Текст книги "Чарли Чаплин"

Автор книги: Александр Кукаркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

А.В. КУКАРКИН
"ЧАРЛИ ЧАПЛИН"
Издание второе, доработанное и дополненное

Хотя моя работа сильно стилизована, но она всегда была пронизана человечностью. Началась она как чистейший фарс, а затем вылилась в создание почти нормального человеческого характера.

Чарльз Чаплин

О ЧАПЛИНЕ…

…Чаплин – величайший актер, который когда-либо жил.

Режиссер первых чаплиновских фильмов Мак Сеннет.

…Чаплин – настоящий юморист, он изучил сущность смеха, умеет вызывать смех с редким мастерством.

Французский комедийный актер Макс Линдер. 1917 г.

…Только Чарли Чаплин ищет внутреннего смысла в кино и, всегда упорствуя в своих исканиях, с одинаковым вдохновением доводит смешное и до абсурда и до трагедии.

Французский писатель Луи Арагон. 1918 г.

…Чарли Чаплин… его комизм прост, мил и непосредствен. И все-таки вы все время ощущаете, что за этим скрывается глубокая грусть.

Английский писатель Сомерсет Моэм. 1921 г.

…Чаплин первый в нашей первой эпохе кино повинен в том, что забава, которая называется кинематографом, стала искусством.

Французский режиссер, сценарист, теоретик кино Луи Деллюк. 1921 г.

…Чарли Чаплин – наш первый учитель. То, что он процветает, и то, что он могуч, – это лучшее доказательство правильности нашей линии, которую Чаплин интуитивно угадал, потому что он талантливый человек… И поэтому мы все любим Чаплина, ибо он нам близок, понятен и дорог.

Советский кинорежиссер Лев Кулешов. 1922 г.

…Чарли Чаплин – человек, который дал нам кинопроизведения, наиболее достойные этого искусства.

Французский кинорежиссер Рене Клер. 1924 г.

…Чарли Чаплин – это чудо. Его индивидуальность торжествует над всем… Но, несомненно, он не сумел бы вызвать всеобщего восхищения, не будь объектива киноаппарата, благодаря которому зритель увидел в его маске тысячи эмоциональных оттенков.

Французский искусствовед Леон Муссинак. 1924 г.

…Чаплин не только гениальный художник, он и как замечательный человек – необычайное явление.

Американский кинорежиссер Эрнст Любич. 1928 г.

…Чарли Чаплин – единственный гений в кино.

Английский писатель и драматург Бернард Шоу. 1931 г.

…Чаплин открыл забытый материк смеха. Но только ли за это мы его любим? Нет, не только! Своим смехом он метал снаряды в крепкое еще здание капитализма, в населяющее его несправедливое общество. Чаплин превращал смех в бомбы.

Мексиканский кинокритик Лоренсо Туррент Розас. 1934 г.

…Чаплин – шедевр: и плачешь и смеешься… Он тонок, горек.

Советский писатель Всеволод Вишневский. 1936 г.

…Говорить о Чаплине – значит говорить о кинематографе. В истории американского кино нет никого, кто стал бы так дорог миру, как Чарли Чаплин… Когда он смеется – нации и страны хохочут вместе с ним; когда он грустен – печаль охватывает зрителей во всем мире. Малейший жест Чаплина так легко вызывает человеческие эмоции, что его поистине можно назвать киноволшебником.

Американский историк кино Льюис Джекобс. 1939 г.

…Чаплин принадлежит к числу художников, которые становятся «властителями сердец».

Советский кинорежиссер Всеволод Пудовкин. 1944 г.

…Между двумя войнами Чарли, Шарло Европы, не только смешил людей – он их защищал. Да, не высокие институты Запада, не философы и мудрецы, а комедиант отстаивал человека. Его принимали за клоуна. Он был рыцарем.

Советский писатель Илья Эренбург. 1944 г.

…Чаплин был действительно великим создателем замечательных сценариев, в его фильмах за образом нелепого бродяги крылся глубокий философский смысл.

Датская актриса Аста Нильсен. 1945 г.

