Текст книги "Дэн Сяопин"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)

Что касается Горбачева, то он тоже мечтал восстановить добрососедские отношения с Китаем и 28 июля 1986 года заявил об этом открыто во Владивостоке, причем даже дал понять, что готов обсудить «препятствия» ²⁰⁰. Дэн отреагировал, повторив то, что сказал Чаушеску, в интервью американскому журналисту Майку Уоллесу 2 сентября 1986 года ²⁰¹. После этого 26 февраля 1987 года на заседании Политбюро ЦК КПСС Михаил Сергеевич заявил, что «надо работать… на китайском направлении», добавив, что было бы хорошо «попробовать Дэн Сяопина завлечь в Москву» ²⁰². А 30 июля представил дополнительные соображения членам высшего органа партии:

– Есть у меня одна идея: пора бы подбросить дровишек в костер советско-китайских отношений. Пора их размораживать. Давайте издадим сочинения Дэн Сяопина у нас. Подошли мы к тому, чтобы начать серьезный диалог с китайцами? Созрели? Как вы считаете? Выбор ведь за нами.

Бывший посол в США Анатолий Федорович Добрынин заметил:

– Напугаем американцев окончательно.

Но Горбачев продолжал:

– Крупная будет акция. Тем более что затрагивает международные отношения. И для нашей общественности важно возродить интерес к Китаю. Согласны?

– Да, да, – послышалось с разных сторон. Тогда Горбачев подытожил:

– Поручаем издать Дэна в Политиздате. А потом дать хорошую рецензию ²⁰³.

И уже в самом начале 1988 года сборник речей и бесед Дэн Сяопина появился в советских книжных магазинах. В него вошли выступления Дэна с сентября 1982-го по июнь 1987-го, включенные в книгу, опубликованную накануне в Китае в Издательстве литературы на иностранных языках ²⁰⁴. Сразу же появилась и нужная рецензия – в «Правде».

В феврале 1987 года начались долгие переговоры на уровне заместителей министров иностранных дел. Сначала они касались пограничного урегулирования, а затем и вьетнамо-кампучийского вопроса. В итоге советские дипломаты – под давлением Горбачева – уступили китайским ло всем пунктам и стороны достигли полного взаимопонимания. В декабре 1988-го министр иностранных дел КНР Цянь Цичэнь посетил Москву, где встретился с Горбачевым, а в феврале 1989-го советский министр Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе съездил в Пекин, где удостоился аудиенции у Дэна. 6 февраля было достигнуто соглашение о встрече в верхах. 84-летний Дэн, конечно, не поехал в Москву, любезно согласившись принять Горбачева. Визит был назначен на 15–17 мая 1989 года ²⁰⁵.

Но тут произошло событие, которое затмило и рост цен, и подготовку к визиту Горбачева. Началось все с того, что утром 8 апреля 1989 года на заседании Политбюро Ху Яобану неожиданно стало плохо. Он вдруг побледнел и, привстав с места, замахал Чжао Цзыяну:

– Товарищ Цзыян! Могу я выйти?..

Он недоговорил и рухнул на стул без сознания.

Все всполошились. Это было обычное заседание Политбюро, обсуждали проблемы образования, Ху сидел спокойно, правда, с самого начала выглядел не очень здоровым. Чжао в волнении закричал:

– Есть у кого-нибудь нитроглицерин?!

– У меня, – поспешно ответил Цзян Цзэминь. – Жена положила в карман, но я не знаю, как им пользоваться. У меня никогда не болело сердце.

Кто-то взял у него таблетки и сунул две под язык Ху. Позвонили в ближайший госпиталь № 305, находящийся через дорогу от Чжуннаньхая, но забыли предупредить охрану, а потому врачей не пускали внутрь целых десять минут. Наконец врачи появились и всё стало ясно: инфаркт.

В 16 часов 20 минут Ху перевезли в больницу. Несмотря на усилия врачей, через неделю, 15 апреля, в 7 часов 53 минуты утра Ху Яобана не стало. Он умер на 74-м году жизни ²⁰⁶.

