Текст книги "Подвиг Антиоха Кантемира"

Автор книги: Александр Западов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Минуты слагались в часы. Наступила ночь с 18 на 19 января 1730 года. Вдруг больной отчетливо приказал:

– Запрягите сани. Хочу ехать к сестре.

Он вздрогнул и затих навсегда.

2

Кто же заменит на престоле императора Петра II?

Найти нового государя должен был Верховный тайный совет.

В совете этом заседали шестеро вельмож: канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, вице-канцлер барон Андрей Иванович Остерман, по совместительству – старший гофмейстер, воспитатель Петра II, второй гофмейстер князь Алексей Григорьевич Долгорукий, сибирский генерал-губернатор князь Михаил Владимирович Долгорукий, князь Василий Лукич Долгорукий и князь Дмитрий Михайлович Голицын.

Во время болезни государя члены совета, перемолвившись между собой, решили взять в свою среду еще по одному члену самых знатных княжеских фамилий – фельдмаршалов Михаила Михайловича Голицына и Василия Владимировича Долгорукого. Стало восемь членов Верховного тайного совета, и это обозначало, что обе фамилии собрались взаимно поддерживать друг друга. Князь Алексей Долгорукий был благодарен Голицыным за то, что не мешали его дочери обручиться с государем, пусть и не успели со свадьбой, а князь Дмитрий Голицын счел полезным укрепить совет авторитетом двух фельдмаршалов, пусть один из них и Долгорукий.

Этим вельможам предстояло решить, кто будет монархом в России. Решить срочно и разумно, чтобы не обидеть себя и остаться у власти.

Выбирать было из кого – но меньшей мере пять кандидатур!

Долгорукие выдвигали обрученную с покойным государем невесту Екатерину, старшую дочь князя Алексея Григорьевича.

Жива бабка покойного царя – заточенная Петром I в монастырь, затем в Шлиссельбургскую крепость, а теперь свободная Евдокия Лопухина, мать казненного царевича Алексея.

На трон могли претендовать младшая дочь Петра Елизавета и старшая Анна, выданная за герцога Голштинского.

Наконец, Курляндией правила Анна, племянница Петра I, дочь брата его Ивана – и ее желала возвести на престол семья Голицыных.

Членам Верховного совета Анну предложил князь Дмитрий Михайлович Голицын. Он был недоволен тем, что Петр I отнял у родовой аристократии политическую роль, которую она привыкла играть в старой Руси. Выдвиженцы табели о рангах, безродные офицеры, чиновники из поповских детей, мелкопоместные дворяне, затрудняли представителям боярских семей доступ к многим служебным постам.

Члены Верховного тайного совета тою же ночью собрались во дворце. Князь Дмитрий Михайлович Голицын сказал:

– Кончиной государя Петра Второго мужское колено Петра Великого пресеклось. Напомню, сколь много претерпела Россия от самодержавной власти, укрепленной толпою иностранцев, что Петр к нам на службу привлек. Такую безмерную власть надобно добрыми ограничить законами. В наследовании же следует перейти к роду царя Ивана Алексеевича. Там есть две дочери. Екатерина замужем за герцогом Мекленбургским – человеком неприятным, Анна же, вдова герцога Курляндского, подойдет – бедна, свободна, обрадуется, что вспомнили, и сумеет быть благодарной пригласившим.

Голицын, самый видный представитель сильной при дворе княжеской фамилии, оскорблялся тем, что близ русских государей постоянно пребывали фавориты – у жены Петра I, прибалтийской крестьянки, был Меншиков, Петр II передал власть и заботы о своей особе плутоватым и невежественным Алексею и Ивану Долгоруким. Умному и образованному Дмитрию Голицыну дорога снискать расположение государей была закрыта. Теперь он предложил новую императрицу – Анну Иоанновну. К фаворитам и она склонность имеет – такую роль играл при ней русский резидент Петр Михайлович Бестужев, нынче, как слышно, сменил его камергер двора Бирон, бывший конюх, что ли. Но обстоятельства можно поправить, если не допустить фаворитов к управлению государством. Вернее сказать, если ограничить полномочия государыни и важные дела передать в исключительное ведение Верховного тайного совета. Тогда фаворитам достанутся только мелочи – ну и пусть.

