобинского клуба Ассенфрац. Он внес на рассмотрение комитета письменное заявление, под которым «заставил подписаться, застигнув врасплох нескольких членов»^{287}.

Если повстанческое руководство твердо и бесповоротно решило сложить с себя полномочия на собрании, назначенном на 6 июня, то почему же буквально накануне было предложено распуститься до этого срока. Почему вопрос о роспуске приобрел неожиданную остроту? Вероятно, были колебания относительно полномочий повстанческого комитета, и городские руководители задумали передать решение вопроса на усмотрение собрания всех конституционных властей, комиссаров секций и коммун Парижского департамента, от имени которых и действовал Центральный революционный комитет. Находившийся в Коммуне комиссар секции Пик сообщил революционному комитету своей секции, что собрание созывается «для обсуждения вопросов, касающихся всех конституционных властей», и. секционный комитет нашел, что ввиду их важности «на собрании должны присутствовать все члены комитета, которым позволит время»^{288}.

Работа Центрального революционного комитета еще 4 и 5 июня шла полным ходом, причем она оставалась деятельностью центрального и чрезвычайного, а не обычного местного органа власти. Его комиссары, к вящему неудовольствию Комитета общественного спасения, по-прежнему контролировали отправку писем и газет из Парижа, стремясь не допустить распространение в провинции враждебной информации о событиях 2 июня. Его члены, особенно Варле, рьяно занимались составлением обвинительного акта против арестованных жирондистов. Комитетом 4 июня было отдано распоряжение обезоружить арестованных жирондистов и усилить их охрану. К комитету обращались не только с просьбами навести порядок в той или иной секции, но и за указаниями, например, относительно проведения принудительного займа на своей территории^{289}.

Общее собрание секции Хлебного рынка 4 июня призвало другие секции собрать комиссаров с неограниченными полномочиями в помещении Епископства в четверг (6 июня) в 10 часов утра для назначения центрального комитета из членов революционных комитетов секций (по одному от каждой). Таким образом, снизу ставился вопрос о воссоздании секционного центра в качестве полномочного революционного органа власти. Одновременно некоторые члены Центрального революционного комитета, судя по проекту, сохранившемуся в его бумагах, стремились к сохранению его в качестве органа революционной диктатуры и после восстания – «до тех пор, пока республика будет в опасности»^{290}.

Против таких тенденций и был резко заострен доклад Комитета общественного спасения, с которым 6 июня выступил Барер. Доклад Барера^{291} – очень важный документ, показывающий расстановку сил в «лагере победителей» буквально «назавтра» после восстания. Основную цель докладчик видел в восстановлении полновластия Конвента, основную угрозу в развитии революционных органов власти – в деятельности революционных комитетов, в самочинном расширении их полномочий и умножении их числа.

Не стесняясь в выражениях, Барер шельмовал местные комитеты как «инструменты анархии и мести». Центральный революционный комитет не был назван, но прозрачная фразеология не скрывала сурового осуждения докладчиком действий повстанцев и их руководства как покушения на прерогативу Конвента. Барер не решился дать общую характеристику восстания 31 мая – 2 июня, сделав несколько претенциозно беспристрастных замечаний о наличии и положительных и отрицательных сторон, о правомерности и той и иной, реакции в стране. Пасуя перед оппозицией жирондистских департаментов, Комитет общественного спасения проявил склонность занять положение стороннего наблюдателя.

Комитет не выказал желания судить жирондистских лидеров. Накануне доклада, 5 июня, он предъявил Коммуне ультиматум: немедленно представить доказательства виновности жирондистов – в противном случае он заявит Конвенту, что таковых нет. Недаром в кулуарах Конвента накануне доклада Барера разнесся слух, что Комитет общественного спасения предложит амнистию жирондистских лидеров. Этого Комитет не решился сделать, но определенно взял курс на переговоры с восставшими жирондистскими центрами в провинции.

