Текст книги "Длинные дни в середине лета"

Автор книги: Александр Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Второй день

Утром они ели на террасе манную кашу. На коленях у хозяйки сидел внук, Ольга Владимировна кормила его с ложки. Максим вертелся, норовил ухватить что-нибудь со стола.

– Ну, Максимчик! – уговаривала его Ольга Владимировна. – Гляди, как тетя хорошо кушает. Давай поедим скорее и пойдем. Дел-то у нас сколько? Маме цветочки передать надо? Кто будет резать? Максимчик? Не делай запасов, глотай. Мама у нас хорошая? Обидчивая только и замечания старшим любит делать. Но мы ей все равно цветочки отнесем, да? А потом куда пойдем? К дяде Вале в отделение. Какие у дяди Вали карандашики есть! Дядя Валя Максимчику дом нарисует, речку, солнышко. А баба дяде Вале протокол отдаст на нехороших Быковых. У, какие они нехорошие! Вторую неделю мусор с участка не вывозят, а от мусора – вонь, мухи. Максимчика муха может укусить, и заболеет Максимчик. Или Аллочка тети-Дашина. A Быковы ничего не понимают, им хоть кол на голове теши. Совсем общественность не признают. На членов квартального комитета голос повышают. Ничего, дядя Валя их оштрафует в административном порядке – будут знать. Глотай, Максимчик, не вертись. А еще мы с дядей Валей график составим – наденут ветераны труда красные повязки и будут вечером по улицам ходить, людям пример показывать и преступления предупреждать. У бабушки уже черновичок готов. Дядя Валя его утвердит, красным карандашиком распишется. А в магазин Максимчик пойдет? Молочка купим?

– Каса, каса! – закричал Максим, он взмахнул рукой и выбил у Ольги Владимировны ложку. Каша попала ей за ворот, она вскочила, принялась вытряхивать.

– Болтун! – сказала она со злостью. – Никогда ты мне поесть не дашь! Теперь со вторым морока будет. Иди гуляй, если вести себя не умеешь. Не даст тебе дядя Валя красный карандашик.

Максим, кряхтя, сполз со ступенек, чем-то загремел около крыльца.

– Одного им мало! – сказала Ольга Владимировна, снова усаживаясь. – Второго завели. Им это просто, только о себе думают. Не подходи к бочке!

Наташка подчистила тарелку и теперь намазывала хлеб маслом.

– Хороший у тебя аппетит, – сказала Ольга Владимировна, – мне бы такой! Сколько еще полезного можно было бы сделать. А сил у ветеранов немного. Вечером даже телевизор смотреть не хочется. Поэтому молодежь у нас и безнадзорная.

– Вот и хорошо!

– Ты голос не повышай. Лучше объясни, почему по ночам бегаешь? И куда только твоя мать смотрит?

– А у меня нет матери.

– С кем же ты живешь?

– С бабушкой.

– А на бабушку наплевать – пускай волнуется?

– Она старая совсем. Все время спит, не заметит.

– Врешь ты что-то. Это вы, молодые, много спите.

– А она вот такая – все время спит.

– А живете на что?

– Она пенсию получает, персональную. Ей пенсию на легковой машине привозят. И путевки разные.

– Заслуженный, значит, человек.

– А как же! Она шпионкой была, у американцев томную бомбу украла. Только вы никому не говорите. Это секрет.

– А сейчас спит. Вот ведь как устала!

– Ну да. Очень смешно получается – ей пенсию несут, а она проснется и говорит: «Идите вон! Я уже все получила!»

– Врешь ты что-то. Не может персональный пенсионер говорить – «идите вон». Это так на Западе господа разные говорят. А у нас господ нет.

– Что я, свою бабку не знаю?

– Вот и не знаешь. Тебе бы сидеть около нее и каждое слово ловить, а ты собак гоняешь.

– У меня секретное задание.

– Да? А Кудинова тебе зачем?

– Не скажу, это тоже секрет.

– Ну, хватит. Я в своем доме секретов не люблю. И вообще я думаю, что здесь что-то нечистое. Ну-ка скажи, что ты здесь высматривала?

– Подумаешь! А я к вам не просилась. Меня ваш сын послал.

– А он, дурак, не разглядел в темноте, что ты за птица.

– Сами вы птица, ворона старая.

– Убирайся прочь! Я сейчас милицию позову.

