Текст книги "Берлин - Париж: игра на вылет (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Но и эти события, прямо затрагивающие интересы сильнейших мировых игроков, померкли, превратившись в бледный фон того тектонического сдвига, который внезапно, без какого-либо видимого предзнаменования, произошел во внутренней политике России. В сфере её государственной жизни, где русские отличались особым консерватизмом и упрямо-твердолобым желанием сохранять формы и институты управления столетней давности. Обветшалые и явно неэффективные в современных условиях, зато привычные и не пугающие чиновничество чуждыми влияниями.

Правда, к удивлению Василия, наиболее важным и животрепещущим для европейцев оказалось вовсе не то, что апатично и тихо процарствовав десять лет, русский царь словно сорвался с узды. И по собственному почину, даже не проведя консультаций с Госсоветом, важнейшими министрами и ближайшими родственниками, объявил о скором введении в России начал парламентаризма, о повышении роли и расширении полномочий местного самоуправления территориями, а ткже о грядущей земельной реформе.

Главным же, на что обратили здесь внимание, и о чем голосила на все лады местная «прогрессивная, объективная и независимая» пресса, стал пакет законов Николая о труде. Его новое «Рабочее уложение», одним махом давшее российским пролетариям ощутимые преференции в сравнении с положением их братьев по классу в большинстве европейских стран. И в первую очередь в сравнении с англичанами и французами. Даже в Германии рабочие внезапно осознали, что им есть за что бороться, пусть трудовое законодательство Рейха и считалось самым передовым каких-то пару месяцев назад.

Вялая реакция «в Европах» на нашу бескровную революцию «сверху» в очередной раз убедила Василия в том, что подавляющему большинству здешней «цивилизованной» публики было, есть и будет «глубоко начхать» на то, как существует, чем дышит и кем управляется «варварская» шестая часть мировой суши к востоку от них. Если, конечно, из новостей оттуда не родится очередной повод возопить про «тюрьму народов» и «кровавых палачей-тюремщиков, душителей нового и прогрессивного». Или решительно заклеймить преступления режима «архаичной тирании», который, несмотря на «всем очевидный тлен и разложение», алчет видеть себя «всеевропейским жандармом».

Но то, что русские создали весьма неудобный прецедент, провоцируя неизбежное усиление борьбы трудящихся на Западе за новый уровень прав, привело большой бизнес и власти Европы в форменный «шок и трепет»! Делиться доходами с чернью в период роста монополий и усиления конкуренции на рынках, им совершенно не хотелось. Поэтому, с их точки зрения, содеяное нашим самодержцем граничило с преступлением.

С обидой и болью европейские воротилы и бонзы вспоминали, как шесть лет назад они смогли лихо отбиться от первой атаки царя на их барыши. Когда он, прикинувшись наивным человеколюбивым простаком, предложил державам сократить вооруженные силы и… остановить гонку вооружений! Тогда они сумели изящно выставить русского монарха на всемирное посмешище. И вот теперь прилетела ответка. Мстительный тихоня Романов нанес контрудар, получившийся зубодробительным…

Кстати, поначалу в наших верхах не предвидели отрицательного международного резонанса на новации в трудовом законодательстве. О столь далеко идущих последствиях просто не задумывались. Когда царь ознакомил с проектом указа Коковцова, тот сгоряча написал прошение об отставке, посчитав, что замыслы Государя неизбежно приведут к неконкурентоспособности и последующему краху нашей промышленности, тем более, что министр опасался преференций, данных немцам новым торговым договором. Об эффекте «кругов по воде» не подумал и Столыпин, раскритиковавший «опасный зажим» интересов заводчиков, чреватый, по его мнению, сворачиванием многих производств.

Однако Вадим убедил Николая, что оказавшись перед угрозой социальных взрывов, на Западе будут вынуждены вводить в законы о труде изменения с оглядкой на наши, российские инициативы, повышая тем самым прямые и косвенные доходы пролетариата. В свою очередь, это поднимет себестоимость и цены многих иностранных фабрикатов. И, слава Богу, расчет его оказался верным.