…Всей своей биографией, всеми традициями своего искусства Чаплин был неразрывно связан с демократической аудиторией… Чаплин уничтожил границы возможностей смешного… Маленький Чарли всегда сильнее большой свалившейся на него беды. Сильнее потому, что он над ней смеется. И, смеясь вместе с ним, зрители делаются сильнее… Главная черта маленького человека, созданного Чаплиной, – это стремление к счастью, а счастье для него связано с добром.

Советский кинорежиссер Григорий Козинцев. 1945 г.

…Чаплин и сама действительность, вдвоем, «на пару», играют перед нами нескончаемую вереницу цирковых антре. Действительность подобна серьезному «белому» клоуну. Она кажется умной, логичной. Осмотрительной и предусмотрительной. И в конечном счете именно она остается в дураках и осмеянной. Бесхитростный, ребячливый ее партнер Чаплин одерживает верх. Беззаботно смеется… казнит ее смехом… Этим самым Чаплин равноправно и твердо становится в ряд величайших мастеров вековой борьбы Сатиры с Мраком– рядом с Аристотелем из Афин, Эразмом из Роттердама, Франсуа Рабле из Медона, Джонатаном Свифтом из Дублина, Франсуа Мари Аруэ де Вольтером из Фернэ. И даже, быть может, впереди других, если принять во внимание масштаб Голиафа фашистской Подлости, Злодейства и Мракобесия, которого сокрушает пращой смеха… Чарльз Спенсер Чаплин из Голливуда.

Советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн. 1945 г.

…По глубине мастерства и проницательности с ним не сравнится ни один комедийный актер. При этом он лучше всех понимает человека и его окружение. Маленький Бродяга представляет человечество во всей его многогранности и загадочности, как Гамлет, и вряд ли кто-нибудь из танцоров или артистов превзойдет его в выразительности, разнообразии и яркости движений. В искусстве Чаплина есть крайне выразительная пантомима, глубочайший драматизм и богатейшая поэзия.

Американский сценарист и критик Джеймс Эджи. 1947 г.

…Его фильмы – это эпопея борьбы обездоленных с миром богачей, гнусным миром, где царит несправедливость, где постоянно топчут простых, хороших, честных людей. Чаплин с талантом истинного поэта воссоздает на экране эту подлинную реальную действительность.

Итальянский сценарист Чезаре Дзаваттини. 1954 г.

…Все творения Чаплина – это постоянный протест против угнетения человека… Своей критикой он уничтожает только то, что должно быть уничтожено: он резок там, где чует злобу и ненависть, он беспощаден, ибо гнусные стороны современной действительности требуют беспощадного кним отношения.

Итальянский кинорежиссер Лукино Висконти. 1954 г.

…Что за артист! Наверное, Чаплин – самая творческая личность, какую только можно встретить.

Американская киноактриса Глория Свенсон. 1966 г.

…Чарли Чаплина знали и любили всюду, где существовало кино. Искусство Чаплина было интернациональным в лучшем смысле слова.

Советский кинорежиссер Григорий Александров. 1976 г.

ТВОРЧЕСКИЙ ПУТЬ ЧАРЛЬЗА СПЕНСЕРА ЧАПЛИНА

Глава I. ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫМАЛЕНЬКИЙ КОКНИ

Юмор – явление по преимуществу народное…

Смех в сущности своей демократичен. Юмор – самая демократическая из человеческих наклонностей.

Карел Чапек

Это произошло 15 апреля 1889 года. Именно так сообщила лондонская театральная газета «Мэгнит», которая поместила 11 мая того же года следующее платное извещение: «Пятнадцатого числа прошлого месяца жена мистера Чарльза Чаплина (в девичестве мисс Лили Харли) родила прелестного мальчика. Мать и сын чувствуют себя хорошо».

Лишь в наше время оказалось найденным такое бесспорное свидетельство точной даты появления на свет человека, которому будет принадлежать уникальное по своеобразию и значению место в мировой культуре XX столетия. Сам Чаплин всегда праздновал свой день рождения 16 апреля.

