Текст книги "Подвиг Антиоха Кантемира"

Автор книги: Александр Западов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Первый раз видел Кантемир Джемму среди своих гостей и вполне отдался очарованию ее нового облика. Дружеское внимание друзей к мадемуазель Бертольди было полно скрытого значения, за которым легко угадывалось понимание положения девушки, признание их близости.

Джемма не дичилась и не стеснялась общества, которое накануне казалось ей чужим и страшным, и была весь вечер в одном из лучших своих настроений – непосредственной, слегка шаловливой веселости. Очень шел к ней белый парик с длинными локонами, спадающими на плечи. Пурпурного цвета бархатное платье, драпированное на рукавах и талии, выглядело удивительно празднично. Да и вся она, казалось, излучала праздничный свет. Кантемир гордился успехом, выпавшим на долю его подруги.

3

В один из вторников за ужином Джемма сказала:

– Все твои друзья говорят, что ты большой поэт. А я так и не слышала никогда твоих стихов. Почитай мне, что ты написал, Эни.

– Ты не поймешь, Джемма. Я ведь пишу по-русски.

– А ты переведи для меня.

– Хорошо, постараюсь. Сатира эта у меня шестая по счету. Называется "О истинном блаженстве". Намерение мое было доказать, что тот блажен в сей жизни, кто довольствуется малым, живет в тишине и добродетели следует.

 
Тот в сей жизни лишь блажен, кто малым доволен,
В тишине знает прожить, от суетных волен
Мыслей, что мучат других, и топчет надежду
Стезю добродетели к концу неизбежну,—
 

прочитал он.

Джемма грустно покачала головой:

– Нет-нет. Я так все равно ничего не пойму.

– Я хочу, чтобы ты послушала, как стихи звучат. В них есть своя музыка.

– Да, я слышу. Но мне хочется понять смысл.

– Я пишу о том, моя радость, что человеку для счастья довольно иметь свой маленький домик и клочок земли, дающий вес необходимое дли жизни. Выбрав себе друга по сердцу, можно большего но желать.

Антиох нежно коснулся губами Джемминых волос.

– Это ты о нас?

– И о нас тоже. И о других.

– Дальше, милый, – попросила Джемма.

– В стихах я хочу убедить людей, что, живя в тишине, можно делать много полезного – читать мудрые книги, созданные древними, изучать свойства различных веществ, причины всевозможных явлений, познавать дурные и хорошие стороны человека. Богатство, погони за чинами много приносит бед и тем, кто стремится к ним, и том, кто добился желанного. Люди, преуспевшие в этой жизни и достигшие вершим, не могут чувствовать себя спокойно. Им постоянно грозит опасность упасть вниз. Между тем карабкаться в гору трудно. Пробудясь ни свет ни заря, нужно тащиться на поклон к тем, от кого зависит твоя карьера, томиться в передней, не смея ни кашлянуть, ни высморкаться. После обеда те же занятия. Ночью опять нет покою: обдумываешь, к кому необходимо бежать поутру, что подарить слуге, что господину.

Кантемир остановился и посмотрел на Джемму. Она слушала внимательно.

– В доме вельможи, – продолжал он, – нужно делать вид, что всем небылицам его веришь, сносить его спесь, чванство своей родословной, якобы происходящей еще от киевских князей, если даже ты сам был свидетелем, как его отец носил одежду простолюдина, называть Венерой его кривую жену и хвалить шальных детей за остроту ума, не зевать, когда вельможа изволит говорить, и провожать его до кареты без шапки даже в сильный мороз. Но это еще не все! Нужно преодолевать зависть тех, кто всячески будет тебе метать. Когда же за все ты получишь первый чин, положение твое еще более ухудшится, потому что стыдным покажется остановиться на первой ступеньке. Чтобы продвинуться выше, придется терпеть опасности и скуку лет тридцать подряд, прежде чем над тобой останется только царская власть. Но опять нет покоя, а жизнь между тем бежит, и скоро конец. Зачем вся эта суета?

 
Добродетель лучшая есть наша украса,
Тишина ума под ней и своя мне воля
Всего драгоценнее…—
 

прочитал Кантемир.