Но каково было удивление Вадика, когда во время вечерней прогулки в парке царь рассказал ему о том, что, несмотря на яростный прессинг противников осложнения жизни «эффективных собственников», настоял на своем он не только из-за доводов Банщикова. Николай счел, что пришло время отделять козлищ от агнцев: «На таком изломе можно четко разобраться, кто из капиталистов готов идти навстречу государственному интересу, а кому важна лишь мошна. Те заводчики, кто без ропота примут новые правила игры, со временем получат максимум преференций от государства. Те же, кто изойдут на истерики или, Боже упаси, дерзнут на какие-либо действия в пику принятым решениям, тридцать три раза потом пожалеют о своей глупости и жадности!»

По поводу роста угроз для личной безопасности, Николай со спокойной улыбкой заметил: «– Во-первых, Миша, Рубикон был перейден, когда вышел «Думский» Манифест. Его противники куда ближе ко мне, чем кто-либо из буржуа. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле. Во-вторых, я вполне доверяю Дурново, Зубатову и Спиридовичу. А в-третьих, от судьбы не уйдешь. Все под Господом ходим, и царь, и простолюдин. Но то, что мы сейчас начали делать – богоугодно. И делается во благо всех, живущих в России. Кстати, реакция наших зарубежных недругов в этом лишний раз убеждает…»

Окрыленный победой, переступивший через самодержавные табу и страхи юности, Николай на глазах избавлялся от рецидивов тихушного византийства и нерешительности. Парадная, представительская сторона роли монарха, к неудовольствию многочисленной родни, занимала его все меньше. Он перестал, уповая лишь на Бога, тяготиться бременем единоличной ответственности за принимаемые решения и нашел, наконец, внутреннюю точку опоры в самом себе. В служении своему народу реальными делами, смысл которых, будь то внутригосударственные действия или внешнеполитические акции, необходимо рассматривать через призму пользы для всех его подданных, сегодня и на перспективу.

Государь всея Руси дозрел для того, чтобы властвовать, а не царствовать. И ЭТОТ Николай ни плыть по течению, ни почивать на лаврах, не собирался.

Естественно, отставка министра финансов принята не была. Столыпин же, проведя пару вечеров в компании Зубатова и Дурново, узнал для себя много нового о проблемах рабочего класса, успехах и подводных камнях при создании «полицейских профсоюзов», а заодно и о теории социально-экономического баланса интересов труда и капитала Льва Тихомирова, которого Председатель ИССП вновь «запряг» в созидательную работу.

Что же касается оттенков реакции европейцев на прилетевшую из Питера новостную «бомбу», особо потешила Василия плохо скрываемая ярость авторов статей в лондонских «Обсервер», «Вестминстер газет» и «Нэйвал энд милитари рекордс». В изданиях, где, как предупреждал его Петрович, адмирал Джон Фишер, свежеиспеченный Первый морской лорд, прикормил «с руки» и редакторов, и ведущих журналистов.

Несомненно, матерый человечище прикинул нехилый процент, на который скакнет цена задуманного им «Дредноута» и будущего флота его систершипов. А насколько еще увеличится ворох сопутствующих проблем? В том числе связанных и с «пробиванием» астрономических сумм на новое кораблестроение в Парламенте?

***

Теперь, о личностях. О тех, кто нес персональную ответственность за начало Первой мировой войны в нашей истории.

На сей счет у Балка имелось собственное мнение, отличное от взглядов большинства историков, как советской эпохи, так и постперестроечных. Будучи военным-практиком, а затем бодигардом, умудрившимся подняться до уровня начальника службы безопасности у крупного олигарха, право на свою личную оценку фигурантов Василий имел.

