Текст книги "Подвиг Антиоха Кантемира"
Автор книги: Александр Западов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Это почти не в моей власти, Алексей Михайлович. Богу было угодно сделать меня поэтом, причем поэтом самой тяжелой судьбы – поэтом сатирическим. Я покоя не знаю, мучусь, пока но напишу, что на сердце лежит.
– Что ж! Господь ношу по плечам подбирает. Ты, видать, все напасти готов выдержать, ну а жене каково с тобой будет, подумал ты? Упреждаю твое сватовство, но не могу не спросить: что с Варей будет, коли за тебя отдам?
– Жену свою хотел бы видеть подругой верной, разделяющей и судьбу, и мысли мои, – сдержанно ответил Кантемир, несмотря на смятение, которое вдруг его охватило.
– А я тебе вот что скажу, Антиох Дмитриевич, ради чего и разговор весь затеял. Как человек, ты мне в зятья желанен. Суеты нет в тебе, достоинство свое блюдешь, умен, роду славного. Как бы судьба ни повернулась, этого у тебя не отнять. Значит, не так мало при тебе останется. Но со сватовством погоди. Княгиня Марья Юрьевна все равно тебе откажет, и мое заступничество ни к чему не приведет. Тебе сперва карьеру сделать нужно. Варя молода, годка три погодить может. Я ее для тебя придержу. Но тебе, князь, уехать надо. Сатиры принесли тебе дурную известность, вызвали злобу и зависть. Ходу здесь тебе нет и не будет. А раз почувствовали твою силу, значит, объединятся скоро для убиения. Пока не поздно, уезжай. У государыни Анны Иоанновны должок тебе числится. Пока она не забыла, можно напомнить. Должность тебе не по годам, а по способностям найдем – почтенную. Только не зевай, все от тебя зависит. А с сатирами потерпи, дружок, до заграницы. Там пиши сколько захочешь. В России не скоро аукнется.
Кантемир молчал. Поехать за границу было его давней мечтой. Исполняя волю отца, он в свое время написал прошение Петру Великому с просьбой отпустить его для продолжения образования в один из европейских университетов, но разрешения не последовало, поскольку царя в то время занимала мысль учредить в России учебное заведение на манер европейских. Но уехать сейчас?
Кантемир спросил:
– Почетная ссылка?
Черкасский усмехнулся:
– Когда предлагают почетную ссылку, нужно не упустить мгновения. Почетная ссылка – это признание силы противника и проявление уважения к ней. Естественно, в расчете сохранить свои позиции в неприкосновенности. Это почти ультиматум. Следующее мгновение – открытый бой. Мыслимо ли вам его выиграть, подумайте сами. Неужто ссылка в Сибирь привлекательней должности русского посланника в Англии?
– Но я не знаю английского языка! Владею французским, итальянским, греческим, но английского не знаю.
– Прекрасно, князь. Вам будет чем заняться в Англии помимо ваших сатир. Да и проявление ваших гражданских чувств обретет, надеюсь, более удобную для окружающих форму.
Кантемир сидел опустив голову. Думал, хотя, в сущности, думать было не о чем. Все решила жизнь. Значит, Англия. Надолго ли? На три года? Ему незнакома страна, ее обычаи, наконец, сама дипломатическая служба. Но когда он попытался сказать об этом Черкасскому, тот весело засмеялся:
– Поезжай с богом, князь. К сожалению, ты всему выучишься значительно быстрее, чем надобно. Вот тогда за тебя снова придется тревожиться. А пока… Пока ты будешь в безопасности. – Понизив голос до шепота, хотя и без того они говорили совсем тихо, Черкасский сказал: – Люблю я тебя, Антиох Дмитриевич, вероятно, потому, что сил не имею на тебя быть похожим. Век при дворе, а вот, поди, все тянет человеческое лицо увидеть и человеческий голос услышать. Хочется знать, что кто-то умеет жить иначе, вернее – смеет жить иначе. Варю я постараюсь поберечь для тебя, но не обещаю. Ежели бы сапожником был или пекарем, мог бы обещать и сдержать слово. А я князь, кабинет-министр, себе не принадлежу, а уж кому дочь будет принадлежать, того тем более не ведаю.