– Беги-беги в свою лягавку!

Наташка спустилась с крыльца, пошла к калитке. Из будки вылез Майор, он потянулся и встал, загородив Наташке дорогу.

– Ну, уйди! – Наташка махнула рукой, но пес только приподнял губу, показывая желтые, как прокуренные, клыки. – Эй, кобеля своего убери!

– Погоди. Тебя правда дома не ждут?

– А вам-то что?

– Посиди у меня до обеда. Кудинова твоя все равно небось на работе. А у меня дела. Посиди с Максимом. Не может общественное ради личного страдать.

Наташка согласилась, потому что идти ей в этот час все равно было некуда. Ольга Владимировна включила утюг, разложила гладить цветастое платье.

– Только о себе думают, – говорила она. – А у меня дела – то дежурства, то заседания. Посмотри в той комнате грамоты. Думаешь, их за так дают?

Наташка посмотрела – на больших листах, украшенных лентами и знаменами, сообщалось, что Ольга Владимировна ведет большую общественную работу. Перед уходом Ольга Владимировна проверила, все ли заперто. У калитки она обернулась и крикнула:

– Убежать и не думай! Майор все равно не пустит.

Было еще не жарко. Солнце стояло за деревьями и теплыми пятнами просачивалось сквозь листву. День собирался хороший. Наташка стянула платье и осталась в лифчике и коротких трусах.

– Ну, что там – крикнула она Максиму, который присел перед длинной доской и вцепился в нее изо всех сил. – Каса, Каса! – передразнила его Наташка и, отвернувшись, сняла лифчик.

Оглядываясь по сторонам и прикрывая грудь рукой, как будто кто-то мог увидеть ее за глухим, с проволокой наверху забором, она вытащила раскладушку на солнце и легла загорать. Максим крикнул еще несколько раз свое непонятное слово и затих. Наташка задремала.

– ...Каса! Каса! – вдруг закричал Максим.

Наташка открыла глаза. Максим бежал к ней расставив руки, что-то висело у него на пальцах. Наташка подумала, что это какой-то шнурок, но, когда Максим подбежал, увидела, что он держит длинного желтого червя, взвизгнула и вскочила.

– Каса! – кричал Максим и растягивал червя, как гармошку, а Наташка пятилась от его рук.

– Брось! Брось эту гадость!

Максим ее не слушал, тогда Наташка, зажмурившись, бросилась на него и замахала руками. Максим вдруг заплакал. Наташка обняла его, но он отбивался и кричал так, что было слышно, наверное, на станции.

– Ну и ори. Мало еще получил.

Максим покричал у нее за спиной и успокоился.

– Давно бы так. А то распустил сопли. Не стыдно, каса?

Максим молчал. Наташка обернулась и увидела, что он идет мимо Майора к калитке. Майор приоткрыл глаз и даже не шевельнулся.

– Стой! Стой! – закричала Наташка и побежала к калитке.

Максим потянул ручку вниз, а Майор встал и зарычал. Максим уже повис на ручке, калитка вот-вот могла открыться, и Наташка рванулась к нему, почувствовала, как ударилась коленкой о что-то твердое, а потом как будто горячий утюг приложили к ноге. Майор отпрыгнул, оскалив зубы. Наташка схватила Максима за руку и замерла. Но Майор больше не нападал, и тогда она, не выпуская руку Максима, бросилась к дому. Майор помчался за ней. Максим упал. Наташка остановилась. Майор прыгнул и повис почти над ней, натянув цепь. Рыча, он бросился снова и снова повис.

– Дурак! Сволочь зубастая!

Максим поднялся и пошел к ней, протягивая руки. Майор успокоился, вернулся к будке и сел, приложил уши и тяжело дыша.

...Вымыв Максиму руки и коленки, Наташка посадила его за стол, поставила разогревать кашу. Максим капризничал. Наташка бегала от плитки к столу, ей на хотелось есть, и несколько раз она поднимала ложку, чтобы черпануть как следует, но каши было мало, и даже для пробы она брала чуть-чуть, на самый кончик ложки.

Ел Максим плохо, весь измазался. Каша летела по всей террасе. Наташка посадила его на колени. Дело пошло лучше. Нужно было только вовремя вытирать рот и следить, чтобы глотал.

– Ну и молодец! Хорошо ешь! Скоро вырастешь, за братиком маленьким ухаживать будешь. Ты кого хочешь – сестру или брата?