Работа эта была кабинетная, не пыльная, требовавшая от него не столько «полевых» навыков и личных связей в понятных органах, суде и прокуратуре, сколько умения точно ранжировать и оперативно анализировать информацию, зачастую фрагментарную, а затем строить на ее основе логические цепочки и делать из всего этого правильные выводы.

Короче говоря, – решать прикладные уравнения с кучей неизвестных. Ведь известно, что любая система тяготеет к неопределенности, если в ней задействован хотя бы один человек.

Способность быстро разбираться в людях, в психологии, в мотивации их действий или бездействия, в их самооценке и реальной «рыночной цене», причем без полиграфа или полевого экспресс-допроса, на службе у Антоновича была для Василия его Умением №1. И поскольку претензий к «цепному псу» у коллекционера рудников и футбольных клубов не возникало, с этим умением у Василия все было в порядке…

В списке инициаторов мировой войны он решительно поставил на первые пять мест Джона Пирпонта Моргана, Натаниэля Ротшильда, Базиля Захарофа, Теофиля Делькассе и адмирала Фишера. Перечень непосредственных виновников мировой бойни возглавили у него пятеро фигурантов: император Австро-Венгрии Франц-Иосиф I, Николай II, сербский премьер-министр Никола Пашич, германский канцлер Теобальд Бетман-Гольвег, а также британский министр иностранных дел Эдвард Грэй.

Примечательно, что ни Вильгельм II, формально первым из лидеров великих Держав объявивший войну своему визави – царю, ни Тирпиц, чью программу строительства флота и «теорию риска» историки постфактум объявили первопричинами мирового пожара, ни Джон Дэвис Рокфеллер, в списках Балка «высших» мест не удостоились.

Почему так? Резонный вопрос. Но прежде, чем начать искать ответ, вернее – ответы, не лишним будет узнать, что дед Василия, как и пять братьев его второго деда, остались лежать в земле на полях сражений Великой Отечественной или сгинули в нацистских концлагерях. Так что нет никакого смысла подозревать нашего героя в германофилии.

Зато объективности с беспристрастностью при оценке фактов ему было не занимать, а про «ловушку Фукидида» капитану Колядину достался доклад на научно-практической конференции в «Консерватории». Тема его здорово увлекла, и хорошенько покопавшись в библиотеке, он узнал для себя много нового и интересного. В том числе и по причинам возникновения Великой войны 1914-18-го годов.

В основном, это была информация из исторических работ и мемуаров. Первые были сугубо вторичны, поскольку не просто отражали мнение профессиональных историков, но и, как правило, отвечали определенному социальному и национальному «заказу». Вторые рождались как средство самоутверждения победителей, или как попытки самооправдания побежденных. Поэтому об объективности и правдивости таких источников информации можно было говорить лишь с определенной натяжкой.

Кроме того, вся эта литература была написана после Первой мировой и несла на себе печать уже свершившейся катастрофы: десятка миллионов смертей, почти вдвое большей армии калек, гибели четырех империй и неизбывного вопроса «Кто виноват?»

Но сегодня Василий держал в руках документ, вышедший из-под пера одного из людей, стоявших у самого истока пока еще не начавшейся Великой бойни, ныне отчаянно страшащегося ее неизбежности. Человек этот лихорадочно цеплялся за свой последний шанс что-то изменить, исправить, и был откровенен, как в час исповеди, дабы на самом краю угасающей жизни обрести надежду на искупление страшного греха, на спасение своей мятущейся души. Потомок личного секретаря короля Людовика XVI, Антуан Рене Поль Лефевр де Лабулэ, был правоверным католиком…

***

«…За два десятилетия, что истекли с наших первых шагов по заключению русско-французской Конвенции, в жизни народов случились огромные изменения. Причем не в общественном устройстве, но в сфере материальной. И, прежде всего, что вызывает мое глубокое отчаяние, в сфере вооружений и военного строения. Господа Крупп, Максим, Гочкис и Турпен превратили войну из крайней формы политического акта, разрешающего межгосударственные коллизии, в чудовищный механизм человеческого истребления.