Антиох ничего не ответил. Да и зачем было отвечать на это странное необещание того, что ему, быть может, и не нужно вовсе?
Черкасский потрепал Кантемира по плечу:
– С богом, Антиох Дмитриевич, с богом! А о музе своей подумай! Такая ли муза тебе нужна? – сказал он уходя.
У Кантемира не было сил встать. Он думал сразу обо всем, и ни одного решения не приходило ему и голову. Варя – невеста, которую, если представится завидная партия, выдадут замуж? Варя, которая даже не догадывается, что она его невеста? Он жених, который не делал предложении? Отчего князь Алексей Михайлович посмел с ним так говорить? Антиох почувствовал себя оскорбленным, хотя и не сомневался, что Черкасский самого высокого мнения о нем как о человеке, да и как о поэте; что он мечтает видеть Антиоха членом своей семьи, уважает его. "Проклятая бедность, несчастные деньги! Презирай их сколько угодно, но, когда их у тебя нет, всей над тобою начальники, – сказал себе Кантемир. – Как трудно сохранить свое человеческое достоинство при отсутствии средств! И все-таки необходимо его сохранить. Муза моя останется верна себе. Я не покривлю душою в том, что зависит только от меня. В остальном я не волен. Страсть унижать достойного потому, что он небогат и смеет жить жизнью добродетельной, которая богачу недоступна, есть страсть низкая. Потомки за нее покарают, равно как воздадут должное добродетели, потерпевшей от несправедливости сильных. О, я должен ответить всем, кто недоволен мною и пытается учить меня жить. Так и назову свою следующую сатиру – "К музе моей".
Кантемир пришел в состояние, которое он особенно любил, – состояние, похожее на предчувствие Творческой удачи, свершения чего-то необычайно важного и значительного, запечатления, увековечении сокровенного, неповторимого.
И последнее время, когда муза стала посещать его особенно часто, он завел небольшую тетрадь, которую постоянно носил с собой". Ему казалось, что вовремя не записанная мысль потерянный клад. Серебряной палочкой он наскоро записал то, что думал и высказывал частично Черкасскому, и, главное, то, что не решался ему высказать в открытой беседе. Что складывалось в рифмы, писал сразу:
Музо! но пора ли стиль отменить твой грубый
И сатир уж не писать? Многим те нелюбы,
И ворчит уж не один, что, где нет мне дела,
Там вступаюсь и кажу себя чересчур смела.
"Далее написать о недовольных, – сказал себе Кантемир, – о тех, кого я высмеял в предыдущих сатирах. А вот это – важно, это нужно сразу записать, чтобы понимали, что не любовью к насмешкам продиктованы мои стихи, а любовью к добродетели:
Знаю, что правду пишу и имен не значу,
Смеюсь в стихах, а в сердце о злонравных плачу…
Иной род творчества не по мне. Варя просила другие стихи сочинить – о любви, о любовных страданиях и радостях. Это было бы прекрасно, но у меня иное призвание".
"Рифмы не могу прибрать, как хвалить желаю, – записал Кантемир. – Можно было бы жить безбедно, похваляя то, что достойно хулы". Но он не мог хвалить недостойное и писать о любовных радостях и страданиях, которых не испытывал.
В чужестранстве ль буду жить или над Москвою,
Хоть муза моя всем сплошь имать досаждати,
Богат, нищ, весел, скорбен – буду стихи ткати;
И понеже ни хвалить, ни молчать не знаю,
Одно благонравие везде почитаю,—
Проче в сатиру писать в веки не престану…
– Антиох Дмитриевич, неужто вы на нас сатиру пишете? – раздался рядом с ним голос Вари.