– Эни, я не понимаю, – напомнила ему Джемма.

– Нельзя стихи пересказывать прозой. Это почти то же самое, что декламировать арию, – вздохнул Кантемир.

– Ничего, Эни. Смысл арии тоже нужно понимать. Хорошее либретто для певца – подарок. В искусстве все должно быть взаимно связано и способно переводиться с одного языка на другой.

– Но я пересказываю тебе стихи прозой.

– А разве проза не может быть искусством?

– Разумеется, может, – согласился Кантемир, – только здесь совсем другие законы.

– Да продолжай же, Эни, – еще раз попросила Джемма.

– Я почти кончил. В заключение я говорю о том, что мы с младенчества нищету и презрение окружающих считаем самым горючим злом, а потому бросаемся в противоположную крайность. Между тем важно придерживаться золотой середины. Необязательно означает, что ты нищ, если у тебя нет богатства. Есть еще такое понятие, как умеренность. Мудро поступают люди, живущие тихо и честно. В конечном счете именно такая жизнь может обеспечить добрую славу человеку. Добродетель сама по себе его высшая награда.

– Ты такой умный, Эни. Я всегда удивляюсь, за что ты меня любишь.

– Труднее на свете нет вопроса, за что один человек любит другого. Но я все люблю в тебе. Все, что ведомо мне и что от меня сокрыто.

– От тебя у меня нет тайн.

– Мне кажется, тайны есть у всех. Не обо всем можно сказать другому. Даже самому близкому обо всем не расскажешь, но близкий человек потому и нужен нам, что он без слов все поймет, все примет, все простит.

– Ты простишь мне, даже если у меня есть пороки, которые ты обличаешь?

Глаза Джеммы засветились привычным лукавством.

– Они есть и у меня. Но, сознавая дурное в себе и близких, можно стремиться его исправить.

– Ах, Эни, мне очень страшно, как я буду жить, когда судьба разлучит нас.

– Нас нельзя разлучить, Джемма. Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой.

– Поверь мне, Эни, я тоже.

Хорошо, что люди говорят друг другу слова, которые дарят счастье и помогают переносить испытания. Между тем разлука была на пороге.

Шел седьмой год пребывания Кантемира в Англии. Он привязался к стране, в которую его случайно привели обстоятельства, с которой прочно соединила любовь. Они с Джеммой, оба чужестранцы, тосковали по родному дому, общность судеб сближала их.

Отношения их почти не менялись. Менялись только дни свиданий. Это зависело от занятости в спектаклях Джеммы и ее матушки, отчасти от обязанностей Антиоха.

Как бы ни складывались дела в очередной сезон, они выбирали день в неделю для встречи наедине.

Вслед за первыми огорчениями, связанными с изменением Джемминой судьбы и последовавшими кривотолками, пришли годы успокоения. Время дает самому бесправному некоторые права, и их негласно признали за Джеммой. Определяя порядок спектаклей, импресарио невольно учитывал, что Джемме-маленькой следует освободить один вечер, когда Джемма-большая и Амалия заняты. Его никто не просил об этом, но у людей помимо глаз и ушей есть сердце. Теперь у Джеммы нередко справлялись о состоянии здоровья князя. Случалось, спрашивали Антиоха о мадемуазель Бертольди.

Теперь в гостевые дни Джемма приезжала к Антиоху без сопровождения Гастальди.

С каждым пароходом приходили письма от сестры Марии, а иногда и подарки для Джеммы. Ей радостно было чувствовать себя причастной к семье Кантемиров.

Она тоже не оставалась в долгу: посылала Марии приветы и подарки, с удовольствием выбирая в лондонских лавках товары, которые могли понравиться сестре Антиоха: шелковые чулки, домашние туфли, шляпы последней моды, шерстяные ткани на платье, пряжу для вязания.

4

В марте 1738 года матушка Джеммы получила извещение о смерти своей сестры, жившей неподалеку от Рима в небольшом собственном домике. Она была бездетна и оставила свое состояние семье единственной сестры. Джемме по завещанию причитался домик с небольшим хозяйством. Для введения в права наследования необходимо было поехать в Рим. Когда Джемма сказала об этом Антиоху, тот огорчился. Но вскоре и в его жизни произошли события, заставившие его примириться с предстоящей разлукой.

