Текст книги "Дэн Сяопин"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

Лидеры левого Гоминьдана вежливо выслушали его, но никаких шагов к ограничению влияния коммунистов предпринимать не стали. И тогда, 19 июня, Фэн встретился с «бесчеловечным» Чаном в городе Сюйчжоу (провинция Цзянсу), чтобы согласовать совместные действия против компартии. Из Сюйчжоу он направил Ван Цзинвэю и ЦИК левого Гоминьдана ультиматум, требуя от них также порвать с коммунистами. «Народ, – заявил Фэн, – хочет положить конец такому [коммунистическому] деспотизму» ¹⁷³.

Однако в отличие от Чана Фэн не горел желанием казнить коммунистов, работавших в его войсках. Вернувшись из Сюйчжоу в Кайфэн 21 июня, он вежливо объяснил Сангурскому, почему не может дальше сотрудничать с Компартией Китая. «Это все „детская болезнь левизны“, – горько заметил ему главный военный советник, когда Фэн поведал ему об эксцессах в ходе коммунистической борьбы за «всеобщее равенство». – Это пройдет в процессе развития революции» ¹⁷⁴. Но маршал не хотел ждать никакого «развития». Он вручил Сангурскому и другим советникам подарки, деньги на дорогу домой и пожелал счастливого пути. С такими же почестями он проводил Лю Боцзяня ¹⁷⁵. Позже Дэн вспоминал: «Во время чистки 1927 года, в то время, как Чан Кайши безжалостно убивал коммунистов на юге, господин Хуаньчжан [Фэн Юйсян] вместо этого вежливо попросил нас уйти из армии» ¹⁷⁶. Тогда же Фэн приказал всем сотрудникам-коммунистам Сианьского военного училища явиться в Чжэнчжоу «на учебу». Вероятно, и с ними хотел распроститься по-хорошему. Но шэньсийский комитет компартии, обсудив создавшееся положение, постановил не выполнять приказ.

Через две недели Ши Кэсюань, сформировав из преподавателей и курсантов Сианьской военной школы батальон, увел его в уезд Линьтун, за 40 ли к северо-востоку от Сиани, чтобы развернуть там борьбу против «предателей революции» (еще через две недели Ши попадет в плен к гоминьдановцам и будет казнен) ¹⁷⁷. А Дэн, по распоряжению того же провинциального комитета компартии, в конце июня вместе с заместителем начальника школы Ли Линем отправился на работу в Ухань. И хотя путь двух товарищей (они ехали по железной дороге) пролегал как раз через Чжэнчжоу, они не стали там останавливаться, чтобы «тепло попрощаться» с маршалом Фэном ¹⁷⁸.

В Ухани обоих ждала опасная работа: обстановка там достигла критической точки. Очевидец рассказывает: «Политическая ситуация развивалась быстро, становясь все более угрожающей для нас… Магазины в Ухани закрывались один за другим, кредитные билеты, выпущенные ханькоускими отделениями Банка Китая и Банка коммуникаций, никто не принимал. Ходили слухи, что войска Тан Шэнчжи тоже готовились к выступлению… После того как империалисты и Чан Кайши заблокировали нижнее течение реки Янцзы, экономика Ухани развалилась. Правительство само усиливало инфляцию, выпуская в дополнение к банкнотам Банка Китая и Банка коммуникаций свою валюту – казначейские билеты. Промышленность и торговля не развивались. Капиталисты обвиняли во всем коммунистическую партию… Да и сами рабочие не испытывали добрых чувств по отношению к КПК» ¹⁷⁹.

Прибыв в Ухань в самом начале июля 1927 года, Дэн не мог не ужаснуться тому, что увидел, проехав через весь город, – с ханькоуского вокзала на другой берег Янцзы, в Учан, где располагался Центральный комитет Компартии Китая. Страшная картина упадка поразила его. В ЦК ему немедленно дали работу: он стал техническим секретарем Центрального комитета. Дел было невпроворот. Из восьми положенных по штату секретарей в должность вступил он один; другие из-за кризисной ситуации прибыть в Ухань не смогли ¹⁸⁰. Так что ему, по сути, приходилось делать всё: и вести протоколы заседаний Политбюро, и готовить проекты резолюций ЦК, и переписываться с местными организациями, и налаживать связь с коммунистами, переходившими в разных районах на нелегальное положение. Его начальник, заведующий Секретариатом Дэн Чжунся, 33-летний уроженец Хунани, был вечно занят другими делами. Как член Центрального комитета и один из авторитетнейших вождей компартии, он все дни проводил в заседаниях и дискуссиях, а бумажную работу переложил на Дэна. И тот начал довольно неплохо справляться. Не случайно же в Москве его оценили прежде всего как способного оргработника.