Условия, однако ж, следует обговорить сразу, чтоб дальше Анна Иоанновна не обижалась.

– Воля ваша, – сказал Голицын, обращаясь к членам совета, когда они устали одобрять его идею. – Изберем, кого изволите. Надобно только нам себе по-легчить.

– Как это – полегчить? – спросил Василий Лукич Долгорукий.

– А так, чтобы воли себе прибавить, – ответил Голицын.

– То бы хорошо. Но хотя и зачнем, да не удержим, – сокрушенно отозвался Василий Лукич.

– От нас зависит. Постараемся – удержим, – возразил Голицын.

Видя, что больше никто не осмеливается сказать, Голицын продолжал:

– Будь воля ваша, а по-моему, надобно составить пункты, как поступать, и к герцогине Анне Иоаннове отправить.

Главное было выяснено. Голицын замолк.

Члены совета вполголоса заспорили между собою, поглядывая то на него, то на дверь, за которой слышался шум. Утро было в разгаре.

– Нечего больше рассуждать. Выбираем Анну! – раздались голоса. – Пошлем за ней в Митаву!

В десятом часу девятнадцатого января члены Верховного тайного совета вышли в залу, где собрались члены Синода, сенаторы, генералы. Канцлер граф Головкин объявил, что признано за благо российскую корону вручить курляндской герцогине Анне Иоанновне, и, если представители отечества, которым он это объявил, согласны, так оно и будет.

Все поддержали выбор Сената. Феофан Прокопович предложил отслужить молебен в Успенском соборе, другие архиереи одобрительно зашумели, но верховники стали возражать:

– Зачем спешить? Не горит ведь!

Для них положение не было ясным – Голицын еще сочинял свои пункты, а от их содержания зависел, может быть, и титул новой государыни. Произнесенный с амвона, титул потом не поддался бы исправлению.

Наконец Голицын закончил писать и появился в зале. Сенаторы и генералы расходились.

– Надобно воротить, как бы после от них чего плохого не было, – сказал Голицын и быстро пошел к дверям. – Господа! Воротитесь, будем еще советовать!

Ягужинский, Дмитриев-Мамонов, Измайлов, другие сановники остановились.

– Пойдемте, станем составлять пункты, чтобы не быть самодержавствию, – объяснил Голицын.

Что-то новое! Вельможи окружили Голицына. Он рассудил, что надо известить немедля герцогиню Анну Иоанновну о избрании ее на российский престол, для чего послать в Митаву депутацию с письмом и пунктами. Она пункты примет и утвердит своею росписью.

К посылке назначили князя Василия Лукича Долгорукого, известного хитреца, одного из Голицыных, Михаила Михайловича младшего, для равновесия семейств, и генерала Леонтьева, как человека военного, для порядка, к тому же родственника Головкиных. Приготовили письмо и составили кондиции, то есть условия, на которых Анна Иоанновна приглашалась занять российский престол.

Эти кондиции подчиняли новую императрицу Верховному тайному совету. Она обязывалась не вступать в брак, не определять никого в свои наследники и без согласия верховников не объявлять войны, не вводить податей, чинами выше полковника не жаловать, деревень и вотчин не раздавать, в придворные чины иноземцев и русских не производить. "А буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской".

Вот что должна была подписать герцогиня Анна – в брак не вступать и во всем слушаться Верховного совета… Не так правил ее дядя, да и племянник, Петр II, был свободен от присмотра. Но курляндское захолустье за долгие годы провинциальной жизни надоело, замужество казалось таким непривычным состоянием после немногих дней, проведенных с мужем, Фридрихом-Вильгельмом, что условия приглашения не испугали Анну – и она их подписала.

Чтобы кто другой не поторопился поехать в Митаву и выслужиться перед государыней, верховники на Тверской дороге поставили караул, не пропускавший из Москвы никого.

Но гонцы все-таки поскакали. Шталмейстер Павел Иванович Ягужииский отправил от себя в Митаву Петра Сумарокова, Рейнгольд Левенвольде послал человека с письмом к своему брату Густаву в его лифляндское имение. Как будто бы и Феофан Прокопович постарался известить от себя – будущая государыня его знавала.