Наташка вытерла ему рот, покачала. Он прижался к ней, притих. Тогда она подчистила тарелку, но каши было совсем мало, только еще больше есть захотелось. Она хотела положить Максима в кровать, но он вцепился в грудь и заныл.

– Ты чего? Спать надо, глазки закрыть. Вот дурачок. Чего же ты хочешь?

Она освободила из его пальцев грудь, осторожно подвалила ко рту. Он взял сосок и зачмокал. Наташка замерла от неожиданного ощущения. Ей показалось, что Максим ухватился за конец клубка, спрятанного глубоко внутри, и тянет и клубок поворачивается, распутывается.

– Спи, дурачок, спи!

Наташка положила его в кровать, подумала и запела вполголоса песню, которую любила больше других: «Эти глаза напротив...»

...Майор заскулил у калитки.

– Ну, как дела? – громко спросила Ольга Владимировна.

Наташка выскочила на крыльцо за платьем. Хозяйка сразу заметила у нее кровь на ноге и нахмурилась.

– Значит, не послушалась?

– А вы кобеля своего не распускайте! – сказала Наташка, еле сдерживаясь от нахлынувшей обиды. Она стояла перед хозяйкой, поджав окровавленную ногу и прикрывая грудь, и от того, что стеснялась, злилась еще больше.

– Ты тут не командуй! – Ольга Владимировна прошелестела мимо нее и плюхнулась на стул. – Ух, как жарко! Бабушку, значит, можно волновать? Можно не жалеть старого человека? А зачем врешь? Нет у нас никакой Кудиновой!

– Ну и ладно. Вам-то что?

– Мне ничего. Но вы, молодые, очень языкастые. Ну-ну, не груби! Я тебе добра хочу. А старших нужно слушать. Вот ты мне кто? Никто. А я о тебе позаботилась. Ты мне благодарной быть, должна, а ты фыркаешь.

– Иди со своей заботой знаешь куда? – Наташка вышла во двор.

– Нет, плохо вас, молодежь, учат, – сказала Ольга Владимировна с крыльца. – Ничего вы не понимаете. Вот я хотела тебе на мороженое дать за то, что с Максимом посидела, а теперь не дам, раз такая грубиянка. Себе же навредила.

– Кобеля убери! – крикнула Наташка, и Ольга Владимировна затрусила за ней к калитке.

Наташка еле успела выйти на улицу, как, гремя цепью, Майор рванулся за ней. Он носился вдоль забора и в бессильной ярости клацал зубами.

– У, сука, – прошептала Наташка и швырнула в забор камень. – Что скажешь?

Майор заметался, как будто его ошпарили.

– Эй! – позвала она, сразу перестав злиться. – А как там дочка ваша, родила?

Ольга Владимировна вернулась к забору и закричала на всю улицу:

– А что ей сделается? Родила, конечно. Им это просто, как чихнуть.

...В Москву Наташка приехала на электричке, послонялась по площади, зашла в уборную. Захотелось пить, и Наташка долго пила из-под крана, хотя вода была теплой и воняла карболкой. Выпрямившись, она посмотрела на свое отражение в зеркале. Нинкино художество совсем размазалось, картинка была неважная. Рядом наводила марафет ярко-рыжая женщина лет сорока. Вот у нее получалось!

– Ну и что? – спросила она Наташку. – Кино это тебе?

– Я тоже, синеньким хочу.

– Иди сюда. Какой дурак тебя намазал?

– К этому мастеру вся Каляевская ходит и даже часть Новослободской.

– Тебе ничего не нужно. Ты инженю.

– А что это такое?

– Так называют артисток, которые играют девочек.

– Вы в театре работаете?

– В цирке.

– А что вы там делаете?

– По проволоке хожу. Знаешь, песенка такая есть – она по проволоке ходила?

– Слышала. А вы никогда не падали?

– Какое твое кошачье дело до моей собачьей жизни?

– Спросить нельзя?

– Стирай свое художество.

Наташка послушалась, придвинулась к зеркалу. Рыжая стояла сбоку, смотрела на нее.

– Вот так, – сказала она, – сразу другой вид. А матери скажи, чтобы выпорола.

– Она тоже в цирке работает. Может, вы ее знаете?

– Мало ли в Москве цирков.

