Текст книги "Берлин - Париж: игра на вылет (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– Надеюсь, в этом вторичном нет качественного отставания кораблей, выстроенных для японцев на наших верфях, и их вооружения в сравнении с русскими?

– Что до кораблей, я не побоюсь утверждать, сир, что по их типам и характеристикам больше козырей было на руках у японцев. Опыт боев у Элиотов и Кадзимы убеждают в этом. И если бы они проявили больше настойчивости и холодного расчета, то шансы на победу имели в обоих случаях. К сожалению, как раз с расчетом и настойчивостью у адмиралов флота Микадо практически во всех боевых эпизодах первой половины войны было, откровенно говоря, не очень…

Но особую важность имели два ее самых первых боя, прошедших за первые сутки кампании. Это японские атаки на Порт-Артур и Чемульпо.

Первая закончилась совершеннейшим провалом, поскольку внезапный ночной набег дестроеров, на который возлагались особые надежды, и который, теоретически, мог за пару часов решить исход всей войны в пользу Токио, завершился форменным пшиком. Ни одного потопленного русского корабля. Ни одного!

Причины, полагаю, в следующем. Во-первых, японский командующий неоправданно разделил свои силы, заставив почти половину минных судов шарить по пустому заливу у Дальнего. Один их отряд и вовсе заблудился в тумане, и до рассвета так и не подошел к рейду Порт-Артура. Остальные же, вместо скоординированной, одновременной атаки, выходили на свои цели по отрядно, по очереди, упрощая задачу русским артиллеристам.

Во-вторых, эта никому не нужная, идиотская перестраховка с ножницами на минах Уайтхеда для прорезания защитных сетей. «Сырые» и ненадежные, эти приспособления при встрече с сетью мало помогают, зато с ними некоторые из выпущенных мин пошли глубже заданных минерами установок, а некоторые не взорвались, ударив в корабельный борт. Известно, что русские на следующий день обнаружили плавающими и выловили несколько разломанных японских мин с отвалившимися зарядными отделениями.

В-третьих, отказ Того от решительного дневного эскадренного сражения у крепости с выходящей ему навстречу русской эскадрой, последовавший за провалом ночной акции минных сил, стал для моряков флота Микадо сильнейшим деморализующим ударом. Об этом рапортуют все наши наблюдатели без исключения. И я с ними полностью солидарен. Ссылки на опасность от навесного огня крепостных батарей – не более, чем повод для самооправдания японского командования. Особенно, если вспомнить про опыт русских в Токийском заливе.

Второй же бой «первого дня», проведенный отрядом Уриу против единственного русского бронепалубного крейсера и старой, тихоходной канонерки у Чемульпо, – на мой взгляд, вообще самая позорная для флота японцев страница в истории этой войны. Даже, несмотря на тот факт, что сам порт они заполучили.

Вместо того, чтобы ночью минами потопить русских прямо на их якорных стоянках, покойный адмирал сам породил дальнейшую несуразицу. А ведь командир «Тальбота», как это следует из рапорта коммодора Бейли, в их приватной беседе еще до начала боевых действий настоятельно советовал японцу, воспользовавшись подавляющим численным и качественным перевесом, решительно уничтожить противника на рейде, не стесняясь присутствием иностранных стационеров. Политически Япония уже ничего не теряла.

Увы, итог известных действий Уриу – не только потеря эльсвикского броненосного крейсера в десять тысяч тонн, но и последующий королевский подарок московитам в виде двух близких по типу судов итальянской постройки. Кстати, именно их абордаж сделал Руднева командующим над крейсерской эскадрой во Владивостоке через пару недель с начала войны. Последствия этого единоличного решения царя всем хорошо известны. Но, прошу меня простить, джентльмены, я несколько отвлекся…

Понятно, что дуплет таких феерических фиаско в завязке кампании многих среди азиатов морально надломил. Это все равно, как не сбить фазана в десяти метрах из двух стволов. Конечно, со временем самураи оправились, собрались с духом и в дальнейшем сражались решительно и самоотверженно. Но подлинно «золотое» время было японским флотом бездарно упущено. Русские освоились, нащупали свою контригру, направленную на концентрацию превосходящих сил, и, в итоге, она принесла им желанные плоды.

