Текст книги "Обратный отсчёт"

Автор книги: Александр Уралов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Горела настенная лампа над кроватью Кирилла. В телевизоре мелькали какие-то интервьюируемые высокопоставленные персоны, растерянно разводившие руками… толпы, флаги… снова чиновники и снова толпы…

…на несколько томительных секунд снова всплыло улыбающееся лицо Андрея и все замерли…

…но звук был отключен.

Надо было выпить в память обо всех…

Надо было помянуть.

Надо было жить дальше.

Здесь и сейчас.

О-Д-И-Н!!! ЖИВЫЕ УМЕРШИЕ. ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ СЮЖЕТ КИРИЛЛА ДЕРЕВНЁВА

Сентябрь 2001 года, остановка «146-й километр» ветки СвЖД «Екатеринбург-Алапаевск»

«Живые умершие» – так в Древнем Египте называли военнопленных и рабов.

…

Ох, и завеселели бабульки, с бутылочки-то моей!

– А мы стареньки, да удаленьки! А мы чё? А мы ничё! Мы ишшо раскорячимси… и через забор пересикнём, и с мушшинами раскудакнемся! Кабы соседушка моя, Ленка, ходила, а то всё на меня, всё на меня – ты тебе и коси, и носи… вот и робишь, и робишь… А так – чекушечку-то разопьём, она у меня – гляжу – и повеселела… Ленка-то…

А ноги у ей ишшо когда отнялися – у-у! Слышь, Ленка?! Когда, говорю, ноги отнялися-то у тебя? А?..

Ейный сын в городу в тюрьме сидит. Непутяшший. Не-е-е… совсем непутяшший! Алчет и алчет, водовку-то… всё никак не нальётся, прости Господи… А то притащится – мол, дай, мамка, на бутылку! А какова пенсия-то, а? Не шчитал? А-а-а… воно оно чего… не шчитал значит… А не шчитал – и не надова нам такова, иди, откель пришёл! Вот…

Так он – в кулаки! Только дверь запирай, а то зашибё-о-от… Много надо-то нам?.. Раз – и убил. Изробилися, укаталися… Всё уж… сколько можно?

Чё уж я… без песни-то?

 
Мы подружки веселеньки,
У нас голые коленки!
Мы на поле не пойдём,
Женихов себе найдём!..
 

Эх, спасибо тебе, Кирюша… порадовал бабулек-то нищебродных. Слышь, Ленка, крестися, говорю! Человек-то добрый, кинокамера, вон, у него… с оператором! В телевизоре кажный день, а брезговать не стал с убогих-то… на полустаночке!

Тьфу… и глуха же тетеря ты, Ленка, – прости, Господи…

Хде смотреть-то надо будет? А-а… ох, нет, милок, у нас телик и не показывает давно. Пусть уж другие на нас полюбуются. Нам стыдиться нечего. Укатали сивку крутые горки.

Да-а-а… теперь, вот, и помирать пора.

Слышь, молодой человек, говорят, Путин пенсию-то подымат? А? Подымат, говоришь? Это хорошо-о-о…

А то ить, совсем худые здоровьишком стали, совсем худыя… беда! Якимыч-то, соседушка наш, как помер, так и теперя одни мы с Ленкой… так мы вдвоём тута мы и кувыркаемся… на всю деревню – мы тебе и комсомол, и народ, и правление…

Губернатор? А-а-а… ну, нам до него, как до Китая пешком! Москва далеко, Бог высоко. Одни мы тут небо коптим, Божий свет засираем.