Антиох сложил тетрадь и спокойно взглянул на Варю. Она была очень хороша, и лицо ее выражало уверенность в том, что она хороша и от нее зависит осчастливить любого своим вниманием.
– Да нет, кое-какие заметки на будущее, Варвара Алексеевна.
– Скажите же мне, неужто в жизни все осмеяния достойно?
– Совсем нет, но многое.
– Так напишите же о том, что хорошо, примером может служить и подражания достойно. Мне просто кажется, что вы не способны восхищаться.
Антиох улыбнулся открыто и мягко:
– Вами я всегда восхищаюсь, Варвара Алексеевна!
Лицо Вари выразило удовлетворение. Когда с нею так разговаривали, непонятного в жизни не оставалось и жить было весело.
– В таком случае я просто приказываю вам написать о тех, кем вы восхищаетесь. Слышите?
– Непременно, Варвара Алексеевна!
– И даете мне слово?
– Извольте.
Варя радостно захлопала в ладоши.
Антиоху жест показался неестественным, но он постарался не обращать на это внимания. Юная Варя стояла перед ним. Прекрасная. Красота – это совершенство. Или иллюзия совершенства? Нет доводов против красоты. Антиох поклонился Варе:
– Позвольте пригласить вас на кадриль.
4
Антиох не обманул Варю, когда обещал написать о том, кем он восхищается. Никто не знал о начатой им еще ранее третьей сатиры поэме о Петре Великом. Кантемир мечтал создать героическую поэму, подобную «Илиаде», «Одиссее» или «Энеиде». Он понимал всю трудность задачи и не смел себя сравнивать с Гомером или Вергилием. Поэтому трудился втайне ото всех, не в силах преодолеть желание прославить замечательного деятеля русской истории, которая была свежа даже в его молодой памяти. Было и другое намерение, продиктованное главным свойством его таланта, – учить добродетели. Ему хотелось наставить на путь истинный нынешних правителей России, столь часто сменяющихся. Еще летом прошлого года он закончил первую книгу, названную «Петридою». Казалось бы, тема требовала пышных восхвалений, и Кантемиру при этом не нужно было кривить душой: Петр был для него идеалом государя. Но невесело было Кантемиру. Науки, которыми он с такою страстностью занимался, оказались ненужными новым повелителям страны. Да и многое другое, что было предпринято покойным государем, предавалось забвению. Сам он пребывал в небрежении, о чем писал Феофану Прокоповичу. Так и получилось, что он оставил «Петриду» незаконченной.
Теперь же, раз обещал Варе, надо писать. Кантемир долго отыскивал среди своих бумаг запрятанную поэму.
– Ага, вот ты где, – сказал он, извлекая со дна долгого ящика свернутые в трубочку листы бумаги. Прочитал не без интереса забытое начало:
Я той, иже некогда забавными слоги,
Не зол, устрамлял свои с охотою роги,
Водя иль злонравия мерзкие преступки,
Иль обычьем ствердимы не в пользу поступки,—
Печаль неутешную России рыдаю:
Смеху дав прежде вину, к слезам побуждаю…
Антиох усмехнулся. Он вспомнил, что, открыв таким образом себя читателю как автора нашумевших сатир, решил подождать с печатанием поэмы, под которой мечтал поставить свое имя. Теперь же все можно отдавать в типографию без опасений. Даже тог, кто рукописи не подержал в руках или поленился их почитать, твердо знал, что сочинитель злых, безбожных и клеветнических сатир на людей почтенных и благородных – некий Антиох Кантемир, младший сын молдавского господаря, перешедшего на сторону Петра Великого, поручик Преображенского полка.