Весть о его кончине тут же облетела Пекин, а вскоре из правительственного сообщения об этом узнала и вся страна. В интеллигентских кругах Ху Яобана, естественно, очень любили, его отставку переживали, считая, что он незаслуженно пострадал, поддержав студентов в конце 1986-го. Многие плакали и, размазывая слезы, с гневом говорили: «Дэн должен публично реабилитировать товарища Ху. Товарищ Ху – честнейший коммунист. Он душа нации. Ему не стыдно встретиться с Марксом».

Вечером того же дня и на следующий день студенты собирались в кампусах и, обсуждая случившееся, говорили: «Тот, кто должен жить – умер, те, кто должны умереть – живы» ²⁰⁷. Некоторые отправились на Тяньаньмэнь, чтобы там, на центральной площади, у Ворот небесного спокойствия, возложить к памятнику народным героям венки из белых цветов. Они прощались с Ху Яобаном с такой же болью, как 13 лет назад их родители – с Чжоу Эньлаем.

После этого стихийные волнения стали стремительно нарастать. Днем 18 апреля несколько сотен студентов передали в Постоянный комитет Всекитайского собрания народных представителей список политических требований: «Дать народу свободу и демократию, прекратить борьбу с „духовным загрязнением“, соблюдать свободу прессы, отправлять чиновников в отставку за серьезные проступки, сделать прозрачной работу правительства, обнародовать декларации о доходах вождей и их детей, освободить политических заключенных» ²⁰⁸. На следующий вечер двухтысячная толпа собралась перед центральными воротами Чжуннаньхая. Студенты кричали: «Ху Яобан не умрет! Ли Пэн, выходи!» – пытались прорваться внутрь, но когда у них ничего не вышло, сели на землю, не желая расходиться. Полицейские стали их избивать, заталкивая в автобусы, специально подогнанные. Кто-то из разгоряченных студентов крикнул: «Долой компартию!» Возникла потасовка, и только ценой немалых усилий к пяти утра порядок был восстановлен.

Однако, как оказалось, на очень короткое время. 20 и 21 апреля в центре города снова собирались возбужденные студенты, требовавшие усилить борьбу с коррупцией, положить конец бизнесу, основанному на гуаньси(связях), и даровать гражданам свободу. 22 апреля перед зданием Всекитайского собрания народных представителей на Тяньаньмэнь собрались уже десятки тысяч людей, которые, правда, на этот раз соблюдали порядок. В это время внутри здания проходила траурная церемония прощания с Ху Яобаном, и все студенты в горьком молчании слушали трансляцию ²⁰⁹.

Смерть бывшего товарища Дэн воспринял спокойно. Тот давно перестал его интересовать, а с тех пор, как ему рассказали, что Ху рыдал на «внутрипартийном живом собрании», он ничего, кроме презрения, к нему не испытывал [109]109
  «Слабость вовсе не вызывает сочувствия окружающих, – считал Дэн, – напротив, она может вызывать лишь презрение».


[Закрыть]. 20 апреля, знакомясь с проектом траурной речи Чжао Цзыяна, он вычеркнул выражение «великий марксист». «О заслугах и так много сказано, – поморщился он. – Поднимать вопрос об отставке мы не будем, [но] до „великих марксистов“ у нас никто недотягивает, в том числе и я. Когда умру, меня тоже так не называйте» ²¹⁰. Утром 22 апреля он, правда, следуя протоколу, принял участие в траурной церемонии в здании Всекитайского собрания народных представителей и даже выразил соболезнование вдове и детям покойного. Однако внешне выглядел невозмутимым и речей не произносил.

Но вот выступления студентов в центре столицы, в том числе прямо перед воротами у здания ЦК партии, и их «наглые» требования его взволновали. Он всегда, как мы знаем, склонялся к силовому решению такого рода конфликтов, однако Чжао, посетивший его еще 19 апреля, заверил, что все под контролем и ничего страшного не происходит. Дэн не успокоился, но решил подождать, а Чжао тем временем, 23 апреля, уехал с официальным визитом в Северную Корею, попросив Ли Пэна заменить его на посту главы Постоянного комитета и поручив своему доверенному секретарю Бао Туну отслеживать ситуацию ²¹¹.

