Текст книги "Дэн Сяопин"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц)

Казалось бы, на этот раз Мао выразился более или менее ясно. Однако Гао Ган не желал успокаиваться. После совещания он провел частные беседы с некоторыми крупными деятелями партии – Чэнь Юнем, Линь Бяо, Пэн Дэхуаем, заместителем начальника Генштаба Народно-освободительной армии Китая Хуан Кэчэном и некоторыми другими, стремясь переманить их на свою сторону и еще глубже опорочить Лю Шаоци и Чжоу Эньлая. Некоторым из собеседников он даже предлагал высокие посты в обновленном партийном руководстве ⁹⁴.

Переговорил он и с Дэн Сяопином. Дэн вспоминал: «Он хотел завоевать [меня] на свою сторону и с этой целью повел со мной официальные переговоры. Он сказал, что товарищу Лю Шаоци недостает зрелости, и убеждал меня заодно с ним свалить его… Гао Ган вел переговоры и с товарищем Чэнь Юнем, он сказал: „Учредим несколько заместителей председателя, и мы с вами будем в их числе“. Тогда мы с товарищем Чэнь Юнем почувствовали всю серьезность вопроса и тут же дали знать товарищу Мао Цзэдуну, чтобы он принял к сведению» ⁹⁵.

Дэн несколько кривит душой. На самом деле он отнюдь не «тут же» поведал обо всем Председателю: Гао Ган разговаривал с Дэном в сентябре, почти сразу после совещания, а он рассказал Мао об этом только в декабре ⁹⁶. Понятно, что вопрос был щекотливый и торопиться не следовало: кто знал, может быть, Мао опять что-то задумал и Гао Ган на самом деле говорил от его имени. В этой связи вызывает большие сомнения и «воспоминание» Дэна о том, что он сразу же открыто и «со всей определенностью» заявил Гао: «Место Лю Шаоци в партии сложилось исторически и, говоря в целом, как товарищ он достоин положительной оценки… Неправомерно изменять его исторически сложившееся место в партии» ⁹⁷. Скорее всего, Дэн взял время подумать, после чего вновь стал прощупывать настроения «великого кормчего».

А тот как ни в чем не бывало продолжал поддерживать деловые контакты и с Лю Шаоци, и с Чжоу Эньлаем, и даже с самим Бо Ибо, которого, правда, отстранил от руководства министерством финансов, но оставил одним из заместителей председателя Финансово-экономического комитета (то есть Чэнь Юня). К тому же все более благоволил к самому Дэну. Через четыре дня после совещания он сделал его уже не только заместителем премьера, но и первым заместителем председателя Финансово-экономического комитета, а заодно и министром финансов вместо Бо Ибо. Более того, весь сентябрь встречался с ним, дружески беседуя на разные государственные темы ⁹⁸.

А в октябре вновь открыто дал понять, что не хочет никого репрессировать. Сделал он это в ходе еще одного партийного форума – Всекитайской конференции по организационной работе, которая проходила тогда в Пекине. Дело в том, что на этой конференции новый заведующий орготделом Центрального комитета Жао Шуши подверг уничтожающей критике доклад о работе прежнего состава отдела, сделанный его заместителем, заслуженным членом партии Ань Цзывэнем, который до февраля 1953-го, то есть до появления Жао в Пекине, руководил повседневными делами этого подразделения ЦК. Как и Гао Ган в случае с Бо Ибо, Жао Шуши на самом деле стремился опорочить Лю Шаоци, поскольку именно Лю курировал орготдел как секретарь Центрального комитета. И у Жао имелись на то причины. Во-первых, Лю являлся приятелем Ань Цзывэня и во всех конфликтах нового главы орготдела со старым (а таковые случались часто) неизменно вставал на сторону последнего, по существу подрывая авторитет Жао. Во-вторых, Жао Шуши весной 1953 года установил тесные отношения с Гао Ганом, посчитав почему-то, что у того есть шансы стать преемником Мао Цзэдуна. В общем, он, как говорят в Китае, «стал петь в один голос» с Гао Ганом.