Ну – ничё, ничё. Не война. Картошечка, вот, уродится – заживё-о-ом… щавёлка там пойдёт, лучо-о-ок с укропом… Что? А я на сад-то и не хожу уже. Что? Да и пущай зарастает! Огородишко при избе ковыряем себе, да и ладно. Вот худо будит, чиво доброго, если совсем ноги откажут. И-и-и… Господи, помилуй! Помилуй нас, дур грешных – так и сгниём в избушке-то… слышь, Ленка? Сгниём, говорю! Понимат, Ленка-то, всё понимат… орать ей только надо… Спасибо, узкоколейка раз в неделю фурычит, тащит нас, старух до станции. А тут уж при электричках и побираемся. Валька, вон, с вагонного… когда с нами, а когда и не может. Спину ей всю согнуло – дома чичас лежит. А товарка моя, Машенька, – прости, Господи, – кровью так и ссыт. Веришь ли – чисто кровью и ссыт! На химии ей все кишки-то пожгло. Пять лет химии ей дали, да она потом так у нас и прижилася, когда освободилася, иишо в семидесятых. Вот мы с Ленкой и притащилися сёдни… сам-друг.

 
И-эх, Ленка-Ленка ты моя,
Милая Ленеточка,
Жить осталося – х…йня —
Год, да пятилеточка!..
 

Н-О-Л-Ь!!! ОТСЧЁТ ЗАКОНЧЕН. МЕНЕДЖЕРЫ СРЕДНЕГО ЗВЕНА ВЫЗЫВАЮТ ДЕМОНА

Средний Урал, 1995 год 

Солнце лениво перекатывалось к закату. Новые районы города смотрелись праздничными кубиками, брошенными в тёплую зелень. Синяя змейка реки к горизонту превращалась в манящее своей синевой озеро. Трамвай бодро погромыхивал по рельсам, готовясь к многочисленным долгим петлям, по которым он должен был спуститься туда, где за тысячи лет река размыла целую долину, полную лесов и кустарника.

Захаров стоял, держась обеими руками за поручни, и с наслаждением подставлял лицо прохладе, рвущейся в открытое окно. Вечер пятницы грел душу. Впереди была суббота! Впереди была вечеринка на его законной, свежеотремонтированной квартире. Захаров приподнялся на цыпочки, стараясь высунуть голову подальше в узкое трамвайное окошко, и улыбнулся.

Бодро проскакав двор, заставленный машинами, Захаров ловко увернулся от говорливой соседки, набрал код на панельке домофона и ворвался в подъезд. Взлетев над суетой в дребезжащей кабине лифта, привычно попахивающей мочой, Захаров с удовольствием подошёл к двери своей недавно отремонтированной квартиры и, не удержавшись, погладил рукой лакированные рейки отделки двери. Железная дверь обошлась ему в немалую сумму, но на вид была строга и скромна, как красивая бизнес-леди. Захаров сунул руку в карман и…

…и не нашёл ключей.

* * *

Ночью, утомлённому донельзя Захарову снились удивительной красоты угодья в пойме реки. Живописные крепостные мелькали тут и там. Барин Захаров катил на двуколке, осматривая праздничные окрестности. Крестьяне снимали шапки и радостно кланялись. В кристальных струях реки отражались элитные многоэтажки.

– Виват! – истово вскричал Захаров, привстав, и срывая с головы белую помещичью фуражку. – Господи! Хорошо-то как! – свободно прокричал он сияющему солнцу, щедро льющему благодать на природу и человеков.

В мире царили покой и гармония.

* * *

На следующий день Захаров и Стрижов, нагруженные бутылками и закусками, стояли у той же двери.

– Ключи – это мелочи жизни, Захаров! – радостно сообщил Стрижов, разглядывая раскуроченную дверь. – Дверь – не задница, можно и поцарапать.

– Тебе хорошо говорить, – возразил Захаров, сражаясь со свежим замком. – Ибо завистлив ты и гнусен по природе своей.

– Ну, конечно же, приятно, когда ближний твой страдает! На том мир стоит, Захаров! Зато ты можешь вволю поплакаться Надюшке на свою сволочную жизнь, понимаешь? И добиться от неё интимной близости. Как лицо пострадавшее.

– Что ты орёшь на весь подъезд? – заметил Захаров, хотя они уже разувались в прихожей. – И потом, что есть Надюшка? – продолжал он, распаковывая салаты.

