Текст книги "Подвиг Антиоха Кантемира"

Автор книги: Александр Западов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Попросить должна Мари. После его смерти. Так он решил.

Теперь сама Мари. Ей нужно выйти замуж. Если у Мари появятся небольшие средства, мальчики не будут мужу в обузу. Через четыре года даже Петю можно поместить в пансион. Митю же следует определить туда через год. Он еще разузнает, в какой лучше. У него есть на примете два пансиона, куда берут совсем маленьких мальчиков. Мари не следует огорчаться разлукой с ними. Дети должны расти в среде своих сверстников, когда выходят из младенческого состояния. Руководить их воспитанием и образованием должны опытные учителя и педагоги. Если Мари выйдет замуж, детям не следует рассказывать об отце до их совершеннолетия.

Не нужно ранить их души. Но все же пусть Мари попытается обучить их русскому языку. Ему бы хотелось, чтобы дети прочитали когда-нибудь написанное им. Стихи близкого друга их семьи. Он будет рад, если и Мари продолжит свои занятия. У нее замечательные способности, редкая память. Как жаль, что их дороги с сестрой Марией никогда не пересекутся. Именно сестра могла бы оценить этот божий дар. Но именно сестре суждено перечеркнуть его, с гневом отрицать самою возможность его существования.

Изнурительнее физической боли было сознание, что он предоставляет судьбу Мари и детей воле случая. Если сестра и братья не пожелают выслать ей деньги? Страшно было подумать Кантемиру об этом. Но в глубине души он не сомневался, что принял единственно верное и безопасное для Мари и мальчиков решение.

В бессилии лежа на софе, он сказал ей все, что собирался сказать. У Мари хватило ума и такта не возражать. Не перечить. Не возмущаться. За четыре года совместной жизни она привыкла доверять Кантемиру во всем. Значит, так действительно нужно. Значит, так лучше для нее и детей.

Антиох задремал, обессиленный, измученный. Дрожа всем телом, Мари вышла в детскую, взяла на руки маленького Пьера, любимца отца. Подошла к окну.

У этого окна она простаивала, бывало, ожидая, когда Антиох появится из-за поворота на ее улице.

Бушевал апрель, столь памятный ей по первой встрече с любимым. Навещая тетку, она частенько видела в глубине аллеи одинокую фигуру утреннего посетителя парка, строгую и печальную. Со свойственной ей отчаянной решительностью Мари подошла однажды к его скамейке. Так решилась ее судьба.

3

Между тем силы покидали больного. Он слег и с грустью рассматривал сотни книг, стоявших на полках в его кабинете, стараясь не думать о том, что ему вряд ли доведется перелистывать их страницы.

Каждую книжку своей библиотеки покупал он сам. В разряде точных и естественных наук были книги по алгебре, арифметике, геометрии, медицине, архитектуре, физике, географии, написанные на латинском, греческом, французском, английском, итальянском, славянском, русском языках. Большим был отдел, и котором находились книги по истории Рима, Греции, Англии, Франции, Дании, Норвегии, Швеции, Мальты, Польши, Японии, Индии, книги о революциях в Англии, Испании, Венгрии, книги об исторических деятелях Ришелье, Мазарини, Карле XII, Тамерлане, Петре I и других. Отличным был подбор словарей и справочников. Ими постоянно пользовался Кантемир, так любивший расширять кругозор читателей с помощью примечаний к строкам своих стихов, оригинальных и переводных. Словари исторический и критический, философский, экономический, географический, римских древностей, искусств и наук, библейский, медицинский, античности, английский этимологический, архитектурный. Словари английского, итальянского, французского, немецкого языков занимали отдельный шкаф.

Подбор древних классических писателей был достаточно полным. Греческие авторы – Гомер, Геродот, Платон, Эврипид, Анакреон – присутствовали во французских переводах. Латинские стояли дружным строем – Сенека, Цицерон, Корнелий Непот, Квинтиллиан, Петроний, Тацит, Апулей, Катулл, Вергилий, Овидий, Гораций, Ювенал, Плиний младший и многие другие.

Из английских писателей в библиотеке хранились Мильтон, Стиль, Свифт, Томас Мор, Гоббс, Поп; из итальянских – Ариосто, Пьетро Аретино, Данте, Петрарка, Макиавелли, Бокаччио; из французских – Мольер, Расин, Корнель, Скаррон, Буало, Монтескье, Фенелон, Лафонтен и даже кардинал Флери, чьи два сочинения – "Les moeurs des Israilites" (1701) и "Les moeurs des Chretiens" (1682) – Кантемир приобрел после знакомства с первым министром, желая лучше узнать его…

Теперь настали часы прощания.

– Генрих, – сказал мартовским утром 1744 года Кантемир, – займу час вашего времени. Надобно завещание составить. Боюсь, как бы не опоздать.

– Полноте, ваше сиятельство, Антиох Дмитриевич, – ответил Гросс, пытаясь растянуть губы в одобрительную улыбку. – Спешить некуда, вся жизнь впереди.