Вы меня спросите, конечно, в чем же причины такой нерешительности, если не робости, командования японского флота в первых боях? Неужели потомки самурайских родов, известные благоговейным отношением к долгу, чести, а также фаталистическим взглядом на жизнь и смерть, могли чего-то испугаться в ситуации, когда их Микадо решил начать войну, а сами они получили его приказ на внезапный, убойный удар по врагу?

Многие в Адмиралтействе полагают, что для азиатов сам факт первой в их истории атаки на крупнейшую европейскую Державу, на империю Белого Царя, был поводом для мощного стресса. При всей их гордости и самомнении, они представляли себе глобальное соотношение сил прекрасно, и это знание висело над ними дамокловым мечом.

Однако, если вы хотите знать лично мое мнение, джентльмены, должен заметить, что такой взгляд на природу «скованности» японских адмиралов и их очевидное желание всеми способами минимизировать свои потери, как материальные, так и, по-возможности, репутационные, неоправданно узок. И дело тут вовсе не в постулатах трактата Сунь Цзы. Просто многие не желают видеть очевидного для меня факта, что главная причина такого поведения Того и Уриу была порождена здесь, в Лондоне.

Почему? Да потому, что после заключения союзного Договора 1902-го года, японцы полагали, что если ослабление России полностью отвечает британским интересам, а мы сами вооружаем их и благославляем на поход в Маньчжурию, то в случае критической ситуации для «ее штыка на Востоке», Англия решительно бросит на японскую чашу весов свой меч. Или, по крайней мере, нептунов трезубец.

Представьте теперь, каким холодным душем стала для них позиция, высказанная их посланнику осенью 1903-го лордом Лэнсдауном и главой Кабинета? В те самые дни, когда военная машина уже была запущена, и отрабатывать назад для самураев было слишком поздно, мы им мило заявляем, что Англия сохранит нейтралитет в любых ситуациях, не подпадающих под параграфы упомянутого Договора. Пусть благожелательный, но только нейтралитет! Мало того. Им прямым текстом говорят о нежелательности начала войны Японской империи с Россией, «в связи с определенными изменениями в британских внешнеполитических приоритетах…»

Я знаю, конечно, что за полтора года произошло много чего. Немцы распоясались в конец. Мы решились пойти на альянс с Францией против них. И к нему, по логике вещей, желательно пристегнуть Россию в качестве союзницы. Поэтому ее критическое военное ослабление более не входит в сферу британских интересов, и нам надо начинать спешно наводить дипломатические мосты с Санкт-Петербургом. Но…

Но помилуйте! – Фишер картинно всплеснул руками, – Вот так запросто, мимоходом, предать союзника, который уже вложил в подготовку к этой войне массу денег, если не последние свои деньги, поставив ВСЕ на одну-единственную карту? При этом он дал кучу военных заказов нашим заводам. Набрал громадные кредиты на ведение кампании в течение полгода у наших же банков. И уже убедил в неизбежности схватки с русскими собственный народ, распалившийся настолько, что дальше – или война, или бунт…

Конечно, я понимаю, что расчетливая, прагматичная политика – наше все. И флот – лишь один из ее инструментов, сир, – Первый морской лорд многозначительно взглянул на своего короля, – Я понимаю, что интересы Японии, каких-то азиатов, мы никогда не поставим во главу угла нашей политики. Я знаю, что изменение обстоятельств повелевает, и все такое прочее. Но, честно говоря, джентльмены, сегодня мне просто стыдно смотреть несчастным японцам в глаза.