Разумеется, Лю Шаоци это не понравилось, и он тут же проинформировал Мао, который просто пришел в ярость, очевидно, потому, что Жао, в отличие от Гао Гана, совсем уж не действовал по его распоряжению. Мао хотел тут же разоблачить Жао Шуши перед всей конференцией, но Чжоу Эньлай попросил его не делать этого. Тогда «великий кормчий» поручил самому Лю Шаоци передать руководящему составу конференции, что «Председатель Мао… совершенно определенно считает, что в работе организационного отдела за прошедшее время имелись достижения и что [отдел] проводил правильную линию». После этого на конференции с добрыми словами о работе орготдела выступили Чжу Дэ и Дэн, которые явно действовали по согласованию с Мао. Дэн заверил собравшихся: «[Достижения отдела] неотделимы от руководства Председателя Мао и особенно товарища [Лю] Шаоци» ¹⁰⁰.

Для Жао Шуши и Гао Гана наступили тревожные времена. Но они с каким-то непонятным упрямством продолжали вести фракционную деятельность. И даже начали делить между собой посты в будущем руководстве. Вот тут-то сначала Чэнь Юнь, а затем и Дэн рассказали Мао об их кознях. Чэнь при этом действовал с благословения Чжоу Эньлая, которому поведал об инсинуациях Гао до аудиенции у Председателя. Примерно в то же время о раскольнических беседах Гао Гана Мао Цзэдуну написал Хуан Кэчэн.

Трудно передать, насколько разозлился Мао. Во время встречи с Дэном он, едва сдерживая гнев, спросил, что тот думает обо всем этом и как бы он посоветовал ему поступить. На что Дэн, зная любовь Председателя к классическим афоризмам, ответил словами Конфуция: «Если благородный муж утратил человеколюбие, то как он может носить столь высокое имя?» ¹⁰¹Мао не мог не согласиться.

Двадцать четвертого декабря 1953 года на заседании Политбюро он обрушился на Гао и Жао с обвинениями в «заговорщической» деятельности. «В самом Пекине есть два штаба, – заявил он. – Один составляем мы, он посылает чистый ветер и чистый огонь [Мао взмахнул рукой вверх], другой именуется подпольным штабом и тоже посылает ветер и огонь, но другого рода, а именно: нечистый ветер и нечистый огонь [Мао опустил руку резко вниз]. Героиня нашего классического романа [«Сон в красном тереме»] Ли Дайюй говорила, что либо ветер с востока довлеет над ветром с запада, либо ветер с запада довлеет над ветром с востока. Теперь же либо чистый ветер и чистый огонь возьмут верх над нечистым ветром и нечистым огнем, либо нечистый ветер и нечистый огонь возьмут верх над чистым ветром и чистым огнем. Своим нечистым ветром и нечистым огнем подпольный штаб стремится одолеть чистый ветер и чистый огонь, свергнуть большую группу людей» ¹⁰². Гао Ган сидел красный как рак, и когда Мао обратился к нему с вопросом, согласен ли он с его словами, с трудом выдавил из себя: «Да» ¹⁰³. После этого Мао Цзэдун объявил, что уезжает в отпуск, демонстративно назначив Лю Шаоци исполняющим обязанности Председателя и поручив ему провести в феврале очередной расширенный пленум ЦК для того, чтобы принять резолюцию «Об усилении единства партии».

Тогда же в частной беседе с Лю он вновь поднял вопрос о своем желании перейти на «вторую линию», вторично предложив тому взять на себя руководство Центральным комитетом. И вновь Лю стал отговариваться, а когда Мао начал настаивать, предложил переложить каждодневную работу ЦК на Дэн Сяопина, назначив его – уже третий раз – заведующим Секретариатом Центрального комитета ¹⁰⁴. По-видимому, со стороны Лю это была благодарность Дэну за его «принципиальное партийное поведение» в критический для него (Лю) момент.

Мао идея понравилась, но он отложил назначение до возвращения из отпуска. После чего уехал из морозного Пекина в теплый Ханчжоу отдыхать на берегу удивительно красивого озера Силиху, знаменитого своими разноцветными лотосами и лилиями. Гао Гана же и Жао Шуши оставил на растерзание Лю, Чжоу и тому же Дэну.