Объяснение подобной пускай даже незначительной, но все же ошибки следует искать, очевидно, в том, что за первые годы жизни Чарли Чаплина произошло множество преимущественно скорбных событий: скорый развод родителей, их скитания с разными опереточными и эстрадными труппами, психическое заболевание и конец артистической карьеры матери, Ханны Хилл (Лили Харли был ее сценический псевдоним), мытарства по трущобам и приютам, алкоголизм, а затем и ранняя смерть отца, отъезд старшего брата Сиднея из Англии на заработки в качестве корабельного юнги… Все эти семейные драмы и перипетии не могли не способствовать появлению различных недоразумений и неясностей. Что и произошло, причем касается это не только даты, но и действительного места рождения Чарли – в восточной части Лондона, Ист-энде, – национальности матери, годов рождения как ее, так и отца, не говоря уже о более отдаленных родственниках.

Впрочем, немало предположений, даже легенд сопровождали и всю сознательную жизнь Чарльза Спенсера Чаплина. Но истоки их крылись уже совсем в иных причинах. Как видно, Чаплин попросту стремился игнорировать ту массу дезинформации, которую неустанно порождали любители сплетен, беспринципные газетчики и недоброжелатели. Причем сам Чаплин невольно способствовал долгожительству разных загадок и кривотолков. Даже в книге «Моя биография», выпущенной им в возрасте семидесяти пяти лет, он почти полностью обошел молчанием, например, свой неудачный брак сорокалетней давности и настоящие причины скандального в то время развода (вызвавшего у него тяжелую нервную депрессию) с киноактрисой Литой Грей, которая была матерью двух его старших сыновей – Чарльза и Спенсера.

Что ж, на то, как и в других случаях, у Чаплина были, надо думать, свои основания. И следует, конечно, считаться с ними, уважительно относиться к столь недвусмысленно выраженной воле.

Иное дело, повторяю, годы детства и молодости. О них Чаплин писал в статьях и путевых впечатлениях 1921 года «Моя поездка за границу», их он пытался на склоне лет подробно вспомнить в автобиографии. Более того, в самом его творчестве как раз начальный период жизни нашел преимущественное отражение. В чаплиновских фильмах часто звучали мотивы и использовались темы, подсказанные жизнью в Лондоне, плодотворно начавшейся там сценической работой. Эти факты подчеркивают, какое исключительное влияние оказали детские и юношеские годы на формирование Чаплина как человека и как комедиографа. Потому следует и здесь уделить им некоторое внимание.

…Англия на рубеже двух столетий.

Уходила эпоха, получившая название викторианской – по имени королевы, царствование которой затянулось на шесть с лишним десятилетий. Конец этого царствования стал началом одряхления организма Британской империи, и приметы времени сказывались на всех сторонах жизни страны. Рядовой англичанин мог их легко обнаружить на каждом шагу, даже не делая ни одного шага, – по содержимому своей обеденной тарелки.

Записки современников, газеты и журналы, фотографии и другие документы воссоздают нам жизнь Лондона тех лет.

Чем напряженнее становилось положение страны, тем лихорадочнее бился пульс ее столицы. Каждого приезжего поражали необычайный шум на улицах Лондона, сутолока экипажей и спешка пешеходов, толпами заполнявших его деловые и торговые районы. Повышенный тонус уличной жизни никак не гармонировал с внешним обликом города, уютного в своем зеленом обрамлении, с застывшим спокойствием дворцов, с величием собора Святого Павла или Вестминстера.

Но вдали от центра, где не встретишь архитектурных памятников и живописных парков, удивляли картины совсем иного рода.

В печально знаменитом Ист-энде или другой пролетарской части Лондона, еще более убогой, вроде Поплера, на километры тянулись однотипные и угрюмые, израненные временем дома с низкими подворотнями и подслеповатыми окнами. В лабиринтах темных, кривых улочек ноги людей ступали по густому слою гниющих, зловонных отбросов, а бледные лица тщетно тянулись к мутным солнечным лучам, еле пробивающимся сквозь плотные клубы тумана. Даже солнце здесь казалось обездоленным: ему не проникнуть в узкие и мрачные закоулки, не изгнать из жилищ прочно обосновавшуюся там сырость. В морозные, дождливые и ветреные дни – а таких в году хоть отбавляй – спастись можно было только у камина, и каменный уголь порой составлял предмет более острой необходимости, чем хлеб.