– Что же. Мнение, вполне имеющее право на существование, адмирал. Вот только не припоминаю за Вами склонности к сантиментам, – с деланой печалью в голосе вздохнул лорд Мильнер, – Неужели наш «Неустрашимый Джек» стареет? Откуда такое сострадание к тем, кто столь изрядно заляпал грязью наш сегодняшний политический небосклон? Да, и к тому же… э… не европейцам…

– Я сам родился на Цейлоне, если Вы помните, сэр. И полагаю, что немного понимаю азиатов. Знаете, китайский мудрец Конфуций сказал однажды: «Не делай другу того, чего не пожелал бы себе». Разве эта строчка не достойна стать одиннадцатой заповедью?

Сказанное мною – вовсе не сантименты. Я лишь хочу, чтобы все мы поняли: в глазах японцев Британия «потеряла лицо». И если мы тщимся сохранить их в сфере имперского влияния, нашим дипломатам нужно очень хорошо поработать на мирном конгрессе. А нашим банкирам очень хорошо подумать, как смягчить для японцев долговое бремя. В противном случае дружеское плечо им подставят янки. Или даже русские, с этих станется.

– Спасибо, Джек. Мы тебя услышали, не сомневайся, – Эдуард задумчиво кивнул, – Ну, а теперь, джентльмены, давайте обсудим новость, которую нам принес лорд Эшер. И подумаем, что можно сделать в столь гадкой ситуации. Беднягу Маккиндера вчера нашли. В Скотланд-Ярде уверены: нашего друга и члена Тайного совета перед смертью пытали…

Глава 3

Глава 3. «В шесть вечера, герр корветтен-капитен!»

Берлин. 26 июля 1905-го года

Монументальный, гулкий свод Лерского вокзала, чем-то напоминающий огромный эллинг для гигантских дирижаблей из не столь отдаленного будущего, встречал гостей столицы Рейха запахами дыма, перегретого пара, раскаленного металла и типографской краски. Несмотря на летнюю жару, застегнутые на все пуговицы форменных пиджачков, вездесущие мальчишки-газетчики в ярких фуражках с броскими названиями издательств, обливаясь потом, наперебой предлагали новоприбывшим свежие новости.

Правда, стоически парились вокруг не одни бедные парнишки. Дресс-код мужского костюма в имперской Германии тяготел к «мундирности» с глухим воротником-стойкой. И, в отличие от дам, ни широкополых шляпок, ни зонтиков от солнца, ни тем паче вееров, представителям сильного пола в присутственных местах не полагалось.

Военные, железнодорожники, машинисты, проводники, полицейские, контролеры и многочисленные носильщики, сверкая начищенными до блеска пуговицами и бляхами, поскрипывая кожей ремней и портупей, изредка украдкой смахивали предательскую влагу с висков или кончика носа. Не теряя при этом многозначительной серьезности лиц, как и положено добропорядочным гражданам, находящимся при исполнении. Ибо служба есть служба. Порядок есть порядок. Превыше них для немца – только сам Фатерлянд.

Но и сказать, что представительницам прекрасной половины окружавшего Василия и его спутников пестрого общества было легче, язык не поворачивался категорически. Туго зашнурованные корсеты, длинные рукавчики и двойные юбки «в пол», едва ли делали их существование в тридцатиградусный зной более комфортным…

Не обремененные объемным багажом, окруженные шумным потоком приехавших и встретивших, они уже подходили по платформе к тендеру паровоза, тянувшего их состав, когда Василий внезапно почувствовал на себе чей-то внимательный, цепкий взгляд.

«Упс… Этого еще не хватало. Но кто-то тут есть по нашу душу…»

Условный знак заставил его спутников мгновенно подобраться и буквально за пару-тройку шагов принять разомкнутый предбоевой порядок, позволяющий каждому иметь максимально возможный сектор для наблюдения, ведения огня и прикрытия друг друга. Квантунская «учебка» Балка, часть тактических приемов из программы которой вошла и в инструкцию для опергрупп, работающих «под прикрытием» за рубежом, нарабатывала у офицеров прекрасные рефлексы.