В пленуме, состоявшемся 6–10 февраля 1954 года, приняли участие 61 член и кандидат в члены ЦК наряду с 52 другими руководящими работниками партии, правительства и вооруженных сил. С основным докладом выступил Лю Шаоци, который, критикуя «товарищей», подрывавших единство партии, «зазнавшихся» и считавших себя «первыми в Поднебесной», очевидно, по договоренности с Мао, не назвал Гао Гана и Жао Шуши по именам ¹⁰⁵. Так же поступили все другие выступавшие, в том числе Дэн, который вообще дипломатично критиковал в основном себя. Как и вождям китайской компартии начала 1930-х, Мао нравились самобичевания подчиненных, вот Дэн и старался ¹⁰⁶. Но что касается Гао Гана и Жао Шуши, то они никаких серьезных саморазоблачений не сделали. То ли не разобравшись, что происходит, то ли по какой-то иной причине.

Тогда пленум образовал две комиссии: одну – «по вопросу о Гао Гане» (во главе с Чжоу Эньлаем), другую – «по вопросу о Жао Шуши» (ее возглавили Дэн, Чэнь И и Тань Чжэньлинь, то есть старые знакомые Жао по революционной борьбе в Восточном Китае). И вскоре, в конце февраля – начале марта, одна за другой комиссии представили Политбюро доклады, в которых оба деятеля обвинялись в «сектантстве» и «фракционности», создании «независимых княжеств» в своих регионах и организации заговора с целью захвата власти. Кроме того, и комиссия Чжоу, и комиссия Дэна вытащили на Свет Божий такое количество грязного белья, что доклад Чжоу Эньлая, к примеру, даже пришлось засекретить.

Чжоу, в частности, сообщил, что Гао Ган являлся не только «буржуазным индивидуалистом-карьеристом», «фактическим агентом буржуазии в партии», «плагиатором», «обманщиком», «бабником», «распутником», «распространителем слухов и сплетен, порочивших других и возвеличивавших себя», но и предателем родины ¹⁰⁷. Члены ареопага казались ошеломленными.

Факты были вопиющие. Стало известно, что тесно общаясь с русскими в Маньчжурии, Гао не раз жертвовал национальными интересами своей страны ради «старшего брата». Так, еще во время последней гражданской войны он развесил по всем городам своего региона вместо изображений лидеров Компартии Китая портреты вождей ВКП(б). А находясь летом 1949 года вместе с Лю Шаоци с Москве и беседуя со Сталиным, неожиданно внес предложение увеличить численность войск СССР в маньчжурском городе Даляне (они все еще находились там со времени войны с Японией), ввести советский военно-морской флот в Циндао, а главное, принять Маньчжурию в состав СССР на правах союзной республики. Кроме того, неоднократно доносил Сталину и его представителю в Китае Ковалеву на руководителей китайской компартии Лю Шаоци, Чжоу Эньлая, Пэн Чжэня, Ли Фучуня, Бо Ибо и других, обвиняя их в «правом уклоне», «переоценке китайской буржуазии» и прочих «грехах». И даже самого Председателя уличал перед «вождем народов» в антисоветской, «правотроцкистской» деятельности. Но Сталин эти обвинения не принял и во время одной из встреч с Мао Цзэдуном в Москве даже передал тому полученный им 24 декабря 1949 года секретный ковалевский доклад «О некоторых вопросах политики и практики Китайской компартии», суммировавший эти доносы, а также ряд секретных телеграмм Ковалева и Гао Гана ¹⁰⁸.

До поры до времени Мао не давал волю эмоциям, так как Сталин оставался главой международного коммунистического движения и применять к Гао Гану санкции за излишний советизм было нельзя. Но к тому времени, когда Чжоу, Дэн и другие занялись делами «раскольников», кремлевский диктатор уже лежал в Мавзолее (он умер 5 марта 1953 года), так что спасти Гао не мог.

Некому было помочь и Жао Шуши, которого Дэн с товарищами тоже обличили во множестве «преступлений»: «антипартийном сговоре с Гао Ганом», «крайнем индивидуализме и буржуазном карьеризме», «борьбе против руководящего товарища из Центра [то есть Лю Шаоци]» и др. Не могли они приписать ему только «моральное разложение» и «предательство родины». Все знали, что «усатый Жао» (так его звали за такие же, как у Хэ Луна, черные усики) был, в отличие от ловеласа Гао, исключительным скромником и образцовым семьянином, а в контактах с иностранцами, даже со «старшими братьями», – осторожным ¹⁰⁹. Тем не менее и того, что комиссия Дэна нарыла, хватило для его сурового осуждения.