Развитие сети железных дорог, кроме того, сделало реальным нанесение едва ли не моментального первого удара по врагу. Удара массированого. По мнению подавляющего большинства наших генералов он должен стать столь сокрушительным, что принесет им победу в кампании за несколько месяцев. Но это – чудовищное заблуждение!

Сегодня экономики держав имеют гораздо большую прочность и эластичность, чем во времена Крыма или Седана. Они готовы вооружить многомиллионные армии и питать их огнеприпасами на годы войны. Надежды военных на одно-два больших сражения – это форменный бред больных людей. Но людей, абсолютно убежденных в своей правоте.

Поэтому в современной войне, в большой войне, а лишь таковой может быть война между коалициями европейских держав, погибнут не сотни тысяч человек, а миллионы. Возможно, десятки миллионов. В этом состоит трагедия! Нынешняя фантастическая мощь вооружений и быстрота сосредоточения армий рождает у молодых политиков идиотскую уверенность, что, обладая ими, их генералы гарантированно сокрушат вражеские армии и быстро захватят столицы неприятеля, принудив этим к сдаче. И главное – перехитрить его до войны, составив самый верный ее план. Наивные, безответственные мерзавцы!..

Когда мы добивались Конвенции с Петербургом, никто из нас не помышлял о войне с Германией по нашему почину. Речь шла не о реванше и возврате отнятых провинций, речь шла о жизни и смерти: еще один пропущенный сокрушительный удар Рейха стал бы для Франции смертельным. Страна попросту могла развалиться на куски. Бургундия и юг были не прочь сделать это еще во времена падения Наполеона III.

Кроме того, в момент парафирования Конвенция была так же направлена и против Великобритании. Чем интересы России и Франции были прекрасно сбалансированы. Но затем, после «пощечины» у Фашоды, случилось то, что случилось…

Не сильно дальновидные молодые политики в Париже были крайне уязвлены. Как так: Россия не желает вмешаться и отстоять чести Франции, запятнанной итогом стычки сотни наших и английских солдат где-то в середине Африки? Их ущемленная гордыня жаждала ответного укола в адрес Петербурга. Но кроме щипка пониже спины, которым и стала декларация в начале вашей войны с Токио, и чем требовал ограничиться разум, они пошли куда дальше. Оправдывая свое предательство боязнью превентивной атаки немцев, которая могла бы случиться в случае отказа царя от союзнических обязательств из-за проблем с Японией, они совершили чудовищную глупость и низость. А затем выдали свое «Сердечное согласие» с уловившим их настроения и мастерски подставившим капкан Эдуардом, за счастливо обретенную гарантию безопасности для Франции на долгие годы.

Этот роковой шаг господина Делькассе и иже с ним был преступной авантюрой. Он обрушил всю конструкцию европейской безопасности, строившуюся три десятилетия. За наивными мечтаниями о «реальности быстрой победы» триумвирата над немцами, они не видят главного: той непомерной цены, которую народу моей страны придется заплатить за это. Да лучше перетерпеть десяток Седанов, Ватерлоо и Трафальгаров вместе взятых, чем одна такая победа! От ее последствий несчастная Франция не оправится уже никогда…

Если та информация, которую я изложил, поможет Вам не допустить ситуацию до истребительной, многолетней войны двух «тройственных» союзов, создать иную, более устойчивую конфигурацию европейских международных отношений без «окружения» Германии, с учетом естественных интересов последней в сфере колоний, я буду счастлив. Счастлив покинуть этот мир с надеждой на то, что мои усилия по спасению Родины не привели, в конечном итоге, к самому страшному бедствию в истории человечества.