По счастью, наихудшего, а именно – рукопашного общения с прелюдией в форме целевой стрельбы из короткостволов в перекатах по представителям конкурирующей организации среди гражданских, не стряслось. В толпе встречающих Балк безошибочно вычленил знакомое лицо с тонкой улыбкой сдержанной радости на губах.

«Интересно девки пляшут. Если Председатель послал Максимова перехватить нас на берлинской пересадке, значит в Конторе для меня появились новости или вводные, не терпящие и трех суток отсрочки. Похоже, мы начинаем становиться пожарной командой. Что там у них на этот раз приключилось? Азеф? Гапон? Японские рецидивисты? Или что-нибудь похлеще, вроде очередного фортеля дядюшек бедолаги Ники? Как чудненько! А один наивный балбес с зашкалившим спермотоксикозом раскатил было губищу по поводу Верунчика в пятницу вечером».

– Отбой тревоги. Наши. Смотрим правее. Видим: Макс…

***

На взгляд Балка, с одной стороны, ситуация, в которой они с Зубатовым начинали формировать структуры ИССП, включая любимое детище Василия – первое в своем роде для настоящего времени разведывательно-диверсионное подразделение «в штатском», была неизмеримо проще его реалий конца 20-го – начала 21-го века. В здешнем «краю непуганных бубуинов» не только отсутствовали электронные базы персональных данных, визы или именные проездные документы. Здесь и паспорт-то при пересечении границ большинства европейских стран не требовали! Франция, Германия, Испания и Италия еще в 70-х годах прошлого века отменили пограничный паспортный контроль: сеть железных дорог неудержимо разросталась, народа стало ездить много, и пограничные чиновники банально перестали справляться с такой хлопотной обязанностью.

И главное: здесь даже у великих держав толковых спецслужб с разведывательными и контрразведывательными органами пока не существовало вовсе, или таковые пребывали в эмбриональном состоянии. И лишь интеллектуальный мерзавец Евно Азеф и некоторые североамериканские мафиозные боссы робко, мелкими шажками, начали приближаться к той оперативно-тактической идеологии применения, которая была скрупулезно прописана Василием для спецотряда ИССП «Вымпел». Мудрить с его названием он не стал: был бы смысл плодить новые сущности.

Но, с другой стороны, на пути его и Председателя замыслов громоздились дичайшие технические проблемы. Со своевременной передачей информации, к примеру. Здесь тебе ни интернета, ни мобильной и спутниковой связи, ни даже чемоданчика «радистки Кэт». Максимум удовольствия: линейные телеграфные станции, до которых вовремя добраться – отдельная тема, а делать это предстояло регулярно. Короче: «Морзянка, сэр…»

Между прочим, в работе боевой группы в чужой стране главное – это даже не точное выполнение возложенной на нее задачи и отход «не наследив». Главное, чтобы в Центре, в случае «облома», понимали: когда, где и по каким причинам миссия провалена, а группа, или ее часть, уничтожена противником. Как в связи с этим выразился Зубатов: «У нас нет интереса дважды наступать на одни и те же грабли. Подобное развлечение – для особо одаренных клинических идиотов».

Вот почему Председатель категорически настоял на обязательных кодированных «квитанциях» с телеграфа по маршруту «командировки». В Конторе должны точно знать: где их люди находятся, куда и когда прибудут на очередном ее этапе. Так что сам факт появления Максимова на берлинском вокзале Василия сильно не удивил.

Кстати, дело тут было не столько в «плановых показателях эффективности работы» или понятном лозунге «своих не бросаем». Дело было в проклятой экономике, несмотря на то, что все финансовые потребности Конторы до сих пор удовлетворялись в полном объеме. Но это – сегодня, поскольку сам царь-батюшка кровно заинтересован в высокой эффективности работы его опричников, а в верхнем ящике его письменного стола, рядом с томиками Макиавелли и Карлейля, прижился изданный в Лондоне цитатник Сунь Цзы.

«…Знание противника наперед невозможно получить от богов и путем вычислений.