3 июня Комитет общественного спасения добился декрета об отправке своего члена Ленде в Лион, а Барер в своем докладе представил происшедший в городе переворот в благоприятном для мятежников свете. С тех же миротворческих позиций Барер попытался опровергнуть утверждения о контрреволюционном характере переворота в Марселе.

Зато всю свою непримиримость Комитет общественного спасения выказал в отношении левых сил, явно считая опасность с их стороны главной. Каждый из декретов, которые предложил Барер в заключение доклада, был ударом по идеям 31 мая, по организаторам и результатам восстания. Комитет общественного спасения устами своего докладчика требовал роспуска всех «чрезвычайных комитетов», кроме тех, что возникли в соответствии с декретами Конвента, а этим последним предлагал строго придерживаться круга вопросов, определенного законом. Тем самым лидеры ведущего комитета Конвента попытались пресечь стремление местных комитетов к самочинному расширению их функций, тенденцию к постепенному превращению этих революционных органов в важнейшую из местных властей. Главной же заботой Комитета общественного спасения было воспрепятствовать самочинному созданию органов новой власти революционным народом и активистами, вышедшими из его среды, и уничтожить те, что уже возникли. Этот проект декрета был фактически направлен против Центрального революционного комитета, рожденного народным восстанием в Париже.

Как бы предупреждая возможное сопротивление, Комитет общественного спасения вторым законопроектом требовал запретить всем конституционным властям и национальной администрации признавать комитеты, созданные революционным путем, а гражданам, образующим вооруженную силу, подчиняться им. Стремлению обезоружить центральный комитет парижских секций и не допустить повторения событий 31 мая – 2 июня соответствовал и третий из серии декретов, предложенных Барером от имени Комитета общественного спасения. «Когда Национальный конвент, – говорилось в нем, – сочтет необходимым востребовать вооруженную силу, всякое другое распоряжение станет недействительным и командующий (национальной гвардией. – А. Г.) должен будет исполнять только приказы, поступающие от Конвента». Четвертый из законопроектов требовал немедленного избрания командующего национальной гвардией Парижа в соответствии с законом вместо Анрио, назначенного повстанческим комитетом. А пятый грозил восьмилетним тюремным заключением за деятельность, подобную той, что занимались комиссары Центрального революционного комитета на почте. Последний же из серии законопроектов предусматривал посылку заложников из членов Конвента в департаменты, которых представляли арестованные жирондисты. Он грозил свести на нет непосредственные результаты восстания, ибо, по Бареру, из Горы и, естественно, наиболее видных ее лидеров надлежало избрать заложников по числу арестованных жирондистских лидеров.

Докладом Барера и предложенными декретами ведущий комитет Конвента уже через несколько дней после восстания подвергал сомнению его результаты и угрожал судом победителям. Возникшая опасность была замечена более дальновидными монтаньярами, и 8 июня они дали бой предложениям Комитета общественного спасения. Выступивший в числе первых Робеспьер в сдержанных, но четких выражениях разъяснил, что Комитет своим проектом льет воду на мельницу врагов революции, что предложенные меры вызовут волну реакции в самом Париже, где победа санкюлотов в ряде секций еще не упрочилась.

Для Робеспьера были неоспоримыми необходимость и спасительность народного восстания. В те дни он записал для себя: «Внутренние опасности исходят от буржуа; чтобы победить буржуа, нужно объединить народ. Все было расположено, чтобы навязать народу иго буржуа и погубить защитников республики на эшафоте. Они победили в Марселе, Бордо, Лионе; они одержали бы победу в Париже без нынешнего восстания. Нужно, чтобы нынешнее восстание продолжалось до тех пор, пока меры, необходимые для спасения Республики, не будут приняты. Нужно, чтобы народ соединился с Конвентом и чтобы Конвент воспользовался помощью народа. Нужно, чтобы восстание распространялось все дальше и дальше…»^{292}

Мысль об активизации народа для победы революции Робеспьер отстаивал в речи 8 июня: «Разве в то время, когда у вас не хватает мужества, мудрости и энергии для подавления внешних и внутренних врагов свободы, вы должны пытаться подавлять рвение и даже возбуждение патриотов? Разве в то время, когда повсюду оживились предатели, вы должны упразднить комитеты наблюдения, революционные комитеты, которые народ, уставший от измен, избрал с целью раскрыть заговоры и противопоставить действенную силу проискам аристократии?»^{293}