Слухи о посылке гонцов и о кондициях разошлись по Москве. Затея верховников с подписанием государыней пунктов, ограничивающих самодержавие, не понравилась дворянству и насторожила его. Оказывается, новой императрицей будут командовать восемь персон – членов совета, из них четверо Долгоруких и Голицыных. Эти кого угодно в рог согнут, особливо ежели сговориться сумеют!

Из людей умных и дальновидных более других был обеспокоен Феофан Прокопович. Он пересидел Меншикова, за ним – Петра II, он радовался избранию курляндской герцогини, не имевшей причин преследовать его за политические интриги, но когда всем начнут распоряжаться верховники, ему придется худо. Заслуги его перед Петром I всем ведомы, но как теперь на них посмотрит российское вельможество, вчерашние бояре?

Опасался не он один – все дворянское сословие не ждало для себя радости от господства верховников. Казанский губернатор Артемий Петрович Волынский в ту пору писал одному из приятелей в Москву:

"Слышно здесь, что делается или уже сделано, чтобы быть у нас республике. Я зело в том сумнителен.

Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно, понеже ныне между главными как бы согласно ни было, однако ж впредь, конечно, у них без разборов не будет, и так один будет миловать, а другие, на того яряся, вредить и губить станут…"

3

Верховный тайный совет 3 февраля созвал членов Сената, Синода и генералитет рассуждать о государственном установлении.

Приглашенные съехались. Разговоры не смолкали – что должны объявить верховники? Неужели герцогиня приняла унизительные условия, предложенные Голицыным?

В зал вошли члены совета, и князь Дмитрий Михайлович – все он! – пригласил послушать письмо избранной императрицы, отправленное из Митавы.

Анна Иоанновна писала, что намерена принять державу, что ей потребны благие советы и она объявляет, какими способами желает вести свое правление. Дальнейшие строки содержали условия, на каких Верховный тайный совет решился ее пригласить, и уверение: "По сему обещаю все без всякого изъятия содержать".

Письмо заставило всех изумиться – государыня приняла кондиции и лишила себя многих прав, которыми пользовались монархи!

В зале стояла тишина. Было слышно только бряцание оружия – солдаты виднелись у каждой двери, на всех лестницах и переходах.

Верховники перешептывались между собой. Потом князь Дмитрий Михайлович Голицын, обращаясь к собранию, произнес:

– Видите, господа, как милостива государыня? Не напрасно мы надеялись. Большое благодеяние показала она отечеству нашему. Бог ее подвигнул написать такое письмо. Теперь счастливой и цветущей станет Россия!

Он прислушался. Толпа сенаторов и генералов молча глядела на него.

– Благодеяние-то какое, говорю, – повторил Голицын. – Государыня письмо собственноручно подписала – все, мол, пункты содержать буду. Для чего же никто из вас ни единого слова сказать не торопится? Не изволите ль донести, кто что думает? – Он опять сделал паузу и заговорил снова: – Тут нечего другого сказать, как только благодарить ее величество. Неужто столь трудно вымолвить "спасибо"?

На этот раз его слова получили отклик. Из толпы послышался недоуменный голос:

– Не понимаю и весьма удивляюсь, отчего государыне вдруг пришло на мысль так писать?

– Самой бы не пришло – умных людей послушалась, – проворчал Голицын и громко возгласил: – Теперь прошу, преосвященные отцы, господа Сенат и господа генералы, журнал подписать.

Верховники расступились. За их спинами открылся стол с бумагой и чернильницей.

Феофан Прокопович шагнул к столу и взглянул на лист. Написано было немного – только то, что Верховный тайный совет, Синод, Сенат, генералитет и прочие тех рангов, услышав такую милость, показанную ее величеством ко всему государству, благодарят всемогущего бога и все согласно объявляют, что тою милостию весьма довольны, в чем подписуются своими руками.

– Пиши, читатель, не задерживай! – приказал Голицын, и Феофан поспешно взял гусиное перо.

За ним подписались архиепископ ростовский Георгий Дашков, епископ коломенский Игнатий, казанский архиепископ Сильвестр и другие, а за духовными уже подвигались в очереди вельможи – Трубецкие, Долгорукие, Голицыны.

