Текст книги "Берлин - Париж: игра на вылет (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Господи, но как достал ее венценосный родитель своим пустопорожним трепом. Не по-деццки, чесслово! Бесят такие пьяные базары…»

Пробыв в окружении кайзера лишь несколько часов, Василий уже по горло был сыт трескучим монаршьим самолюбованием. А высокопарные замполитовские рассуждения на темы, весьма далекие от дел насущных, обрыдли еще восемьдесят лет тому вперед.

Но внезапно, в обычной манере лихого перескакивания с темы на тему, Экселенц возвратился к главному. К пушкам…

«Хвала всевышнему! Товарищ Бог, или кто там у нас еще есть наверху, услышал мои молитвы…»

– Что ты нам скажешь, Базиль: как бы повернулось дело, если во время боя в порту Чемульпо у тебя в плутонге были не шестидюймовки Канэ, а крупповские «игрушечки» в 170 миллиметров?

– На «Варяге», Ваше величество? Германские SKM 170/40?

– Именно.

– Думаю, шансов на прорыв у нас было бы меньше. Или не было бы совсем.

– Ты серьезно!? – Вильгельм был слегка ошарашен таким ответом, – Но ведь снаряд у Круппа тяжелее на двадцать килограммов и способен пробить гарвеевскую плиту в 190 миллиметров! На «Асаме» пояс тоньше, а казематы и башни – так, и вообще, 6 дюймов…

– О том и речь. Если башни и казематы японца становились нам по зубам, Всеволод Федорович мог отказаться от авантюры с разменом «Корейца» на «Асаму». Спасительной, как показал бой. Вместо этого он мог поставить все на шанс вынести японцам главный калибр при контргалсовой стрельбе. В таком случае мы неизбежно получали серьезные повреждения, что сказалось бы на скорости хода и артиллерийском потенциале.

И не забывайте, пожалуйста, раз мы говорим о «Варяге», то на нем более тяжелых пушек Круппа можно было бы разместить не больше восьми штук. И потеря всего двух стволов, – уже минус четверть от веса залпа. Противников – шестеро. Скорострельность немецкой пушки на 25% хуже…

– Верно, но для раздельного заряжания, Василий Александрович. Когда используется унитарный патрон, орудие Канэ практически вдвое превосходит по этому параметру 170-миллиметровку Круппа. И это при том, что на французской пушке обычный поршневой затвор Банжа, а на эссеновской – более прогрессивный клиновый.

– Так точно, Всеволод Федорович. Только унитары к шестидюймовкам тяжелы. Они «ушатывают» заряжающих за четверть часа. Но Вы согласны, что хоть с «круппами», хоть с «канэшками», при попытке прорыва «в лоб» участь «Варяга» была бы печальной?

– Не сомневаюсь. Ваше величество позволит мне высказать пару замечаний?

– Само собой, адмирал.

– Во-первых, это была не авантюра, а продуманный риск. Да, на грани фола. Сколько седых и выпавших волос мне стоил тот день, бог знает. Но много – факт. К сожалению, даже в том случае, если бы мой крейсер имел на баке и юте по 8-дюймовке, в прямой артиллерийской дуэли «Варяга» с «Асамой» самураи нас бы непременно раскатали. Грудь в грудь армстронговский корабль объективно сильнее.

А во-вторых, простите, Ваше величество, но мы здесь вели разговор об этой пушке Круппа применительно к линейным судам: будущим линкорам и линейным крейсерам. А пример с «Варягом», бронепалубным разведчиком и истребителем торговли, в данном контексте совершенно неуместен. Зачем смешивать кислое с пресным?

С Вашего разрешения, и если никто не возражает, позвольте кратко повторить для Василия Александровича соображения, в том числе по части артиллерии, коие вызвали столь бурную реакцию уважаемого коллеги Рудольфа? Честное слово, и в мыслях не было кого-то оскорбить. Просто для меня, получившего некоторый военный опыт, существуют факты, доказывать которые нет смысла. Нежелание высокого начальства русского флота и кораблестроения признать очевидность хоть части из них до столкновения с японцами, была оплачена дорогой ценой. Потерянными кораблями и жизнями моряков, моих боевых товарищей. Разве вам не хочется учесть наши ошибки, чтобы поменьше наделать своих?