Непременный камин был единственным символом домашнего уюта в каморке, которую снимало семейство Чаплин на мансарде, под самой крышей дешевого «доходного» дома.

«Мы жили, – вспоминал старший брат Сидней, – в нищенской комнатушке и большей частью впроголодь. Ни у меня, ни у Чарли не было башмаков. Помню, как мать снимала с ног туфли и отдавала их тому из нас, чья очередь была идти за даровой похлебкой для бедняков, единственной нашей едой за целый день…».

Судьба приносила Чаплинам испытания одно суровее другого. «Моя мать стала работать на дому, – писал в свою очередь Чарльз Чаплин о том времени. – Днем и ночью она строчила на швейной машине… Ее заработка едва хватало на пропитание. Где уж там было платить за квартиру! Не раз мы взваливали на тележку два матраца, три соломенных стула и тощие узлы со своими жалкими пожитками и отправлялись на поиски нового жилья…».

Вскоре нищета и тяжелая болезнь сломили бывшую артистку Ханну Чаплин. После отправки ее в больницу дети бродяжничали. Они питались отбросами, которые подбирали в канавах возле рынка, и спали под открытым небом на скамейках в парке. Спустя несколько месяцев их отправили в Хэнуэллский приют, куда свозили из лондонских предместий беспризорных детей. Сидней вскоре отправился искать счастья на чужбине. Чарли же оставался в приюте полтора года, пока мать не вышла из больницы. Снова началось полуголодное существование в очередной каморке на мансарде.

Как и для многих обитателей лондонских трущоб, первой школой для маленького Чарли была улица. Торговые кварталы, пестревшие вывесками магазинов, опознавательными знаками парикмахерских и шарами мелких ломбардов; фабрики и бойни; рынки, пропитанные всеми запахами земли и моря; огромные доки вдоль главной лондонской артерии – Темзы, с широкими пристанями и длинными, похожими на тюрьмы складами, неприбранными пространствами пустошей, – все это с раннего утра и до вечера кипело простой и вместе с тем сложной жизнью. «Уродливые контуры берегов реки портили пейзаж. Половина моего детства, – вспоминал Чаплин, – прошла среди шлака и мусора этих закопченных пустырей».

Какое разнообразие лиц, характеров, профессий можно было встретить в городе! Степенные лавочники и тщедушные клерки щеголяли в узких и длиннополых сюртуках. Они тонули в массе ремесленников, докеров, фабричных рабочих, облаченных в кургузые и поношенные пиджачки. Головы многих украшали маленькие котелки с чуть изогнутыми полями. Заметно выделялись приезжие – широкоплечие крестьяне в пестрых плисовых штанах, бродячие музыканты с испитыми лицами, горластые старьевщики, забияки кучера, маляры, стекольщики. Бездомных бродяг и нищих легко было опознать по фантастическим лохмотьям. Мало чем отличались от них безработные: на одном – пиджак, прорванный на локтях и надетый прямо на голое тело, на другом – какая-нибудь заплатанная женская кофта. В поисках работы они давно уже приучили себя вежливо улыбаться, но теперь многие из них порастеряли эти улыбки – приходилось действовать вовсю плечами и кулаками, чтобы первым пробиться сквозь толпу к редкому нанимателю. Время от времени эти люди, измученные хронической безработицей, объединялись в колонны манифестантов. В их невеселых и заунывных песнях отражались переносимые ими обиды, лишения и страдания, а в чертах сумрачных лиц и в сосредоточенных взглядах – нарастающее чувство протеста. Процессии безработных, как и стачки работающих, учащались, а в одном из районов Ист-энда рабочие завоевали большинство в местном самоуправлении – впервые в истории Англии!