Молю Господа о стойкости России. Простите за все. Да, поможет вам Всевышний…»

***

За стенкой, наконец, угомонились. В перестук вагонных колес изредка вплетались лишь долетавшие оттуда басовые ноты могучего храпа Рощаковского. Влекомый мощным паровозом дюссельдорфского завода, Берлинский экспресс, деловито отвечая короткими гудками на перезвон колоколов безостановочно минуемых станций, уносил Балка и его офицеров на восток, с каждым часом приближая их к границам России, к Родине…

Тщательно «укупорив» плотными и тяжелыми бархатными шторами окно, Василий с наслаждением вытянулся под пуховым одеялом. Завтра их ожидала пересадка в столице Германии и пять совершенно свободных часов между прибытием и отбытием…

Берлин. «Как много в этом звуке для сердца русского слилось…» Огромный город, пульсирующий центральный нервный узел «Стальной империи» Неистового Вильгельма, столь непохожего на скрытного и расчетливого прагматика Бисмарка. Гулко бьющееся сердце великой страны, одержимой юношеской «обидой младшего отпрыска», до глубины души возмущенного тем фактом, что при майорате старшее чадо получает в наследство все, а опоздавшие родиться первым – ничего. Разве что кота, как в известной сказке Перро.

Но в одном ли Вильгельме дело? Чувство несправедливой обиды сидит во всем его народе. Немцы сознают, каких успехов в экономике и социальном развитии добились за время существования Рейха, сравнивая их с тем, что за эти же годы сделали Россия или Англия. Они ощутили в себе колоссальный потенциал «имперостроительства» и жажду «осчастливить собой мир», но… были грубо ограничены в экспансионистских потенциях. На востоке – русскими заградительными пошлинами и доблестной армией. На морях, в поиске колоний, – британскими интересами, на страже которых не дремлет Ройял Нэйви.

Пока соседи строили свои империи, немцы были погружены в себя, в религиозные, культурные и философские споры, в тяжбы и свары «лоскутных королевств». Но их час приходит. «Кто не успел, тот опоздал» – не про них. Конечно, если дилемму «на Запад или на Восток?» помочь им решить верно. Или Вилли не алчет быть Адмиралом Атлантики?

Глава 2

Глава 2. Все могут короли?

Великобритания, Графство Норфолк, Сандрингем Хаус. Июль 1905-го года

Вышколенные егеря и псари делали свою работу сноровисто, без лишней суеты, с достоинством истинных британцев и профессионалов. Мягкое червонное золото фазаньих тушек было аккуратно разложено и помечено так, что каждый из пятерых охотников по прибытии в Сандрингем Хаус сможет отчитаться перед дамами, предъявив на обозрение именно свои, персональные трофеи. Разгоряченные кокеры и сеттеры успокоены, взяты на поводки и убеждены в том, что, к сожалению, на сегодня самое приятное осталось позади. И только лошади нетерпеливо пофыркивали, прядая ушами: пора бы уже откушать овса, а господа стрелки не слишком-то торопятся занимать свои места в экипажах.

Заминка с отбытием охоты восвояси и возможностью для перепуганных, забившихся по кустам и прочим схронам пернатых, переведя дух начать подсчитывать потери среди родичей, возникла благодаря двум колоритным джентльменам, стоящим на отдалении от деловитой суеты слуг и трех своих товарищей, занимающих места в открытом ландо.

Но пока эта пара продолжала свой неспешный разговор, все остальные участники завершившегося «кровавого священнодейства» ни словом, ни жестом, не позволяли себе их поторопить. Что вполне понятно, ибо королей торопить не принято. А один из двоих увлеченных друг другом собеседников, как раз-таки и был королем.

Тучный, медлительно-вальяжный, экономный в движениях и внешнем проявлении эмоций, Его величество король Великобритании и Ирландии, а также император Индии Эдуард VII, всем своим обликом являл полную противоположность нынешнему визави, – поджарому, подвижному словно ртуть и по-юношески эмоциональному адмиралу Джону Фишеру, Первому морскому лорду Империи.