Материалы же комиссии Чжоу были буквально убийственны, а потому в итоге и привели к трагедии. Гао Ган не выдержал и еще во время работы комиссии, 17 февраля 1954 года, попытался застрелиться. Ему, однако, помешала охрана. Тогда через несколько месяцев, 17 августа, он предпринял вторую попытку самоубийства, приняв большую дозу снотворного. И спасти его уже не удалось ¹¹⁰. По-видимому, он покончил с собой, будучи убежденным, что Мао предал его. Ведь, как мы помним, сколачивая заговор против Лю Шаоци и Чжоу Эньлая, он полагал, что действует с молчаливого одобрения Председателя ¹¹¹. Но именно самоубийства ему больше всего и не могли простить вожди партии. «Он… встал на путь самоубийства, тем самым оторвав себя от партии и народа», – объявил Чжоу ¹¹².

Между тем в апреле 1954-го Мао, вернувшись из отпуска, назначил Дэна заведующим Секретариатом ЦК, поручив ему также вместо Жао руководить организационным отделом. Как видно, дело «Гао Гана – Жао Шуши» пошло Дэну на пользу. И теперь именно о Дэн Сяопине можно было говорить, как о коне, «прискакавшем в столицу» первым.

В сентябре 1954 года на 1-й сессии вновь созванного парламента страны, Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП), Дэн был утвержден также заместителем премьера нового органа исполнительной власти, Государственного совета, во главе которого встал Чжоу. Тогда же, кстати, Мао занял новый высший пост в государстве – Председателя Китайской Народной Республики, а Лю Шаоци – председателя Постоянного комитета ВСНП. В высшее руководство вошел и Бо Ибо, возглавивший в Госсовете Комитет государственного строительства. На пост же министра финансов был тогда назначен другой заместитель премьера, один из бывших командиров 4-й полевой армии Ли Сяньнянь: совмещать невероятно большое количество должностей не мог даже Дэн, который, помимо прочего, сразу после завершения сессии стал еще и одним из пятнадцати заместителей председателя Государственного совета обороны и одним из двенадцати членов военного совета ЦК Компартии Китая. Назначение на эти последние должности можно было считать большой честью, так как в обоих советах только Дэн Сяопин и Мао, их возглавлявший, являлись гражданскими лицами. Помимо них в высшие органы управления вооруженными силами вошли десять крупнейших военачальников, которые через год получат звание маршала КНР. Это были Чжу Дэ, Пэн Дэхуай (отвечал за повседневную работу совета), Линь Бяо, Лю Бочэн, Хэ Лун, Чэнь И, Ло Жунхуань, Сюй Сянцянь, Не Жунчжэнь и Е Цзяньин. Со всеми ними, кроме Линь Бяо, Дэн поддерживал дружеские отношения. Мао предлагал дать звание маршала и ему, но Дэн скромно отказался ¹¹³.

1-я сессия приняла Конституцию Китайской Народной Республики, подтвердившую, что Китай есть пока «государство народной демократии, руководимое рабочим классом и основанное на союзе рабочих и крестьян» ¹¹⁴. В то время, правда, в стране уже повсеместно строился социализм, крестьянство насильственно кооперировалось, а частная собственность в городах – огосударствлялась.

Будучи заместителем премьера, Дэн, конечно, тоже принимал участие в социалистическом строительстве, однако его главная обязанность заключалась в руководстве Секретариатом ЦК. В марте 1955 года именно он по решению Мао доложил о «преступлениях» Гао Гана и Жао Шуши Всекитайской конференции компартии, которая подвела окончательный итог их «делу». Дэн подверг Гао и Жао суровой критике, полностью оправдав высокое доверие Председателя. Конференция исключила раскольников из партии и, поддержав политическую линию Мао Цзэдуна, фактически призвала к искоренению всех его врагов ¹¹⁵. (Вскоре после этого, 1 апреля 1955 года, Жао Шуши был арестован ¹¹⁶; в марте 1975 года он скончается в тюремной камере от воспаления легких.)

А Дэн между тем продолжал свое стремительное восхождение наверх. В начале апреля 1955 года на очередном пленуме ЦК вместе с другим любимцем Мао, Линь Бяо, он был избран членом Политбюро. Иными словами, достиг вершины, встав уже совсем близко к Председателю, который теперь не мог без него обходиться: исключительная работоспособность и организаторский талант все еще полного сил сычуаньца вызывали у него восхищение. «И в политических делах, и в военных – во всем Дэн Сяопин хорош», – как-то, еще в начале 1950-х, заметил Председатель и с тех пор не менял оценку ¹¹⁷.