Что же, не так плохо придумано, решил Кантемир, просматривая рукопись. Сюжет достаточно оригинален. Сначала – дань восхищения Петру. Традиция, он ей следует. Все остальное – Кантемирово: бог узрел государя в его великих делах и решил, что ему место на небе, рядом с богом. Земля не достойна его. Бог приказывает архангелу Михаилу доставить Петра на небо. Но, зная, что утрата будет скорбна для России цветущей, бог велит Михаилу исполнить этот приказ лишь через год.
Архангел, облачившись в блестящие латы, захватив щит и меч, летит в преисподнюю и среди различных вредительных сил – там обитают Печаль, Старость, Нищета, Сон, Смерть, Болезни – отыскивает болезнь "чрезмерно люту":
Рассмотрев Странгурио, Михаил убеждается в его пригодности для умерщвления Петра, забирает с собой и летит в Петербург. Следуют набросок изображения русской столицы на берегу Невы и рассказ о встрече с Петром. Архангел отдает царя во власть Странгурио, обязав подвести жертву ко гробу не ранее чем через год, и возвращается в «чертоги небесные». Странгурио устремляется на Петра, гордясь, что смеет обладать «тем, ему же скипетр всего мира можно б дати…».
"В сущности, здесь только завязка поэмы. Мне предстоит изобразить год жизни Петра Великого, златой век России", – думал Кантемир.
Попытка обращения к прошлому не состоялась в тот вечер. Кантемир был раздражен, и каждая похвала Петру непроизвольно перемежалась обличением тех, кто не желал следовать заветам великого преобразователя России.
Как это ни странно, мысли о Варе не вдохновляли его. Образ первой невесты в России прочно соединился с унижением, им испытанным, о котором он никогда не забывал и которое долго еще помогало ему прийти в состояние творческого раздражения для написания сатир, но никак не мадригалов.
Рождество кончавшегося 1730 года прошло невесело. Даже обычного семейного обеда не получилось. Правда, Анастасия Ивановна с сестрицей Катей, как всегда, обедали у них, к концу обеда приехал Матвей, извинившись, что задержали дела, Сербана и Константина не было. Антиох обменялся понимающим взглядом с Марией. Да, при отце такого не могло бы случиться.
Семья незаметно разваливалась, как рой пчел, потерявший матку. Анастасия Ивановна всем своим видом демонстрировала терпение. Падчерица ее заметно раздражала, к пасынкам она была снисходительней, особенно к Матвею. Антиоха коробило фамильярное обращение старшего брата с мачехой. Маленькая Катя, лицом очень похожая на отца, не решалась говорить с этими старыми дядями, которых ей велено было называть братцами, и строгой тетей, именуемой сестрицей. Братец Антиох, правда, иногда улыбался ей, и лицо у него было доброе. Катя односложно отвечала, на его вопросы.
Вскоре после обеда Анастасия Ивановна приказала подать карету и откланялась. Матвей и Мария вышли проводить ее на крыльцо.
Антиох ушел к себе в кабинет. Давно уже он намеревался закончить четвертую сатиру "К музе своей". Написана она была вся, оставалось лишь повнимательнее присмотреться к стилю и составить необходимые пояснения для читателя. Эту работу он делал всегда не спеша, обстоятельно. Сочинитель только тогда сочинителем может называться, когда читателя имеет, думал он. Без читателя он все едино что вино без застолья. "Четвертую сию сатиру писал автор в начале 1731 года". "Да, так обозначу, – решил Кантемир. – Пока все сделаю, как раз новый год настанет. – И продолжал: – После первой книги "Петриды" и всех тех стихов, которые до сих пор народу известны. Причина сея есть, что хочет он с музою своею договор учинить, чтоб впредь сатир не писать, и резоны тому ставит, что бедственно ремесло есть людям смеятися, и можно от того пострадать; но напоследок признает, что нельзя ему сатиру не писать, хотя бы знал неведомо что претерпеть".
Аккуратнейшим образом Антиох выписывал строки, нуждающиеся, с его точки зрения, в пояснении. Прежде всего он счел нужным определить для читателя типы – каких людей он имел в виду, упоминая их имена в сатире.