– Надюшка есть Надюшка, – пропыхтел Стрижов, пытаясь ввинтить штопор в тугую пробку. – Крашеная блондинка. Ты вчера ей звонил? Перенёс пьянку на сегодня? Ага… Поломал девке кайф! И она отдалась Ширяеву. В отчаянии и скорби…

– Что ты ковыряешься? Возьми нормальный штопор в ящике… да не в этом, дубина! А Надюшка вчера у себя дома на телефоне просидела. Потом до глубокой ночи мне названивала – ох и ах, и как же это так?! А ты в куртке смотрел? А ты в офисе не искал? Ах, я даже плакала!

– А чего ты хотел, олух? Ты у нас – кавалер на выданье. Молодой, холостой, с новой квартирой… с дверью. Ха-ха-ха!

Сладко заныл домофон. Захаров, вытирая на ходу руки полотенцем, ринулся в коридор. Стрижов с хрустом вскрыл коробку с тортом и, выпятив пузо, свободно макнул пальцем в завитушки крема.

– Захаров! – заорал он, облизнув палец. – Ты не тот торт взял! Этот – рыбой припахивает! Шляпа!

Захаров что-то неразборчиво ответил, бряцая засовом.

Стрижов плеснул коньяк в маленькую стопочку и, крякнув, выпил. Вытирая усы, он вальяжно вышел из кухни и двинулся к двери, заранее раздвигая руки:

– О-о-о! Какие дамы! Леночка, радость моя! Надюшенька – моё почтение!.. Как вы вовремя, заиньки мои! На стол накрывать пора, а Захаров и не чешется!

* * *

– Мне нравятся мужчины старше меня! – заявила Леночка, сидя на коленях у Стрижова.

– Это потому, что мы умные и красивые, – захохотал Стрижов, развалившись в кресле и лениво поглаживая загорелую коленку Леночки. – Ты смотри, цыплёнок, вот, к примеру, Захаров – сие есть человек, проектировавший в своё время разнообразные математические конструкции. Начитался он умных книжек по самое не хочу, но не стал человеком засушенным и унылым! И даже перестройка не погасила в нём жизнелюбие и реальную тягу к знаниям. Потому и сидит он сейчас в приличном офисе в кожаном кресле, факсы шлёт, пасьянсы на компьютере раскладывает, и бумажки с места на место перекладывает… и всё это – за вполне конкретные деньги. И никакой кибернетики, никакой электроники, маленькой зарплатки, никакого там первого отдела и прочей заплесневелой секретности! Плесни-ка мне немножко коньячку, радость моя… ага… благодарствую! Так вот – интеллект в Захарове прёт наружу и вы, красавицы, это чувствуете!

Захаров вспомнил, как полгода сидел в подвале «хитрого НИИ» и кропотливо выстраивал свою «логическую установку». Пальцы в пятнах растворителя и ожогах от паяльника ныли весь вечер… а с утра младший научный сотрудник Захаров снова бежал в подвал и в сотый раз перепаивал систему тензорных датчиков по схеме, пришедшей ему в голову ночью.

– А вы кем были? – спросила Леночка, ласково погладив Стрижова по волосатой груди и запустив прохладную ладошку под воротник его рубашки.

– О-о-о, моя прелесть, я – корабел! Потомственный! – самодовольно прогудел Стрижов. – Берёшь лист ватмана и чертишь на нём, понимаешь ли, обводы океанского лайнера. Я на Урал в конце восьмидесятых из Северодвинска приехал…

– Я бы сейчас не отказалась от круиза на лайнере! – захлебнулась от восторга Надюшка. – Захаров, тебе налить коньячку?

– Конечно, – ответил Захаров, перебирая диски. – Вот, нашёл! Сейчас поставлю нам музычку… на компьютере!

– А теперь вы все – менеджеры по перепродажам перепроданного, – сухо сказала Аллочка, с неприязнью наблюдая за разомлевшей Леночкой.