В политическую и идеологическую борьбу, разворачивавшуюся в то время в партийном руководстве, Дэн не встревал: не было ни времени, ни сил, ни опыта. Да никто и не воспринимал его тогда как политика и теоретика. Вождей и мыслителей в китайской компартии хватало. На заседаниях руководящего центра, которые обычно проходили в Ханькоу, в доме главного политического советника ЦИК левого Гоминьдана и уханьского правительства Михаила Марковича Бородина, куда Дэн должен был приходить, чтобы вести протоколы, он всегда становился свидетелем бурных споров. Единый фронт разваливался буквально на глазах, а вожди компартии не могли ничего придумать, чтобы спасти положение. В конце июня Чэнь Дусю с горечью сказал Бородину и представителю Коммунистического интернационала молодежи (молодежной коминтерновской организации) Рафаэлю Мовсесовичу Хитарову: «Московские директивы я не понимаю и не могу с ними согласиться. Москва просто не понимает, что здесь происходит». Представитель Коминтерна Манабендра Нат Рой тут же известил Политсекретариат Исполкома Коминтерна: «26 июня Политбюро компартии открыто выступило против директив Коминтерна. Чэнь Дусю заявил, что Москва не знает положения и шлет директивы, которые нельзя выполнить… Между Китайской компартией и Коминтерном имеются открытые расхождения» ¹⁸¹.

Раздосадованный Сталин 8 июля потребовал от членов Политбюро ЦК Компартии Китая «исправить на основе директив ИККИ [Исполкома Коминтерна] коренные ошибки партийного руководства» ¹⁸². Но 12 июля Чэнь Дусю ушел в отставку, послав в ЦК письмо, в котором, в частности, заявил: «Сложилось по существу безвыходное положение. Я фактически не могу продолжать свою работу» ¹⁸³. 15 июля лидер левого Гоминьдана Ван Цзинвэй порвал с коммунистами и, следуя за Чан Кайши, развязал в Ухани белый террор. Коммунисты попытались ответить общегородской забастовкой рабочих, но им не повезло: пролетариат не встал под их знамена и стачки не получилось. «Банкротство, которое мы потерпели в Ханькоу, было постыдным, – пишет Чжэн Чаолинь, – …[оказалось, что] мы не имели никакой базы среди ханькоуских рабочих» ¹⁸⁴.

Таким образом, единый фронт развалился, рабочее движение сошло на нет, и Дэн вместе с другими коммунистами, находившимися в городе, должен был уйти в подполье, как до того вынуждены были сделать члены КПК в Шанхае, Кантоне и иных местах. 24 июля новые руководители компартии (известные коммунисты Цюй Цюбо, Чжан Готао, Чжан Тайлэй, Ли Вэйхань, Ли Лисань и старый друг Дэна Чжоу Эньлай), сформировав вскоре после отставки Чэнь Дусю Временное бюро ЦК, издали директиву о немедленном переходе всей партии на нелегальное положение. Партийные учреждения обязаны были немедленно сменить адреса и переехать на новые места, замаскированные под частные дома, магазины и госпитали, а все ответственные работники партии – поменять имена и имидж ¹⁸⁵. Выполняя эту директиву, именно в то время Дэн и изменил, как помним, свое имя Сисянь на Сяопин. После чего вместе с Секретариатом ЦК переехал из Учана в Ханькоу.

