Текст книги "Падение жирондистов"
Автор книги: Александр Гордон
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Annotation
Книга посвящена событиям, определившим переход к высшему этапу Великой французской революции, – революционно-демократической диктатуре во главе с якобинцами. Автор воссоздает картину массовых вооруженных демонстраций 31 мая – 2 июня, приведших к ликвидации власти жирондистов; знакомит с деятельностью секционных органов народоправства, а также с рядовым участником революции – санкюлотом.
Для широкого круга читателей.
Введение
Революция в опасности
«Поход на Конвент»
Победа без победителя
Заключение
INFO
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328
329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
343
344
345
А. В. Гордон
ПАДЕНИЕ ЖИРОНДИСТОВ
НАРОДНОЕ ВОССТАНИЕ
В ПАРИЖЕ 31 МАЯ – 2 ИЮНЯ 1793 ГОДА
*
Ответственный редактор
доктор исторических наук
А. В. АДО
Рецензент:
доктор исторических наук
П. П. ЧЕРКАСОВ
© Издательство «Наука», 1988
Введение
31 мая – 2 июня 1793 г. явились кульминацией Великой французской революции. Если эту революцию по справедливости принято считать вехой в истории нового времени, то в самой революции лишь несколько событий можно поставить в ряд с победоносным антижирондистским восстанием. Покончив с господством крупной буржуазии, оно открыло дорогу революционно-демократической диктатуре, вошедшей в советскую историографию с именем якобинцев, стало первым актом ее установления.
То была «революция в революции». Спустя четыре года после взятия Бастилии и девять с небольшим месяцев после штурма Тюильри, покончившего с монархией, народ Парижа снова поднялся, но уже не против политической системы старого, феодального порядка был направлен его удар. Восставшие парижане добивались, чтобы завоеванная республика не превратилась во всевластие буржуазной верхушки третьего сословия, чтобы революция не стала лишь средством возвышения нового эксплуататорского класса. При всей условности такого понятия для общества XVIII в. можно сказать, что повстанцы – «люди 31 мая – 2 июня» – боролись за народную республику. Антибуржуазные устремления сближают их с участниками июньского восстания 1848 г., с коммунарами 1871 г.
Антижирондистское восстание стало началом кратковременного, но знаменательного поворота революции против наиболее могущественных и представительных слоев буржуазии, против тех политических группировок, что вступили в революцию, добиваясь установления неограниченного буржуазного господства. За четыре года произошло радикальное размежевание внутри сословия непривилегированных, которое вершило революцию. Буржуазная верхушка третьего сословия оставила лишь за собой право «стать всем»; ей противостояли низы, с этим не примирившиеся. Последние еще не представляли класса, а были именно «народом», «четвертым сословием», объединявшим и неимущих и собственников. Широко распространенное в документах эпохи понятие «рабочие» означало не только людей, живущих продажей собственного труда, но гораздо чаще самостоятельных ремесленников. Даже хозяева мастерских, на которых работали по несколько десятков подмастерьев и учеников, еще с гордостью носили свои рабочие звания – «плотник», «слесарь», «столяр». И отнюдь не всех владельцев средств производства в то время называли «буржуа», а лишь тех, кто не работал своими руками, чья собственность уже наследственно, в ряде поколений, отделилась от собственного труда. То были различные финансисты, рантье, купцы-негоцианты. Именно в представителях торговой буржуазии да еще, пожалуй, в скупщиках национальных имуществ, конфискованной у церкви земли, и капиталистических фермерах городские низы в 1793 г. видели своих наиболее опасных врагов, связывая с их деятельностью дороговизну и нехватку предметов первой необходимости.
Происшедшее в 1792–1793 гг. резкое вздорожание продуктов питания и других товаров широкого потребления воспринималось городскими низами как следствие прежде всего спекуляции, а она – как самый жестокий вид эксплуатации. В стремлении ликвидировать спекуляцию городские низы и деревенская беднота уповали на государственную регламентацию, на вмешательство революционной власти в торговлю и всю сферу распределения. Но для этого следовало вначале вырвать управление страной из рук жирондистов, сопротивление которых введению максимума цен на предметы первой необходимости сделало их в сознании парижского плебейства защитниками богачей и спекулянтов, социальными врагами. Борьба за устранение жирондистов из Конвента представлялась «социальным 10-м августа», т. е. продолжением штурма королевского дворца и вместе с тем преобразованием антироялистского натиска в штурм экономических позиций крупной буржуазии.