Однако поездка с недели на неделю откладывалась. Антиох, занятый своими сборами, радовался, что Джемма пока с ним.

Однажды утром Гросс доложил, что его хочет видеть сеньора Бертольди.

– Сеньорина, – сдержанно поправил Кантемир, не понимая, что произошло. Джемма всегда вела себя чрезвычайно тактично.

– Матушка сеньорины, ваше сиятельство, – возразил Гросс.

– Проси.

Кантемир в большой тревоге, которую он пытался скрыть, встал навстречу Джемминой матери.

Большая Джемма, как ее называли в театре, уже начала слегка полнеть, но еще сохраняла фигуру. У нее были узкие Джеммины глаза, только ресницы были редки…

– Ваше сиятельство, – сказала сеньора Бертольди, – у нас очень большие неприятности. Я бы не обратилась к вам, ежели бы не крайность.

– Прошу вас, сеньора, садитесь.

– Вы знаете, ваше сиятельство, что мы получили небольшое наследство. Моя сестра скончалась два месяца назад от лихорадки, которая ее мучила много лет. Все, что у нее было, она завещала мне и моим дочерям – Амалии и Джемме, которых любила, как родных детей. Нам нужно поехать в Рим для вступления в права наследства. Я никогда не стала бы вас беспокоить, князь, если бы не ваша дружба с моею дочерью, делающая невозможной наше обращение по Джемминым делам к кому-либо другому. Это поставило бы вас и нас в неловкое положение, согласитесь.

– Бога ради, сеньора Бертольди, объясните, что случилось?

– Вы знаете нашу семью. И и и дочери трудимся, сколько это возможно. Мы живем очень скромно, но согласитесь, что актриса без туалета все равно что без таланта. Девочки мои, слава богу, имеют гардероб и та и другая. Я за этим слежу.

Кантемир не знал, к чему она клонит, но уже изменился в лице. Джеммина мать коснулась самого больного и трудного вопроса в их отношениях – вопроса денежного. В первый год их отношений он пытался делать ей подарки, но она мягко отказывалась от них. Они оба были небогаты, оба испытывали денежные затруднении – каждый по-своему. Джеммина доброта, чуткость и такт определили характер их отношений.

Однажды Антиох принес Джемме в подарок золотой медальон, она сказала:

– Спасибо, Эни, но прошу тебя, не надо. Мне очень важно знать, что мы любим друг друга. Если и начну брать от тебя деньги или дорогие подарки, мне скоро может показаться, что и у тебя на (одержании. Я же хочу, чтобы у меня на душе было чисто.

– Джемма, – серьезно сказал Кантемир, – мне кажется, когда мужчина и женщина вместе, они должны облегчать друг другу жизнь. Не моя вина, что в наш век это легче всего делается с помощью денег. Я не богат, ты знаешь мои денежные обстоятельства, но чем могу, я всегда готов облегчить тебе жизнь.

– Не нужно, голубчик, прошу тебя, не нужно. Мне хорошо платят в театре. После моего совершеннолетия прибавили жалованье. Я обещаю в случае нужды обратиться только к тебе. А пока не надо. Это нам обоим не надо.

Антиох уступил Джемме. Нельзя сказать, чтобы он считал правильным то, что она предложила, но доля истины в ее рассуждениях была.

С годами Джемма спокойней стала относиться к это подаркам, даже радовалась им. Несколько раз она просила Антиоха дать ей недостающие суммы для покупки туалета. Часто он упрекал себя в том, что служит плохой опорой Джемме, что, принимая ее любовь, отнимая у нее золотые годы, ничего не дает ей взамен. Кантемир говорил об этом Джемме и неизменно встречал возражение, против которого но мог устоять:

– Что ты, Эни! Мне выпало такое счастье – любить тебя и быть любимой. Разве это не высшая награда мне за всю прошлую и будущую жизнь!

В чем же сейчас собирается упрекнуть его Джеммина мать? Он чувствовал свою невольную вину.