Кантемир писал: "Под именем Клеоба означает сатирик человека суеверного, который с глупости думает, что богопротивное есть дело смеяться бороде, и говорит, что нечистый дух в авторе бранит так достойно чтительное лица украшение". Точно так же пояснил он другие имена, не торопясь, испытывая удовольствие от этой работы. Основной труд, требующий от него напряжения сил, исполнен. И нет еще расставания с полюбившейся работой, нет еще отчуждения от нее. Та же слитность воедино, та же причастность к каждой строке и в то же время состояние облегчения, словно после миновавшей опасности. Одновременно составление примечаний было для Антиоха началом беседы с читателем, мостком к нему.
Кантемир всегда выписывал целую строку текста, в котором нужно было пояснить имя или непонятное слово. Как же иначе? Слово вне текста все равно что раздетый человек посреди дороги. Не знаешь, какого он сословия, каких привычек и какого ремесла, из какой семьи и кто его знакомые.
Но могу никак хвалить, что хулы достойно,—
Всякому имя даю, какое пристойно;
Не то в устах, что в сердце, иметь я не знаю:
Свинью свиньей, а льва львом просто называю.
Нескладно же, мне мнится, в доме стало гнати,
И рог громкий посреди Москвы надувати…
Кантомир не без удовольствия прочитал такие знакомые стихи и, выписав последнюю строку, пояснил: «Т. е. нескладно в городе полевые писать песни, ибо рог – нолевой инструмент». Как говорится – не садись не в свои сани. Да, каждый должен заниматься тем, к чему у него лежит душа. Все написанное должно быть сообразно и соответствовать образу мыслей автора и душевному его настрою.
Закончив четвертую сатиру "К музе своей", Кантемир стал готовиться к отъезду в Англию. Одновременно он решил все-таки закончить "Петриду". Но работа не ладилась. Кантемир хорошо понимал, что ограничиться последним годом жизни Петра никак нельзя: обязательно потребуется исторический экскурс в прошлое. Для этого нужно изучить множество материалов, которых не было под рукою.
Между тем наступило лето, и Антиох так и не закончил поэму. В душе его каждый раз пробуждалось чувство особой ответственности за это творение, должное прославить не столько его, сколько Россию. В часы работы над "Петридой" Антиох чувствовал себя россиянином. Впрочем, это сознание никогда не оставляло его.
"Аще и росски пишу, не росска семь рода", – сказал он как-то в стихах.
Рода он был не русского, но родиной своей считал Россию, поэтому и писал только по-русски. Для Кантемира литературная деятельность всегда была формой гражданского служения России, служения, от сердца идущего. Как же о русской славе и о русских бедах, о национальных пороках можно было говорить по-французски или по-гречески? Они бы не дышали тогда, его творения, были бы мертворожденными.
В эти полгода множество различных нужд обрушивалось ежедневно на его голову. Антиох спешил все переделать до отъезда. Сестра Мария помогала ему в сборах сколько могла и часто чувствовала себя обессилевшей оттого, что легко забывались необходимейшие вещи, а гора коробов и корзин росла с каждым днем.
Нет, положительно нельзя было в такой обстановке создавать Петру I словесный памятник, и Кантемир вновь отложил поэму, к которой ему больше так и не удалось вернуться.
Мария, хорошо знавшая брата, поняла, в чем дело.
– Ты всегда тоскуешь, когда перестаешь писать. Радость тебе возвращают лишь твои стихи.
Антиох не возражал.
– Может быть и так. Но как сядешь за "Петриду", когда кругом такая суета сует?
– Да ты, случалось, и не в такой суете писал.
– То сатиры! Их тогда и сочиняешь хорошо, когда раздражение испытываешь!
– Вот и пиши на здоровье сатиры, а поэма подождет!
Решение, предложенное Марией, было удивительно просто.