Между тем волнения в студенческих городках и в центре столицы не утихали, студенты стали даже организовываться, у них появились вожди. Более того, студенческие волнения начались и в двадцати с лишним других городах. В страшной тревоге Ли Пэн с Ян Шанкунем попросились к Дэну на прием. Патриарх принял их рано утром 25 апреля, и те передали ему сообщение первого секретаря Пекинского горкома партии Ли Симиня и мэра Чэнь Ситуна, представивших студенческие волнения в антисоциалистическом духе. В их информации, помимо прочего, говорилось, что студенты нападают лично на Дэн Сяопина. Ли Пэн считал все это проявлением «буржуазного либерализма» ²¹².

Дэн страшно разозлился и обиделся на молодежь. В старости он стал ужасно ранимым и подозрительным, так что не только нападки, но и любую критику в свой адрес не выносил. Он с возмущением заявил: «Это не обычное студенческое движение, это бунт. Надо поднять чистое знамя, принять эффективные меры и подавить эти беспорядки. Действовать следует быстро, чтобы выиграть время… Цель этих людей – свергнуть руководство компартии и лишить страну и народ будущего… Этот бунт – хорошо спланированный заговор… Мы должны сделать все возможное, чтобы избежать кровопролития, но должны понимать, что этого, вероятно, нельзя будет полностью избежать» ²¹³.

Чжао, узнавший об этих словах, тут же выразил «полное согласие», о чем известил лично Дэна и других руководителей телеграммой из Пхеньяна ²¹⁴. А Ли Пэн после высочайшей аудиенции дал указание «Жэньминь жибао» опубликовать редакционную статью против студентов. В статье повторялись высказывания Дэна, правда, без указания авторства ²¹⁵.

Ничего хуже Ли Пэн придумать не мог. Статья буквально взорвала большую часть студенчества. Ведь, выходя на улицы, юноши и девушки руководствовались не желанием разрушить партию и социалистическую систему, а патриотическими соображениями. Они хотели помочь КПК стать подлинной партией народа и выразить чувство горечи по поводу утраты единственного руководителя, который, как им казалось, их понимал. 27 апреля в одном Пекине в демонстрации протеста приняли участие не менее пятидесяти тысяч человек – даже несмотря на то что многие из них были уверены: правительство попытается их разогнать. Некоторые студенты оставляли завещания и прощальные письма. Они готовились умереть. Ян Шанкунь получил «добро» Дэна на переброску в Пекин пятисот солдат из столичного военного округа – в помощь полиции. Студенты шли плотными рядами по улицам города, крича: «Мама! Мы не сделали ничего плохого!» Горожане поддерживали их криками, а кое-кто к ним присоединялся. Даже полицейские во многих районах выражали сочувствие.

Ветераны были в панике. Ли Сяньнянь немедленно позвонил Дэну: «Мы должны принять решение и быть готовыми арестовать сотни тысяч людей!» С ним полностью солидаризовался Ван Чжэнь ²¹⁶. Но Дэн медлил: через две недели в Пекин прилетал Горбачев, и ему не хотелось обагрять столичные улицы кровью. В результате студенты почувствовали себя в безопасности. Они праздновали победу и выражали готовность вновь сразиться с перетрусившей, как им казалось, властью. Через пять недель они поймут, как жестоко ошиблись.

Между тем Дэн все больше нервничал. Он понимал, что отношение к нему в обществе сильно меняется: в глазах многих, и не только молодых людей, он быстро превращается из отца-благодетеля в тирана-душителя. Он страшно расстроился, когда узнал, что Ли Пэн, отдавая распоряжение главному редактору «Жэньминь жибао» опубликовать пресловутую статью, сослался на него и даже перефразировал его выражения. Дэн предпочитал оставаться в тени и, отдавая жесткие указания, не желал тем не менее, чтобы его имя трепали в народе.

О реноме отца заботились и члены его семьи. Маомао, например, позвонила Бао Туну, секретарю Чжао Цзыяна, готовившему речь генсека на предстоявшем праздновании 70-й годовщины молодежного движения «4 мая», потребовав, чтобы он включил в речь абзац о том, как Дэн Сяопин всю жизнь заботился о молодом поколении. И Бао по согласию с Чжао Цзыяном, вернувшимся из Северной Кореи 30 апреля, это сделал ²¹⁷.