В глазах народа антижирондистская борьба становилась и патриотическим продолжением 10 августа 1792 г. Людовик XVI был свергнут за пособничество антифранцузской коалиции и казнен как враг и предатель нации. С первых дней Великой французской революции национальная идея и идея революции как бы слились. Лозунг «Да здравствует Нация!» означал «Да здравствует революция!», так же как «Отечество в опасности!» означало «Революция в опасности!». Понятие «Нация» распространялось тогда далеко не на всех французов, для монархистов оно было ненавистным. В гражданской войне 1793 г. оно стало паролем, лозунгом – мятежники Вандеи жестоко расправлялись с теми, кто оставался ему верен. Но и с контрреволюционерами беспощадно расправлялись как с врагами нации, ибо в народном сознании враги революции отождествлялись с предателями. В восприятии демократических сил Парижа жирондисты все более ассоциировались с теми слоями буржуазии, которые переходили весной 1793 г. в лагерь контрреволюции. Это в конце концов решило и судьбу всей политической группировки, и личные судьбы этих выдающихся деятелей буржуазии, основателей Первой республики.
Антижирондистское восстание дало редкий для народных движений допролетарской эпохи пример массовой вооруженной демонстрации. Инициатива и самодеятельность масс обрели здесь развитые формы организации. Выступление было подготовлено и возглавлено революционным органом, выдвинувшимся из народной среды и опиравшимся на демократическую систему местного самоуправления (секции). Ее создание явилось одним из завоеваний первых лет революции, важным шагом демократизации административной системы. В Париже Коммуна в лице Генерального совета стала полномочным представителем народа, но не меньшей властью в пределах своей территории обладали ее части – секции, их общие собрания.
В 1790–1795 гг. Париж делился на 48 секций, более или менее соответствовавших сложившемуся районированию столицы, историческим кварталам города. В секциях регистрировали гражданские акты, они отвечали за поддержание общественного порядка, следили за дорогами и санитарным состоянием своей территории – одним словом, выполняли все, что требовалось от муниципальных органов. Но с лета 1792 г. секции Парижа становятся политическими органами, институтами, через которые народ осуществлял свое нараставшее вмешательство в политику. Именно благодаря секциям, в первую очередь, это вмешательство обрело специфическую, отличающую Великую французскую революцию от других буржуазных революций черту.
Важнейшей предпосылкой политизации секций было упразднение ими явочным порядком закрепленного Конституцией 1791 г. деления на «активных», имущих и потому полноправных, и «пассивных», неимущих и неполноправных, граждан. С ликвидацией этого имущественного ценза парижские секции «санкюлотизировались», сделавшись в большинстве своем органами господства санкюлотов, т. е. малоимущих и неимущих слоев городского населения. Тем же явочным порядком секции стали созывать общие собрания граждан по своей инициативе, что, по словам Н. И. Кареева, превратило Париж в «огромный клуб»{1}. Вначале самочинно в секциях возникают революционные комитеты, которые брали на себя политические функции борьбы с контрреволюционерами. Наконец, после разгрома 10 августа 1792 г. королевской гвардии секции оказались единственной военной силой в городе, поскольку, национальная гвардия создавалась на секционной основе: каждая секция формировала свой батальон, избирала командиров, запасалась оружием, включая несколько пушек, поддерживала самую тесную связь со своими гвардейцами.