Не зря подмечено, что противоположности сходятся. Разительно несхожие внешне, эти два человека были не только друзьями, но и убежденными единомышленниками, ставящими во главу всех помыслов сохранение благоденствия и величия своей страны. Вот только их подходы к достижению этой цели… скажем так, несколько разнились. Если противник военных коллизий король Эдуард не без успеха плел сложные политические интриги для сохранения европейского мира и статус-кво в «концерте» держав, то его друг адмирал готов был во славу Британии сражаться хоть со всеми флотами мира.

***

– Так-так. Значит, мой дорогой Джек, мы можем себя поздравить? Началось…

– Да. Первые листы позавчера выложены на стапель. Работа кипит, Ваше Величество. Только вот, по правде говоря, я даже не знаю, стоит ли нам сейчас шумно радоваться по этому поводу, – адмирал Фишер задумчиво нахмурил левую бровь, что говорило о неких сомнениях, изредка посещавших мудрую голову человека, обычно абсолютно уверенного в своей правоте и прущего напролом с трубным боевым кличем, подобно боевому слону.

– Полноте, друг мой. Ты же сам понимаешь, что это, по большому счету, не только главное дело твоей жизни, но и форменный нокаут всем нашим противникам. И не только немцам. Подумай только, как вытянется физиономия у «великого» Мэхена, когда янки узнают все характеристики «Неустрашимого»? – в светло-голубых, белесоватых глазах Эдуарда проскользнуло выражение едва скрываемого злорадства.

В отличие от его покойной матери, королевы Виктории, он считал, что почести, свалившиеся в Лондоне на кэптена североамериканца, были несоразмерны его заслугам перед Британской империей. Тем более, что свое нашумевшее «Влияние морской силы на историю», этот тощий, самодовольный янки накропал явно не для того, чтобы воздать должное английским морякам и адмиралам, а для того, чтобы ушлые парни, вроде Тедди Рузвельта, вдруг вознамерились построить для САСШ флот, сравнимый с Ройял Нэйви.

– Вы прочли его статью, что я переслал Вам на прошлой неделе?

– Да. С особым интересом. Представляю, какой же там начнется скандал, когда янки сравнят «идеальный броненосец» от их «гениального теоретика», за который агитирует Крамп и азартно готов «выпекать» десятками как дешевые пирожки, – с водоизмещением в двенадцать тысяч тонн, четырьмя двенадцатидюймовками, десятком восьмидюймовок и «бегающий» на восемнадцати узлах – с нашим милым «малышом».

Так что тебя обеспокоило? Или до сих пор думаешь, что нам надо было год назад устроить моему дорогому племяннику «Копенгаген», а не поднимать «подвысь» жердь на втором препятствии?

– Не думаю. Убежден! Его и сейчас не поздно учинить наглым тевтонцам.

– Джек, Джек… ну перестань, пожалуйста. И зачем я только помянул это, дернул же меня за язык лукавый. Ты же сам все прекрасно понимаешь не хуже меня: политические ситуации тогда и сейчас отличаются как небо от земли. Кроме того, как бы там Вилли не пыжился, на морскую войну с нами он не пойдет. Я его, поверь, неплохо знаю. Вся эта мишура и шум – чистейшей воды показуха. Пруссак пруссаком останется всегда. Форсу на людях много, а дома ходит в драных носках и заштопанных кальсонах. Да и Бюлов с Рейхстагом такой глупости никогда не допустят.

– Мне бы Вашу уверенность, сир. Ведь, к сожалению, этот бессовестный интриган, но, хвала Всевышнему, прагматик и реалист Бернгард не вечен. Рейхстаг кайзер может распустить, для этого у него есть куча законодательных лазеек, заложенных Бисмарком в их конституцию, а смирит ли свою непомерную гордыню Альфред, – мы пока не ведаем. Вдруг с них все-таки станется, и эти троглодиты начнут заново копать Кильский канал?