Но, несмотря на это, речь генсека, произнесенная 3 мая, крайне обострила ситуацию внутри партийного руководства. Хоть Чжао и говорил на исторические темы, но параллель между двумя патриотическими движениями молодежи – 1919 и 1989 годов – напрашивалась сама собой. А главное – генсек, изо всех сил пытавшийся решить проблему мирно, дал по существу совершенно иную оценку студенческим волнениям, нежели та, что была изложена в «Жэньминь жибао». Он не только ничего не сказал о борьбе с «буржуазной либерализацией», хотя Ли Пэн с Ян Шанкунем просили его об этом, но и признал, что молодежь правильно делает, что стремится к демократии и осуждает коррупцию ²¹⁸. Масла в огонь подлило и выступление Чжао на совещании правления международного Азиатского банка развития на следующий день. Генсек подчеркнул, что «студенты не выступают против основ нашей системы, но требуют устранить ошибки, допущенные в нашей работе» ²¹⁹.

Этого ему Дэн простить не мог. Ведь Чжао по существу дезавуировал его оценку движения. Возмущены были и другие ветераны, не говоря уже о Ли Пэне. 11 мая Дэн пригласил к себе в дом Ян Шанкуня и заявил, что, с его точки зрения, разговоры студентов о коррупции не более чем «дым. А их подлинная цель – свергнуть КПК и социалистическую систему». Он осудил Чжао.

Во время разговора речь зашла о шанхайском вожде Цзян Цзэмине, который за две недели до того закрыл одну местную газету за то, что она будоражила массы. Хотя это и вызвало бурный протест журналистов по всему Китаю (9 мая 1013 из них подписали петицию), Дэн передал Ян Шанкуню, что Чэнь Юнь и Ли Сяньнянь от действий Цзяна в восторге. Чувствовалось, что и он сам высоко оценивает Цзян Цзэминя за верность четырем кардинальным принципам. Ян Шанкунь полностью поддержал эту оценку, добавив, что шанхайский босс не только знает, как сбивать волны протеста, но и поразительно хорошо разбирается в марксизме: «Он [даже как-то] цитировал Маркса на английском языке!» ²²⁰В конце беседы Дэн попросил Ян Шанкуня привести к нему Чжао.

И через два дня утром явно выходивший из повиновения генсек вместе с Ян Шанкунем появился у него в доме. Дэн прежде всего хотел понять: что произошло, почему Чжао вдруг «предал» его? Ведь не далее как 25 апреля он прислал из Кореи телеграмму, выразив «полное согласие» с дэновской точкой зрения. Чжао объяснил:

– Я заметил, что ни один из лозунгов студентов не противоречит Конституции; они выступают за демократию, против коррупции. Эти требования в целом соответствуют линии партии и правительства, поэтому мы не можем просто так их отрицать. Число демонстрантов и сочувствующих огромно, это люди из разных слоев общества. Поэтому я считаю, что мы должны следить за тем, как ведет себя большинство, и выражать одобрение их взглядам, если мы хотим, чтобы всё успокоилось.

Дэн поморщился:

– Мы не можем допустить, чтобы нас водили за нос. Это движение длится уже очень долго, почти месяц. Старшие товарищи волнуются… Мы должны быть решительными. Я много раз говорил, что нам нужна стабильность, если мы хотим развиваться. Эти люди хотят свергнуть партию и государство ²²¹.

На этом, собственно, разговор и закончился. Каждый, и Дэн и Чжао, остался при своем мнении. Только Чжао не учел одного: в тоталитарном Китае даже спустя 13 лет после смерти Мао лишь одно мнение могло быть правильным – то, которое выражал вождь. И хотя Дэн сам же боролся против «двух абсолютов», свою точку зрения считал непререкаемой. Тем более что он был уже очень стар и, как многие пожилые люди, искренне и упрямо верил в свою непогрешимость.

С того дня Дэн перестал доверять Чжао Цзыяну. А ведь совсем недавно, в «черном августе» 1988 года, когда рыночная реформа цен провалилась, он не дал никому его тронуть. Много было тогда желающих пнуть либерального генсека: от Ли Пэна до Ли Сяньняня. Но Дэн всем твердо заявил: «Чжао будет Генеральным секретарем еще два срока». И даже в частном разговоре предложил Чжао Цзыяну помимо ЦК партии возглавить и Военный совет – вместо самого Дэна. Но Чжао упросил его подождать еще год ²²².