В конце июля в этот город прибыл и новый эмиссар Москвы (Рой и Бородин по приказу Сталина уже уехали из Ухани и вскоре должны были покинуть Китай). Им был Виссарион Виссарионович Ломинадзе, старый член большевистской партии, близкий соратник Сталина, бывший секретарь ЦК КП(б) Грузии и один из руководителей Исполкома Коминтерна (в Китае работал под псевдонимом Николай Вернер). Он сразу же заявил Цюй Цюбо и Чжан Готао, что послан «сюда для исправления многочисленных ошибок, допущенных в прошлом работниками Коминтерна и ЦК КПК в ходе китайской революции» ¹⁸⁶. Ломинадзе передал Цюю и Чжану требование Политбюро большевистской партии созвать чрезвычайную партийную конференцию КПК для реорганизации руководства партии и выработки нового курса ¹⁸⁷.

За несколько дней до приезда высокого гостя члены Временного бюро ЦК Коммунистической партии Китая и сами начали разрабатывать новую политику. Страстно желая «пустить кровь предателям революции», они решили в ближайшее время организовать вооруженные выступления в гоминьдановской армии, а также в деревнях четырех провинций (Хунани, Хубэя, Гуандуна и Цзянси). В ходе деревенских мятежей они надеялись поднять крестьянскую бедноту на аграрную революцию в период сбора осеннего урожая, когда арендаторы будут рассчитываться с землевладельцами.

Ломинадзе горячо поддержал этот курс. И в ночь с 31 июля на 1 августа в городе Наньчане (провинция Цзянси) посланный туда Чжоу Эньлай, а также другие представители Временного бюро вместе с командиром 20-го корпуса HРА Хэ Луном (экс-бандитом из западной Хунани, который сочувствовал коммунистам), а также членами компартии Е Тином – командиром одной из дивизий 11-го корпуса, Лю Бочэном – бывшим командиром 15-го корпуса, и знакомым нам Чжу Дэ – в это время начальником Бюро политической безопасности города и командиром инструкторского полка 9-го корпуса, подняли первое восстание. Повстанцы (общей численностью двадцать с лишним тысяч солдат и офицеров) захватили Наньчан, но оставаться там не собирались. 3 августа они вышли из города в направлении порта Сватоу (восточный Гуандун), где должны были получить оружие из СССР. Однако в конце сентября – начале октября 1927 года потерпели сокрушительное поражение на подступах к Сватоу, после чего их войска развалились. Хэ Лун и Лю Бочэн бежали в Гонконг, Е Тин пробился в гуандунский уезд Луфэн, а Чжу Дэ во главе отряда в тысячу человек начал тяжелый переход в сторону границы провинций Гуандун и Цзянси.

Между тем 7 августа в Ханькоу Цюй Цюбо и Ломинадзе провели чрезвычайное совещание ЦК китайской компартии. Проходило оно на квартире одного из бывших советских советников уханьского правительства Михаила Осиповича Разумова (китайцы звали его Ло Думо) и его жены Анны Лазаревны, расположенной на втором этаже большого трехэтажного дома европейской постройки на территории бывшей Русской концессии по адресу: Саньцзяоцзе (улица Трех религий), 41. В совещании приняли участие 25 человек, из которых только 15 входили в состав высших органов партии (Центрального комитета и Контрольной комиссии). Как технический секретарь присутствовал там и Дэн Сяопин, прибывший на квартиру Разумовых вечером 4 августа, за 3 дня до начала совещания, чтобы его подготовить. Он сидел в углу у окна за небольшим столиком и вел протокол. В дискуссии не участвовал, да ее, собственно, и не было.

Говорил в основном Ломинадзе, подвергший китайских коммунистов резкой критике. Знавший русский Цюй Цюбо, интеллигентный юноша в больших круглых очках, переводил, неистово кашляя, поскольку страдал туберкулезом. Он же затем от имени руководства партии сделал самокритичный доклад. С посланцем Москвы лучше было не спорить: в условиях кризиса компартия, как никогда, нуждалась в финансовых вливаниях Коминтерна. В прениях выступили только пять человек, среди них – дважды – высокий хунанец лет тридцати четырех, которого Дэн видел впервые. Этот партиец говорил страстно и убедительно, критикуя прежнее руководство в основном за «ошибки» в военном и крестьянском вопросах. «С этого момента нам следует уделять величайшее внимание военным делам, – сказал он. – Мы должны знать, что политическая власть рождается из дула винтовки» ¹⁸⁸. Он также предложил экспроприировать землю у всех, кто владеет более чем 50 му[то есть 3,3 га], атаковать «зажиточных крестьян» и относиться к членам тайных обществ и бандитам, как к «нашим братьям», привлекая их на сторону компартии ¹⁸⁹.