Сеньора Бертольди продолжала:

– У Джеммы образовался небольшой долг, но для нас немалый – сто фунтов стерлингов. Ростовщик – настоящий разбойник; требует неслыханные проценты – еще пятьдесят фунтов! Где их взять? Без уплаты долга покинуть Англию ей нельзя. Таковы законы страны.

– Я все сделаю, сеньора Бертольди, – сказал Кантемир, – не беспокойтесь.

– Ваша светлость, – попросила большая Джемма, – не выдавайте меня дочери. Она мне никогда не простит, что я к вам приходила с этой просьбой, вы знаете, как она щепетильна, когда речь идет о деньгах.

– Джемма не узнает об этом, – обещал Кантемир.

Когда сеньора Бертольди ушла, Антиох пригласил к себе Гросса и попросил связаться с секретарем женевской миссии Гастальди. Встреча была устроена в тот же день.

– Мой добрый друг, – сказал Кантемир, обращаясь к веселому итальянцу, шумно его приветствовавшему– У меня к вам дело чрезвычайно деликатного свойства.

Гастальди стал серьезен.

– Вы всегда можете рассчитывать на меня, дорогой князь!

– Благодарю вас. Иначе я и не думал. Речь идет о мадемуазель Бертольди, которой в настоящее время необходимо выехать в Рим по делам наследства. У нее образовался долг ростовщику – сто пятьдесят фунтов стерлингов. Мадемуазель Бертольди грозит судебный процесс, из-за которого поездка в Рим становится невозможной. Я бы очень просил вас вмешаться в это дело. Вот необходимые деньги. Только…

Кантемир замялся. Он не знал, как объяснить Гастальди, что его, Кантемира, имя не должно упоминаться при этом.

Гастальди все понял.

– Смею вас заверить, князь, что сохраню ваше имя в тайне. Дело будет улажено не далее как завтра. Я обо всем позабочусь. Мадемуазель Бертольди может спокойно собираться в дорогу.

Антиох поблагодарил Гастальди. Ему стало немного легче. "Сегодня пятница. До вторника еще три дня", – посчитал Кантемир. Ожидая свидания, он уже с утра вычеркивал сегодняшний день. Так было легче ждать.

Кантемир решил пройтись пешком и отпустил карету.

5

На дворе стояла осенняя лондонская погода. Все уже было готово к завтрашнему отъезду на континент. Оставались еще разные мелкие дела, но Кантемир решил не пропускать последний спектакль.

С Джеммой он простился вчера. Антиох ни словом не обмолвился, что узнал о долге ростовщику, щадя ее гордость. Джемма была нежна и рассеянна. Все ее силы уходили на то, чтобы сдерживать слезы, которые то и дело повисали на ее щеточках-ресницах. Сердце Антиоха сжимала печаль.

– Мы расстаемся ненадолго, Эни, – говорила Джемма. – Контракт наш заканчивается в декабре, в Риме я не пробуду больше месяца. В начале будущего года мы непременно будем вместе. Я приеду в Париж.

Но Антиоху казалось, что прощаются они навсегда, что счастливая пора его жизни миновала вместе с умчавшейся молодостью.

Здание театра было в молочной пелене. Только подойдя вплотную к фонарю, можно было обнаружить, что он горит: такой густой туман покрывал его. Но Кантемир и с закрытыми глазами знал дорогу.

Он прошел в фойе, где швейцар поклонился ему как своему человеку:

– Пожалуйте, ваше сиятельство. Сейчас начинаем.

Кантемир прошел к себе в ложу: Джемму он никогда не беспокоил перед началом спектакля и не считал возможным сделать исключение сегодня.

Давали старинную оперу Клаудио Монтеверди «Орфей», написанную композитором почти полтора столетия назад.

Праздничные фанфары медных инструментов в начале оперы сменились печальным речитативным напевом аллегорического персонажа – Музыки. Это была Джемма. Она на секунду повела свои узкие глаза в сторону Кантемира и прикрыли их щеточками-ресницами. На их языке это означало: "Здравствуй. Я рада, что ты пришел". Кантемир особенно любил "Орфея", потому что первые его звуки приносили свидание с Джеммой. Четырежды в прологе проходила ее тема. Музыка воспевала всепокоряющую силу искусства, властвующую над людьми. Возвышенно-созерцательное настроение овладело Кантемиром.