КРИТИКА «КУЛЬТА ЛИЧНОСТИ» И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

В начале февраля 1956 года Мао назначил Дэна заместителем руководителя делегации, которая должна была представлять Компартию Китая на XX съезде КПСС. Главой делегации он сделал Чжу Дэ, а членами – Тань Чжэньлиня (с декабря 1954 года – заместитель Дэна в Секретариате ЦК), Ван Цзясяна (заведующий отделом международных связей Центрального комитета) и Лю Сяо (посол КНР в СССР).

Это был первый после смерти Сталина форум главной братской компартии, созываемый сталинским преемником Никитой Сергеевичем Хрущевым, человеком, вызывавшим у Мао, Дэна да и у других китайских руководителей двойственные чувства. Во время своего визита в Китай по случаю пятилетия образования КНР осенью 1954 года Хрущев их всех немало повеселил и порадовал, но в то же время озадачил.

Дипломатом Никита Сергеевич не был, и там, где следовало проявлять разум, руководствовался эмоциями. Все дни пребывания в Китае он находился в приподнятом настроении. Не соблюдая протокола, лез обниматься и целоваться с Мао, балагурил, много обещал и по-купечески много давал. Во время встреч на высшем уровне, в которых принимал участие и Дэн Сяопин, была подписана серия соглашений, по которым советская сторона предоставляла Китаю долговременный заём на сумму в 520 миллионов инвалютных рублей и оказывала содействие в возведении большого числа индустриальных объектов. Хрущев согласился даже помочь Китаю в разработке атомного оружия и подготовке специалистов-атомщиков ¹¹⁸. Но Мао, Лю, Чжоу и Дэн, как и все другие китайские ученики Сталина, похоже, восприняли поведение Хрущева как признак слабости ¹¹⁹.

И вот теперь Дэн Сяопину предстояло вновь встретиться с необычным советским лидером. Конечно, Дэн волновался. Он вновь увидит Красную Мекку, город его юности, первой любви, напряженной учебы и революционных надежд. Ровно 30 лет назад он впервые приехал сюда – молодым, 22-летним, юношей. Как же быстро прошли эти годы! Где теперь Университет трудящихся Китая? Исполком Коминтерна? Страстной монастырь, в котором находился Комуниверситет трудящихся Востока? Все они – в другой, давней, жизни [50]50
  Университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена, в сентябре 1928 года переименованный в Коммунистический университет трудящихся Китая (КУТК), был закрыт Сталиным в 1930 году, Страстной монастырь, где находился Комуниверситет трудящихся Востока, – разрушен в 1937-м, а Коминтерн – ликвидирован в 1943-м.


[Закрыть].

В этот раз он прилетел в Москву на самолете. Перелет с дозаправкой занял почти три дня. Вылетев из Пекина 9 февраля, Дэн и сопровождавшие его Тань Чжэньлинь и Ван Цзясян приземлились в столице СССР 11-го. Перед отлетом он дважды обсуждал с Мао, Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем и Чэнь Юнем тактику поведения делегации на съезде. Было решено, что китайские коммунисты не будут выказывать излишнего пиетета «старшему брату», так как Хрущев и иже с ним, в отличие от покойного Сталина, не годились на роль «вождей и учителей».

Эту линию поведения Дэн, едва прилетев в Москву, разъяснил престарелому Чжу Дэ (тому шел 70-й год), прибывшему в СССР на несколько дней раньше – после турне по странам Восточной Европы, и послу Лю Сяо. Попросив у Чжу проект его приветственной речи на XX съезде, Дэн сделал два замечания в духе нового курса партии [51]51
  Проект, разумеется, был подготовлен заранее, еще в январе 1956 года (его автором был Ван Цзясян), но теперь руководители КПК захотели его подправить.


[Закрыть]. «Во-первых, – сказал он, – нельзя говорить только о поддержке и помощи советской стороны Китаю, поддержка и помощь были обоюдны. Во-вторых, говоря о советской помощи, надо знать меру, нельзя преувеличивать» ¹²⁰. Привыкший подчиняться партийному руководству, «старина Чжу» тут же внес исправления.