Эти радикальные идеи звучали нетривиально и даже как-то не по-большевистски. Ведь у выступавшего получалось, что Компартии Китая надо срочно создавать армию из бандитских, бедняцко-пауперских и люмпенских элементов, которых можно привлечь на свою сторону только путем конфискации земли у всех более или менее имущих жителей деревни, в том числе мелких дичжуи крестьян (ведь под категорию «зажиточного» в глазах люмпена мог попасть любой трудящийся земледелец).

Тогда никто в руководстве партии и Коминтерна так прямо не ставил вопрос ни о решающей роли военного фактора в революционном движении, ни о союзе коммунистов с люмпенами и бандитами против крестьян. В Москве Дэна учили совсем по-другому, так что он не мог не запомнить выступавшего.

Звали горячего хунаньца (которого, кстати, за излишнюю левизну тут же раскритиковал Ломинадзе) Мао Цзэдун, и был он очень известным коммунистом: одним из основателей партии, делегатом ее I съезда, организатором хунаньской партийной организации, кандидатом в члены ЦК Компартии Китая и бывшим кандидатом в члены ЦИК Гоминьдана. В партии Мао называли «королем Хунани», признавая его высокий авторитет среди коммунистов этой провинции, а также считали крупным знатоком крестьянского вопроса.

Сам же Мао не обратил внимания на низкорослого секретаря ЦК, который едва доходил ему до плеча. Дэн все еще был незначительной фигурой, да и сидел в своем углу, ведя протокол, очень тихо. «Люди потом говорили, что мы встречались в Ухани, – вспоминал Мао в 1960 году, – но я совершенно не помню. Может, и встречались, но уж точно не разговаривали!» ¹⁹⁰Вскоре после совещания «король Хунани», избранный на нем кандидатом в члены Временного политбюро, получил от Цюй Цюбо, исполнявшего тогда обязанности Генерального секретаря ЦК, задание вернуться в родные места и поднимать там восстание «осеннего урожая» ¹⁹¹. И к середине августа 1927 года он покинул Ухань.

В конце сентября или начале октября 1927 года из Ухани выехал и Цюй Цюбо. Вместе с аппаратом Центрального комитета он переехал в Шанхай. Вскоре туда же перебрались многие другие руководители партии. Прибыл туда и Дэн. К тому времени, следуя директивам Коминтерна, Центральный комитет компартии провозгласил начало борьбы коммунистов за создание советов в Китае. Указания об этом Цюй получил через советского консула в Ханькоу 20 сентября ¹⁹². В сельских районах Китая – северо-восточной Хунани, южном и восточном Хубэе, северном и восточном Гуандуне – полыхавшие восстания «осеннего урожая» стали именовать советскими, однако вскоре все они потерпели поражение ¹⁹³, и остатки повстанческих войск под давлением противника отошли в труднодоступные, часто горные, районы, где развернули партизанскую войну. Отступил в горы – в расположенный на границе провинций Хунань и Цзянси район Цзинган – и Мао Цзэдун со своим отрядом в полторы тысячи измотанных боями бойцов. В апреле 1928 года с ним соединились войска Чжу Дэ ¹⁹⁴.

Временное же Политбюро и Секретариат ЦК оставались в Шанхае. Следуя классическим догмам марксизма, вожди Коминтерна и китайской компартии по-прежнему считали главной движущей силой революции рабочий класс, а потому всеми силами пытались возродить угасшее летом 1927 года движение пролетариата. 11 декабря 1927 года под руководством эмиссара Коминтерна Гейнца Неймана они даже организовали вооруженное восстание в Кантоне. Это кровопролитное выступление, известное в истории как Кантонская коммуна, также закончилось поражением.