Как же быстро всё изменилось! Теперь Чжао предстояло стать новой жертвой той самой системы власти, которая уже раздавила Ху Яобана. Но ведь оба они, и Ху и Чжао, сами вместе с другими китайскими коммунистами сознательно создавали эту систему. Чего же после этого они хотели? Следовали бы принятым правилам, не имели бы проблем! Но их в какой-то момент начала мучить совесть, и конфликт с системой стал неизбежным.

Только два человека в руководстве разделяли взгляды Чжао: хорошо знакомые нам Вань Ли и Ху Цили. Но Вань 12 мая уехал с официальным визитом в Канаду и США, так что помочь генсеку не мог. Находясь за океаном, он лишь по мере сил расхваливал китайских студентов за патриотизм и стремление к демократии ²²³.

Между тем приближалось время визита Горбачева, но многие студенты не желали успокаиваться, даже несмотря на столь лестное для них выступление Чжао. Движение то затихало, то вновь набирало силу. Демонстрации шли в пятидесяти одном городе. 11 мая часть студентов Пекина решила устроить массовую голодовку протеста против статьи в «Жэньминь жибао» на площади Тяньаньмэнь для того, чтобы привлечь внимание Горбачева, которого, как мы понимаем, все они уважали. Студенты надеялись, что «сердобольный» Михаил Сергеевич, увидев голодающих, заступится за них перед Дэном.

Тринадцатого мая в два часа дня около тысячи человек оккупировали Тяньаньмэнь и, разбив палаточный лагерь, начали голодовку. «Родина-мать! Посмотри на своих детей, – написали они в дацзыбао,развешанным в ряде кампусов. – Неужели ты не дрогнешь, видя, как мы умираем?» ²²⁴Теперь они требовали от правительства в основном одного: признать статью в «Жэньминь жибао» ошибочной. Но именно этого-то Дэн и не мог: это бы означало, что он «потерял лицо» ²²⁵.

Пятнадцатого мая, в день приезда Горбачева, на Тяньаньмэнь уже голодали две тысячи студентов, на следующий день – три тысячи, а более чем десятитысячная толпа окружала их и выражала сочувствие. Многие громко ругали Дэна, требуя его отставки. А ведь ему надо было встречаться с советским генсеком в здании Всекитайского собрания народных представителей, как раз у палаточного лагеря голодавших!

Да, для 84-летнего обидчивого старика это было серьезное испытание. Но 16 мая утром во время встречи в верхах Дэн выглядел веселым и даже вел беседу «в свободной и непринужденной манере» в течение двух с половиной часов. Он сразу предложил Горбачеву «поставить точку на прошлом и открыть двери в будущее». Тот согласился. Тем самым отношения были нормализованы. Дэн признал, что сам играл «совсем немаловажную роль» в «ожесточенной полемике» двух компартий, сказав, что «обе стороны отдали немалую дань пустословию». При этом, правда, не удержался, чтобы не напомнить гостю, сколько жутких несправедливостей Китаю пришлось вытерпеть от России, в том числе Советской, в прошлом. Горбачев на все это ответил: мы не можем переписать историю, но свои ошибки, допущенные в недавнем прошлом, признаем ²²⁶.

Во время визита студенты с замиранием сердца ждали, не выйдет ли к ним на встречу их дорогой Гээрбацяофу.Они собирали подписи под обращением к нему, прося выступить перед ними. Толпа молодежи собралась перед посольством СССР и скандировала: «Горбачев! Выходи!» Но он, конечно, не вышел, тем более что находился не в посольстве, а в роскошной резиденции Дяоюйтай на другом конце города. Да к тому же вообще не желал осложнять поездку и даже был весьма удивлен, когда вечером 16 мая Чжао вдруг завел с ним разговор о студенческих волнениях. А Чжао, во-первых, заметил, что у китайской компартии и молодежи сейчас отсутствует взаимопонимание; во-вторых, что в будущем может возникнуть вопрос о введении в Китае многопартийной системы; а в-третьих, дал гостю понять, что за всё в стране отвечает Дэн: именно он стоит во главе партии и страны со времени 3-го пленума ЦК партии ²²⁷. Иными словами, свалил ответственность за все, что могло произойти в Китае в ближайшее время, на Дэна!