– Конечно, дорогой Всеволод! Какие могут быть возражения?

– Тогда позвольте начать с того, чего не будет на линейных судах, эскадрам которых предстоит лет через десять-двадцать оспаривать господство на морях. На них не будет дерева и угля. На них не будет многоцилиндровых паровых машин, не будет шлюпок. У них не будет ни таранов, ни торпедного вооружения, равно как и артиллерии среднего или промежуточного калибра.

Дерево будет исключено, как горючий материал, питающий пожары. Палубы будут покрыты линолеумом или специальной, негорючей заливкой, на которой не скользит нога в обуви. На смену углю придет жидкое топливо – нефть и мазут, а паровым машинам – турбины, вдвое, даже втрое превосходящие самые совершенные из них по мощности.

В боевых походах на борт вместо шлюпок будут приниматься спасательные плоты, не теряющие плавучесть при массе осколочных повреждений. Шлюпки же и катера будут корабельным инвентарем мирного времени.

Таранные штевни и мины Уайтхеда, как оружие ближнего боя, бессмысленны уже сегодня. Дальность эффективного огня главного калибра подходит к пяти-шести милям, новые пушки будут стрелять два раза в минуту, и бой закончится прежде, чем линкоры сойдутся на пистолетный выстрел. Поэтому рассуждения уважаемых коллег Тирпица и Рудольфа о «куче» и «свалке», о «торпедном залпе», о хитрых тактических приемах на подобный случай и необходимости их учета при выборе схемы расположения башен ГК, вызвали у меня столь громкий смех. Который кто-то мог посчитать обидным.

Огромная дальность эффективного огня больших орудий и возросшая скорость хода, ставят на «линкорной рукопашной» жирный крест! Из чего следует, что ВСЯ артиллерия главного калибра, а на новых кораблях на нее будет приходиться порядка 90% от веса их суммарного залпа, должна иметь возможность вести огонь на оба борта и участвовать в пристрелке. Как можно не учесть столь очевидные моменты? – похоже, Петрович вновь заводился, глядючи на скептическую мину, которую изобразил на физиономии главный строитель Кайзерлихмарине, – Я просто не в силах этого уразуметь, господа!

Пусть не обижается на меня многоуважаемый герр Иоганнес, но сегодня предлагать и упрямо отстаивать схемы линкоров с побортным размещением двух третей башен ГК, – значит или не понимать сути современного линейного боя, для которого проектируются корабли вашего флота, или… Прошу Ваше величество простить вынужденную резкость, или это выглядит как сознательное вредительство! Варианты со старческим маразмом и прочим нездоровьем исключаю, поэтому за проявленные мной горячность и бестактность, почтительно приношу любезному герру Иоганессу свои извинения.

Что же касается 170-миллиметровой пушки, – быстро продолжил Петрович, заметив, как кайзер легким манием пальца осадил едва не взорвавшегося от переполняющих его эмоций Рудольфа, – Здесь все очевидно. Тяжелый средний калибр и облегченный главный – это «визитная карточка» немецкого флота. И Ваша, в первую очередь, доктор Иоганнес.

Десять лет назад сия концепция Дитриха выглядела привлекательно. При умеренных размерах и дешевизне кораблей, у них были неплохие шансы в бою с «Соверенами» или галльскими «грандотелями». Ахиллесова пята первых – небронированные оконечности и открытые барбеты, вторых – огромная площадь безбронных надстроек и борта.

Но Вы стали главным строителем флота в год закладки британцами «Формидэбла», герр Иоганнес. Вы не могли тогда не изучить тактико-технические характеристики этого корабля. Его пояс, барбеты и башни были неуязвимы для «Кайзеров». Следовательно, их главный калибр в 240 милимметров уже в то время не мог считаться линкорным!