Князь Алексей Михайлович Черкасский, прежде чем подписать протокол, сказал:

– Было говорено, и в письме ее величества подтверждается, что потребны для правительства благие советы, как и во всех государствах чинится. То я, как и другие некоторые, имею мнение о новом государственном устройстве и намерен его к обсуждению подать.

– На то ваша воля, князь Алексей Михайлович, – подумав, сказал Голицын. – Подавайте, с вами вместе будем разбирать.

Ни в чьих мнениях князь Дмитрий Михайлович но нуждался, однако должен был согласиться с Черкасским.

Собрание окончилось, сановники разъехались но домам. Голицын просмотрел подписанные листы – асе как будто исполнили свой долг. Что же его треножит? Ах да, Черкасский грозил подать особое мнение… Возьмутся за перья и другие умники, вернее, бумагомаратели. Их прожектам грош цена, однако эту ерунду ему читать придется…

Голицын понимал, что с мнениями дворянства надо будет считаться, и, желая где-нибудь выиграть, приказал арестовать шталмейстера Ягужинского: оказалось, что гонец его Петр Спиридонович Сумароков сумел добраться до Митавы и передал письмо в руки Анне Иоанновне. Князь Василий Лукич Долгорукий арестовал Сумарокова и отправил в кандалах под охраной генерала Леонтьева в Москву. Но дело сделано, императрица предупреждена… О чем? – соображал Голицын. Что дворянство не согласно с ограничением монаршей власти? Не может быть, когда читались пункты, никто не спорил, все соглашались. Или слава Голицыных и Долгоруких многим спать спокойно мешает?.. А успели все-таки доставить письмо государыне, будь они трижды неладны…

В следующие дни тело Петра II лежало в Лефортовском дворце, архиереи служили молебны, Анна Иоанновна по санной дороге приближалась к Москве, верховники спорили о титуле императрицы, о тексте присяги, о том, объявлять ли народу условия приглашения герцогини курляндской или будет лучше, если она скажет о них сама?

Все имело значение. К прибытию Анны Иоанновны для дворца необходим был ее большой портрет. Сходство с оригиналом не так требовалось, как изображение ленты ордена, украшавшего государыню. Московский вице-губернатор Вельяминов, не имея таких сведений, запросил Верховный тайный совет, с какой кавалерией писать персону государыни. Совет послал узнать у Вельяминова, с какой лентой писали "последнюю государыню", то есть Екатерину I? Выяснилось, что ее писали "с красной кавалерией" – с орденом Екатерины. "Тогда и эту с красной", – приказали верховники. Голубая лента через плечо означала бы, что Анна Иоанновна имеет высокую награду империи – звезду ордена Андрея Первозванного, а ее Верховный совет хотел сам поднести новой императрице, подчеркнув свое право награждать столь высокую особу, подобно тому, как послал ей пять пар самых лучших соболей.

В тексте присяги важным было каждое слово. Как титуловать императрицу? Третьего февраля, после объявления о том, что Анна Иоанновна согласна вступить на престол российский, в Успенском соборе протодьякон возгласил ее "самодержицей". С таким титулом Синод разослал извещения по епархиям. Но ведь Анна будет править на особых условиях, власть ее ограничена Верховным советом, и об этом все должны знать. Князь Василий Владимирович Долгорукий предложил и в манифест внести упоминание о кондициях и о согласии письменном ее величества эти кондиции выполнять.

Однако дельного текста верховники не придумали и потому решили отложить изобретение формулы до приезда государыни в Москву. Лучше, чтобы присяга исходила от нее, а не от Верховного совета, который ограничивал полномочия как бы без ее ведома.

Но и повторный пересмотр текста присяги 18 февраля ни к чему не привел. Прямо сказать: присягаю на верность императрице Анне Иоанновне и Верховному тайному совету – было, разумеется, невозможно, а все другие формулы не имели необходимой ясности,

Пришлось остановиться на таком тексте: "Обещаю быть подданным и добрым рабом Анне Иоанновне и государству. Тако ж ее величеству и отечеству моему пользы и благополучия искать стараться…"

Все равно и это было не то.