– Постыдились бы! – сказала толстая женщина, выходя из кабинки. – Чему девочку учите?

– Ты беги! – окрысилась рыжая. – А то благоверного своего упустишь, ему уже надоело сумки стеречь!

– Тьфу! Откуда вы, паразитки, беретесь! – толстая заковыляла к выходу.

– Теперь уши вымой и шею. Что ж ты такая грязная?

– Сколько вам платят? – спросила Наташка.

– На торгу деньга проказлива.

– А мне сколько брать?

– Я откуда знаю? Дают – бери.

– А бьют – беги? Нет, мне точно знать надо.

– Дурочка, что в нашей жизни точного? Про Энштейна слыхала?

– А как брать? Сначала или потом?

– Бери сначала. Потом не получишь.

– А как подходить? Или ждать, когда сам подойдет?

– Конец света! – рыжая звонко шлепнула себя по ляжкам. – Ты за кого меня приняла?

– А чего? Чего ты смеешься?

– Ой, не могу, докатилась!

– Да ладно прикидываться! Думаешь, я не поняла?

– Да ты что? С ума сошла? Марш домой, дурочка!

– Как же! Тебе можно, а мне нельзя?

– Тихо! – крикнула рыжая. – Спектакль окончен, зрителей просят расходиться.

– Ты меня не обманешь! – Наташка загородила ей дорогу. – Я и так уже день потеряла. Пока не скажешь – не пущу.

– Да ты с ума сошла!

– Все равно скажешь.

– Что я должна сказать?

– Адрес! Мне клиент нужен.

– Я на поезд опаздываю.

– Вот и говори скорее.

– Не знаю я никаких клиентов.

– А я тебя не пущу. Я тебе сейчас всю морду расцарапаю. Хочешь?

– Это черт знает что такое. Ну, ладно – гостиница «Балчуг», тридцать пятый номер.

– А как сказать?

– Это меня не касается! – рыжая рванулась к выходу. – Как хочешь!

– У, воровка! Обмануть хотела!

...Гостиницу Наташка искала долго и когда наконец нашла, было уже часа четыре.

– Вы к кому? – спросила дежурная, поднимаясь из-за столика.

– В уборную можно? На нашем этаже засорилась.

– Вот ведь наказание! Прямо, хулиганство, а не туристы. Позавчера у нас одна тоже надумала – консервную банку хотела спустить. Ненормальная она, что ли? Или унитаз никогда не видела?

В коридоре было тихо, в каком-то номере пропели позывные «Маяка». Наташка постучала в тридцать пятый – никто не откликнулся. Она обернулась и увидели, что дежурная стоит в начале коридора, разглядывает ее. Тогда Наташка стукнула посильнее.

Щелкнул замок, мужчина средних лет в белой навыпуск рубашке открыл дверь. Он был чуть пьян.

– Вам кого? – спросил он.

– Здрасте. В этом номере вы живете?

– А кто же?

– Мне адрес дали.

– Заходите, – сказал мужчина, – только я ничего не понимаю.

Качнувшись, он посторонился, пропустил Наташку. Номер был одноместный, стандартно обставленный. На столе на мятой газете лежали крупно нарезанные куски колбасы и огрызок батона. Водки в бутылке было меньше половины.

– Так чем могу служить? – спросил мужчина.

Наташкина смелость вдруг куда-то делась, и она ответила совсем тихо:

– Она сказала, «Балчуг», тридцать пятый номер,

– Кто она?

– Рыжая такая.

– Не знаю. Ну и что?

– Вот я и пришла.

– А зачем?

– Так.

– Что так?

– Взяла и пришла.

– Слушай, девочка, может, тебе нездоровится? Может, ты заболела?

– Нет, я здорова. Вы не бойтесь.

– А чего мне бояться? Ничего не понимаю. Да объясни ты мне все по-человечески?

– Значит, она адрес наврала. Вот ведь какие люди бывают!

– Люди разные. А ты-то кто?

– Никто. Я пойду, наверное.

– Ну иди. И разберись, пожалуйста, кто ты! А то очень трудно с тобой разговаривать. Подожди, может, водки выпьешь?

Наташка вернулась к столу.

– Да у вас тут мало, – сказала она, – вам ничего не останется.

– А ну-ка давай, опрокинь. Из моего стакана будешь?

– Мне немножко, в крышечку от графина.