Вы семь лет назад знали об этом. И чем ответили англичанам? «Виттельсбахами» с точно таким же вооружением, как и у «Кайзеров». А затем двятью кораблями с лишь чуть-чуть «подрощенными» калибрами их главной и средней артиллерии. До 280-и и 170-и миллиметров, соответственно. Но даже в таком виде каждый из них получился заведомо слабее не только нынешнего «Нельсона», но и «Кинга Эдуарда VII», спущенного на воду два с половиной года назад! 280-миллиметровки не расковыряют «Эдуардам» главный пояс и башни. Разве что в упор. А возможность их ручной перезарядки слишком слабая компенсация за недостаточную бронепробиваемость…

Да, 170 миллиметров для среднего калибра больше, чем 150. Но у англичан и каземат уже с броней в 7 дюймов. На дистанции в 50-70 кабельтов снаряд вашей крупповской 170-миллиметровки не способен пробить даже 4-4,5 дюйма вертикальной брони, что делает непроницаемым для него даже верхний пояс и оконечности британского «стандартного» броненосца. В итоге, «грозная» батарея распрекрасных 170-миллиметровок оказывается просто мертвым грузом. Как говорится: привет, приплыли. Finitalacоmmedia!

Сопоставлять «Дойчланд» с американским «Коннектикутом», «Либертэ» и будущим 19-тысячетонным французским турбинным линкором есть необходимость?

Тоже смысла не вижу, Ваше величество, ибо все очевидно. Потому меня и выбесило, что после получения определенной информации, чудесным образом, с огромным риском добытой нашей разведкой, у Вас в Маринеамт продолжают цепляться за неадекватные для главного калибра 280 миллиметров. Но мало того! Ваши адмиралы и кораблестроители до сих пор на полном серьезе рассматривают 170 миллиметров, этот, с позволения сказать, – «весьма оригинальный» калибр, избыточный и недостаточно скорострельный для борьбы с эскадренными миноносцами, и абсолютно бесполезный в завтрашнем линейном бою, в качестве вспомогательного для будущих линкоров и больших крейсеров.

Конечно, я понимаю, что в Северном море часто случается паршивая погода. Дымка, ограниченная видимость и все такое прочее. Так что? Германия строит «линкоры плохой погоды» и ожидает, что Ройял Нэйви будет воевать с ними у ваших берегов именно при таком стечении обстоятельств? Вы уверены, что Фишер обязательно атакует Ваш флот в базах или пойдет на ближнюю блокаду, а значит, рано или поздно подставится? А тут еще мины, да туча столь дорогих Альфреду малых миноносцев, – как вылетит, как выскочит!..

Но вам не кажется, господа, что англичан с момента отказа от Гельголанда более чем устраивает блокада дальняя? Когда даже при возникшем желании сразиться, именно они, обладая преимуществом в скорости и мореходности, будут «заказывать музыку».

Сравнивать же «Брауншвейг» и «Дойчланд» с фишеровским «Дредноутом» просто неприлично, о чем я и высказался без обиняков. Возможно, несколько резко. Но разве в августе не должен быть заложен ваш десятый «пятиминутный» линкор? Зачем!? Кому он теперь нужен? Против кого вы намерены его выставить здесь, в европейских водах, как и девятерых его собратьев? Что это еще, как не вредительство? Если не хуже того…

Ах, закон, говорите? Что «Закон», Альфред?.. Разве законы пишут не для того, чтобы в нужный момент их изменять? Был бы повод. Или Вам 1900-й год напомнить?

***

«Петрович-то у нас – монстр! С такой стороны я его не видел и даже не представлял. Чтобы так вот лихо чесать, как по-писаному, перед грозным венценосцем и его главными нукерами со скептическими фейсами…

Пожалуй, Степан Осипович зря волновался. Есть у него кадр, способный выступать с думской трибуны и гнуть в этом серпентарии свою линию в критические моменты. Я-то, грешным делом, считал, что та речуга, которую наш граф бодро толкнул во Владике, это исключительно для своей, так сказать, целевой аудитории. И еще в состоянии аффекта… – Василий откровенно любовался Рудневым, – Не, в самом деле – красава! Испил, конечно, немало. Но пока все по делу стелет, не прибавить, не отнять. Просто убил, зарезал и съел. И судя по мрачной гримасе Вилли, германское вступление в гонку дредноутных килей теперь будет правильным. «Папочка пятиминутников» спекся окончательно.