– Скоро узнаем, не сомневайся. Но главное, по-моему, чтобы они не успели быстро начать реконструкцию своих верфей.

– За секретность я Вам ручаюсь. Два года готовил Портсмут к этому моменту. Они пронюхают не раньше, чем через год-полтора, что к чему…

– И наша задача использовать эту фору на все сто процентов, не так ли?

– Мы используем ее на все двести, Ваше величество!

– С Вашими талантами и напором, друг мой, – ни минуты не сомневаюсь…

– Скорее уж с Вашим дипломатическим гением, сир.

– Ах, лесть от сильного человека! Как же это приятно, Джек. Продолжай же, а то сам себя не похвалишь… – Эдуард добродушно рассмеялся, по-дружески пихнув Фишера кулаком в плечо, – Кстати, возвращаясь к более серьезным темам: у меня тоже есть для тебя парочка новостей, которые нам надо обсудить без свидетелей. Давай отпустим наших заждавшихся спутников в Сандрингем. Пускай они озаботятся развлечением дам своими охотничьими рассказами, а мы с полчасика походим по лесу? День сегодня не жаркий, прогуляться налегке – одно удовольствие. Или возьмем ружья, может быть «вытопчем» какого-нибуть хитрого петуха?

***

В ближнем кругу британского монарха Джон Арбетнот Фишер занимал особенное место. Прозванный флотскими недоброжелателями «малайцем», бывалый морской волк был фигурой яркой и динамичной, выбивающейся из привычного клише поведенческих стандартов холоднокровного «офицера и джентльмена» Викторианской эпохи.

Напрочь лишенный надменной чопорности, лоска и породной манерности, этот «ходячий скандал», «наглый выскочка-полукровка» пробил себе путь к самым высшим должностям в военно-морской иерархии Британии исключительно благодаря собственным талантам, настойчивости и смелости. Ну, или почти исключительно им. Согласитесь, но все-таки, дружба с наследником престола, а затем – королем, тоже чего-то стоила.

Поговаривали, что первопричиной их сближения стала общая неприязнь к одному человеку – лорду Чарльзу Уильяму Бересфорду, герою штурма Александрии, яростному и непримиримому противнику Джона Фишера на протяжении последних двадцати пяти лет его служебной карьеры. Их длительное профессиональное соперничество, как это иногда случается, постепенно перешло в стойкое взаимное отторжение, на грани ненависти.

Личная вражда двух незаурядных моряков причинила, в итоге, серьезный урон репутации флота в английском обществе, а заодно поломала жизни многим талантливым офицерам: благодаря поддержке короля и лорда Эшера занявший пост Первого морского лорда, адмирал Фишер безжалостно расправлялся с «бересфордистами» в стиле охоты на ведьм из эпохи американского маккартизма.

В адрес тех, «кто не со мной», у «кровопийца Джеки» было лишь одно напутствие – фраза в стиле Нового завета: «И останутся ваши жены вдовами, а дети безотцовщиной». С флота без мундира и пенсии Фишером были безжалостно изгнаны десятки талантливых, деятельных офицеров и адмиралов. Порушены карьеры, сломаны судьбы. И, как знать, возможно, что позорный для Гранд Флита итог сражения у Скагеррака в нашей истории вырос именно из этих «чисток». Но, как говорится, враг моего врага – мой друг.

Причина личной неприязни короля к Бересфорду была иного свойства, поэтому свое истинное отношение к барону он прятал под маской обыденной высокомерно-холодной учтивости сюзерена к вассалу. Но за этой личиной отрешенного величия скрывалась буря чувств: попросту говоря, наследный принц Альберт Эдуард и блестящий флотский кэптен как-то раз… банально не поделили любовницу. В итоге, она все-таки осталась с первым. Но ему пришлось вытерпеть «по ходу пьесы» унижение от оскорбления действием со стороны второго. Точнее говоря, похотливый сынок королевы Виктории получил от сэра Чарльза по физиономии. После чего молча «проглотил» свой позор.