Но вожди китайской компартии не сдавались. Особое внимание они стали уделять самому Шанхаю. И это несмотря на ухудшавшиеся условия городского подполья и ежедневный смертельный риск. Террор охранки, для которой преследование коммунистов и прочих левых превратилось в главное дело, отодвинувшее на задний план даже борьбу с мафией, был беспощадным. 7 марта 1928 года гоминьдановское правительство приняло закон о чрезвычайном положении в стране, по которому пропаганда идей, несовместимых с «тремя народными принципами» Сунь Ятсена [22]22
  «Три народных принципа» Сунь Ятсена (национализм, народовластие и народное благосостояние), составлявшие программу Гоминьдана, были направлены на создание в Китае в перспективе демократического государства, основанного на сотрудничестве всех классов.


[Закрыть](то есть коммунистических), считалась «политическим преступлением» и каралась заключением под стражу на 15 лет. Те же, кто «нарушал мир и порядок», «подстрекал к нарушению мира и порядка», «сотрудничал с бандитами» или «вел пропагандистскую кампанию, направленную против государства», подлежали смертной казни ¹⁹⁵.

За девять месяцев 1927 года (с середины апреля до середины декабря) в Шанхае и близлежащей провинции Цзянсу были арестованы более 5600 человек, две тысячи из них – казнены ¹⁹⁶. Общая численность компартии сократилась за то же время с почти пятидесяти восьми тысяч до десяти тысяч человек ¹⁹⁷. «Каждый день, выходя из дома, я не знала, буду ли я арестована, – вспоминала жена Чжоу Эньлая Дэн Инчао, секретарь партячейки ЦК КПК. – Полиция обыскивала мой дом, находившийся в международном сеттльменте… Много хороших друзей были арестованы, и наша работа стала невозможной» ¹⁹⁸. Центральный комитет выдвинул принцип «абсолютной секретности», потребовав от своих работников и сотрудников иных расположенных в городах организаций КПК «повышения профессионального уровня», что означало соблюдение самых тщательных форм конспирации ¹⁹⁹.

Каждый маскировался как мог. Чжан Готао и Ли Лисань, например, начали разыгрывать родных братьев, приехавших в Шанхай из провинции в поисках хорошего доктора. Чжан отличался бледным цветом лица, поэтому притворялся больным, так что Ли при посторонних все время интересовался его здоровьем. Жили они в роскошной шестикомнатной квартире на территории международного сеттльмента: богатые люди вызывали меньше подозрений ²⁰⁰.

В богатого человека играл и Дэн Сяопин. В самом центре международного сеттльмента, в одном из переулков близ шумной улицы Умалу, он сначала «владел» мелочной лавкой, а потом – антикварным магазином. Одевался в роскошные китайские халаты, носил модные шляпы, курил дорогие сигареты ²⁰¹.

Дэн и в самом деле стал в то время немаловажной персоной, правда, в подпольных кругах. Оценивший его усердие и трудоспособность Цюй Цюбо в середине ноября 1927 года назначил его техническим секретарем Временного политбюро, а через месяц повысил до заведующего Секретариатом Центрального комитета (знакомый нам Дэн Чжунся к тому времени перешел на работу в Цзянсуский комитет партии, а сменивший его Ли Вэйхань, один из ближайших помощников Цюя, и без того был завален работой).

Секретный офис Дэна находился в западной части международного сеттльмента, в узком тупичке Бодэли недалеко от проспекта Тунфулу, в двухэтажном каменном особняке под номером 700 (ныне дом 9 в тупике номер 336 по улице Шимэньилу) ²⁰². Это место называли канцелярией ЦК китайской компартии. Именно сюда, по воспоминаниям очевидцев, Дэн приходил каждый день, чтобы «решать вопросы управления делами аппарата ЦК и вопросы технического характера» ²⁰³.

Непосредственным начальником Дэн Сяопина стал заведущий организационным бюро ЦК (создано в ноябре 1927 года) Ло Инун, земляк Мао Цзэдуна, весьма авторитарный молодой человек, бывший всего на три года старше Дэна ²⁰⁴. Он также учился в Москве, только в Комуниверситете трудящихся Востока и в 1920–1924 годах, когда под псевдонимами Бухаров и Ло Цзяо возглавлял Московское отделение Компартии Китая. В те годы он подавлял своих подчиненных не менее жестко, чем впоследствии Жэнь Чжосюань ²⁰⁵. 15 апреля 1928 года его, однако, арестовали и через шесть дней казнили, после чего организационное бюро возглавил Чжоу Эньлай, занявший «фактически… должность главного управляющего всеми текущими внутрипартийными делами» ²⁰⁶.