Знание положения противника можно получить только от людей. Поэтому для армии нет ничего более важного, чем ее шпионы. Нет больших наград – чем для шпионов. Нет дел более секретных, чем дела шпионские. Не обладая совершенным знанием, ты не сможешь пользоваться шпионами. Не обладая гуманностью и справедливостью, ты не сможешь применять шпионов. Не обладая тонкостью и проницательностью, не сможешь получить от шпионов действительный результат. Поэтому только просвещенные государи и мудрые полководцы способны делать своими шпионами людей высокого ума. И с их помощью они непременно совершают великие дела. Пользование шпионами – самое существенное на войне. Именно они – та главная опора, полагаясь на которую действует армия…»

Но это – сегодня. А как-то оно будет завтра? Кто знает? Постоянны только временно вбитые гвозди…

Подготовка разведчика-диверсанта, действующего за рубежом в формально пока еще мирное время, стоит подороже любого навороченного «Роллс-Ройса» и требует далеко не двух-трех недель. Каждый такой офицер – это не одноразовый «камикадзе», вроде тех предателей из бывших советских военнопленных, которых Абвер «выпекал» десятками и даже сотнями в годы Великой отечественной для диверсий в нашем оперативном тылу. Он – элитный боец, «штучный товар ручной работы». Хотя и получает перед очередной командировкой под соответствующую подписку ампулу с цианидом, поскольку не имеет права попадать в плен.

Причем, на боевое задание уходит группа, где «пара» – базовая тактическая единица: одиночкам тут не место. Агенты-диверсы – командные игроки, они не «кроты», не глубоко законспирированные нелегалы-резиденты. А за супергероями-индивидуалами с лицензией на убийство – милости просим в сказки про Джеймсов Бондов и Джейсонов Борнов…

***

– Здравствовать и тебе, Евгений Яковлевич! Ты здесь, в неметчине, дело пытаешь, или от дела лытаешь? – отвечая на крепкое рукопожате и приветствие Максимова, по-дружески подмигнув, с легким полупоклоном осведомился Балк.

– Пытаю, пытаю, Василий Александрович. Сам знаешь, работа теперь наша такая, пытать, – невозмутимо отшутился подполковник, – Но подробности чуть позже, с Вашего позволения. Пойдемте, моторы ждут. Я снял два номера в «Бельвю». Там и пообедаем.

– Гранд, что на Потсдамской площади?

– Да, он самый. И если нашу «могучую кучку» тамошние дамы полусвета примут за компанию охочих до амурных приключений заезжих иностранцев, разве будет что-то в этом противоестественного?

– А за пять часов мы точно успеем? И покушать, и… – Рощаковский демонстративно взял многозначительную паузу, вызвав сдержанные смешки у Витгефта и Бутусова.

– С этим, до дома потерпите. Кстати, не забываем, что законы страны пребывания, а тем паче – пересадки, желательно знать. И, как минимум, – уважать. Дабы на ровном месте не наживать себе неприятностей на посадочное место. Извиняюсь за каламбурчик…

Но, что-то я погляжу, шибко веселый у тебя народ сегодня, Василий Александрович. Слышали, кстати, что в Лондоне три дня назад король лично присутствовал на похоронах одного из своих друзей, профессора и, вроде бы, даже члена Тайного совета? Нет?..

Вижу: новость оценили. Это радует. Кстати, дамы говорят, что берлинский вазелин – лучший в мире, так что вам, можно сказать, необычайно повезло: успеете к заслуженному клистиру грамотно подготовиться. Но есть у меня для вас известия и получше. Например: Коос Де ла Рэй два дня назад отбил телеграмму из Гамбурга, скоро будет в Питере. Видел бы ты, Василий Александрович, что вытворяли мои ирландские «буры», когда узнали.

– Едет инкогнито? Германским пароходом?

– Конечно. С этим у нас все по плану…

Так-с. Ну, вот и наши самобеглые коляски. Ты сам со мной садись, по пути расскажу кратко, что еще у нас, и как. Всей дороги минут на десять-пятнадцать, но этого хватит.