И Дэн, и его семья были вне себя. Ну никак у Патриарха не получалось оставаться за кулисами и, ведя, по сути, дело к кровавому конфликту, сохранять имидж «друга детей» ²²⁸.

А Чжао как будто и дела было мало. Сразу после беседы с Горбачевым он собрал заседание руководства, на котором потребовал опубликовать заявление в поддержку студентов и дезавуировать статью, опубликованную в «Жэньминь жибао». Ли Пэн просто подскочил: «Да ведь основные положения… статьи взяты из речи товарища Сяопина… Их нельзя изменить!» Его поддержал Ян Шанкунь: «Исправление статьи нанесет ущерб репутации Дэн Сяопина» ²²⁹.

После заседания конфликтующие стороны тут же поспешили позвонить Дэну. И тот потребовал всех к себе на следующее утро, 17 мая.

Это было решающее собрание. Чжао Цзыяна поддержал только Ху Цили. Раздраженный Дэн повторил по поводу студентов все, что уже неоднократно высказывал, добавив, что их цель – «установить буржуазную республику западного образца», но «если миллиард людей прыгнет в многопартийные выборы, мы погрузимся в хаос типа „всеобщей гражданской войны“, которую наблюдали во время культурной революции». «Если все это будет продолжаться, то мы окажемся под домашним арестом, – резюмировал он, после чего вынес решение: – Долго и мучительно размышляя об этом, я пришел к выводу, что нам следует ввести [в город] Народно-освободительную армию, объявив в Пекине, точнее в его городских районах [помимо пяти городских в большом Пекине имеется еще пять сельских районов], военное положение. Цель военного положения – раз и навсегда подавить беспорядки и быстро вернуться к нормальной жизни» ²³⁰.

Ли Пэн, Ян Шанкунь и Цяо Ши по его поручению составили триумвират, который должен был вводить военное положение. Чжао же отказался принимать участие в подавлении студенческих волнений и в тот же вечер направил в ЦК партии свое прошение об отставке. (На следующий день он, правда, отозвал его, но это ничего не меняло: Дэн к тому времени уже отстранил его от власти ²³¹.)

Слухи о готовящемся введении военного положения распространились по городу уже через несколько часов. Во второй половине дня 17 мая на улицы вышли около 1 миллиона 200 тысяч человек – студенты, преподаватели, служащие и рабочие. Все выражали сочувствие голодавшим на площади и осуждали Дэна. Демонстранты несли плакаты: «Ты стар, Сяопин! Когда человеку переваливает за 80, он глупеет! Престарелое правительство – в отставку! Долой культ личности!» ²³²

Понимая, что его карьера закончена, Чжао Цзыян открыто выступил на стороне студентов. Рано утром 19 мая на микроавтобусе он приехал на Тяньаньмэнь, чтобы встретиться с голодавшими. Ли Пэн старался удержать его, но когда понял, что этого не получится, присоединился к нему. Их сопровождали Вэнь Цзябао, кандидат в члены Секретариата ЦК и будущий премьер КНР, и Ло Гэнь, секретарь Госсовета. Ли Пэн скоро ретировался, а Чжао через небольшой мегафон обратился к студентам. Выглядел он усталым, и в его голосе звучало сострадание: «Мы пришли слишком поздно, простите, простите. Вы имели право критиковать нас». Он умолял студентов закончить голодовку, обещая решить все проблемы – возможно, не сразу, но постепенно ²³³. Увы, он знал, что не в силах этого сделать.

Многие в толпе расплакались и в конце речи даже зааплодировали. Дэн, который видел всё по телевизору (встреча Чжао транслировалась), просто не мог совладать со своим раздражением. Вызвав Ян Шанкуня, он спросил его: «Ты слышал, что он говорил? У него по лицу текли слезы (на самом деле Чжао не плакал, и почему Дэн так сказал, неизвестно. – А. П.). Он изо всех сил пытался изобразить из себя жертву… С ним покончено». Старый друг ему поддакивал, а потом предложил Дэну и его семье в целях безопасности перебраться в Чжуннаньхай. Но Дэн отказался ²³⁴.