Секционная организация в 1792–1793 гг. – это инфраструктура и политических выступлений парижских санкюлотов, и социальных движений, прежде всего – за установление максимума цен. Есть основания говорить о собственно секционном движении, ибо расширение функций и превращение секций в политические органы явилось следствием саморазвития, обусловленного в конечном счете стремлением городских низов играть политическую роль. Но не будем забывать – как уже возникшая организационная форма – секционное движение могло быть наполнено различным социальным содержанием. В Париже летом 1792 г. сложилось демократическое большинство, чьи позиции оставались революционными вплоть до его раскола во время термидорианского переворота. Между тем в других крупных городах – в Лионе, в Марселе в 1793 г. – контрреволюционные перевороты происходили как выступления большинства секций, в которых господство захватила крупная буржуазия, против демократических городских властей.
Повсеместно в революционной Франции секции становились важным политическим органом, но далеко не везде оплотом революционной демократии. Говоря далее о секционном движении, будем иметь в виду главным образом такой политический феномен, как демократическое большинство парижских секций. В советской историографии в настоящее время существуют различные точки зрения на роль секционного движения в установлении революционно-демократической диктатуры. А. З. Манфред видел в парижских секциях опору якобинской власти – мощную и падежную. Для В. Г. Ревуненкова секционное движение представляет альтернативу ей, зародыш революционной диктатуры иного, отличного от якобинской диктатуры типа. Наконец, В. С. Алексеев-Попов рассматривал якобинскую диктатуру как развитие основ политического порядка, складывавшихся в секционном движении еще до установления якобинской власти{2}. Его точка зрения кажется мне недопонятой и недооцененной{3}.
Действительно, именно в деятельности самых близких к массам органов власти впервые выявились те формы господства низов, опиравшихся не на конституционный закон и установленный правопорядок, а на силу, на инициативу, на волю к продолжению революционных преобразований, которые закрепились затем – в той или иной мере – в политической системе якобинской диктатуры, в так называемом революционном, т. е. чрезвычайном (неконституционном) порядке управления. Такое закрепление было крайне противоречиво: государственная власть подчинялась требованиям секционного движения (максимум, регламентация сферы обращения и распределения, «террор – в повестку дня!») и одновременно – все более жестко подчиняла секции своему диктату.
Якобинизм, для многих поколений во Франции, в России и других странах бывший образцом революционного демократизма, выковывался не только в революционном парламенте, где якобинская Гора вела многомесячные ораторские поединки с Жирондой. Его нельзя всецело отождествлять даже с Якобинским клубом. В якобинизме есть отпечаток плебейского происхождения; у «плебейского якобинизма»{4} была секционная «прописка». Максимилиан Робеспьер и его сподвижники стали революционными демократами, «якобинцами с народом», по выражению В. И. Ленина{5}, только присоединившись к народному движению и возглавив борьбу масс против их врагов, врагов революции. Но отношение Робеспьера, Марата и других якобинских вождей к народному движению, и в первую очередь к его авангарду – парижским секциям, было двойственным, пример чему события весны 1793 г.
Народное восстание не состоялось бы, если бы не было призыва якобинских лидеров, если бы те не поддержали инициативу активистов демократического большинства парижских секций. Поэтому восстание 31 мая – 2 июня можно назвать не только антижирондистским, но и якобинским, тем более что активисты демократических секций были по преимуществу «як-бинизированными санкюлотами», т. е. находились под идейно-политическим влиянием Якобинского клуба и его лидеров. И вместе с тем нельзя утверждать, что восстание всецело отвечало замыслам последних, произошло по их воле и т. д. Не случайно они несколько месяцев колебались, и эти колебания отразились на ходе уже начавшегося восстания, поставив под угрозу его победу.
У Робеспьера, Марата и их сподвижников не оказалось иной возможности покончить с жирондистской гегемонией, кроме как довериться вожакам парижских секций, опереться на последние. Но это и страшило якобинских лидеров, поскольку секции могли не ограничиться устранением жирондистов из Конвента. Сам Конвент своими распрями и неспособностью к революционным мерам, которые диктовала обстановка и устремления масс, значительно дискредитировал себя в глазах последних, особенно в Париже. А наиболее радикальные секционные активисты не скрывали желания заменить его опирающимся непосредственно на парижские секции, на вооруженный народ Парижа высшим революционным органом – прообраз Центрального комитета национальной гвардии, первого правительства Парижской Коммуны{6}.