Да, кстати, господа! С этого момента и до самого Санкт-Петербурга вся ваша группа поступает в мое распоряжение: устный приказ Председателя…

***

Ощутимо покачиваясь и вибрируя на брусчатке, даймлеровский «Рименваген» гулко урчал расположенным сзади, почти под самым пассажирским диваном, шестисильным мотором. По случаю июльской жары на улице, это вряд ли можно было счесть признаком комфорта. Особенно, если учитывать, что кузов типа «Визави», предусматривал открытое переднее сиденье для водителя такси с одним из пассажиров, а для двух других седоков преднозначались места, изолированные от окружающего мира в закрытой «половинке кареты». Понятно, что пекло в деревянно-кожанной душегубке было знатное, тем паче ее хозяин таксист двадцать минут ожидал своих пассажиров, терпеливо стоя на солнцепеке: задаток получен, никуда не дернешься.

Но зато двум пассажирам такого авто, будь то бизнесмен с коммерческим агентом, кавалер с дамой или парочка случайных, заезжих шпионов, посекретничать можно было совершенно свободно.

Первым забравшись внутрь, Василий невольно залюбовался Максимовым, который в этот момент внимательно отслеживал, как размещались во втором такси остальные наши офицеры. Его плавными, экономными движениями матерого хищника, скрытой в них и во взгляде энергетике прирожденного бойца, для которого даже пятьдесят «с хвостиком» – вовсе не «критический» возраст для практической военной работы.

Хорошо было сказано: «Есть такая профессия: Родину защищать». Причем, для кого-то это вовсе не ремесло, как следствие сознательного жизненного выбора, но призвание, заложенное в генах. Карма мастера. Путь воина, предначертанный свыше…

И, вместе с тем, сколь резкие метаморфозы способны иногда производить с людьми обстоятельства! Он ведь помнил Максимова и таким, как в день их первой встречи, когда Евгений Яковлевич только прибыл в Маньчжурию, на русско-японскую войну: усталым и опустошенным, почти погасшим, потерявшим всяческую надежду на будущее человеком, с дозволения царя приехавшим сюда лишь для того, чтобы с честью умереть в бою…

Когда Балк вручил Великому князю Михаилу список офицеров, которых желательно было как можно скорее выдернуть к нему под знамя со всей Маньчжурии, первыми в нем стояли фамилии нескольких наших «буров», а самой первой среди них, – естественно, фамилия Максимова, «русской легенды Трансвааля». Единственного из иностранцев, удостоенного в бурской армии звания «полевого генерала».

И именно по поводу подполковника Максимова Василию было суждено в первый и последний раз разлаяться с Мишкиным, аж до матюков и хлопанья дверьми! По итогу, Михаил все-таки уступил, о чем, позже, по его собственному признанию, не пожалел ни разу. Слава Богу, оба они были людьми отходчивыми…

Причины «антимаксимовского бунта» Великого князя были достаточно серьезны. Летом 1901-го года, после дуэли с Евгением Яковлевичем, в жутких мучениях скончался от пули, угодившей в низ живота, приятель Михаила, сотник Конвоя и флигель-адъютант царя – светлейший князь Александр Фердинандович Зайн-Витгенштейн. Через несколько месяцев Максимова вызвал младший брат покойного, Григорий. Ему «повезло» больше: он отделался искалеченной на всю жизнь саблей бывшего кирасира правой рукой…

Но Василий хорошо знал, за кого он просит. Вернее, не просит – требует!

Блестящий полевой офицер, разведчик-генштабист, одаренный военный журналист-аналитик, храбрец, умница. И вдруг: получите такой горький афронт судьбы! Совершенно случайная, нелепая и трагичная по своим последствиям встреча на «узком оселочке» с подвыпившей компанией столичной «золотой молодежи».