– Пожалуй, – легко согласился Антиох и вдруг повеселел. – Я все обдумал. Сатира будет называться "На человека". Подобная сатира есть у Буало, где он доказывает, что из всех животных человек самый глупый. Я же покажу, что он не только глупее всех скотов, но еще злее всех зверей и дичее всякого урода.
– Ах, Антиох, – мягко возразила сестра, – разве нет на свете хороших людей, что ты позволяешь себе обличать сразу всех?
– Неужели и ты, сестрица, не понимаешь меня? Да, я хочу сказать, что злость свойственна человеку и что со дня сотворения мира на земле и десяти добрых людей не бывало. Это ведь просто стихотворный прием, подобный тому, который есть в сатире Буало. Тот говорит, что во всем Париже только трех честных жен счесть может! Не считал же Буало всех честных женщин в Париже! Человеком мы ведь не только доброго зовем, но и злого. Добрых же людей от злых я весьма отличаю и лишь злонравию досадить хочу, во всем угождая добродетели.
– Я понимаю тебя, братец, но опасаюсь, что другие не поймут и ты себе очень повредишь перед отъездом в Англию.
– Да ведь из-за сатир меня в Англию и посылают. Не все ли едино – одной сатирой меньше, одной больше! То есть я имею в виду тех, кто моею судьбою распоряжаться волен. Я же так полагаю, что меня за сатиры не наказывать надо, а подле себя держать, потому что цель моя – наставить людей на путь добродетели.
Мария решила не перечить брату и попрощалась с ним, пожелав ему спокойной ночи. Антиох поцеловал Марии руку и проводил ее до двери.
– Да, я опишу в этой сатире все пороки человека, – сказал он себе твердо, оставшись один. – Проехавши от Москвы до Перу, не найти столь злобного и глупого животного, как человек.
Сатирические образы, давно ждавшие своего воплощения, теснились в голове: купец в заплатанном кафтане, сидящий на сундуке, полном серебра, но исходящий завистью к судье, в руках которого власть; пахарь, завидующий вольной жизни солдата, получив мундир, горюет об утраченном крестьянстве… Все жаждут изменить свою судьбу, один завидует другому, однако, обретя желанное состояние, тотчас мечтает о прежнем. Такова завистливая натура человека. Не меньшего осуждения достойно его непостоянство. Кантемир писал не быстро и радовался, когда одна строка ровненько вставала вслед за другой:
Умер отец-то, он же велики намерен
Дела делать богатством, исправитель верен
Отцовского приказу: петь сорокоусты
Хочет, создати церкви, и, которы пусты,
Монастыри обновить, и создать убогим
Богадельню. А потом, временем немногим
Одумавшись, говорит: "Нет! полно, умнее
Будет деньги те беречь…"
Кантемир писал, пока не заболели глаза, которые всегда самым прозаическим образом сводили на нет его вдохновение. Он вспомнил настоятельные советы доктора не работать и не читать при свечах, а только при солнечном свете.
– Да где ж поспеть тогда что-нибудь сделать! – подумал Антиох. – Вон уже и теперь день заметно убавился, а ведь всего только август.
Кратка жизнь человека – велики затеи;
Ума полон, а висит глупых дел на шее
Не один кулек; к воле чрезмерна охота,
А ни в ком так не впилась, как в него, работа,—
написал он и решил лечь, отложив окончание сатиры до завтрашнего дня.
Утро выдалось холодное, дождливое, совсем осеннее, но Кантемир неожиданно обрадовался дождю: можно было, сославшись на дурную погоду, не выезжать из дома и дописать начатое. В десятом часу, как всегда, к нему зашла Мария пожелать доброго утра и справиться о здоровье. Быстро взглянув на исписанные листы бумаги, она намеренно сдержалась, ни о чем не спросила. Сегодня ее больше волновал предстоящий визит брата к Черкасским. Мария заметно огорчилась, услышав, что брат не намеревается ехать со двора. Сестру все не оставляла надежда, что свадьба с Варей сладится до отъезда брата в Лондон и новый резидент поедет в Англию с молодой женой. Она очень досаждала брату этими разговорами. Антиох покорно терпел их, не решаясь нарушить ее надежд или не соблюсти привычный тон почтительности и уважения в обращении с сестрой.