Конечно, якобинские лидеры понимали, что роспуск национального представительства усугубит неблагоприятную реакцию в провинции на устранение жирондистов. Они не желали испытывать судьбу и рисковать своим положением в высшем органе власти. До конца мая у них оставалась надежда на завоевание поддержки большинства Конвента. Но Болото опасалось смены жирондистской гегемонии якобинской и сопротивлялось нажиму секций, их неоднократным и недвусмысленным демаршам. Не поддалось Болото и 31 мая; «морального восстания», которым думали ограничиться якобинские лидеры, не получилось. Должен был состояться «поход на Конвент» 2 июня. Лишь готовность повстанческого руководства к физическому устранению жирондистов из Конвента и прямая угроза роспуска последнего вооруженными секциями возымели действие. Не та линия, которую отстаивали якобинские лидеры и особенно активно в ходе восстания руководство Коммуны, решила успех дела. Восстание должно было зайти значительно дальше намеченного в их планах.
То была не стихия, а выражение другой тактической линии, проявление другой сознательной воли. «Сила обстоятельств»{7}, на которую указывали вожди якобинской диктатуры, когда приходилось прибегать к радикальным мерам, чей смысл не укладывался в рамки господствовавших идейных систем, персонифицировалась в конкретных человеческих образах. Судьбу антижирондистского восстания определила позиция актива парижских секций. Эта была не только якобинизированная часть санкюлотов-, но и «санкюлотизированная» часть якобинства, а наиболее радикальные из них непосредственно представляли плебейское ядро «санкюлотерии», в той небольшой мере, разумеется, в какой можно говорить об его обособлении.
Что характеризовало активистов демократического большинства парижских секций? Во-первых, их можно назвать профессиональными революционерами, настоящими кадрами народного движения. Они участвовали в важнейших событиях революции и неизменно по одну сторону баррикад – против роялистов и фейянов, жирондистов и «умеренных», против спекулянтов и барышников. Выжившие в политической драме, эти люди оказались в рядах бабувистов. Во-вторых, то была наиболее сознательная часть санкюлотов. Ушли к IV году Свободы, как значился 1793 год в революционном календаре, на задний план те герои толпы, которые выделялись из нее лишь яростью и удалью. Чтобы завоевать прочный авторитет в секциях, нужно было разбираться в политической обстановке, чутко улавливать настроение масс, уметь выражать их устремления. Как правило, секционные активисты 1792–1793 гг. были ораторами в своих кварталах{8}. Завоевывая поддержку в секционных собраниях – высший в тот период орган власти на местах – они увлекали слушателей убедительной логикой, находили популярные лозунги. Надо помнить, что слушатели за годы революции тоже стали искушенными и в политике, и в красноречии. И рядовым санкюлотам случалось порой посещать заседания Конвента{9}, бывали они в Якобинском клубе и многочисленных народных обществах, внимали тем жарким спорам, которыми были буквально наэлектризованы центральные площади и скверы столицы. В самих секциях выступали ораторы Конвента и Якобинского клуба, руководители Парижской коммуны. Из активистов секции Французского театра (затем Марселя) вышли Дантоп, Демулен, Шометт, из секции Гравилье – депутат Конвента Леонар Бурдон.