Зачёт, Петрович. Так и быть, физически пороть не буду. Искупил.

Только не пора ли про новые проекты? Вон, уже и прожектора на балконе засветили, не иначе что-то зрелищное затевается, а мне надо срочно понять, что именно ты немцам трепанул. На предмет того, смогу ли перевести стрелки за пролив. Хорошо бы Вилли и Ко думали, что конкретно «течет» у них в сторону острова, и уже оттуда переливается в нашу ржавую «трубу». Когда же бурление августейших говн со временем поуляжется, мы с герром Пригером порешаем, как это маленькое недоразумение разрулить. Посмотрим еще, кто у кого окажется на кукане. А то на понт он меня брать вздумал, красавчег…»

Эмоциональное выступление адмирала Руднева, завершилось «изюминкой на торте» в фирменном стиле Петровича. Проект назначенных к постройке броненосных крейсеров, по которому в нашей истории были выстроены «Шарнгорст» и «Гнейзенау», и с которым бедолага Рудольф носился как с писаной торбой, ему было предложено срочно спустить в унитаз. «Хоть целиком, ватманскими листами, если пролезут в дырку ватерклозета, хоть предварительно тщательно порвав. Кстати, как раз на такие мелкие кусочки и раздерет новый британский линейный крейсер стальное воплощение этой допотопщины». И как не пытался герр Иоганнес из последних сил отстаивать честь мундира, всем было понятно, что 8 стволов калибром 305 мм неизмеримо круче, чем столько же 210-миллиметровых, а двадцать семь узлов полного хода на «целую вечность» больше, чем двадцать два…

Чуть раньше Петрович успел удовлетворить нетерпение Василия: с порождениями фишеровского гения он сравнил проекты линкора и большого крейсера, относившиеся к весне этого года. Первый – G10 – представлял собой «наш» уменьшенный «Нассау». На нем предусматривались не двенадцать, а восемь 280-миллиметровых орудий, так-как его бортовые башни должны были быть одноорудийными, а средний калибр состоял из такого же числа 170-миллиметровок. Никакого серьезного сравнения с «Дредноутом» Фишера этот недомерок не выдерживал. Но куда рахитичнее при сопоставлении с «Инвинсиблом» смотрелся проект предлагавшегося Рудольфом большого крейсера Е8 – чуть увеличенной копии «нашего» «Шарнгорста» с десятком 210-миллиметровок и восемью пушками со 150-миллиметровым калибром.

Такой подбор аналогов Василия устраивал вполне. Он оставлял временной люфт для изложения фон Пригеру легенды о получении подробной информации по германским разработкам через внедренную в британское Адмиралтейство русскую агентуру. Которой, правда, не существовало в природе, но откуда немцам об этом знать? Пусть поищут у себя предателей, агентов лондонского влияния. И борются с реальными шпионами островитян. Польза для России получится тройная. Союзники почистят у себя англофилов. Поприжмут хвосты реально обуревшим выкормышам лорда Баттенберга и его преемника, кептена Чарльза Оттли. И заодно, занявшись более важными для себя делами, поменьше будут совать любопытные носики в нашу питерскую кухню.

По поводу же многострадальной крупповской 170-миллиметровки, ему оставалось лишь донести до кайзера и его команды свою убежденность в полной неприемлемости данного орудия для линкора и большого крейсера новых типов. Поскольку, во-первых, и на этом Василий сделал особый акцент, среднего или промежуточного калибра на них не должно быть вовсе. А во-вторых, потому, что противоминный, и он же – единственный вспомогательный калибр капиталшипов нового поколения, немыслим при использовании артсистемы с раздельным заряжанием. Унитарный патрон, с которым уверенно и, главное, достаточно долго способен управляться среднестатистический матрос-заряжающий,для реальной скорострелки безальтернативен.