В оставшиеся до съезда несколько дней (форум должен был начаться 14-го) Дэн, Чжу, Тань, Ван Цзясян и Лю Сяо наслаждались прогулками по Москве. Троим из них – Дэну, Чжу и Вану – было что вспомнить. Чжу ведь тоже, как и Дэн, и Ван, учился здесь, причем примерно в то же время, что и Дэн, с лета 1925-го по лето 1926-го, только не в Университете им. Сунь Ятсена, а в Комуниверситете трудящихся Востока, – под псевдонимом Данилов. А Ван Цзясян не только в 1925–1930 годах посещал занятия в первом из них (под псевдонимами Коммунар и Коммусон), но в 1937–1938 годах под именем Чжан Ли работал в Исполкоме Коминтерна, а в октябре 1949-го – январе 1951-го исполнял обязанности первого посла Китайской Народной Республики в Советском Союзе. Лишь Тань Чжэньлинь впервые оказался в столице СССР, а потому его товарищи с удовольствием показывали ему «их город». Хотя Дэн и Чжу и сами увидели много нового: ВДНХ, метро, выставку достижений в области мирного атома, а также Московский университет на Ленинских горах. Настроение у всех было приподнятое.

Пятнадцатого февраля Чжу Дэ от имени китайской компартии приветствовал съезд, после чего зачитал письмо Мао Цзэдуна, в котором говорилось о непобедимости «Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным вместе с его ближайшими соратниками» ¹²¹. Зал, стоя, бурными овациями приветствовал посланцев Компартии Китая. Всё, казалось, шло хорошо.

Но неожиданно, 19 февраля, во время приема в Кремле Хрущев сообщил Чжу Дэ, что хотел бы встретиться с китайской делегацией «тет-а-тет» после съезда. «Для того, чтобы поговорить о Сталине», – загадочно сказал он ¹²². Чжу, конечно, ответил согласием, хотя и не понял, что имел в виду глава КПСС. Осознавать, что происходит, и он, и Дэн, и другие китайские делегаты стали только на следующий день, когда прослушали выступление Анастаса Ивановича Микояна, одного из вождей КПСС, заместителя председателя Совета министров СССР. К их глубокому удивлению, тот раскритиковал Сталина – за нарушение принципов коллективного руководства! Тут они вспомнили, что и другие выступавшие «в своих речах все время говорили только о ленинизме и цитировали исключительно Ленина, ни разу не сославшись на Сталина». Об этом китайские делегаты тут же сообщили в Пекин, предложив занять следующую позицию: «Не выражать мнение по поводу заслуг и ошибок Сталина, но подчеркивать важность коллективного руководства и борьбы с культом личности» ¹²³. Мао не возражал.

Чжу Дэ неожиданно вспомнил, что еще 6 февраля, за пять дней до приезда Дэна и других китайских товарищей, Хрущев, принимая его в Кремле и говоря о коллективизации сельского хозяйства, которая в Китае как раз подходила к концу, заметил, что у них, в СССР, после завершения кооперирования производство продуктов питания долгое время оставалось ниже уровня 1913 года. «Вина за это лежит на руководстве, которое не понимало крестьян, – объяснил он. – После того как Сталин поездил по сибирским деревням в 1928 году, он больше на село не выезжал. Он знал о деревне только из кинофильмов. Не лучше разбирались [в аграрных проблемах] и другие члены Политбюро» ¹²⁴. Наивный Чжу не придал тогда этим словам значения, но в свете происходившего на съезде они вдруг приобрели особый смысл. Члены делегации незамедлительно проинформировали Мао и об этом.

Но главное событие ждало китайцев после съезда. 27 февраля, во второй половине дня, к Чжу Дэ прибыл нарочный из Кремля и заявил, что по поручению ЦК КПСС должен проинформировать его о произнесенном в ночь с 25 на 26 февраля закрытом докладе Хрущева «О культе личности и его последствиях». В этом докладе Сталин обвинялся в бесчисленных преступлениях, в том числе в уничтожении многих честных советских граждан ¹²⁵. Дэн Сяопин рассказывал: «Во время съезда мы не слышали секретного доклада против Сталина. На второй же день после закрытия съезда, вечером, отдел ЦК [КПСС] по связям [с иностранными коммунистическими партиями] прислал к нам человека, который привез доклад… Члены делегации посоветовались и решили, что командующий Чжу Дэ стар и выслушать сообщение надо мне. Фактически это было никакое не сообщение, а [весь] секретный доклад, который изложил переводчик [Ши Чжэ [52]52
  Ши Чжэ(1905–1998) – уроженец провинции Шэньси, член Компартии Китая с 1936 года, в 1920–1930-е годы учился и работал в СССР под псевдонимом Михаил Александрович Карский; был личным переводчиком Мао Цзэдуна и других высокопоставленных руководителей КПК и КНР.