Нет, это была не пастораль, столь характерная для прошлого века. Драматизм человеческого страдания наполнял музыку.

Горестным эхом откликнулась в его сердце прощальная ария Эвридики, обращенная к Орфею. Суровые звуки органного сопровождения усиливали впечатление отрешенности Эвридики от мира вместе с потерей любимого.

В ответном ариозо Орфея было столько страстного протеста против несправедливости судьбы, что Кантемир был потрясен.

В конце оперы опять появилась Джемма-Музыка как воплощенная гармония жизни, вернувшая ему элегическое состояние.

Торжествующие звуки финала уже не произвели на Антиоха впечатления.

Кантемир быстро прошел к Джемме за кулисы. Они долго стояли обнявшись, тесно прижавшись друг к другу, не говоря ни слова.

Несколько раз кто-то заглядывал в уборную и испуганно прикрывал дверь. Они не шелохнулись.

Через несколько месяцев в Париже Кантемир получил письмо от Гастальди, в котором он извещал, что денежные дела мадемуазель Бертольди своевременно были улажены.

Еще через полгода Гастальди прислал Кантемиру сто пятьдесят фунтов стерлингов: Джемма вернула долг.

Глава 13
В Париже

1

В половине августа 1738 года Кантемир известил Министерство иностранных дел Англии, что ему предписано немедленно выехать на службу в Париж, а на его место прибудет новый русский министр.

Решение это английскому двору, да и другим соседним правительствам, показалось внезапным. Смысл в нем крылся такой. Надобно было показать шведскому сейму, что если он решится на враждебные России действия, то пусть не рассчитывает, как бывало, на помощь французского короля. Отношения России и Франции улучшились. Чтобы закрепить их, в Париж направляется полномочный министр камергер князь Кантемир, дипломат известный, немало потрудившийся при королевском дворе в Англии. Он же станет наблюдать за переговорами с Турцией, которые ведутся при участии французских посредников, и можно быть уверенными, что сумеет наладить добрососедские отношения с обеими странами.

Сборы в дорогу велись исподволь. Главное место в багаже занимали сотни книжных томов, наиболее ценных и нужных владельцу. Много книг оставил Кантемир посольской библиотеке.

Отзывную грамоту прислали из Петербурга в конце августа. Императрица Анна Иоанновна писала в ней английскому королю:

"Понеже дела наши востребуют обретающегося при дворе вашего королевского величества полномочного министра князя Антиоха Кантемира ныне отозвать, и к другой комиссии его употребить, того ради мы оставить не можем вашему величеству о том чрез сие дружебно, сестрински объявить, с приятным прошением, чтобы ваше величество оного нашего министра склонно от себя отпустить изволили…"

На прощальной аудиенции Кантемиру была вручена рекредитивная грамота за подписью Георга II, в которой король выражал свое удовлетворение деятельностью русского министра, сожалел о его отъезде и желал успехов на новом поприще. Статс-секретарь по северным странам лорд Гаррингтон также высказал в письменной форме благодарность за дружеское содействие в установлении деловых связей между их государствами и уменье поддерживать тон взаимного уважения и доверия в служебных обстоятельствах.

Кантемир в свою очередь искренне благодарил за доброе отношение к себе, что помогало ему исполнять поручения, наложенные на резидента и полномочного министра его дипломатической миссией.

Когда сборы были окончены, Кантемир написал последнюю свою реляцию из Лондона:

"Прежде отъезда моего должностью своей чаю вашему императорскому величеству кратко и всенижайше донести, в каком состоянии оставляю двор здешний, каковы его главнейшие министры и какие настоящие дела.