Весной 1793 г. наиболее яркой фигурой среди секционных активистов, несомненно, был Жан Варле. Его отличали острое политическое сознание и развитое мышление, систематическое образование, позволявшее ему четко аргументировать свои мысли. Под стать ему были другие так называемые «бешеные» Жак Ру или Т. Леклерк, о политических способностях которых историк может уверенно судить по оставленным ими сочинениям. Отнюдь не мыслителями, а людьми дела зарекомендовали себя заместитель председателя влиятельной секции Сите Станислав Майяр, по прозвищу Крепкий кулак, выдвинувшийся еще в 1789 г. при взятии Бастилии и как один из предводителей похода на Версаль{10}; командир канониров секции Финистера Клод Лазовский, герой 10 августа 1792 г.; участник всех этих событий Клод Фурнье, по прозвищу Американец, за которого политические документы составлял Бабеф. Впрочем, такое сотрудничество – тоже знаменательный факт. В одном из них Бабеф от имени Фурнье потребовал от Марата как Друга народа добиться, чтобы в повестку дня заседаний Конвента был поставлен вопрос о «благосостоянии неимущего класса»!{11} Большинство секционных активистов не оставило эпистолярного наследия, но можно ли на этом основании отказывать им в способностях к политическому мышлению и действию?{12}
Наконец, в-третьих. Активисты демократического большинства парижских секций были людьми различного социального происхождения и занятий. Социолог отнес бы многих из них к буржуазии; общественная деятельность требовала свободного времени, средств. Для историка важно, однако, что они выступали от лица господствовавшего с лета 1792 г. в этих секциях «неимущего класса» – и от действительно неимущего плебейства, но также – от тех, кто в условиях инфляции и дороговизны утрачивал возможность вести собственное хозяйство, сближаясь с ним, – и от тех, кто, столкнувшись с гигантским перераспределением богатств (скупка национальных имуществ – самый яркий пример) и созданием прямо на глазах огромных состояний, чувствовал себя и «бедняком», и «неимущим», и почти «пролетарием».
Выражая интересы всего трудового населения Парижа, секционные активисты требовали, чтобы революция продолжалась и чтобы революционная власть повернулась лицом к «неимущему классу». Жирондисты встали на пути этих устремлений. У них была своя программа – революция должна закончиться, должен установиться гражданский мир, а с ним Порядок, порядок, при котором преуспеяние буржуазии обеспечит занятие рабочему, средства существования неимущим. Добиваясь устранения жирондистов, активисты демократических секций выражали свою враждебность и к вожделенному ими буржуазному порядку, к «аристократии богачей».
* * *
Изложенные здесь мысли, сама книга – посильная дань признательности нескольким поколениям историков-предшественников. Систематическое изучение места и роли парижских секций в Великой французской революции началось на рубеже нашего века. Первые же специальные труды Э. Мелье и Ф. Брэша привлекли внимание основателя русской школы историков революции Н. И. Кареева. Но еще до появления этих исследований цельная и самобытная концепция складывалась у П. А. Кропоткина. «Одних народных восстаний, более или менее успешных, – писал он, – еще мало, чтобы совершить революцию: нужно, чтобы эти восстания оставили в существующих учреждениях нечто новое, что дало бы возможность выработаться и упрочиться новым формам жизни»{13}. Среди новых учреждений Кропоткин выделил секции (и коммуны) не только как опору народного движения, политической активности и инициативы масс во время революции, но и как прообраз общественного самоуправления в будущем. Под непосредственным влиянием Кропоткина, но стремясь противопоставить ему свое объяснение, обратился к изучению парижских секций Кареев{14}.
После 1917 г. ученик Кареева Я. М. Захер соединил изучение секций с углубленным биографическим исследованием нескольких выдающихся деятелей секционного движения – «бешеных». В том же направлении работали Н. П. Фрейберг, после войны – С. Л. Сытин, а также ученый ГДР Вальтер Марков и Р. Б. Роуз из Австралии. В. М. Далин изучал связи бабувистов с активом парижских секций. Новый поворот в историографии – появление труда Альбера Собуля «Парижские, секции II года», в котором концепция самостоятельности – «автономности» – секционного движения была воссоздана с помощью огромного пласта архивных материалов{15}.
Предлагаемая читателю книга посвящена важнейшему эпизоду в революции{16}. Эпизод этот позволяет судить о роли секций – института, рожденного политическим разумом и волей масс, в истории одной из великих революций прошлого.
Революция в опасности
Непосредственным прологом антижирондистского восстания были события 9–10 марта 1793 г. Они разразились внезапно. Еще накануне в Париже было спокойно, насколько может быть спокойно в столице страны, переживающей революцию. Парижский люд, утомленный тяжелой зимой, безработицей и дороговизной, удрученный очередной неудачей движения за установление максимума цен на предметы первой необходимости, не проявлял стремления к активному политическому действию. Но в этот момент поползли еще неясные слухи о бедственном положении французских войск в Бельгии. На ход событий в столице постоянно воздействовали два фактора: положение с продовольствием и положение на фронтах. «Проникает коалиционная армия во Францию – это вызывает преобладание блуждающего нерва, – образно заметил Ф. Энгельс, – сердцебиение учащается, наступает революционный кризис»{17}.