[Закрыть]]. Наш переводчик частично читал [доклад], частично [его] пересказывал. После того как он закончил, нарочный тут же забрал доклад и уехал. [Ши Чжэ] прочитал его только один раз» ¹²⁶. Интересно, что нарочный прибыл буквально на следующий день после того, как Дэн Сяопин и Тань Чжэньлинь от имени Компартии Китая возложили венки к Мавзолею Ленина и Сталина. Любопытное совпадение, не правда ли?

Дэн сообщил «потрясающую новость» Чжу Дэ и другим членам делегации, сказав, что «доклад сумбурен и нелогичен», но чувствовалось, что Хрущев потряс его. Чжу Дэ ответил: «Все, что они говорят, – это их дело. Мы здесь гости». Но Дэн не согласился: «Сталин – международная фигура. Относиться к нему таким образом – безобразие! Нельзя так третировать революционного вождя Сталина». Тань Чжэньлинь попытался примирить Чжу и Дэна: «Мы не должны безвольно соглашаться с их точкой зрения, надо иметь собственную позицию. Однако это их внутренняя политика, и мы никак не можем на них повлиять». Ван Цзясян и Лю Сяо отмолчались. После этого Дэн заявил: «Это дело имеет огромное значение. Надо доложить ЦК, а свою позицию выражать не будем». Все вместе тут же составили телефонограмму и передали в Пекин ¹²⁷.

Мао Цзэдуна новость из Москвы конечно же ошеломила, несмотря на то что уже в апреле 1954 года от своего посла в СССР (тогда это был Ло Фу, тот самый, который в 1930-е годы сначала боролся против Мао, а потом вместе с ним низверг Бо Гу и Отто Бруна) он получил донесение об определенном изменении отношения к Сталину в Советском Союзе ¹²⁸. Однако изменение изменением, но осуждение! Такое казалось невероятным!

Мао Сталина не то чтобы сильно любил (тот не раз унижал его во время их встреч в Москве), но все же исключительно уважал, считая великим Учителем и гениальным марксистом. Так что на душе у него было тяжело. Однако, немного поразмыслив, он подавил в себе первое гнетущее чувство. Как бы то ни было, но осуждение кремлевского экс-диктатора идейно раскрепощало его ¹²⁹. Мао мог теперь идти на любую ревизию марксистской теории, не оглядываясь на советский опыт.

Вместе с тем его да и остальных китайских руководителей не могло не возмутить то, насколько нелепо вели себя советские вожди, информируя их о докладе: представителям Компартии Китая даже не разрешили увезти в Пекин текст! Кстати, аналогичным образом Хрущев поступил и с остальными крупными компартиями (таковых помимо КПК насчитывалось двенадцать: компартии социалистических стран плюс французская и итальянская). Руководителям их делегаций тоже только показали доклад, быстро ознакомив с содержанием, после чего отобрали. Делегациям же других «братских» партий вообще ничего не сообщили. Такое небрежение действительно могло вывести из себя кого угодно ¹³⁰.

В тот же вечер, 27 февраля, китайскую делегацию пригласили в ЦК КПСС на небольшое совещание представителей нескольких избранных компартий, на котором с разъяснением доклада выступил Хрущев. А на следующий день Никита Сергеевич лично посетил китайцев на подмосковной правительственной даче, где те жили. И вновь растолковывал, почему Сталин нехорош, прося при этом поддержать его доклад ¹³¹.