Немцы со всей серьезностью отнеслись к сказанному. Об этом можно было судить по внезапному вопросу Вильгельма к собравшимся про наилучшее применение, которое можно найти двум сотням наличных 170-миллиметровок. Навскидку предложенная Балом идея осчастливить ими армейскую тяжелую артиллерию, установив на железнодорожные транспортеры, была воспринята с интересом. Как и высказанная им в заключение мысль, что оптимальный калибр для орудий противоминной батареи линкора должен находиться в пределах 130-140 миллиметров, при длине ствола порядка 50-55 калибров.

Последним «пасом» Василия неожиданно азартно воспользовался доктор Бюркнер. И не постеснявшись присутствием кайзера, решительно «наехал» на шефа: «Ну, а чем это не окончательный вердикт по нашему недавнему спору на верфи в Данциге, адмирал? Мы услышали мнение двух профессионалов, на собственном опыте прочувствовавших, как должна работать в бою современная корабельная артиллерия. Причем один стоял на мостике, а другой находился в батарейной палубе. Теперь-то Вы согласитесь, я надеюсь, что именно сто сорок миллиметров позволят нашему флоту закрыть любые требования, предъявляемые к вспомогательному калибру? И не станете столь категорично выступать против унификации подобного орудия для больших кораблей и крейсеров-разведчиков?»

Тирпиц, очевидно раздосадованный, что подчиненный позволил себе бесцеремонно «вынести сор из избы» при посторонних, сурово нахмурился, но возразить что-либо не успел. Вильгельм, положив здоровую руку ему на плечо, слегка повернул своего любимца к распахнутому окну:

– Альфред, друг мой, не стоит кипятиться. Взгляни лучше сюда. Уже начинается…

И давай отпустим любезных господ инженеров вниз, чтобы не тереться всей толпой о подоконник. Им там будет и виднее, и удобнее. Ну, а наших русских друзей попросим остаться здесь, с нами. Не возражаешь?..

Я благодарю вас, господа. Да, кстати, – обращаясь к почтительно откланивающимся Рудольфу и Бюркнеру, кайзер сверкнул в их сторону обворожительной улыбкой сытого хищника, – Передайте там, пускай погасят свет на лестнице и притушат светильники в холле внизу.

– Но Экселенц, а как же остальные гости? Императрица? Разве Вы не…

– Нет, Альфред. Не пойду. Мне захотелось побыть с тобой и неподражаемым графом Рудневым. И еще – с этим вот замечательным молодым человеком. А желание Императора и короля, как известно, закон. Между прочим, сегодня они вдвоем за один-единственный вечер сделали для будущего германского флота Открытого Моря больше, чем иные наши адмиралы и дипломированные кораблестроители за годы. Ты не согласен со мной?..

В глазах Василия резкий профиль кайзера наложился на два опускающихся к воде, скрестившихся в темноте прожекторных луча…

«Вильгельм Неистовый на кресте Святого Андрея? Символично…»

***

Пока Петрович при безответственном попустительстве Василия все ближе и ближе пододвигал кресло главного кораблестроителя Рейха к доктору Бюркнеру, вколачивая последние гвоздки в крышку гроба карьеры его шефа, вокруг дворца происходило некое движение, не имеющее ничего общего с броуновским. Уж кто-кто, а церемонимейстеры императорско-королевского Двора дело свое знали.

К тому моменту, когда кайзер предложил Тирпицу выглянуть в окно, дабы освежить голову ночным ветерком, Императрица, Кронпринц с невестой, Гогенцоллерны рангом пониже, свитские и гости с комфортом разместились у пристани и на набережных дворца. Перед ними, как в театральном зале под открытым небом, открывался идеальный вид на будущую сцену – расчерченную лунной дорожкой озерную гладь. Для удобства зрителей были продуманы все мелочи. От сборно-разборных трехярусных трибун с укрепленными на них роскошными креслами и столиками между ними, до миниатюрных 5-кратных биноклей фирмы «Цейс», – последнего прижизненного шедевра доктора Эрнста Абэ.