Жизнь лондонской улицы была многообразна и поучительна. Маленький Чарли не мог, конечно, многого понять из того, что происходило вокруг него, однако быт, нравы, типы и характеры людей его детства остались в памяти навсегда и так или иначе частично воплотились в созданных им кинокартинах.

Как признавался сам Чаплин, наблюдавшиеся им на лондонских улицах сцены предопределили характер его будущих фильмов, соединявших трагическое с комическим. Ибо разыгрывались там отнюдь не только драмы и той же самой улице Чаплин был обязан в немалой степени также раннему развитию в нем чувства юмора.

Это чувство составляет одну из замечательных черт английского национального характера. Особые мастера на меткое и острое слово – кокни, коренные лондонцы из «низов». Даже жестокость жизни оказалась не в состоянии вытравить у английского простолюдина любовь к шутке, она лишь окрасила ее легкой грустью. На протяжении веков у кокни сложился свой лексикон, проще говоря, жаргон, обновляемый и обогащаемый каждым поколением. У них свои любимые словечки, поговорки и выражения, которые, кроме пролетарских окраин Лондона, нигде в мире больше не услышишь. Среди бойких и сметливых кокни в свою очередь выделялись уличные торговцы – профессия вынудила их стать неутомимыми остряками. Расставив на панели лотки и жаровни, они использовали весь запас шуток, лишь бы привлечь внимание покупателей. Их юмор бывал часто грубоват, но всегда доходчив и богат выдумкой. Современники сохранили нам образцы наиболее эксцентричной рекламы тех времен. Вот один из них:

– Не верьте мне, господа! Большего обманщика вы не встретите во всем свете! Этот порок у меня с детства. Каждый раз, когда я забывал соврать, мать награждала меня пощечиной, а отец угощал пинком. Не слушайте меня– все равно я вас надую, а лучше посмотрите на мой товар. Он очень дешев, потому что я беру его для продажи в долг, а долгов никогда не плачу, такая уж у меня привычка…

По одному этому монологу понятно, что эксцентричность была у лондонцев в почете. И, наверное, не случайно в начале нашего века известный философ и писатель Джордж Сантаяна поставил эту черту в ряду других, определяющих английский национальный характер: Англия – это «край индивидуализма, эксцентричности, ереси, юмора и причуд».

По вечерам, когда редкие газовые фонари вступали в неравную борьбу с мраком, шутка и смех перебирались с улицы в «паблик хаузы» (сокращенно– пабы) – пивные и дешевые кафе, – но особенно они расцветали в многочисленных мюзик-холлах. Программа английского мюзик-холла тех лет отличалась от современных эстрадных концертов значительно большим уклоном в цирковое искусство: наряду с исполнителями скетчей, танцорами, певцами, музыкантами, мимами там процветали комики-эксцентрики, фокусники, имитаторы, жонглеры, акробаты, клоуны, иллюзионисты, даже дрессировщики животных.

В 90-х и 900-х годах смех – правда, смех особого рода – зазвучал и в театре, отдававшем еще дань модному в викторианской Англии сентиментализму. Даже так называемый Народный театр, посещавшийся рабочими и их семьями, матросами и солдатами, охотнее всего ставил «чувствительные» пьески, в которых добрые и хорошие всегда обретали счастье, а дурные и злые наказывались. Заступницей униженных и оскорбленных на сцене нередко выступала церковь. Ханжество и мещанский застой, царившие в театре, нарушил Бернард Шоу, который в первых же своих пьесах сумел перенести на сцену богатство английского народного юмора. Сатирические драмы Шоу разоблачали пороки буржуазии, показывали ее истинное лицо, высмеивали тупость и самодовольство мещанства.

Наметившиеся сдвиги в театре в той или иной мере повлияли на различные виды эстрадного зрелища. Наряду с безобидной шуткой в мюзик-холлах нет-нет да и звучал едкий парадокс; большую остроту приобретало жало сатиры, направленной против нравов и морали, которые господствовали в обществе.

Случилось так, что происходившие в те годы события на сцене театров, мюзик-холлов и других зрелищных заведений стали иметь если не прямое, то, во всяком случае, весьма близкое отношение к юному Чарли.