Его королевское величество, как я многажды честь имел доносить, государь весьма честного характера и в слове своем приметного постоянства, если бы нужда здешних законов и часто советы министров к противному его не понуждали. Вспыльчивый нрав причину подал к несогласию с сыном, который, может быть, больше, нежели прилично, с противниками его величества сообщается. Господа Вальполи бессомнительно всю силу здешнего правления имеют…"

Кантемир написал далее, каковы характер и знания каждого брата – Роберта и Гораса, что за люди герцог Ныокастль, статский секретарь полуденных стран, и лорд Гаррингтон, статский секретарь северных, в чьем ведении находятся сношения с Россией. "О членах Тайного совета не упоминаю, – добавил он, – понеже ни силы никакой не имеют, ни господину Вальполю противиться не отваживаются. Ничего также примечать нельзя о прочих придворных, которые ни в какие дела не вступают, – разве господин Вальполь кому что позволит, – и его величество ни в которому из них отменную милость не являет".

Закончив писать, Кантемир почувствовал усталость. Рука отказывалась держать перо, и он позвал секретаря.

– Простите, что так поздно тревожу вас. К реляции надобно приложение. Запишите, что я скажу, чтобы завтра с моей реляцией отправить.

– Слушаю, Антиох Дмитриевич, – ответил Гросс, присаживаясь к столу.

– В последние годы, – начал Кантемир, – все больше товаров доставляется в Англию из Америки. Они дешевле русских, и для того, чтобы наши купцы могли с англичанами успешно торговать, следует нм цену понизить. Приучать надо купцов, чтобы сами в Лондон свои товары привозили, ибо англичане, покупая в России товары, их в Англии за дорогую цену продают. Далее. Здесь полотняных заводов гораздо умножилось, а лен и пеньку из Америки не доставляют, – стало быть, есть расчет в русских портах повысить пошлину на товары.

– Верно, – вполголоса одобрил Гросс. – Нигде в других странах им этих товаров не купить.

– Но это не все, – продолжал Кантемир. – Форма русских товаров нехороша. Тонкое и толстое наше полотно чрезмерно узко, а пошлина ведь с аршина берется, и это препятствует их продаже: покупать невыгодно. Смолу везут в бочках неравной меры, отчего в расчетах непорядок заводится и убыток происходит. Железо в толстых и чересчур длинных прутьях поступает, для разжигания требуется гораздо больше угля, чем для шведского железа, и работать с тяжелыми прутьями не столь сручно.

Гросс, кончив писать, смотрел на Кантемира.

– Теперь другая тема пойдет. Помните Локателли с его "Московскими письмами"? Слушайте и замечайте для второго приложения. Появился в Лондоне итальянец именем Локателли. Я к нему людей приставил, чтобы известиться, кто таков и откуда. Оказывается, он был в России и говорит о ней с великими похвалами. Может быть, если это Локателли, то делает он так, чтобы прикрыть напечатанную им хулу в "Московских письмах"? Ростом невелик, лет около пятидесяти, смуглый, ни сух, ни жирен, большой нос, черные глаза, и здесь продает разные медицинские средства. У искусных юристов я доведывался, можно ли его арестовать и наказать за сочинение помянутой книги? Сказали – нет, понеже нельзя доказать, что книга та здесь писана и печатана, а за преступления, в других государствах учиненные, в Англии не наказывают. Кроме того, вольность здешнего народа, который на всякий день в бесстыдных дерзостях против самого короля и министров упражняется, так велика, что никогда через суд в подобных делах сатисфакцию, сиречь удовлетворение, получить не удастся. Прошу всемилостивейше рассмотреть описанный мною его портрет и решить, сходен ли он с тем человеком, который держан иод арестом в 1735 году, а тогда и распорядиться гораздо побить его через тайно посланных. Другого способа наказать обманщика здесь не придумать…

…Полномочным министром России в Лондон был назначен князь Сергей Григорьевич Долгорукий, ранее занимавший пост полномочного министра в Польше. Служил он и в Голландии. Однако возобновление судебного дела против князей Долгоруких вызвало отмену назначения Сергея Григорьевича в Англию: он был казнен.

Место несколько месяцев оставалось вакантным, замена подыскивалась с трудом, но все же в мае 1739 года к английскому двору прибыл в качестве русского посланника князь Иван Андреевич Щербатов, родственник графа Остермана по жене, урожденной Стрешневой. Он служивал в посольствах при английском, турецком, испанском дворах, и про него говорили, что пьет и болтает он много, но редко кстати.