– Не обманывайте ни меня, пи себя. Пока я еще способен думать и говорить, запишите мои распоряжения и с нотариусами Пультиером и Жерольтом составьте завещание, чтобы я успел еще подписать.

Гросс промолчал, прикрывая листом бумаги от света глаза.

– Пишите на русском языке. Ведая, сколь час смерти неизвестен, столь всякому человеку смерть известна, и видя себя долгое время в тяжелой болезни, я заблагорассудил расположить и об имении, которое после меня останется, настоящую духовную, которую пишу, будучи в чистом уме и зная исправно все то, чем я располагаю.

– …полагаю… – повторил секретарь.

– Того ради в начале должен объявить, что я не признаю по себе наследников никого другого, кроме сестры моей княжны Марьи, князь Дмитриевой дочери, и двух братьев моих, князь Матвея и князь Сергея, князь Дмитриевых детей. Меж ними одними хочу, намерен и действительно разделяю все то мое движимое и недвижимое имение, которое по смерти моей останется, следующим образом…

Кантемир перевел дыхание и глубоко вздохнул. Вода, скопившаяся в грудной клетке, мешала ему дышать. Гросс не без удивления отметил, что Кантемир свободно произносит формулы завещательного документа, помня их, по-видимому, по тексту завещания отца, князя Дмитрия Константиновича, десятки раз в свое время перечитанного.

– Ваше сиятельство, – сказал он, просматривая запись. – Вы не забыли про Константина Дмитриевича?

– Я его слишком хорошо помню, – ответил больной. – В юности нашей всех разорил и теперь себя забыть не дает – хотел было отцовское имение продать будто от нашего имени. Счастье, что сестра Мария о том уведомилась и продаже помешала. В моем завещании места ему не найдется. Напишите, что деревни, которыми я действительно владею, разделить между двумя братьями и сестрой на равные доли – числа дворов я, по долгом отсутствии из отечества, не помню – и владеть каждому по свою смерть, не продавая и не закладывая, чтобы переходили из рук в руки целыми, а последний из трех волен учинить с теми деревнями что ему угодно… что угодно… – повторил Кантемир, закрывая глаза.

Гросс поправил одеяло, сползавшее с постели, и на цыпочках вышел из комнаты.

На следующий день работа была продолжена. Кантемир назначил душеприказчиков – в Париже Генриха Гросса, своего банкира Вернета и резидента герцога Гвастальского графа де-Борио, а в Москве князя Никиту Юрьевича Трубецкого, которого называл "истинным и древним другом". Таково было мнение Кантемира. Сестра его, княжна Марья, однако, сомневалась в достоинствах Трубецкого как верного друга и была права, что выяснилось, правда, впоследствии.

Серебряную посуду Кантемир завещал сестре, библиотеку братьям, им же весь домовой прибор, карсты, лошади, камердинеру Якову Жансону все платье, белье и полторы тысячи франков.

Тело свое он просил перевезти в Россию и похоронить в Москве в греческом монастыре па Никольской улице, ночью, никого не созывая.

На бумаге раздел совершился легко, но приближающаяся кончина требовала и чрезвычайных расходов, золотых монет для расплаты с поставщиками и кредиторами.

– Вам придется пробить равнодушие Иностранной коллегии, Генрих, – сказал секретарю Кантемир, кончив диктовать. – Сразу после моей смерти – да не морщите лоб, я дело говорю – донесите о том чрез курьера петербургскому двору и приложите письмо его сиятельству вице-канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву с просьбой перевести деньги, которые мне должны, а завещание отправьте моим наследникам, чтобы они могли немедленно свои меры принять. У нас есть наличные деньги?

– Мы живем в долг, Антиох Дмитриевич. Банкир Вернет обещал ссудить вам две тысячи ливров, но сказал, что в последний раз, до петербургской почты.

– Получите у него эту сумму. У меня есть еще обязательство, которое я выполнить не сумел, не успел, оно мучит меня и не дает покоя. Живет в Париже очень близкий мне человек. Завещать ему что-либо я не могу – братья-наследники будут протестовать, заступиться некому. Улица Бурбон, пять, молодая дама. Я бывал у нее. Вы знаете об этом?

– Нет, Антиох Дмитриевич.

– И хорошо, я старался быть осторожным. От сыщиков, моих обычных провожатых, мне укрыться не удалось. Они подкарауливали меня на улице Сен-Доминик и на улице Бурбон, где живет мадемуазель

Ангельберт, моя жена перед богом и мать моих детей.

– Детей? – изумился Гросс.

– Да. Пьеру второй год, Мите четвертый. Он знает буквы. О, надеюсь, это будет Дмитрий ле гранд, великий умом и ростом. Скажите Мари, что я сознаю свою вину перед ней, не сумел устроить ее судьбу, обеспечить будущее детей. Передайте две тысячи, возьмите счет для душеприказчиков. Скажите все, что найдете нужным. Я верю вам…

…Подписав завещание, Кантемир снова как бы обрел спокойствие, признавая, видимо, что ничего более от него не зависит, и вернулся к обычным занятиям – читал даже больше, чем прежде, потому что дополнительное время ему давали ночные бессонницы. Он исправлял реляции Гросса и подписывал их, беседовал с аббатом Гуаско, не покидавшим посольский отдел, с математиком и натуралистом Мопертюи, у которого в течение двух лет брал уроки алгебры. Пьер-Луи Мопертюи лет двадцать назад живал в Петербурге, работал в Академии наук, вместе с юношей Кантемиром учился математике у профессора Бернулли и теперь навещал больного почти ежедневно. Они решали алгебраические задачи, вспоминали о Петербурге.