Двадцатого мая в десять часов утра в городских районах Пекина было введено военное положение. Его объявил Ли Пэн. К 26 мая к городу было переброшено 400 тысяч солдат из всех военных округов страны ²³⁵.

Студенты и сочувствующие им люди, как могли, выражали возмущение. Везде слышались крики: «Долой марионетку Ли Пэна! Дэн Сяопин – уходи!» ²³⁶На площади Тяньаньмэнь собралось не менее трехсот тысяч человек. А в разных районах горожане стали возводить баррикады, чтобы не дать возможности армейским частям войти в Пекин. События неумолимо понеслись к кровавой развязке.

Между тем глубокой ночью 27 мая Дэн собрал у себя в доме семерых ветеранов: Ян Шанкуня, Чэнь Юня, Ли Сяньняня, Пэн Чжэня, Дэн Инчао, Ван Чжэня и Бо Ибо – главных столпов партии, чтобы обсудить, кого сделать новым генсеком. Все, конечно, поинтересовались сначала его мнением. И он сказал: «Долго и тщательно сравнивая [кандидатуры], я пришел к выводу, что секретарь Шанхайского горкома Цзян Цзэминь – лучший выбор» ²³⁷. На том и порешили. Через несколько дней, 31 мая, Дэн сообщил об этом Ли Пэну и Яо Илиню. При этом заявил, что сам «полон решимости уйти в отставку» и как только новое руководство завоюет авторитет, он не будет вмешиваться в его дела ²³⁸. За несколько дней до того из США возвратился Вань Ли, который, быстро сориенти-.. ровавшись, поддержал Дэна и других ветеранов во всем: и в том, что касалось смены руководства, и во введении в Пекине военного положения.

А студенты тем временем продолжали готовиться к последней схватке. Один из их вождей, Ван Дань, хрупкий юноша в больших очках, еще 24 мая призвал всех оборонять площадь против «сил тьмы». Молодые люди стали вооружаться, кто чем мог, а студенты и преподаватели Центрального института искусств Пекина для поднятия их боевого духа соорудили на Тяньаньмэнь гипсовую статую Богини демократии, напоминавшую американскую Статую Свободы. Но постепенно число протестующих сокращалось, и к концу мая их осталось от семи до десяти тысяч ²³⁹. Именно они и оказались один на один с армией в ночь на 4 июня.

Войска все-таки ворвались в город, невзирая на баррикады. На подступах к Тяньаньмэнь во второй половине дня 3 июня произошли кровавые столкновения. Танки прокладывали дорогу солдатам, врезаясь в толпы людей, военнослужащие стреляли на поражение. В ответ разъяренные люди забрасывали боевые машины бутылками с горючей смесью и линчевали отдельных солдат и офицеров, если те отставали от колонн. Улицы и проспекты, ведущие к площади, окрасились кровью, везде лежали тела погибших, стонали раненые, дымились подожженные грузовики и бронетранспортеры. Но защитникам площади пришлось отступить. К половине второго ночи 4 июня войска прорвались к Тяньаньмэнь и окружили ее. В течение трех с лишним часов через громкоговорители студентам монотонно повторяли приказ: немедленно очистить площадь. Большинство ее покинуло к пяти часам утра. Но несколько сотен осталось. Они тесно прижались друг к другу в центре площади у памятника героям революции и стали петь «Интернационал», однако через 40 минут и их вынудили уйти, выдавив танками. Размазывая по щекам слезы, студенты что есть силы кричали солдатам: «Фашисты! Долой фашизм! Бандиты! Бандиты!» Но солдаты их не тронули, только разрушили палаточный городок и снесли статую Богини демократии, после чего заняли всю площадь. А в это время другие военнослужащие прочесывали кампусы и улицы, разгоняли горожан и арестовывали активистов. В разных районах города в течение трех дней еще слышалась стрельба. Солдаты без предупреждения открывали огонь по любому скоплению людей ²⁴⁰.

Дэн мог праздновать очередную победу. На этот раз – над молодежью собственной страны. По разным подсчетам, 3–6 июня в Пекине погибло от 220 до 2600 человек. Среди жертв случайно оказался и девятилетний ребенок.