Настроение у публики было приподнятым и наэлектризованным в предвкушении некоего таинственного действа, о котором еще с вечера высказывались разные догадки и строились интригующие предположения. Его подробностей никто, кроме узкого круга посвященных, не ведал. Однако, все, кто был в курсе, крепко-накрепко держали языки за зубами. Орднунг – есть орднунг. Здесь вам не салон генеральши Богданович.

И лишь двое выпадали из всеобщей радостно-возбужденной атмосферы ожидания последнего звонка перед мега-премьерой. Иоганнес Рудольф и Альфред Тирпиц. Первый яростно негодовал, посылая мысленные проклятия по адресу второго. А второй тщетно пытался загнать под замок стальной воли мучившую его совесть.Что же произошло? Да, ничего экстраординарного, на самом деле. Жизнь есть жизнь. Просто сегодня адмирал Тирпиц предал друга и единомышленника. Само собой, он этого не хотел. Так сложились обстоятельства. И, естественно, не он в этом был виноват… Стандартная отмаза…

Здесь уместно подсказать читателю, что в Германии, в отличие от той же Англии, к примеру, роль Главного строителя флота была чисто технической. Это там, в Лондоне Рид, Барнаби или Уайт могли, пусть не целиком и полностью лично определять, но самым решительным образом влиять на кораблестроительную политику Адмиралтейства. Но в Маринеамт решающее слово при формировании облика всех кораблей, принадлежало его шефу – Статс-секретарю. Именно он выдавал техзадание и подписывал итоговый проект. А окончательно его утверждал сам кайзер, перед этим изучив все чертежи, спецификации и характеристики. Следовательно, закусивший удила Петрович на самом-то деле высек не столько доктора Рудольфа, сколько Тирпица. И, походя, даже кое-кого повыше.

Вставшая перед Вильгельмом дилемма была очевидна: или он немедленно находит стрелочников – козлов отпущения, или где-то впереди маячит перспектива всегерманского скандала с полосканием флотского «исподнего» в газетах и с трибуны Рейхстага.

«Как Руднев сказал: «Пятиминутный флот»? Убойный заголовок для шелкоперов! И, кстати, подходящего кандидата на вынос обозначил. Хвала Деве Марии, у Альфреда ума хватило не встревать, а фон Эйкштедта загодя спровадить в Киль. Понимает хитрая, бородатая бестия, что кто-то должен будет ответить за всё. И в том числе за то, что все, кому не лень, детально осведомлены о новейших разработках в недрах его конторы. Да, бедолагу Рудольфа мне жаль. Но он должен был вести себя с большим достоинством. DasschlechtesteRadknarrtammeisten. JedemdasSeine![4]

Кстати, при обсуждении схемы размещения орудийных башен Всеволод выглядел убедительнее Альфреда. Как и в споре о торпедных трубах на линкоре. Может быть зря мы так цепляемся за них? Приходит время больших пушек. И очень обидно, что верные выводы из баталий на Востоке первыми сделали англичане и русские, но не мы, немцы.

Хотя, здесь я не вполне прав. Граф Руднев ведь не зря спросил нас о том, были ли приняты к сведению в Маринеамт и Адмиральштабе отчеты наблюдателей на русских эскадрах – Эгиди, Трота, Шеера? Выводы моих офицеров о недостаточной вооруженности современного линкора и случайном характере таранных и торпедных атак большими кораблями на основании опыта Эллиотов и Шантунга, мудрецами с широкими галунами на рукавах были приняты скептически. Цена чванства и косности теперь ясна. Но сколько драгоценного времени убито на препирательства! Сколько денег и труда потрачено зря…