– С тех пор как Варя узнала о твоем назначении в Англию, она стала проявлять к тебе заметно больший интерес, – сказала Мария.
Антиох уже не раз слышал от сестры эту фразу. В заботе о брате умная, деликатная Мария порой бывала бестактна. Ей казалось, что богатство принесет Антиоху необходимую для творчества свободу, избавит от частых унижений, которые он терпел из-за отсутствия средств. Ей не приходило в голову, что неудачи, преследующие брата, питают его творческую энергию, заставляя критически оценивать существующий порядок вещей и в конечном счете способствуя развитию его гения.
За право остаться в памяти потомков большей частью приходится платить лишениями при жизни. Это своего рода дань современникам, доставляющая им моральное удовлетворение, по-своему уравнивающая их с теми, чье духовное превосходство доставляет им столько страданий.
Мария поцеловала брата в висок, он поцеловал ее руку – они всегда так здоровались по утрам, – и вышла, распорядившись, чтобы ей подали завтрак в комнату. Антиох уже успел выпить кофе и намеревался приступить к работе. Первый час, а то и два ему всегда было трудно войти в то состояние, которое сопутствовало часам творчества накануне. Но он по опыту знал, что отступать не следует, иначе можно вообще никогда не дождаться вдохновения. Удача рождается в труде – это он знал твердо и не отступал, когда строки не желали укладываться в нужный тринадцатисложник. Более того: он был убежден, что легко слагаемые стихи – следствие ранее затраченного труда мастерства, пришедшего как награда за тяжелые всечасные упражнения.
– О непостоянстве желаний человека я написал, – сказал себе Кантемир, – теперь нужно обличить его злость, немыслимую у животных: лев на льва, медведь на медведя не нападают.
Человек только в злобной ярости честь чает,
Когда человека съесть может и желает,
И того славным зовет, кто больше был вредный
Прочим людям, от кого страдал род наш бедный.
Написав четыре строки, Кантемир задумался. Жажда славы заставляет войнолюбца, имеющего и земли довольно, и богатство, вторгаться в чужие пределы, истреблять безжалостно целые народы. Еще удивительней то, что за эти деяния его прославляют, строят ему храмы, ворота, именуют богом. Но и те, у кого нет сил выступать открыто, живут не лучше. Завидуя сильным, они тайно копают им ямы к гибели, даже не извлекая никакой пользы для себя. Волк, терзая овцу, добывает себе пищу, бык защищается рогами от нападающих на него недругов. Жестокость зверей, в отличие от жестокости человека, вызвана жизненной необходимостью.
А человек без пользы себе иным вреден:
Хоть бы силен был, славен и собой небеден.
Коли видит, что другой его превышает
В славе, в силе, в богатстве, мертва себя чает,
Мучится сердце его, не знает покою,
Пока не сгубит кого; коли сам собою
Не силен к тому, прельстит сильного невежду…
Да, зверям неведомо зло, которое один человек чинит другому. Звери, к примеру, не пишут доносов, не занимаются судебной волокитой, которая часто стоит жизни многим слабым, сиротам и вдовам. Даже милосердие человека имеет в основе своей корысть.
Когда кто утесненну в бедах помогает —
Иль противнику его досадить желает,
Иль обиженный родня иль быти имеет,
Иль что не пуст у него мешок разумеет.
«Теперь о глупости, беспредельной человеческой глупости следует написать», – решил Кантемир.
Глупость, лишь родимся, к нам с лаской приступает
И чрез всю жизнь нам дружный товарищ бывает, —
написал он.