– В крышечку? Чего притворяешься? По глазам вижу, что умеешь. – Наташка выпила. Обтерла рот рукой и улыбнулась – дела, кажется, шли на лад.

– Повеселела? – спросил мужчина. – А я голову ломаю, понять не могу.

– А сам отказывался. Проверял, да?

– Проверял. Снимай платье.

– Сначала деньги.

– Деловая. А сколько хочешь?

– По таксе, пять рублей.

– Дорого. А если трояк.

– За трояк жучку поймай.

– Ладно, – мужчина встал и запер дверь, – раздевайся.

– Деньги сначала.

– Вот они, видишь? Только их заработать надо. Или ты не хочешь? Может, я тебя не понял опять?

– Понял. Окно занавесь, видно все.

– Ах, ты застенчивая? А ну быстро, разговариваешь много.

– Отвернись.

Мужчина отвернулся, стал копаться в чемодане. Наташка раздевалась.

– Все снимай, все! – сказал он. – И ложись.

Наташка легла. Ощущение было, как перед уколом в поликлинике. Мужчина выпрямился, шагнул к кровати и что было сил хлестнул Наташку проводом от электробритвы. Она вскочила.

– Ты чего?

– Сучка! Сучка поганая! – кричал мужчина. Наташка металась по комнате, спасаясь от ударов, а он хлестал и хлестал ее. – А может, и моя Ленка проституткой стала? Я тут по кабинетам бегаю, оборудование выбиваю, а разве мать-дура уследит? Кто ей комбинацию с кружевами подарил? Кто ей засос на шею поставил? Говори!

Он бросил шнур, сел на кровать и заплакал. Наташка, всхлипывая, одевалась.

– Псих ненормальный, – сказала она. – Я-то при чем?

– Тебе мало? – он опять схватил шнур.

Наташка бросилась к двери, ключ заело, и он успел еще пару раз хлестнуть ее по спине. Дежурная словно караулила у двери, и Наташка, вывалившись из комнаты, налетела на нее.

– Это что такое? – закричала дежурная. – Что это вы себе позволяете?

– Босоножки отдай!

Он нагнулся и швырнул их так, что они чуть не пробили стену в коридоре.

– Только и приезжают безобразничать! – сказала дежурная – Дома небось тихие.

Наташка, размазывая слезы, пошла к лестнице.

– Подожди, – позвала ее дежурная. – Еще понадобишься. Не все такие психи. Ты что, глухая?

...Домой Наташка пошла пешком. Идти было неблизко. Она машинально двигалась по уже шумным вечерним улицам, машинально сворачивала в нужную сторону. Иногда она вдруг останавливалась и подолгу стояла на одном месте. Поток оттеснял ее к самым стенам домов, к пестрым витринам и унылым занавескам.

Где-то вдали прогромыхало. Потом пошел дождь. Людей на улице сразу поубавилось. Наташка разулась и пошла босиком. Ей стало легче, она остановилась у витрины, увидела себя, мокрую, с всклоченными волосами, и улыбнулась.

Во дворе своего дома Наташка по привычке посмотрели на окно – с форточки свисало, как флаг, полотенце. Значит, можно идти. Дверь открыла мать.

– Явилась? – сказала она. – Где же ты, паразитка, шляешься? Я из-за тебя всю ночь не спала. С милицией тебя искать?

Она размахнулась и несильно шлепнула Наташку по щеке.

– Прости! – всхлипнула Наташка и ткнулась матери в плечо. – Прости меня, мамочка.

– А, теперь мамочка! Ну ладно, тихо. Соседей бы хоть постеснялась. Катя спрашивает, а я ей что скажу?

– Ничего, – всхлипывая, ответила Наташка, – перебьется. Все ей знать нужно!

– А ты молчи! Хвост не поднимай, виновата по уши.

– Кто у нас?

– Мишка друга привел – костюм его обмываем. Где же ты была?

Они прошли по длинному, заставленному всяким хламом коридору. Телевизоры грохотали в каждой комнате – шел какой-то военный фильм.

– А это мы! – сказала мать, распахивая дверь. – Ну как у меня доченька?

В узкой комнате у стола, прилепившегося к окну – остальное место занимали широкая кровать и шкаф с осколком зеркала посередине, – у стола сидели маленький лысый Мишка и красивый парень лет двадцати. На кровати был аккуратно разложен костюм.