И при Ло Инуне, и при Чжоу Эньлае Дэн хранил информацию об адресах, паролях и явках всех органов партии и ее руководящих работников, отвечал за ведение документации, финансовых дел, подготовку и проведение совещаний высших органов партии, поддержание связи с местными организациями и отделами Центрального комитета, а также за работу транспорта, находившегося в ведении ЦК. Кроме того, составлял повестку дня заседаний Политбюро. То есть делал все то, что и прежде, только теперь не в качестве простого секретаря, а как руководитель целого секретарского аппарата, который все более разрастался. К тому же Дэн мог участвовать во всех собраниях руководства с правом совещательного голоса, иными словами – высказывать мнение по тому или иному вопросу. Вместе с тем он продолжал вести протоколы заседаний Временного политбюро, лишь изредка доверяя это кому-либо другому. В середине ноября 1928 года ему дали хорошего помощника, бывшего секретаря Чэнь Дусю – Хуан Вэньжуна, который возглавил вновь созданную канцелярию Секретариата ²⁰⁷.

Весной 1928 года произошло и еще одно важное событие. Дэн Сяопин женился на той самой симпатичной девушке с короткой стрижкой, тоненькими черными бровями и чуть припухлыми губами – Чжан Сиюань, с которой познакомился в Москве. Она вернулась на родину осенью 1927 года, через восемь месяцев после Дэна, и какое-то время работала на севере Китая, в городе Баодине, после чего переехала в Ухань, где, как и Дэн, стала сотрудничать в Секретариате ЦК. Тут-то Дэн Сяопин, ставший ее начальником, и стал ухаживать за ней. Понять его легко: он был молод, а Чжан – не только красива, но и добра, весела, чистосердечна и предана партии до самозабвения. С ней многие пытались заигрывать, но она выбрала московского знакомого, несмотря на то что тот был ниже ее ростом почти на десять сантиметров. Вместе с ним осенью 1927 года она переехала в Шанхай, и через какое-то время молодые люди стали жить вместе. Пышную свадьбу сыграли в дорогом сычуаньском ресторане в центре Шанхая: как-никак, Дэн был «богатым торговцем». На свадьбе присутствовали их ближайшие друзья: Чжоу Эньлай с супругой, Чжэн Чаолинь с невестой, Ли Вэйхань и другие, всего более тридцати человек. Чжан выглядела неотразимой: с аккуратно уложенной элегантной прической, в туфлях на высоких каблуках и длинном шелковом платье-ципао с разрезами до бедер. Она «была редкостной красоты», – вспоминал много лет спустя Дэн Сяопин ²⁰⁸.

Банкет стоил огромных денег, но мало кто знал, что оплатил его отец Дэна, с которым тот связался, переехав в Шанхай ²⁰⁹. Папаша Вэньмин, уважавший обычаи, не мог «потерять лицо», не выделив средств на свадьбу сына – пусть «непутевого», но все же любимого. Вот ведь как бывает!

А сын вскоре вновь отплатил отцу черной неблагодарностью. Узнав, что его папаша, постепенно выправив финансовое положение, занялся бизнесом (вместе с несколькими односельчанами Вэньмин основал в Пайфане шелкоткацкую фабрику, начав поставлять шелк в Шанхай), Дэн от его имени попросил заем у его городских партнеров. Те дали: им и в голову не могло прийти, что «богатый торговец», старший сын уважаемого ими человека, – обыкновенный мошенник. Дэн же, получив изрядную сумму, передал ее на нужды партии ²¹⁰, после чего недолго думая поменял место жительства.