С необходимостью отъезда отчасти примирился Кантемир потому, что Лондой покинула мадемуазель Бартольди.

Спустя несколько месяцев после ее отъезда Кантемиру сообщила сестра, что в Москве идут разговоры о его женитьбе на иностранной актерке и Черкасские очень обижены. Кантемир, сердясь, поторопился ответить, что москвичи тароваты на выдумки и что ему, занятому по горло делами, не до свадьбы.

Оставив Лондон 8 сентября 1738 года, Кантемир выехал в Дувр и на следующий день, переплыв Па-де-Кале, высадился в городе Кале. Взяв с собой секретаря Гросса, он поскакал в Париж. Багаж и сотрудники посольства ехали следом.

Дороги, ведшие в столицу Франции, были кое-где вымощены камнем. Они пролегали через деревни, через рощи и поля, на которых работали крестьяне – истощенные, усталые люди. В гербергах – трактирах – не слышалось веселого шума. Посетители пили молча и быстро освобождали столы. Каменные старинные церкви казались путникам холодными и пустыми.

То и дело на вывесках, на отдельных щитах встречались изображения герба Франции – три лилии с девизом "Монжуа, Сен-Дени" – "Защита наша, святой Дионисий". Таков был двести – триста лет назад военный клич французов, увековеченный затем в королевском гербе. "Сен-Дени" в то же время – название городка в двух милях от Парижа, где погребают французских королей.

В столице на улицах было шумно. Скрип телег, перебранки возчиков, вопли просящих милостыню, выкрики разносчиков воды, молока, овощей, рыбы, громкие разговоры прохожих, звон колоколов с церковных башен – это обилие звуков не очень беспокоило парижан, но заставляло нервничать и волноваться новоприезжих.

Дом графини Овернской в Париже – отель д’Овернь, – занимаемый русским посольством, стоял по левому берегу Сены, в приходе св. Сюльпиция, на улице Сен-Доминик. Владела домом госпожа Трант. Она была предупреждена о прибытии знатного иноземца и встретила его очень любезно.

Церковь св. Сюльпиция на площади, недалеко от отеля д’Овернь, заложили в 1646 году, но через десять лет появился план другой, более обширной постройки. Новый архитектор потрудился недолго и ушел, оставив храм незаконченным. Заметить это было нетрудно: его две башни разнились между собой по высоте на пять метров. Все это сообщила Кантемиру госпожа Трант, добавив, что, несмотря на такое несоответствие башен, церковь считается в Париже самой вместительной и богатой, славится обилием украшений и огромной величины органом.

В доме графини Овернской кроме комнат посольских служб нашлись помещения и для десяти сотрудников Кантемира. Сам он занял в первом этаже дома как бы отдельную квартиру – кабинет, смежная с ним – спальня, зала, она же столовая, и не имеющая своего назначения комната, отделанная желтыми обоями и по их цвету названная "желтой". Окна ее выходили в сад.

Со временем на стенах покоев утвердились портреты государыни Анны Иоанновны и кардинала Флери в золоченых рамах, бронзовые статуэтки, отлитая из меди рысь, английской работы гусли – на них играли заходившие иногда гости-музыканты, скрипки они приносили с собою. Книги Кантемир разместил на полках в кабинете и в спальне.

На площади перед отелем бил невысокий фонтан. Ее пространство замыкали здания духовной семинарии, темные даже в солнечные дни, и двух-трехэтажные дома. В лавках продавали различные предметы, связанные с религиозным культом, – церковные облачения, чаши, блюда, лампады, свечи, богослужебные книги.

С этой площади начинал Кантемир свои почти ежедневные пешеходные маршруты, и обитатели квартала привыкли встречать по утрам или видеть из окон его стройную фигуру, за которой нередко шагала другая фигура, в точности соблюдавшая теми, остановки, повороты первой. За русским министром следили сыщики.

Кантемир присматривался, привыкал к знаменитому городу.