Между тем прибывшая под Москву новая государыня оказалась запертой во Всесвятском селе. Князь Василий Лукич Долгорукий как привез ее из Митавы, так и не уходил от нее никуда. Ночевал в соседнем покое и зорко смотрел, чтобы никто без его проверки не проник в дом. Тем, кому разрешал войти, он приказывал руки держать за спиною, ручку государыни в свои лапы не брать, целовать на лету. Так боялся князь, чтоб не передали с воли записку, неважно о чем – каждая была опасна. И даже когда приезжала сестра, Мекленбургская герцогиня Екатерина, Василий Лукич, приведя ее, оставался. Анна терпела его присутствие, не смела прогнать непрошеного смотрителя.

Но "голь" на выдумки хитра, и противники Верховного совета находили способы сообщать государыне, что происходит в городе и чего ей следует ожидать. Известия передавали через штатс-даму Прасковью Юрьевну Салтыкову, по мужу родственницу Анны, записки подкладывали в пеленки младенца, сына Бирона, приносимого к ней ежедневно. Говорили потом, будто Феофан Прокопович прислал в подарок Анне Иоанновне столовые часы, в них запрятав письмо с просьбой хранить спокойствие и надеяться на перемену.

Императрица поняла, что ее расположения ищут благородные люди, желающие отменить границы власти, поставленные Верховным советом, и с нетерпением ждала возможности опереться на поддержку дворянства и показать характер.

Этот случай представился.

Когда во Всесвятское были наряжены батальон Преображенского полка и отряд кавалергардов, Анна Иоанновна перед строем объявила себя полковником этого гвардейского полка и капитаном кавалергардов, причем каждый офицер и солдат принял из ее рук рюмку водки.

Граф Головкин вознамерился поднести от Верховного тайного совета императрице орден Андрея Первозванного и начал произносить приветственную речь, Анна Иоанновна жестом прервала его излияния, взяла орден и сказала:

– Как любезно, я и забыла надеть его!

Попытка верховников наградить императрицу была отвергнута. Анна Иоанновна дала понять, что у нее право императрицы владеть этим орденом и в подношении его нет надобности.

4

Похороны императора Петра II совершились 11 февраля. В Лефортовском дворце провожающим пришлось долго ждать начала церемонии. Княжна Екатерина Долгорукая требовала себе почестей, какие отдаются особам императорской семьи. Родичи кричали о том же. Верховники отговаривали Долгоруких от неуместных притязаний. Спор затянулся. Шествие тронулось без бывшей невесты, она догнала его в пути.

С постройкой траурного катафалка так спешили, что изготовили его, не подумав о размерах. По улицам из Лефортовского сада он двигался свободно, однако оказался таким широким, что не смог пройти через Спасские ворота Кремля, и процессию направили к Никольским воротам – в них посвободнее.

Петр II был погребен в Архангельском соборе. А Долгорукие возвращались с похорон мрачные, сознавая, что для них впереди нет ни света, ни дороги.

Так оно и вышло.

Анне Иоанновне исполнилось тридцать семь лет. Была высока ростом, толста, смугловата, имела черные волосы и темно-голубые глаза, смотревшие грозно и строго. Ее лицу не хватало мягкости – оно походило на мужское. Увидев императрицу, верховники, наверное, подумали, что согласие с пунктами, выраженное в письме из Митавы, трудновато будет заставить ее выполнять.

Дочь брата Петра I Ивана и Прасковьи Федоровны Салтыковой, нелюбимая матерью, она росла на руках нянек и дворовых, в окружении ханжей и юродивых. Ничему ее не учили. И позже, в Курляндии, не смогла она усвоить немецкий язык – только что понимала услышанное, а говорить не умела.

В семнадцать лет ее выдали за Курляндского герцога Фридриха-Вильгельма, но через два месяца он скончался. Анна Иоанновна осталась жить в Митаве, столице своего герцогства, под надзором гофмейстера, приставленного из Петербурга, – Петра Михайловича Бестужева-Рюмина.

Петр I не баловал племянницу и раз навсегда приказал отпускать ей лишь "столько, без чего прожить нельзя", и Анна всегда испытывала нужду в деньгах, а бывало, и в домашних припасах.