– Явилась? – спросил Мишка. – Твое счастье, что народу много, а то бы я тебе сказал!

– Не кричи, – попросила мать. – Я ее сама к подруге отпустила, а потом забыла.

– Адвокатка! Дай-ка ей стаканчик. А это мой друг Николай, познакомься. Тоже, видишь, молодой, но собак по улицам не гоняет. Вот на кого тебе надо равняться.

Мишка уже был заметно пьян. Когда он поворачивался к свету, лысина блестела, как люстра.

– Пусть портретик принесет, – сказала Наташка, – в новом костюме. Принесете?

– Правильно, – одобрил Мишка. – А еще, Мань, купи в магазине парочку каких-нибудь писателей, для воспитания.

– Ну да! Что у меня, красный уголок? А потом они все на портретах старые.

– Ишь ты! – восхитился Мишка. – Тебе молоденьких нужно?

– Мам, я есть хочу! – сказала Наташка, на столе, кроме рыжих рыбных консервов на дне баночки и бутылки водки, ничего не было.

Мать вышла из комнаты. Мишка тоже вылез из-за стола, пощупал рукав распластавшегося пиджака.

Повезло нам, Коль! – сказал он. – За такой костюм не то что бутылку – канистру выпить мало. Если бы я продавцу не намекнул, мы бы с тобой такой не отхватили.

У Николая были широкие темные брови, а на пухлых щеках горел румянец.

«Чудной какой-то! – подумала Наташка. – Немой он, что ли?»

– Карточку принесете? – спросила она.

– Зачем?

– Правильно, Коля. Не давай себя охмурять. Они, женщины, знаешь какие?

– Ты, что ли, знаешь? – спросила Наташка.

– А ты далеко пойдешь, если, конечно, мильтон не остановит. Думаешь, я не понял, откуда у тебя новое платье?

– А ты видал?

– Вот дает! Смотри, Коль, стыда ни капельки. Ну, молодежь пошла!

– Не верьте ему. Мне платье подруга дала.

– Для первого раза не продешевила?

– А ну, тихо! – сказал Николай, брови у него сошлись на переносице. – Ты чего к ней пристал? Какие у тебя доказательства?

– Наташ! – позвала мать, просовываясь в дверь.

– Вы ему не верьте. Пусть что хочет говорит.

– Наташ, – еще тише сказала мать в коридоре, – Катя сейчас на кухне. Зайди – как будто руки помыть. А я опосля.

На кухне Катя, здоровенная баба лет сорока пяти, вытирала посуду.

– Здрасте! – сказала Наташка и взялась за кран.

И надо же, чтобы кран, как на грех, вдруг фыркнул, затрясся мелкой дрожью, а в трубе что-то противно заныло. Тарелка выскользнула у Кати из рук, ударилась о цементный пол и разлетелась.

– Чтоб тебя разорвало! – сказала Катя. – Вечно от тебя неприятности.

– Уже и на кухню выйти нельзя?

– А тарелку ты мне купишь?

– Я не виновата, что кран ненормальный.

– Ты очень нормальная. Все шляешься?

Назревал скандал, но мать вошла как ни в чем не бывало, сияя улыбочкой.

– Видишь, Катя, явилась моя доченька!

– Где же она пропадала? – ехидно спросила Катя.

– У подруги. Я сама разрешила, а потом забыла, потому что голова болела. Вчера так душно было.

– Видишь, что она устроила? – сказала Катя. – Кран повернуть не умеет. Загремело – я и уронила.

– Она сейчас все соберет. Правда, доченька? Все, до осколочка. А я тебе новую отдам – ту, что от сервиза.

– Уж от сервиза! Скажи, что приблудная.

– Ну и приблудная. Какая разница? Все равно красивая. Она тебе нравилась, я видела. Кать, ты не дашь пару котлеток? Наташа совсем голодная.

– Возьми в синей мисочке.

– А я кухню вымою, – сказала мать, – сейчас твоя очередь, а я вымою за тебя.

– Ладно, – сказала Катя, – ты бы за себя убирала, а уж я свою уборку как-нибудь сделаю.

Она вздохнула и пошла в комнату – тарелку ей все-таки было жалко.

– Где же ты была? – спросила мать, поставив разогревать котлеты.

– На даче.

– У кого?