А ведь он знал, что в семье отца не было лишних денег. Да, папаша Вэньмин занимался бизнесом, но и иждивенцев у него на шее хватало. После смерти матери Дэна в 1926 году он привел в дом новую супругу, урожденную Сяо. Она родила ему четвертого сына, которого назвали Сяньцин (Обогнавший Цинов [то есть бывшую правящую династию маньчжуров]). Но через несколько месяцев жена заболела и вскоре скончалась. Невезучий Вэньмин женился в четвертый раз, теперь на вдове, у которой имелась девятилетняя дочь от первого брака. Звали его новую жену Ся Богэнь, и происходила она из довольно бедной семьи бурлака, таскавшего баржи по реке Цзялинцзян, притоку Янцзы. Была она всего на пять лет старше Дэн Сяопина, но в отличие от него с раннего детства познала нужду и страдания. Будучи ребенком, она потеряла сначала старшего брата, а потом мать. Едва родив дочь, овдовела. Ее отец не имел ни одной сотки земли, и прокормить себя, дочь и внучку ему было очень трудно. Так что брак с Вэньмином оказался для Ся Богэнь и ее дочери спасением. Тем более что Вэньмин стал воспитывать ее ребенка как собственного и даже дал приемной дочери имя в соответствии с генеалогической хроникой своего клана – Сяньфу (возможный перевод – Самый красивый лотос). А вскоре у него от Ся Богэнь родился еще один ребенок – новая дочка, которую он назвал Сяньжун (можно также перевести как Самый красивый лотос: иероглифы «фу» и «жун» – синонимы).

Иными словами, Дэн Вэньмин помимо себя должен был кормить, поить и одевать свою мать, бабушку Дэна, которая была еще жива, жену, троих сыновей (двое из них на его деньги уже получали образование) и двух дочерей. Конечно же ему было нелегко. А он, невзирая на это, продолжал еще помогать и блудному сыну, неизменно демонстрировавшему неблагодарность. Поистине это был добропорядочный гражданин. Не случайно его ценили в уезде и в 1928 году даже назначили начальником управления стражи Гуанъани и командиром батальона уездной самообороны, в котором насчитывалось от шестисот до семисот солдат. А в 1929 году сделали еще и советником объединенных отрядов стражи восьми уездов ²¹¹. В его довольно большом чайном доме (100 квадратных метров) по торговым дням всегда было полно народа: люди приходили пообщаться, поиграть в кости и послушать умного человека: Лао Дэн (Почтенный Дэн) разрешал споры, давал советы, а нередко и помогал обездоленным ²¹². По воспоминаниям односельчан, «этот человек со свисающими вниз длинными усами» неизменно вызывал «уважение окружающих и как хороший хозяин, и как военачальник, и как общественный деятель, и как судья» ^{21 3}.

Между тем после свадьбы молодые переехали в небольшой двухэтажный дом, арендованный Чжоу Эньлаем и Дэн Инчао в западной части международного сеттльмента, в узком тупичке Цзуньи недалеко от оживленной улицы Сяоша дулу (сейчас это дом 11 в тупике номер 24 близ улицы Сиканлу). Чжоу с женой поселились на втором этаже, а Дэн Сяопин с Сиюань – на первом.

Дни шли за днями, а обстановка в городе всё ухудшалась. Коммунистов искала не только охранка Чан Кайши, но и полиция международного сеттльмента и французской концессии, где собственно и находились главные учреждения ЦК китайской компартии. Так что скрываться становилось все труднее. Дэн вспоминал:

«Подпольная работа в Шанхае была очень трудной, ради революции рисковали головой. Мы не фотографировались, не ходили в кино… Во время подполья меня ни разу не арестовывали – редкостная удача. А вот опасностям подвергался много раз. И два случая были особенно памятными.

Однажды я пошел на встречу с Ло Инуном и, закончив с делами, вышел через черный ход. А в это время к парадным дверям подъехала полиция, чтобы арестовать Ло Инуна. Всё это заняло меньше минуты. Впоследствии Ло Инун был расстрелян.

Был еще один случай. Мы с Чжан Сиюань жили в доме Чжоу Эньлая. В то время наш Особый отдел [отвечал за безопасность руководства] работал хорошо, мы всегда были в курсе, когда тайная полиция обнаруживала местожительство Чжоу Эньлая или собиралась провести обыск, и немедленно съезжали с квартиры. Но однажды меня в такой момент не оказалось в Шанхае, и я ничего не знал. Подошел к дому, постучал в дверь, а тайная полиция там уже проводила обыск. К счастью, среди полицейских был наш агент. Он громко сказал, что сейчас откроет дверь. Не услышав условного ответа, я тотчас скрылся. Правда, потом мы почти полгода боялись даже подходить к этому переулку. В обоих случаях решали секунды» ²¹⁴.