Вольно-невольно вступила она в связь с Бестужевым – и за это мать ее прокляла. Имея виды на Курляндское герцогство, привлекавшее внимание всех соседних держав – России, Польши, Пруссии, – искал руки Анны Иоанновны любезный кавалер Мориц Саксонский и мил ей стал, но Меншиков расстроил намечавшийся брак. Потом она приблизила к себе Эрнста Бирона, неоценимого знатока лошадей, – за это обиделось на нее курляндское дворянство и был недоволен Бестужев…

Торжественный въезд в Москву произошел 15 февраля. В Успенском соборе военные и штатские чины принимали присягу. Затем присягнули полки, окружавшие собор.

Тем временем в канцелярию Верховного тайного совета начали поступать мнения от представителей дворянства, вельмож, генералов и офицеров о том, каким должно быть государственное правление в России. Общим для них было требование расширить состав Верховного тайного совета от 8 до 21 персоны, членов совета избирать обществом, но более двух из одной фамилии.

Шла вторая неделя после приезда Анны Иоанновны, когда ее тайные друзья сообщили, что время действовать наступило.

В Лефортовском дворце 25 февраля, без ведома членов Верховного совета, в большом зале были собраны сенаторы, генералы, дворяне, числом до восьмисот человек, Анна Иоанновна вышла к ним, и по ее приказанию пригласили Верховный тайный совет, имевший в тот день свое заседание.

Когда все собрались, многие голоса потребовали тишины, и стало слышно, как Алексей Михайлович Черкасский сказал Татищеву:

– Начинай, Василий Никитич!

Татищев, расталкивая толпу, продвинулся в первый ряд и развернул скатанную в трубку бумагу.

– По неизреченной милости своей государыня императрица, – произнес он, – изволила подписать пункты, предложенные Верховным тайным советом, и верноподданные приносят ей глубочайшую благодарность за себя и за потомков своих. Но можно увидеть, что в этих пунктах заключаются обстоятельства, грозящие событиями, неприятными для народа, чем и враги отечества могут воспользоваться. Об этом Верховному совету были сделаны письменные представления и получен ответ, что исправить ничего невозможно без соизволения ее величества. Натуральное милосердие императрицы известно, и пусть ей будет угодно приказать рассмотреть различные проекты обновляемых форм правления, врученные от шляхетства Верховному тайному совету.

Голос чтеца замолк, и белый лист прошения, передаваемый над головами из рук в руки, поплыл по направлению к императрице.

Василий Лукич Долгорукий принял бумагу, повернулся к императрице и сказал:

– Вот и еще одно прошение, ваше величество. Надобно обдумать его не спеша членам Верховного совета и после дать ответ господам дворянам.

– Нечего тут думать, – отодвинула Василия Лукича Екатерина Ивановна, выступившая из толпы придворных. Она держала в руке перо и чернильницу. – Соглашайтесь, государыня сестрица, рассмотреть и подпишите, хуже не будет.

Анна, вероятно ожидавшая эту сцену, взяла от Долгорукого прошение и, положив его на ладонь, вывела свое имя.

Члены Верховного тайного совета растерянно переглядывались. Решительность двух женщин их изумила. В зале произошло движение, раздались выкрики.

– Нельзя государыня жить по чужой указке!

– Правь, как прежние государи правили!

– Назови, кто воли тебя лишить хочет!

Анна с высоты своего роста обводила взглядом собравшихся.

– Тихо! – наконец сказала она. – Я всем благодарна. Повинуйтесь генералу Салтыкову, и только ему.

Императрица передала бумаги князю Черкасскому, успевшему сказать ей несколько слов, и, сопровождаемая сестрой, вышла из зала.

Члены Верховного тайного совета последовали за нею.

В соседнем зале дворца был накрыт стол. Анна Иоанновна просила господ членов совета не чиниться, села сама и жестом указала пришедшим с нею занять места.

Бутылки стояли открытыми. Лакеи вносили блюда и миски.

После ухода императрицы участники собрания разбились на группы, кто с кем состоял в родстве ли, в дружбе, с кем подписывал чей проект, но многие и разъехались по домам, не ожидая важного продолжения.

Антиох Кантемир подошел к Черкасскому.

– Ах, как ты нужен! – сказал ему князь. – Навостри свое перо, будем другую просьбу писать, государыня ее примет – я согласие получил. Пойдем-ка отсюда.