Улицы Парижа на левом берегу Сены были кривыми и тесными, дома высокими и узкими по фасаду. Из дверей мясных лавок под ноги прохожих стекала кровь, к угловым домам жители сваливали кухонные отбросы, рестораторы – устричные раковины. Утром этот вонючий груз увозили в телегах, но к полудню кучи опять нарастали.

По реке плыли барки с углем, дровами. У берегов качались на воде плоты, женщины стирали белье. Водовозы спускались с ведрами, чтобы наполнить бочки, – большой город денно и нощно требовал воды.

Левый берег Сены немощеный, грязный, застроен дровяными складами и жалкими домишками, где ютится беднота. Но подальше, в Сен-Жерменском предместье, живут аристократы. Их отели образуют улицы Лилль, Сен-Доминик, Грепелль, Варенн, Вавилонскую и другие. К востоку от Сен-Жерменского предместья – Латинский квартал, Сорбонна, Люксембургский дворец" церкви Сюльпиция, Сен-Жермен де Прэ.

Площадь Вандом украшал медный памятник Людовику XIV. Король сидел верхом на лошади, торжествующий и спокойный. На четырех сторонах каменного пьедестала были выбиты похвальные надписи. В них перечислялись деяния короля – что когда он исполнил, над кем и где одержал победы.

Конный памятник отцу этого короля Людовику XIII воздвиг его первый министр кардинал Ришелье на плац Рояль по улице Турнель в 1639 году. Король изображен в латах и шишаке, вид у него воинственный.

Близ Нового моста через Сену четырьмя годами ранее Людовик XIII соорудил памятник королю Франции Генриху IV. На каменном белом столпе он сидит в седле своего боевого коня и как бы озирает толпу, текущую вниз, реку, оживленную движением барок. По сторонам постамента укреплены медные доски, на которых вырезан текст хроники памятных событий его царствования. В четырех углах площадки расставлены фигуры представителей побежденных Францией народов в их национальных костюмах. У величественного монумента всегда останавливается много зрителей.

На бульварах Парижа аллеи были обсажены деревьями. По широкой дороге между ними проезжали экипажи, вдоль аллей располагались кофейни, в промежутках стояли и сидели торговцы, играли бродячие оркестры – обычно две скрипки, виолончель аккомпанировали певице. На открытых площадках танцевали под музыку менуэт, аллеманд, котильон, контраданс. За вход надо было платить.

Парк Тюильри – излюбленное место прогулок парижан. Рощи деревьев перемежались в нем цветниками, на садовых стульях всегда занимали места любители природы, старушки с вязаньем, няньки с детьми. В этом парке стал часто бывать Кантемир. Он любил по утрам, закончив прогулку, читать под сенью деревьев принесенную с собою книгу или обдумывать дела предстоящего дня.

2

Прямые контакты между Россией и Францией только налаживались. Кантемиру следовало их развить и упрочить, а потому барон Остерман избавлял себя от труда подробно в письменной инструкции советовать русскому послу, как ему вести себя в Париже, и ограничился перечнем самых неотложных дел. Да и безупречное Исполнение Кантемиром обязанностей русского резидента, а затем Чрезвычайного посла в Лондоне заставляло верить, что и с новой обстановкой он сумеет освоиться быстро.

Ему предписывалось быть почтительным с кардиналом Флери, первым министром Франции, в уважение к его великим добродетелям и праводушию. Из трех десятков представителей иностранных государств, состоявших при дворе Людовика XV, Кантемиру был рекомендован лишь один друг и собеседник – посол Австрии в Париже князь Лихтенштейн. Большое значение придавалось хлопотам, начатым прежними послами, о признании за государыней Анной Иоанновной императорского титула. А ближайшее поручение было таким: передать кардиналу Флери, что русская императрица свидетельствует французскому королю свою постоянную дружбу и охотно примет посредничество Франции в переговорах о заключении мира Австрии и России, как союзников, с турецким султаном. Однако императрица не откажется и от медиации – посредничества – морских держав, Голландии или Англии, имея в виду, что отказ сотрудничать с ними может озлить их и помешать выгодному для России миру с Турцией.