Больше года революционная Франция находилась в войне практически со всеми великими державами. Двинувших свои войска к ее границам Пруссию и Австрию активно поддерживали Россия и Англия. Осенью 1792 г., мобилизовав силы под лозунгом «Отечество в опасности!», республика справилась с первым натиском коалиции; армия перешла границу и заняла Бельгию. Весной 1793 г. кампания возобновилась, и тогда обнаружилась вся непрочность первых успехов. Старая генеральская верхушка не проявляла ни способностей, ни желания воевать за республику. Армия была деморализована, офицеры и солдаты дезертировали. Сам командующий – талантливый и честолюбивый Дюмурье, в котором нередко видят несостоявшегося Наполеона, – вступил в тайные сношения с врагом.
Между тем господствовавшие в Конвенте жирондисты продолжали связывать с Дюмурье свои надежды: успешная экспансия, которую начал осуществлять генерал, помимо приращения территории, сулила, по их расчетам, ослабить напряженность внутри страны и создать условия для скорейшего завершения революции. Якобинцы не доверяли Дюмурье, но осознавали угрозу: за первыми неудачами новой кампании могут последовать окружение и разгром французской армии. Сваливая причины военных неудач друг на друга, жирондисты и якобинцы, по воспоминаниям Левассера из Сар-ты, прилагали общие усилия, чтобы «разжечь огонь из искр, высеченных слухами» о поражении в Бельгии.
Интересы революции требовали проведения новой мобилизации. 8 марта Конвент по инициативе монтаньяров обратился к парижанам с энергичным призывом оказать немедленную помощь армии и поддержать декретированный 23 февраля новый набор волонтеров для ее пополнения. 96 депутатов (по два на каждую секцию) должны были в тот вечер довести призыв до сведения собравшегося в секциях народа. Коммуна специальным воззванием поддержала призыв Конвента. Она решила объявить 9 марта днем массовой мобилизации. Черное знамя на башнях Нотр-Дам, призывная дробь барабанов, глашатаи, читающие на площадях декрет о наборе и воззвание Коммуны, – все это должно было внушить народу, что революционное отечество в опасности. И парижане, стряхнув оцепенение, откликнулись на призыв.
Одновременно и депутаты и делегаты секций передали Конвенту ряд настоятельных требований парижан, прежде всего – об учреждении революционного трибунала и введении военного налога на богачей. Монтаньяры, несмотря на яростное сопротивление жирондистов, не только поддержали, но и добились их принятия. Секции стремились решить социальные проблемы, в первую очередь улучшить материальное положение рабочих и ремесленников – «трудящейся массы суверена», представителями которой гордо назвали себя делегаты секции Кенз-Вен из Сент-Антуанского предместья, прославившегося участием во всех важнейших событиях революции. Буэн – будущий член Центрального революционного комитета, созданного 31 мая, – от имени секции Рынков потребовал, чтобы массам, несущим всю тяжесть патриотических усилий, была оказана немедленная помощь. Санкюлоты одолеют внешних врагов, законодатели должны спасти их от «прожорливости людоедов»{18}, наживающихся на беде, – вот смысл его выступления.