Что же касается ситуации в Китае в целом, то она развивалась по-разному. В большинстве городов, как и в Шанхае, свирепствовала гоминьдановская полиция. Но на границе Хунани и Цзянси, в Хубэе, Шэньси и некоторых других сельских районах набирало силу советское движение. В июне – июле 1928 года для оценки политической ситуации и выработки долговременной линии партии был созван VI съезд КПК. В связи с белым террором в Китае заседания съезда проходили в СССР – в селе Первомайское Наро-Фоминского района Московской области. На съезд с соблюдением всех правил конспирации прибыли 118 делегатов (84 – с решающим голосом и 34 – с совещательным). Среди них – знакомые нам лица: Цюй Цюбо, Чжоу Эньлай, Ли Лисань, Чжан Готао и Цай Хэсэнь. Дэн Сяопин вместе с Ли Вэйханем и еще двумя крупными партийными работниками, Жэнь Биши и Ло Дэнсянем, остались в Шанхае ²¹⁵. Им было поручено руководить повседневной работой ЦК. Ли Вэйхань рассказывает: «Во время работы VI съезда я и Жэнь Биши получили приказ остаться для работы и охраны ЦК; заведующим Секретариатом был Дэн Сяопин. С апреля по сентябрь 1928 года, то есть вплоть до возвращения новых руководителей ЦК, местом проведения заседаний была… двухкомнатная квартира на верхнем этаже здания [в самом центре международного сеттльмента] за театром „Тяньчань“ [театр «Небесной жабы»], который находился на проспекте Сымалу [ныне Фучжоулу] в Шанхае… В комнате у окна, обращенного на запад, стоял маленький столик, и во время заседаний Сяопин сидел за ним и вел протокол… В те времена каждый день в девять часов утра я, [Жэнь] Биши и Сяопин собирались вместе для обсуждения текущих дел – либо в этом месте, либо на верхнем этаже магазина на соседней улице неподалеку» ²¹⁶.

Как видно, в этот период Дэн уже начал играть сравнительно крупную роль – и не только в организационных, но и в политических делах партии. А главное – стал своим в узком кругу высшего партийного руководства. Его уважали, с ним даже советовались.

Правда, после завершения VI съезда и возвращения в Шанхай его делегатов роль Дэна в партийных делах несколько поослабла. Новый Генеральный секретарь ЦК 48-летний Сян Чжунфа, крупный руководитель рабочего движения, сменивший Цюй Цюбо, подвергнутого в Москве резкой критике за поражение восстаний 1927 года, не очень-то интересовался его мнением. Во всех партийных делах он опирался на Ли Лисаня, энергичного и делового работника, талантливого и хорошо образованного интеллектуала, в ноябре 1928 года возглавившего в новом ЦК отдел пропаганды и агитации. Немалый вес продолжал иметь и Чжоу Эньлай, вновь назначенный руководителем организационного бюро ЦК, после съезда переименованного в орготдел. Именно эта тройка и стала руководить партией. Что же касается Дэна, то он, как и прежде, исполнял чисто секретарские функции, работая в непосредственном подчинении Чжоу. В политические вопросы он больше не вмешивался.

Но вскоре, в мае 1929 года, до Шанхая дошли известия, что на юго-западе Китая, в провинции Гуанси, в результате борьбы Чан Кайши с местными милитаристами к власти пришли генералы левой ориентации. Это были двоюродные братья Юй Цзобо и Ли Минжуй, оказавшие Чану помощь в разгроме гуансийской реакционной клики. В этой войне они придерживались своей политики и через родного брата Юй Цзобо, Цзоюя, коммуниста с октября 1927 года, тайно сотрудничали с компартией. Захватив при поддержке Чан Кайши, ничего не ведавшего о их связях с КПК, власть в провинции, летом 1929 года они связались с ЦК компартии, попросив Сян Чжунфа и его товарищей прислать к ним ряд способных партийцев.