НАЧАЛО ПУТИ

Клоунский дар, на мой взгляд, – самое ценное качество актера, признак высочайшего артистизма.

Федерико Феллини

Все началось с одного из сюрпризов, которые каждодневно преподносила ему лондонская улица:

«На Кеннингтон-кросс я впервые узнал музыку, там мне открылась бесценная красота, которая с тех пор неотступно следует за мной и придает мне силы. Это произошло однажды вечером… Я был ребенком, и музыка явилась мне как сладостная тайна. Я чувствовал ее, еще не понимая, и она завоевала мое сердце и мою любовь».

Это была какая-то простенькая мелодия, исполненная на кларнете и гармонике, но для Чарли она стала подлинным откровением. В другой раз уличная шарманка заставила малыша плясать и кувыркаться, пробудив его способности к танцам. На улице же сложился его первый репертуар песенок. По примеру многих других детей бедняков он чуть ли не с четырехлетнего возраста пел у дверей кабачков и пивных, комически имитируя популярных певцов и обходя затем публику с шапкой.

Для развития природных способностей Чарли очень много сделала его мать, особенно в трудном искусстве имитации.

«Я часто спрашиваю себя: не обязан ли я своим успехом в пантомиме дару, переданному мне моей матерью? Она была исключительной мимисткой. Когда мой брат Сид и я были еще ребятишками и жили в тупике одного из кварталов Лондона вблизи Кеннингтон-роуд, она часто целые часы простаивала у окна, глядя на улицу и воспроизводя жестами, глазами, выражением своего лица все, что там происходило среди прохожих.

Наблюдая за матерью, я научился не только выражать чувства при помощи движений рук и мимики лица, но и постигать внутреннюю сущность человека. Ее наблюдательность была исключительной… Умение наблюдать людей– вот самое большое и ценное, чему научила меня мать; я стал жадно подмечать все мелкие смешные черты людей и, имитируя их, заставлял людей смеяться».

«Выступления» Чарли на грязных тротуарах Ист-энда, приносившие жалкие гроши, продолжались несколько лет. Но впервые Чарли «вкусил славу» в школе, где ему довелось проучиться очень недолго. Простенький и смешной стишок, который мать списала в витрине какого-то магазина, он прочел сначала в своем классе, вызвав хохот всех ребят. «Слава о моем таланте разнеслась по всей школе, – вспоминал Чаплин, – и на следующий день меня заставили выступить в каждом классе и перед мальчиками и перед девочками».

Существуют противоречивые версии того, как девятилетний Чарли оказался в детском ансамбле клокданса, организованном школьным учителем Джексоном. Как бы то ни было, он впервые попал на сцену и в течение двух лет разъезжал по английской провинции в составе этого танцевального ансамбля, носившего название «Восемь ланкаширских парней». Его костюм для танца состоял из белой полотняной блузы с кружевным воротником, коротких бархатных штанишек, чулок и красных башмаков на деревянной подошве. Эта одежда была самой нарядной у мальчика.

Из-за заболевания астмой Чарли пришлось оставить самодеятельный ансамбль. После выздоровления ему время от времени удавалось получить ангажемент в других маленьких эстрадных труппах. Разнообразные выступления с песенками, танцами, пародиями чередовались с прозаическими занятиями продавца газет, рассыльного, слуги в частном доме, печатника в типографии, подмастерья, даже учителя танцев, пильщика дров и стеклодува. Случайным заработкам положило конец устройство в театр.

Еще до работы Чарли у Джексона мать мальчика, заметив склонности своего сына, хотела было отдать его на выучку в цирк.

«Впервые я побывал в цирке, когда мне было восемь лет. Для меня не было ничего прекраснее, чем клоун Лапэн. Признаюсь, мне захотелось быть похожим на него. Как я его любил и восхищался им!…Вся программа держалась на нем одном. Он в равной мере был прекрасным жонглером, наездником, акробатом, мимом… У меня не было другого желания, как подражать ему».