Уже собралась их компания, и Черкасский повел всех по коридору, ища свободную комнату.

– Здесь можно, – позвал он, открыв одну из дверей. – Заходите. Времени мало. До конца обеда успеть надобно составить просьбу государыне, чтобы правила но образцу дяди своего, блаженной памяти императора Петра Алексеевича, и пунктов, что установил Верховный совет, не принимала. Так?

Вокруг одобрительно заговорили.

– Именно так! – воскликнул князь Иван Трубецкой. – И Верховный совет упразднить, а быть самодержицей.

– Верно, – согласился Григорий Чернышев. – Верховный не нужно, а быть Правительствующему сенату с довольным числом персон, как и раньше велось, – двадцать один сенатор, чтобы не делились поровну.

– Понял? – спросил князь Черкасский у Кантемира. – Впрочем, – сам все знаешь. Пиши. Мы подождем. Эй! – крикнул он. – Подать чернил и бумаги.

Кантемир сел за стол.

В четвертом часу пополудни императрица, закончив обед, возвратилась в зал, уже наполненный людьми. Членам Верховного тайного совета, не успевшим под ее присмотром сговориться между собою, оставалось ждать, что произойдет дальше. Надо было бы и вмешаться, но что и где необходимо предупредить?

Князь Черкасский вышел вперед Кантемира.

– Ваше императорское величество, – обратился он к Анне Иоанновне, – всемилостивейше изволили прошение своеручно для пользы отечества подписать, за что примите всеподданнейшую благодарность. А о чем дальше просим – тотчас сказано будет. Читай, князь!

Кантемир наскоро проговорил вступительные фразы прошения и затем продолжал четко и внушительно:

– "Усердие верных подданных, которого должность паша требует, побуждает не показаться неблагодарными. Для того всепокорно просим вас принять самодержавство, какое ваши славные и достохвальные предки имели, а подписанные от Верховного совета пункты уничтожить. Просим также, чтобы соизволили сочинить вместо Верховного совета и Высокого сената один Правительствующий сенат и исполнить его довольным числом – двадцатью одной персоной, как при Петре Первом было. Такожде ныне и впредь на убылые места сенаторов, губернаторов, вице-губернаторов и президентов коллегий просим, чтобы повелено было не назначать, а шляхетству выбирать баллотированием. И надеемся, что в благорассудном правлении государства, в правосудии и в облегчении податей презренны не будем, но во всяком благополучии и довольстве тихо и безопасно житие свое препровождать имеем". – Кантемир остановился и перевел дух. – Все, – сказал он. – Дальше подписи. Сто пятьдесят.

– Я еще не подписал! И я! И я! – закричали в разных углах зала.

Императрица притворилась растроганной.

– Вижу, что все согласны подписать, – сказала она, – но разве пункты, что мне привезли в Митаву, были составлены не по вашей воле?

– Нет! Нет!

– Так, значит, ты меня, князь Василий Лукич, обманул? – спросила Анна Иоанновна.

– Ваше величество… – начал было князь Долгорукий.

– Оставь, помолчи, – прервала его Анна Иоанновна. – Принесите пункты и мое письмо!

Через несколько минут статский советник Маслов подал документы.

Анна Иоанновна взяла их и, приблизив к глазам, укоризненно покачала головой. Потом подняла руку, показала бумаги притихшей толпе, надорвала их вдоль, скомкала и бросила на паркет.

– Ура-а-а! – закричали дворяне.

Князь Черкасский, улыбаясь, хлопал в ладоши. Его друзья подхватили аплодисменты.

В этот вечер над Петербургом встало красное цветом северное сияние. Жители поняли его как зловещую примету, предвестие беды.

А наутро в Москве повторяли слова князя Дмитрия Михайловича Голицына, сказанные после раздрания привезенных из Митавы кондиций: "Трапеза была уготована, да недостойны были званые… Знаю, что буду жертвой. Пусть. Пострадаю за отечество. Мне остается недолго. Но те, кто заставляет меня плакать, поплачут более моего".

Антиох Кантемир небесных примет не боялся. Терять ему было нечего. И он закончил свой перевод трактата аббата Фонтенеля о множестве миров.