По совокупности, ограничиться единственным скальпом никак не удастся. Надо как следует надрать жирные задницы кое-кому в Адмиральштабе. Но особо поплохеет ослам, проморгавшим выход в фавор Фишера и его чёртов «Дредноут», прямо под собственным носом. Графу Меттерниху накручу хвоста лично. И потом решу, как с ним быть дальше. Граф Бернсторф вылетит из Лондона в Сиам, Венесуэлу или какую-нибудь им подобную дыру. А этот страшащийся морской болезни пижон Керпер пусть потопчет палубы на флагмане Азиатской эскадры.[5] Ее очень скоро ждет серьезное усиление и дальние походы. Океан быстро проветрит его голову от притупляющих чутье лондонских туманов. Ну, и отдельный разговор, и весьма нелицеприятный, предстоит мне с Эйкштедтом, Пригером, Тэпкеном и Штейнхауэром. Всыплю всем по первое число, чтобы надолго запомнили…»

В отличие от лучащегося довольством и самоуверенностью кайзера, с цинизмом у Тирпица было похуже: «…Однако, по-боцмански тактичного Всеволода, я совершенно не могу винить в этом позоре. Конфуз случился из-за внезапной смены декораций на сцене. Из-за хитрого подонка Джека. И со временем он обязательно оплатит сегодняшний счет. Даже если ради этого мне придется приплачивать Бересфорду!

Конечно, я мог поддержать беднягу Иоганнеса, сохранив свою честь незапятнанной, и не выглядел бы в его глазах свиньей. Но ведь кайзер мог в бешенстве и меня запросто изгнать вместе с ним. Как же тогда наша общая великая цель? Цель всей моей жизни? Моя историческая миссия? Мой… то есть, наш с Экселенцем, Имперский флот?..

Как же пусто, как выжжено на душе. Неужели я испугался? Вульгарно струсил?..

Боже, как мучительно больно терять друзей. И как тяжко отвечать за ВСЕ…»

***

Серебристое сияние вонзившихся в темноту прожекторных лучей визуально делало мрак вокруг них более густым и непроницаемым, таковы уж свойства человеческого глаза. Но любые предметы, даже окрашенные в черный цвет, немедленно вспыхивали в этом холодном и бесстрастном свечении яркими, призрачными видениями в зеленовато-синих тонах.

Потоки электрического света стремительно перемещались, рассекая ночную тьму. Широкие и радужные у основания, вдали узкие и четкие, как два зеленоватых клинка, они как в стоп-кадре выхватывали из нее то покрытую блестками изумрудную рябь на водной глади, то дымчато-голубую стену древесных крон на противоположном берегу.

Казалось, время остановилось, заколдованное волшебной игрой света и тьмы. Как вдруг, почти в один миг, лучи прожекторов остановились, и, прервав хаотичный танец, высветили перед глазами изумленной публики нечто такое, чего здесь, в Потсдаме, никто из непосвященных не ожидал увидеть.

Партер, амфитеатр и галерка выдохнули что-то нечленораздельно восторженное…

«Афигеть, не встать! – Василий тоже поддался общему эмоциональному всплеску, -Как там у Филатова было? «Потрудись-ка мне добыть, то, чего на ентом свете, вообще не может быть!» Усатый Вилли и его местные «эрнсты-киселевы» действительно сотворили маленькое чудо. Или большое? Не могу пока на глазок определить размеры ЭТОГО…»

О чем в данный момент думал Петрович, Балк так и не понял, настолько обалдевшее выражение застыло на физиономии адмирала Руднева…

Лучи боевых прожекторов поймали и неторопливо повели навстречу друг другу два изящных корабельных силуэта. Однажды их обладатели уже встречались. Это было на внешнем рейде далекого Порт-Артура несколько месяцев назад. В памятный день, когда Кронпринц Вильгельм Гогенцоллерн стал каперангом русского флота. И сегодня, каким-то непостижимо волшебным образом, они материализавались тут, вопреки пространству, времени и здравому смыслу: крейсеры «Варяг» и «Принц Адальберт» чисто теоретически, не то что практически, не могли втиснуться в мелководное Святое озеро.

Конечно, потом все узнают, что это были лишь бутафорские силуэты, собранные из досок и парусины в масштабе один к восьми. Установленные на слегка выступающие над водой понтоны, с жестко пришвартованными с противоположной стороны паровыми катерами, они создавали практически полную иллюзию облика настоящих кораблей.