Маленький Чарли начал заниматься акробатикой, но неудачное падение и повреждение пальца на ноге отвратили его от мечты о «мире опилок». Однако окончательно с цирковым искусством он не порвал. В возрасте, когда дети обычно учатся в школе, Чарли, зарабатывая на жизнь и осваивая все новые и новые эстрадные профессии, сам выполнял на сцене мюзик-холлов почти все то, чем восхищался у клоуна Лапэна. Разносторонняя исполнительская деятельность прекрасно натренировала его и в будущем обогатила артистические приемы. Самое же главное – именно она обеспечила ему успешный дебют в театре.

«Наконец мне удалось поступить в театральную труппу… Решался вопрос: быть мне или не быть. Я знал, что если я директору не понравлюсь, то мы оба – мать и я – снова будем голодать. Если я буду пользоваться успехом, тогда мы сможем позволить себе хотя бы по тарелке горячего супа в день.

Я не был абсолютным новичком на сцене. Уже раньше я выступал в танцевальной труппе «Восемь ланкаширских парней». Но теперь мне предстояло сыграть настоящую роль. Я говорил, публика меня слушала, и я получил ангажемент.

Последовал неизбежный для всякого актера период работы в захудалых театриках. С разными труппами я разъезжал по всей стране. Нам с матерью не приходилось теперь голодать».

В течение нескольких лет с небольшими перерывами Чарли выступал в самых разнообразных амплуа. В пьесе «Джим, любовь кокни» он исполнял роль мальчика-газетчика, который дерзил сыщику из Скотланд-Ярда, чем вызывал к себе симпатии публики. В пьесе «Шерлок Холмс» по мотивам Конан-Дойла с успехом играл грума Билли – смышленого и хитроватого мальчугана. «Пришлось исправить только один мой недостаток: говоря, я дергал головой и слишком гримасничал».

Во время гастролей театра по разным городкам и поселкам Чарли тяжело переживал отсутствие рядом с ним своих родных. «Я бродил в одиночестве по незнакомым городам, спал в чужих комнатах, ни с кем не виделся до вечерних представлений… Мало-помалу мной овладела тоска. На новое место мы приезжали в воскресенье вечером, и я особенно остро ощущал свое одиночество, торопливо шагая по неосвещенной главной улице северного города и слушая унылый колокольный звон».

Театральные амплуа юного Чаплина

Лишь после возвращения Сиднея на родину из своих вторичных странствий по свету и устройства его на маленькую роль в «Шерлоке Холмсе» Чарли смог отправиться в очередное турне уже вдвоем с братом.

Однако вскоре режиссер Постэнт пригласил Чарли играть все того же грума Билли в фешенебельном Вестэндском театре. Возвращение в Лондон и появление на сцене знаменитого театра Чаплин назовет «своим вторым рождением» – к нему пришло признание профессионального театрального актера.

Это отнюдь не означало, что пришел и конец всем невзгодам. После снятия пьесы «Шерлок Холмс» с репертуара Чарли почти на год остался без работы. «В конце концов мне удалось устроиться в ансамбль «Цирк Кейси». Я выступал там в двух скетчах, изображая «благородного разбойника» Дика Тюрпина и шарлатана «доктора» Уилфорда Води. Мой Води пользовался кое-каким успехом, потому что это был уже не просто бурлеск, а попытка изобразить тип ученого профессора. К тому же я придумал удачный грим… Эта работа помогла мне раскрыться как комедийному актеру».

Вернувшийся из турне Сидней сумел вскоре попасть в одну из трупп бродячих комедиантов. «Все они ставили только пантомимы, – вспоминал Чаплин. – Но их «комедии затрещин» исполнялись под прекрасную балетную музыку и пользовались огромным успехом. Лучшей среди них была труппа Фреда Карно с большим репертуаром комедий».

Именно в труппе пантомим Фреда Карно – одного из «королей» английского мюзик-холла тех лет – Сидней выдвинулся благодаря своим способностям комика.

«Однажды, – писал в своих мемуарах Фред Карно, – он пришел ко мне в студию в Кемберуэлле.