Несмотря на шумное неодобрение правых депутатов и части Болота, Робеспьер, поддержанный монтаньярами, победил. Барер и Дантон заявили, что возьмут проект назад для переработки. Еще через несколько дней, после новых угрожающих сообщений о федералистских выступлениях, Дантон сам вынужден был прославлять восставший против жирондистов Париж: «Я заявляю перед лицом Франции, что, если бы не пушки 31 мая, если бы не восстание, заговорщики восторжествовали бы!»^{294} Хотя и в дальнейшем Комитет общественного спасения и лично Дантон подвергались все усиливавшейся критике слева, больше не было попыток занять положение третейского судьи между революционным Парижем и федералистскими департаментами, между участниками восстания 31 мая – 2 июня и жирондистами.

Тем временем Центральный революционный комитет ушел в отставку и был заменен Комитетом общественного спасения Парижского департамента, тоже революционным органом власти, но уже в муниципальном масштабе. Произошло это, вероятно, 6 июня. Поскольку протокол собрания властей департамента, перед которым отчитывался Центральный революционный комитет, не сохранился, А. Тюэте определяет дату его на основании свидетельства, выданного члену комитета Клемансу^{295}. Такое же свидетельство было выдано и Варле. В нем, судя по описи бумаг Варле, сделанной при его аресте 17 сентября 1793 г., администрацией Парижского департамента удостоверялось прекращение деятельности Центрального комитета, назначенного парижскими секциями для руководства революционным движением, и отмечалось, что он «хорошо послужил народу»^{296}. Это свидетельство также датировано 6 июня. Однако автор монографии о Комитете общественного спасения Парижского департамента А. Кальве утверждает, что собрание, на котором Центральный комитет сложил свои полномочия, состоялось 8 июня^{297}. Возможно, он ошибся, но не исключено, что собрание, состоявшееся 6-го, ввиду важности вопроса и отсутствия единого мнения было продолжено 8 июня.

Окончание «учредительного» периода, когда в Париже восстановилось единовластие Конвента и определилась в принципе монтаньярская «партийность» Комитета общественного спасения, совпало с началом обсуждения нового проекта конституции, подготовленного в недельный срок специально присоединенной к Комитету группой депутатов (Эро де-Сешель, Рамель, Кутон, Сен-Жюст, Матье). Несмотря на поспешность, с какой готовился проект, в нем нашли отражение завоевания революции, великие демократические идеи, и недаром конституция 1793 г. стала на многие десятилетия знаменем борьбы за демократию и социальный прогресс.

Однако конституция не носила абстрактного характера и не предназначалась заранее для лучших времен, Многие ее статьи были сформулированы под влиянием обстоятельству которых находилась республика, и хода политической борьбы. Матьез был, конечно, прав, когда назвал подчеркнутый в якобинском проекте Декларации прав священный характер народного восстания «ретроспективным оправданием 10 августа и 2 июня»^{298}. И ограничение случаев референдума и народных выборов (в сравнении с жирондистским проектом конституции) было, я думаю, в значительной степени продиктовано гражданской войной и влиянием федералистов, а также неприсягнувших священников на первичные собрания.

Под влиянием конкретной расстановки сил якобинский проект защищал права городских коммун в противовес департаментской администрации, находившейся в то время обычно в руках прожирондистских группировок. Наконец, как справедливо отмечает Матьез, монтаньярская конституция – тоже под влиянием сложившегося положения – была проникнута идеей верховной прерогативы национального представительства^{299}. Ей в жертву, в частности, были принесены широкие полномочия Исполнительного совета, предусмотренные в жирондистском проекте. «Монархизм министров»^{300}, которым возмущался Сент-Жюст, не только был ликвидирован, но закладывались предпосылки для превращения их в агентов законодательной власти.