Вернувшись в Пекин 3 марта, Дэн тут же (через три часа) доложил Мао, Лю Шаоци и Чжоу Эньлаю о том, что произошло [53]53
  Чжу Дэ вернулся в Китай только 2 апреля, когда первые страсти в Политбюро ЦК Компартии Китая уже улеглись. До возвращения он успел побывать во многих социалистических странах и в ряде городов Советского Союза. В Тбилиси 7–8 марта его визит крайне обострил и без того сложную обстановку, вызванную массовыми манифестациями грузинской молодежи, праздновавшей 77-летие Сталина (тот родился 5 марта 1879 года) и протестовавшей против решений XX съезда. 8 марта манифестанты потребовали встречи с Чжу Дэ, и пять тысяч человек даже двинулись к государственной даче, на которой он остановился. Путь им преградили два взвода МВД, в результате чего произошли столкновения. Вечером 8 марта Чжу Дэ улетел в Ростов-на-Дону.


[Закрыть]. (В заседании, созванном наспех в Чжуннаньхае, приняли участие и некоторые другие руководители КНР, в том числе знакомый нам Не Жунчжэнь, а также первый секретарь Пекинского горкома и мэр Пекина Пэн Чжэнь и член Политбюро Кан Шэн.) Текст доклада Хрущева Дэн вынужден был пересказать по памяти.

После этого в течение марта Мао провел четыре совещания с членами и нечленами Политбюро и Секретариата ЦК, на которых вновь и вновь обсуждал разоблачение Сталина. Чувствовалось, что вопрос задел его за живое. А как же иначе? Дело-то касалось не только покойного «отца народов», но и самого сталинского социализма, построение которого в Китайской Народной Республике близилось к завершению. Безрассудная речь Хрущева разрушала основы модели, нанося тяжелейший удар по авторитету всех компартий социалистических стран, в том числе китайской, так как ни одна из этих организаций не могла существовать без культа личности. Все они являлись партиями вождистского типа, строились на ленинских принципах жесточайшего централизма и представляли собой структурообразующие элементы тоталитарных систем. Непосредственным образом хрущевский доклад подрывал и культ «великого кормчего», раздувавшийся в Китае не меньше, чем культ Сталина в СССР.

Последнее обстоятельство особенно волновало Мао. В голову приходили разные мысли, одна тревожнее другой: «Как воспримут осуждение культа личности Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, другие соратники? Не используют ли доклад Хрущева для дискредитации его, Председателя? Не окажется ли среди них такой же коварный человек, как Хрущев, изменивший своему вождю и учителю?»

Внешне все члены ареопага были горой за Мао Цзэдуна, но кто знал, что творилось в их душах? Хрущев-то тоже смотрел Сталину в рот, когда тот был жив. Узнав, что Чжу Дэ в Москве не разобрался в сути хрущевского доклада, Мао пришел в ярость. «Чжу Дэ ничего не понимает. И на Хрущева, и на Чжу Дэ нельзя положиться», – заявил он ¹³².

Вечером 12 марта Мао собрал расширенное заседание Политбюро, на котором Дэн еще раз рассказал о XX съезде – теперь уже всем членам руководства наряду с некоторыми другими ответственными работниками ¹³³. К тому времени руководители китайской компартии уже смогли ознакомиться с текстом доклада, который специально для них был переведен и распечатан сотрудниками информационного агентства Синьхуа (Новый Китай), использовавшими английский перевод, опубликованный 10 марта в газете «Нью-Йорк таймс». Этот последний был, в свою очередь, выполнен с русского текста, полученного сотрудниками Сиэн-эн по своим каналам в Варшаве. Вот уж заварил кашу Хрущев! Весь мир заставил охотиться за своим докладом!

На расширенном заседании Политбюро Мао спокойным голосом объявил: «С одной стороны, сделав секретный доклад, осуждающий Сталина, Хрущев снял крышку [чтобы выпустить пар]. Это хорошо. Но с другой стороны, он наделал дел, да так, что весь мир содрогнулся… Неправильно, что по такому большому вопросу, относительно такой важной международной личности не посоветовались со всеми партиями. Ведь факты говорят о том, что в компартиях всего мира возник хаос… Я раньше думал, что Хрущев неординарный человек, довольно живой… Но сейчас увидел, что он немного страдает эмпиризмом. Придя к власти, он нуждался в нашей поддержке, [именно] поэтому улучшил советско-китайские отношения».

Все присутствующие согласились, а Дэн добавил: «КПСС по существу не отказалась от своего великодержавия. Они сделали секретный доклад, но перед этим ни к кому не обратились. Ознакомили [с ним] один раз и на этом поставили точку». В великодержавии обвинили Хрущева и Ван Цзясян, и Ло Фу (последний исполнял тогда обязанности первого заместителя министра иностранных дел).