– Хозяин, – сказал он, – не можете ли вы что-нибудь сделать для моего младшего брата Чарли? Он талантливее меня, хотя еще и мальчишка. Он выступал в труппе «Восемь ланкаширских парней».

– Приведите вашего брата, – сказал я, – я посмотрю на него.

И вот как-то Сид пришел в сопровождении тщедушного, бледного и печального юноши. Должен признаться, что сначала он показался мне слишком робким, чтобы из него мог выйти актер, особенно актер буффонады, которая была моей специальностью.

Но уже через одну-две недели я решился поручить ему роль в пантомиме «Футбольный матч». Чарли играл роль злого парня, который преследует вратаря и пытается споить его перед матчем. Это была полудраматическая роль, и я убедился в том, что Чарли может не только паясничать, но и играть всерьез».

Чарли было восемнадцать лет, когда он оказался в труппе Карно. Оставался он в ней примерно семь лет, и в эти годы, по существу, происходило формирование его таланта. Именно тогда уже начали выкристаллизовываться какие-то отдельные удачно найденные и глубоко индивидуальные приемы игры, именно тогда стал утверждаться характерный рисунок мимики и движений актера, который был частично сохранен и позднее перенесен Чаплином в его знаменитую маску, известную нам по экрану (если не ограничивать понятие маски исключительно гримом и костюмом, что неверно даже для клоуна цирка). Поиски такого рисунка были сопряжены с упорной работой, непрерывным совершенствованием техники акробатических движений, доводимых чуть ли не до графической четкости. Свою удивительную «утиную» походку, подсмотренную, по признанию самого Чаплина, еще в детстве у какого-то старого пьяницы конюха, он вырабатывал долгое время регулярной трехчасовой тренировкой, следя при этом, чтобы носки ботинок непременно смотрели в разные стороны.

Утрированные, но чеканные, тщательно выверенные жесты; совершенное владение лицевыми мускулами; точно рассчитанные игровые повторы и ударения; неожиданные смены одного настроения другим; перебивка действия паузами; постоянные изменения темпа и ритма – вся эта выразительная гамма мимики и движений, высокая пластическая культура составляла основу основ мастерства актера пантомимы. Воздействие на зрителей достигалось, как правило, без слов, если не считать немногочисленных чисто клоунских диалогов, приправленных меланхолической иронией или горьким смехом.

«Пантомима, являясь простейшей формой проявления человеком своих эмоций и своего сознания, в то же время оказывается и самой сложной, – заметит позднее Чаплин в статье «Будущее немого кино». – Движение бровей, каким бы оно ни было легким, может передать больше, чем сотни слов, и, подобно китайским драматическим символам, оно будет иметь разное значение в зависимости от обстановки… Танец, танец-драма, балет – все эти виды хореографического искусства используют пантомиму».

Чарли Чаплин в роли Фейджина в пьесе «Оливер Твист»

Как и любые эксцентрические комедии и цирковые клоунады, пантомимические постановки Карно во многом строились на игре с вещами, сверкали каскадом отшлифованных веками комедийных трюков. Что касается сюжетов пантомим, то они чаще всего были лишь простой канвой, позволявшей артистам вышивать своей игрой сложные и забавные узоры, а постановщику – в искусной последовательности скреплять воедино различные номера. Характерным в этом отношении примером могла служить пьеска «Вечер в английском мюзик-холле». Декорация спектакля представляла собой часть театральной сцены и уголок зрительного зала с несколькими ложами. Среди зрителей, заполнявших места в зале и ложах, – их играли тоже актеры – появлялся облаченный в визитку с чужого плеча щуплый джентльмен (эту роль часто исполнял молодой Чаплин). Будучи сильно навеселе, он развлекал своим эксцентричным поведением других зрителей, а аплодируя, едва не вываливался из ложи. Все события развертывались здесь одновременно с выступлениями на сцене певцов, танцоров, борцов, акробатов, роликобежцев. Последний из номеров завершался уморительной дракой вылезшего из ложи на подмостки маленького пьяного, но увертливого джентльмена с огромным борцом.

Назад к карточке книги "Чарли Чаплин"