– Очень смешно получилось. Я сидела на лавочке на Миусах, и вдруг подходит дяденька и говорит: «Девушка, у меня дочка на даче болеет, а я не могу поехать, у меня совещание. Может, поедете к ней поиграть?» У него машина, шофер меня отвез.

– И он платье подарил?

– Ага. Вот, говорит, может, понравится. А на даче у него клумбы, фонтаны. А в одной комнате стена золотом заткана. Он генерал, наверное.

– Позвонить ты могла?

– Я хотела вечером приехать, но девчонка прилипла – не оторвешь.

– Надо было позвонить. Знаешь, как я волновалась!

– А вот и наши дамы! – закричал Мишка, когда они вошли. – Коля, встать надо перед женщинами.

– У меня стул не вылазит.

– Нет, не уважаешь ты женщин. А зря.

Наверное, они еще выпили, пока мать с Наташкой были на кухне, – водки осталось на самом донышке, а Мишка еле на ногах стоял, и у Николая глаза осоловели.

– Тихо! – крикнул Мишка, хотя никто его не перебивал. – Я речь буду говорить. Дорогой наш цветочек, Наташка-ромашка! Вот и оборвали у тебя первый лепесток!

– Ты чего? – спросила мать. – Какой еще лепесток?

– Тихо! – сказал Николай и ударил по столу кулаком. – Пускай все говорит. Вам, мамаша, полезно послушать.

– Я знаю, про что говорю, – продолжал Мишка. – Вот и оборвали. Сколько их у тебя? Не знаю. И ты не знаешь. И никто. Ты думаешь, что их много, а потом раз-два, и ничего не осталось, прошла жизнь. А я хочу выпить за женщину с большой буквы, за жен-щи-ну! Ну что ж, мне такая не встретилась. А может, я ее сам не заметил. А теперь уже поздно. Встань, Николай. За женщину, которая бережет свои лепестки!

– Ты бы налил женщинам, – сказала мать, – а то лакаете, козлы, одни. Только слова говорить умеете.

– Виноват, Мань. Чокнемся! И ты, Наташка, давай. За вас! Большого вам женского счастья.

Выпили. Мишка о чем-то задумался. Николай таращил глаза на Наташку.

– А знаешь, – сказала Наташка матери, – на даче цветов – завались. Я сегодня нарвала букет и забыла.

– Ладно, хорошо, что хоть сама приехала.

– А? – спросил Мишка.

– Букет она забыла, – сказал Николай.

– Ты чего? – спросила мать. – Грустный какой-то, женщину с лепестками тебе подавай. А мы не годимся?

– Старый я уже, – сказал Мишка.

– Лепестков мало сорвал? – спросила Наташка.

– Может, и много, да не те.

– Вы что? – спросила мать. – Психи, что ли? Все про какие-то цветочки-лепесточки.

– Помолчи, Мань, – попросил Мишка, – не понимаешь.

– А вам бы знать не мешало, – строго сказал Николай. – Ваша ведь дочь!

– Ну и что? Что моя?

– А то: что если вы настоящая мать, то следить нужно. Не жалко вам ее, да? Какая же вы мать после этого?

– А ты меня не учи. Молодой еще.

– Все, – сказала Наташка, – теперь я скажу.

– Подожди, – Мишка потянулся к ней со стаканом, – я тебе отолью. Чокнемся!

– Я коротко скажу. Пошли отсюда оба!

– Наташ, гости ведь! Разве так делают?

– А я говорю – пошли отсюда! – Наташка подскочила к кровати, сгребла костюм и выкинула его в коридор.

– Она права, Коля, – сказал Мишка, – только поздно она спохватилась. Почему раньше меня не выгнала?

...Вечером, когда Наташка уже легла, мать присела к ней на край раскладушки.

– Знаешь, – сказала она, – утром участковый приходил.

– Чего ему?

– Спрашивал, почему не работаю. Про тебя спрашивал.

– А ты?

– Сказала, что к бабушке тебя отправила. Он поверил. А мне говорит – или оформляйся на работу, или выселим. А кем мне идти работать? Ты попроси своего генерала – пусть пенсию дадут или справку какую. Работает, мол, и не лезьте.

– Кто же тебе справку даст, если ты сто лет не работаешь?

Они помолчали, потом мать сказала:

– Зря ты с Мишкой так. Кто нас, твой генерал, что ли, кормить будет?

– Ладно, – сказала Наташка, – погуляла, спи давай.