"И с годами только увеличивается", – усмехнулся Антиох. – Тому немало примеров. Один, добиваясь славы, кидается безрассудно в злобную и кровавую битву, другой влюбляется и ничего вокруг не понимает, третий видит счастье в карточной игре, четвертый – в пьянстве. Кантемиру живо представились офицерские попойки в полку. Он написал:
Когда есть склянка с вином – мнится среди рая;
Ни о здравии мыслит, ни в что честь теряет,
Без вина, как без воды рыба, жить не знает,
Распрощавшись с юностью, люди отнюдь не прощаются с пороками. Забыв о покое, они рвутся к чинам, к блестящей одежде, выгодной женитьбе. Даже старость не исправляет человека: обжорство, похоть, скаредность.
Скот никогда не станет гордиться перед другими чем бы то ни было, тем более тем, чем и не обладает вовсе, а человек – сколько угодно! Скоту несвойственно безделье и безрассудство. Все лето трудится пчела, чтобы быть сытой зиму. А человек? Нередко бездельничает, а затем жалуется: не на что жить!
Человек, один ума одаренный светом,
В темноте ходит век свой; не в время прилежен,
В чем не нужно – трудится, а в потребном – лежень;
Все, что он ни делает, – без смысла, некстати…
– Ох, и достанется мне за эту сатиру ото всех, – сокрушенно покачал головой Антиох, но в глубине души был доволен.
Заключительные стихи он писал почти весело:
Здесь пора бы уж кончать, но зрю пред собою
Толпу людей брадатых, черною главою
Кивающих, и слышу с яростью вопити —
Временной вечной казни мя достойна быти
За то, что тварь изящну, чудну, несказанну,
Наподобие творца премудро созданну,
Так охулить дерзнуло перо неучтиво.
Антиох был уже достаточно опытным сочинителем, чтобы понимать, как недолговременна его сегодняшняя радость. Одно дело – завершение труда, тем более завершение с сознанием удачи, которое всегда приносит минуты наивысшей удовлетворенности, другое дело – холодные взгляды и поклоны, а то и просто открытая злоба, как только сатира начнет свою жизнь. Он давно решился не отступать, но все же невольно желал смягчить ожидаемые удары, смирить будущих своих обвинителей объяснением, что пороки людей, выставленные им на осмеяние, – следствие первородного греха Адама и Евы.
Кантемир подошел к окну. Он и не заметил, как наступили сумерки. Причудливо склонились к нему оранжевые гроздья рябины. Моросил дождь. Ветер срывал с деревьев ослабевшие листья и долго кружил их, прежде чем опустить на землю, затем через минуту вновь гнал их дальше и дальше, за ту черту, которую слабые глаза Антиоха уже не различали.
Было уже совсем темно, когда вошла Мария, без стука, с расстроенным лицом.
– Боже мой, что случилось? Что с вами, сестрица? – испуганно спросил Антиох.
Вытирая непрошеные слезы, Мария рассказала новость, которая до поры сохранялась в тайне. Оказывается, руки Варвары Черкасской домогался камергер Фридрих Казимир Левенвольде, приятель Остермана, брат обер-шталмейстера Карла Густава и обер-гофмар-шала Рейнгольда Левенвольде. Преданные Бирону люди, опора немецкой партии при дворе Анны Иоанновны, они были распорядителями нечаянных милостей государыни.
Князь Черкасский был в смятении. Зятя Левенвольде он боялся, отказать ему смелости не имел. Неизвестно, как приняла Варвара появление нового жениха и долго ли отцу пришлось добиваться ее согласия. Злые языки уверяли, что уговаривать не понадобилось – Левенвольде был кавалер хоть куда, а роль придворной дамы в Петербурге не из последних. "Согласна", – ответила Варвара, и в доме Черкасских произошло тайное обручение молодых.
Извещение об этой помолвке убрало для Антиоха последнее препятствие перед дорогой на Запад.