«Уполномоченные народа, – с такими словами обратились к Конвенту делегаты секции Гравилье, – пора спасать Республику. Враги, особенно остервенело стремящиеся к ее гибели, это те, кто разоряет народ, доводит его до голода и отчаяния… Тот, кто не борется с преступлением, является его соучастником». Народ удвоит мужество для спасения родины, когда Конвент всей предоставленной ему властью ополчится против «эгоистов-домовладельцев», «корыстолюбцев», у которых амбары полны зерна, когда он отменит декреты, «убивающие свободу, низвергающие нацию в бездну пороков и бедствий». Речь шла, прежде всего, об отмене декрета, допускавшего хождение звонкой монеты, которое, по убеждению среди народа, обесценивало ассигнаты и вызывало этим дороговизну. В петиции было немало выражений, характерных для Жака Ру – одного из лидеров секции, вроде того, что свобода пока только «пустой звук», что «нет свободы без хороших законов», «нет равенства, когда один класс людей безнаказанно угнетает и предает другой» и т. д.{19} Делегаты секции Гравилье заявили, что законодатели «должны сделать все для счастья» народа. От них ждут «законов, которые пойдут на пользу не правителям, а управляемым, не богачам, а трудящемуся и добродетельному классу общества»{20}.
Секция Гравилье, воспользовавшись представившейся возможностью, предлагала настоящую программу углубления революции в интересах трудящихся, которая как бы обобщала требования других демократических секций. В целом почва для их выдвижения была благодатной. Росла дороговизна, обострялась продовольственная нужда, и, как эхо, не прекращались слухи об угрозе волнений, подобных тем, что были 25–26 февраля, когда мелкий парижский люд под влиянием агитации Жака Ру и других идеологов плебейства попытался самочинно установить максимум цен, врываясь в лавки и принуждая торговцев отпускать товар по той цене, которую повстанцы считали справедливой. Сняв временно требование о максимуме, секции продолжали добиваться изъятия из оборота звонкой монеты и репрессивных мер против скупщиков. Социальная напряженность была велика – современники видели в ней причину замедления вербовки волонтеров накануне мартовских событий.
Естественно в таких условиях поражение на фронте должно было вызвать и вызвало новый подъем социальной борьбы. Радикально настроенные секционные активисты ставили вопрос о насущных интересах людей труда и о праве народа пользоваться плодами революции, совершаемой его усилиями и жертвами. Не все из них собирались ограничиться обращением к властям. На парижских улицах зазвучали призывы к новой революции, к ниспровержению засилия богачей. Образец такой агитации приведен в демократической газете: «Храбрые санкюлоты! Вы слишком долго страдали от аристократии богачей; равенство – химера, пока есть бедняки; у богачей сердце еще черствее, чем у дворян и священников. Вы отделались от этих двух классов; вам более ничего не остается, как схватить за горло зажиточных, которые презирают вас, подписывают контрреволюционные петиции»{21}. Главными представителями новой аристократии, защитниками интересов всех этих скупщиков, крупных торговцев и «финансистов», всех «злонамеренных капиталистов», – одним словом, «богачей» – агитаторы начинают считать жирондистское большинство Конвента.
Еще во время движения 25–26 февраля (хотя в тот момент против максимума выступали и монтаньяры) «агитаторы… с особой яростью нападали на тех членов Конвента, которых теперь называют контрреволюционерами», – писала жирондистская газета{22}. А секция Санкюлотов, где плебейские элементы были особенно активны, заявила в те дни, что «апеллянты»[1] «потеряли ее доверие»{23}. С получением известий из Бельгии эти «агитаторы» – уличные ораторы, члены малоизвестных и неизвестных нам народных обществ, часть секционных активистов открыто добиваются устранения жирондистов из Конвента. Вперед выступило Общество защитников республики единой и неделимой, называвшее себя представителем 83(84,5) департаментов{24}. Созданное в декабре 1792 г., оно было преемником того общества, которое существовало раньше и проявило себя, в восстании 10 августа 1792 г. Возникновение обоих связано с прибытием в Париж накануне и после восстания военизированных отрядов добровольцев из провинции (так называемых федератов). Прибывшие в Париж осенью и зимой 1792/93 г., обработанные жирондистской пропагандой, федераты были уверены, как отмечал Бабеф, что «Конвент заседает под ножом убийц»{25}. В Париже, однако, под влиянием якобинцев и секций они быстро сменили свои убеждения. И вот часть «новообращенных» основала общество, нашедшее приют в одном из помещений Якобинского клуба и развернувшее зимой и весной 1793 г. энергичную деятельность в тесной связи с радикальными элементами парижских секций. Некоторые из активистов секций вошли в общество.