Как рассказывал им с Михаилом сам Максимов, события в тот роковой день в самой середине лета развивались следующим образом. Он, лишь недавно вернувшись в Россию после лечения в Германии и Австрии от ран, полученных на юге Африки, провел два дня у своих друзей в Териоках, после чего выехал в столицу.

Поезд катился полупустым. С обеда заходили короткие грозы, и под мерный шорох дождя за окном, Максимов спокойно задремал, сидя в одиночестве в четырехместном отделении вагона II класса.

Пробуждение оказалось неожиданным и шумным. На станции Шувалово-Озерки в вагон с гвалтом ввалилась находящаяся навеселе, изрядно вываленная в грязи компания. Князь Витгенштейн с другом и сослуживцем по Терской сотне Собственного ЕИВ Конвоя князем Амилахвари после ресторана развлекали и катали на моторе четырех шансоньеток-француженок. И докатались до того, что опрокинули авто на повороте на бок, причем только чудом никто при этом серьезно не пострадал. Вот уж воистину – пьяным море по колено. Однако, возвращаться в Петербург им пришлось общественным транспортом.

Оба гвардейских офицера с парой дам заняли соседнее с Максимовым купе. А две другие «львицы полусвета», оставшись на время без кавалеров, несмотря на совершенно свободные отделения рядом, решили подсесть к Максимову: хоть и в штатском, пусть не самой первой на вид свежести, но все же – мужчинка! «Эх, не догоню, так разогреюсь!»

Только попутчик им попался не очень общительный и какой-то вовсе не падкий на активную демонстрацию прелестей особами, привыкшими «нравиться ВСЕМ рыцарям».

Вскоре отсутствие к ним знаков должного внимания и сочувствия со стороны лица противоположного пола, демонстративно чистящими помятые и перепачканные перышки кокотками начало восприниматься как вызов неотразимости их чар. Кроме «оперения» в ход пошли и «клювики»: а именно – сомнительного качества остроты на французском в адрес «буки-соседа». С русским у обеих были явные нелады.

До поры до времени их «шпильки» его броню не пронимали, он долго стоически терпел глупости и пошлости. Но выдержки хватило лишь до тех пор, пока одной из дам не пришло на ум, если уместно так говорить об этом ее «достоинстве», «проехаться» по поводу обезобразившего лицо их попутчика, пугающего вида, длинного, красноватого шрама, тянущегося от середины левой щеки куда-то вверх, в шевелюру над виском…

Конечно, откуда было знать подвыпившей профурсетке, что шрам этот – отметина от почти смертельного ранения пулей из револьвера капитана «томмиз» Тауса, прилетевшей Максимову в лицо? Тогда, в начале апреля 1901-го, во время ожесточенной рукопашной схатки за гору Тубе у Табанчу, что неподалеку от Блумфонтейна, курок британца оказался проворнее сабли русского подполковника, к тому моменту расстрелявшего все патроны.

Как не дано было ей знать о том, что в тогда, в молниеносной, яростной атаке, сорок пять бойцов Максимова, опрокинули две роты англичан. Переколов и перестреляв более двухсот врагов, и заплатив за это лишь двумя убитыми и пятью ранеными. Правда, одним из них был и сам будущий «фехтт-генераал» Максимов…

В конце концов, любому терпению есть предел. Объясняться с певичками Максимов посчитал ниже своего достоинства, поэтому ограничился лишь красноречивым взглядом в их адрес, забрал саквояж и вышел, намереваясь пересесть в свободное купе. Возможно, излишне громко хлопнув за собой дверью при этом.

К сожалению, возбужденные субретки на этом не угомонились. Не успел он и на шаг отойти по коридору, как дверь широко распахнулась, и самая бойкая из парочки крикнула Максимову вдогонку что-то, типа: «Мсье, Вы так страстно на нас смотрели! Но помните, если захотите заполучить нашу фотографию, она будет очень дорого стоить!» На что и получила хлесткий ответ: «Ваши фотографии я всегда смогу купить в том пансионе, где вы воспитывались, причем за сущую мелочь!..»