Как знать, возможно, что ради любви столь незаурядной особы, каковой, безусловно, была графиня Фрэнсис Эвелин Уорвик, или Дэйзи, как ее приватно величали в узком кругу… который, на самом-то деле, был не таким уж и узким, стоило поступиться честью дворянина и принца? Ведь получи этот конфликт продолжение и явную огласку, Эдуарду по любому пришлось бы рвать любовные отношения. Да, и прецедент имелся.

Однажды принцу Уэльскому уже пришлось свидетельствовать в суде, порожденном подобными обстоятельствами. В итоге процесса его любовница, Хэрриет Мордонт, чей муж в отличие от пофигиста лорда Френсиса Брука, графа Уорвика, на беду оказался тем еще ревнивцем, под присягой сперепугу или от обиды рассказала правду. После чего и провела оставшуюся жизнь в психушке. Зато джентльмены – принц и баронет – сохранили свою, если можно так выразиться, честь.

Подобной ли свистопляски с перетряхиванием грязного белья страшился будущий король, или просто не хотел терять любимую женщину? Как знать, как знать?.. В конце концов, ведь существует некий тип представительниц слабого пола, перед чарами которых не способен устоять и ловелас, прошедший огонь и воду на любовных фронтах, и воин, не раз смотревший смерти в лицо, увенчанный лаврами победителя в совсем иных битвах.

Если вы добавите к миниатюрной, почти идеальной фигурке, точеную головку с огромными и выразительными серыми глазами, заводной характер, неотразимую улыбку и острый ум, выдающий шутки или остроты к месту, искрометно, хлестко, где-то с легким привкусом сумасшествия… А затем все это помножите на гиперсексуальность и изрядно пониженный порог того, что сегодня тактично зовут «социальной ответственностью», то вот вам, собственно, и собирательный портрет роковой женщины.

Болтушка Дэйзи любила мужчин и знала в них толк. Нет, подарки и тому подобная мишура ее не интересовали: муж был покладист, богат, и с точки зрения материального достатка и положения в обществе ей всего хватало. Хотя близость с наследником престола ей, безусловно, и льстила. Но…

Жеребец должен скакать!

Будучи на двадцать лет моложе любовника, за годы их амурных отношений крошка Дэйзи заездила принца Альберта Эдуарда почти до импотенции, а в финале объявила ему, что беременна от другого, сим завершив уже явно тяготивший ее роман. На склоне дней эта остепенившаяся и вполне почтенная дама выдала в адрес давно почившего короля лаконичную реплику: «Я убила на этого обжору десять лучших лет моей жизни…»

Однако, несмотря на то, что камень раздора между принцем Уэльским и адмиралом Бересфордом исчез, напоследок причинив престолонаследнику жестокую душевную рану, на отношение короля Эдуарда VII к бывшему сопернику это не повлияло совершенно. Стремительный взлет карьеры Фишера в эдвардианскую эпоху стал тому косвенным, но весомым подтверждением.

***

– Попрятались все. За полчаса не подняли ни одной недотоптанной курицы. Похоже, дорогой мой Джек, ружья мы взяли зря, – король с сожалением вздохнул и, «переломив» любимый Ремингтон, водрузил двустволку на плечо, – Жаль, мне так хотелось подправить счет в нашем состязании.

– А Вы как хотели, Ваше величество? Фазаны узнают своего хозяина по походке, – с меланхоличной миной констатировал Фишер, проделывая со своим оружием аналогичную манипуляцию, – Как и псы своры. Только одних предстоящая встреча с Вами радует, а других – нет. Ибо одних ласково погладят по шерстке и порадуют вкусняшкой, а других нашпигуют дробью. Но так уж устроен наш несовершенный мир. Каждому – его…