Аббат Гуаско упрашивал Кантемира оставить занятия, поберечь силы, но получал неизменный ответ:

– Не надо уговаривать, мне так лучше. За работой я не страдаю.

Он читал трактат Цицерона о дружбе, взялся переводить сборник нравоучений Эпиктета, заглядывал в словари, готовил комментарии к текстам, и лишь когда утром не потянулся к любимым книгам, понял, что надеяться больше не на что…

Через три дня он скончался.

В извещении императрицы о смерти Кантемира Гросс написал, что тайный советник и полномочный министр по долготерпенной жесточайшей болезни сначала в желудке и потом в груди умер вчерась, то есть 11 апреля (31 марта ст. ст.), в восьмом часу вечера. Нечаянным укором холодным и невнимательным начальникам прозвучали последующие строки извещения:

"Ваше императорское величество подлинно в нем изволили потерять верного раба, и весьма ученого, и министра. Здесь таким обиде все его почитали, понеже к превосходным качествам ума присовокупил гораздо приятное обхождение о людьми, а особливо со своими друзьями; обще же в городе и при дворе сожалеют о преждевременной его смерти".

Гросс ошибался: французский двор считал русского посла, прибывшего на службу из Лондона, другом англичан, не любил его и даже не присылал к нему за справкой о здоровье…

Аббат Гуаско и Монтескье нанесли визит в отель д’Овернь. К ним вышел Гросс, допущенный к исполнению обязанностей полномочного министра. В этой должности он был затем утвержден Иностранной коллегией.

– Отечество будет оплакивать, – сказал ему аббат Гуаско, – борца за просвещение, сторонника начинаний Петра Великого, русское правительство – ученого дипломата, литератора – выдающегося писателя, все честные люди – друга. Он казался замкнутым человеком, но у него было горячее сердце, и внешняя холодность исчезала, когда находился он в обществе, для него приятном. Меланхолическое настроение князя Кантемира было, я думаю, не чертой его личности, а следствием продолжительной болезни, ее присутствие в теле он всегда ощущал. В его речах было более рассудительности, чем огня, но в сатирах своих он умел поражать пороки, его стихи были смелы, остроумны, они трогали сердца читателей и будили мысли.

– Знаю, что вы лишились друга и горе ваше несомненно, – сказал Гроссу Монтескье, – однако вы еще сумеете найти сотоварища, который заменит вам умершего. Но России трудно будет найти заграничного представителя с достоинствами, какими обладал князь Кантемир, – ум, честность, прямота, дипломатический такт выделяли его в среде иностранных министров, состоявших при королевском дворе, как делали заметным и в Лондоне, откуда его перевели в Париж.

Гросс известил княжну Марию Кантемир о горестном событии, и не раз она отправляла деньги на улицу Бурбон; но тысяче рублей перевели туда братья Матвей и Сергей. Принося благодарность, мадемуазель Ангельберт писала Мари, что эта помощь дает ей возможность жить так, как прилично в ее состоянии, и расходовать средства на собственное образование в память ее покойного брата князя Антиоха. Через год с небольшим его дети, однако, скончались, а их мать вышла замуж за стряпчего – юриста парижского парламента господина Пети де Булар.

Русское правительство откликнулось на кончину своего посла тем, что прислало невыплаченные вовремя деньги, и с ними Алексей Петрович Бестужев направил служащего Иностранной коллегии секретари Гейнцельмана. Ему в рескрипте было приказано искать, не окажется ли какой тайной корреспонденции, а также составить опись всех бумаг посольства и книг. Переписки не обнаружили, все остальное нашлось в целости. Рукописи Кантемира и письма к нему отдали на хранение душеприказчикам.

После этого Гейнцельман пригласил книготорговцев. Они произвели оценку книг – 6562 ливра. Русские, латинские и греческие книги в количестве 207 названий выкупил, чтобы везти в Россию, Гейнцельман, английские, итальянские, французские взяли книготорговцы.

На проверку бумаг, разбор библиотеки, переписку с наследниками, с Иностранной коллегией, на поиски судна, идущего в Петербург, – никто не спешил, ничего не горело! – ушло полтора года. Все это время тело русского посла, подвергнутое бальзамированию и уложенное в гроб, стояло в посольской церкви. Лишь 15 августа 1745 года голландский корабль "Два брата" принял в руанском порту на борт гроб и одиннадцать ящиков книг и бумаг. Плавание длилось пять недель, и 23 сентября корабль прибыл в Петербург.

По желанию Кантемира тело его было перевезено в Москву и погребено без всяких церемоний, ночью, в правом приделе нижней церкви греческого монастыря на Никольской улице.

1984

Москва – Удельная