К тому времени, когда его поезд потихоньку подходил к дебаркадеру Финляндского вокзала, он уже и не вспоминал об этом досадном приключении. Однако, оно неожиданно получило продолжение. И весьма неприятное. Один из офицеров, ехавших с мамзельками, догнал Максимова на выходе из вагона и грубо, едва не оторвав рукав, схватил сзади за плечо, нарываясь на оскорбление первой степени. После чего потребовал извинений перед дамами. Похоже, намек девицы поняли в том смысле, что был им ближе: по-французски, в зависимости от контекста, «пансион» может вполне толковаться как «бордель».

Евгений Яковлевич сдержался. Но в ответ на его естестественный, вежливый отказ, молодой, да ранний, тяжко выдыхая перегаром, официально представился и потребовал с Максимова визитку. Что означало формальный вызов.

Совершенно не собираясь усугублять ситуацию, Максимов назвал себя, заявив при этом, что визитку Витгенштейн сможет послезавтра получить у своего начальника, барона Александра Егоровича фон Мейендорфа, генерал-майора Свиты, командира Собственного Конвоя Императора. Тем самым, умудренный житейским опытом подполковник давал молодому, зарвавшемуся лейбгвардейцу шанс протрезветь и вовремя одуматься.

Однако, князь натурально «закусил удила». Когда секунданты сотника заявились к Максимову уже с формальным вызовом, тот попытался завершить дело миром, направив в адрес «оскорбленного» примирительное письмо с «искренним сожалением о досадном происшествии». В ответ молодой безумец – ну, а кто еще, ведь в тот момент он уже знал, с кем дерзнул связаться – вновь потребовал от Максимова личных извинений перед ним и… шансоньетками! Рубикон был перейден.

Но даже во время самой дуэли Евгений Яковлевич еще дважды давал князю шансы: сначала отказался от выпавшего ему по жребию права первого выстрела, а затем намекнул секундантам, что если Витгенштейн пальнет «в белый свет», то он его пощадит. Однако, если одержимый гордыней дурачок попробует стрелять на поражение и промажет, тогда пускай пеняет на себя: он его проучит, «даст прочуствовать».

Двадцать пять шагов из допустимых тридцати. Стрельба с места. Дульнозарядные курковые пистолеты с одной пулей. Дымный порох. Без шансов на прямой выстрел…

Зная, что еще со времени боев в Сербии Максимов бьет без промаха в спичечный коробок на таком расстоянии, и скорее всего, будет целить в лоб, секунданты заряжают пистолеты двойным зарядом, чтобы пули прошли выше. Ну, а кому захочется участвовать в дуэли, в ходе которой может быть застрелен флигель-адъютант Императора и товарищ Наследника Престола?

Возможно, Витгенштейн был в курсе такого нюанса. И, выстрелив первым, едва не снес Максимову голову. Только по целику немножко ошибся. Подполковнику показалось, что пуля едва не зацепила его за левое ухо. Такого спускать он уже не собирался.

Выбор был прост: оставить наглеца калекой на всю жизнь, раздробив ему колено, что верная ампутация, или же исключить из военной службы, сломав и укоротив на пару сантиметров ногу. Максимов и тут выбрал наиболее гуманный вариант. Но, увы, он-то и привел дело к драматической развязке. Не зная про «тяжелый» заряд своего дуэльника, и целясь сотнику в середину бедра, он послал ему пулю в левую половину лобка. Куда Дантес в свое время Пушкину. И с тем же итоговым результатом…

Потом были публичный процесс и приговор: два года крепости, вместо юридически логичного оправдания в зале суда; затем помилование Императором и церковное покаяние на Соловках. Увы, на этом дурной «сериал» не закончился. В Питере его ожидала новая дуэль – рубка с братом погибшего потомка вестфальских графов, Григорием. А после его серьезного ранения, – очередные попытки вызова, но теперь уже со стороны Николая, последнего и младшего из двух братьев покойного светлейшего князя.