Естественно, при взгляде под прямым углом на тот «борт», где не было катера-буксировщика. Плюс ночь, подсветка узкими лучами. Но и сами силуэты-муляжи были сделаны с подлинно немецкой, педантичной аккуратностью. На их «бортах» художник тщательно прорисовал все подробности корабельного облика. От якорей и скоб-трапов, до киповых планок и иллюминаторов. Даже настоящие прожектора блестели зеркальными стеклами на марсах, а из «труб» курился дымок!

Но именно благодаря их графическим деталям – шлюпбалкам, спонсонам, стволам орудий – Василий смог быстро догадаться, что перед ним высококачественная обманка: следом за светом прожекторов не двигались тени от всей этой мелочевки. С примерным размером силуэтов он определился, прикинув на глаз высоту их «мачт» в сравнении с деревьями, смутно различимыми на заднем плане. Но в самые первые секунды, пока его взгляд не «зацепил» нюансы, ощущение реальности было потрясающим.

В большинстве своем, зрители этих подсказок не заметили даже с биноклями. Тем более, что устроители шоу много времени на процесс разглядывания «кораблей» давать не собирались. Внезапно оба прожектора погасли, и под недоуменно-испуганный выдох публики, и «зал», и «сцену», окутала непроглядная тьма. На пару-тройку секунд, не более. А затем корабельные силуэты появились вновь, очерченные гирляндами зеленоватых лампочек расцвечивания, а между «мачт» красным с золотом вспыхнули императорские вензели – Николая IIна «Варяге» и Вильгельма II на «Адальберте».

По зрительским рядам прокатилась овация. И едва лишь пошла на спад, как с громом и протяжным завыванием, в бархатную тьму ночного неба с «палуб» «крейсеров» грянул первый залп роскошного фейрверка. Огненные дорожки взметнулись в зенит. Ахнули в вышине сияющими звездами, рассыпались разноцветными блестками слепящих шаров. И затухая, мерцающими искрами, плавно заструились вниз. Но навстречу им уже взмывал ввысь, чтобы расплескаться пламенеющей радугой, второй залп. За ним третий…

Каждый последующий портуберанец этого поистине императорского салюта был в чем-то красивее и шикарнее предыдущего. Сначала в феерии разноцветного огня, треска и пронзительного свиста участвовали только «корабли». Затем загрохотал берег за ними, да так, что почти все небо над ликующей публикой превратилось в поле завораживающего своей красотой сражения между ослепительным светом, цветом и мраком…

Когда пропахшая дымом от сгоревшей пиротехники ночная темнота победила, вновь зажглись фонари вдоль набережной и вокруг дворца. Духовой оркестр заиграл медленный вальс. И полуоглохшие, хмельные от восторга, и не только, зрители, наперебой кинулись делиться с соседями впечатлениями и эмоциями.

– Про крейсеры даже не спрашиваю, видели бы вы себя со стороны…

Но, господа, как вам показался фейерверк?

Голос кайзера вывел Василия и Петровича из состояния восторженного оцепенения.

– Шедевриально, Ваше величество. Ничего подобного нам не приходилось видеть. Никогда и нигде. Кстати, там была парочка залпов, с сине-серебристыми блестками, это ведь привезли из Китая, верно?

– Да. Тут многое было доставлено из Циндао, любезный Всеволод. Но далеко не все. Ну, а Вы, Альфред, что скажете?

– Пятьдесят тысяч марок. Никак не меньше.

– Дева Мария! Друг мой, ну как же Вам не совестно все мерить на деньги? И еще так бессовестно ошибаться. Семьдесят пять! Да, черт меня подери, семьдесят пять! Сегодня помолвка моего старшего сына. И мне плевать на любые расходы. И, кстати, это – еще не конец. Посмотрим, во сколько Вы оцените то, что здесь вот-вот начнется…

Второй акт удивительного спектакля под ночным небом начался ровно через десять минут по окончании первого. Публика, не имевшая программок, такого темпа явно не ожидала. Когда свет снова «вырубили», кто-то замер с закуской на вилке у рта, кто-то суматошно заметался в поисках своего места, а кто-то поперхнулся шампанским…