– И это правильно! – прогудел Стрижов, целуя Леночку в плечико. – Там купил, здесь продал… и все вокруг благоденствуют! И никаких, понимаешь, селекторных совещаний, металлургических цехов и прочей грубой действительности! Хотя наш Захаров, между прочим, принимал активное участие в самодеятельном театре нашего родного НИИ!

– А мне, вот, сон такой приснился, – перебил его Захаров, плюхаясь на диван и обнимая Надюшку за талию, – что просто всё отдай – и то мало!

И он принялся рассказывать о своём сне, чувствуя приятное опьянение и полёт духа…

* * *

– …и крестьяне какают в речку! – заявил Стрижов, смешивая мартини с коньяком и щедро вливая в эту смесь апельсиновый сок. – Ты не представляешь себе, Захаров, каким экологически чистым было дерьмо в 19-м веке. Я не удивлюсь, если оно вообще не пахло. И в сортирах не ставили на полочку освежитель воздуха… Что? Нет, ты не перебивай меня! Это сейчас мы жрём и пьём… правильно, Леночка, химию! От наших фекалий в речке скоро можно будет плёнку проявлять! Дерьмо перестало быть удобрением. И это – эпохальное событие, которое ещё повлияет на будущее человечества, помяните мои слова! – он многозначительно поднял палец.

Леночка икнула и, хихикнув, шумно хлебнула сок. Захаров поник головой. За сон было обидно. Только-только жить начали! Ни тебе талонов, ни институтской столовки, ни «дай три рубля до получки»… хорошо!

И лошадка была такой… белой-белой…

– Я бы с тобой вместе на конике покаталась, – шептала ему в ухо Надюшка, прижимаясь к плечу упругой грудью.

Алла хмуро жевала яблочные дольки, аккуратно отрезая их ножичком для фруктов. Когда она глядела на Надюшку, глаза её вспыхивали недобрым огнём.

«Подруги… – подумал Захаров, всё ещё переживая сладость приснившейся сегодня ночью идиллии. – Чёрненькая и беленькая… вот, что бы им не вдвоём-то… со мной… а?» Он представил себе черную и белокурую головки, лежащие рядом с ним на подушке, и сладострастно вздрогнул.

* * *

– Ой, что это? – взвизгнула Надюшка, вытаскивая из шкафчика стенки «логическую установку». – А проводов-то, проводов! Это из оргстекла склеено, да? А зачем проводочки?

– Это Захаров себе на память оставил. Титаническая работа! – заржал довольный Стрижов. – Прорыв в 21-й век! Выпьем за человеческий гений!

– Это установка такая… – улыбаясь, сказал Захаров, чувствуя, что язык уже начал слегка заплетаться. – Понимаешь, для вероятностного расчёта траектории полёта…

– Наш Эйнштейн брал таракана и запускал его в этот лабиринт… – перебил его Стрижов.

– Подожди, я сам обя… объяс-ню!..

Надюшка брезгливо поставила «установку» на журнальный столик.

– Таракан шнырял по лабиринту во всех трёх измерениях, пытался выбраться. Датчики срабатывали, а Захаров посредством электронно-вычислительного устройства всю эту одиссею записывал на перфоленту! – орал Стрижов, машинально пощипывая млеющую Леночку за грудки. – А потом анализировал тараканьи бега и выводил разнообразные математические алгоритмы… – Он умолк, потеряв на мгновение нить.

– Зачем? – удивилась Алла, мягко положив ухоженную ручку на колено Захарова.

– Это… короче – для программирования мозгов у крылатых ракет! – победно заявил Стрижов. – Я же говорю, он – гений! Мы с ним и познакомились-то в одной хитрой конторе ещё при советской власти. Я по морю плаваю, Захаров пуляет умными ракетами – и всем хорошо! Кроме Америки!

– А зачем таракан? – нежно выдохнула Леночка, заманчиво склоняя красивую головку на плечо Стрижову.

– Я же об… объясняю!.. – упрямо продолжал Захаров. – Алгоритм…

Ручка Аллочки нежно пожала ему колено. С другой стороны Надюшка, ласково обхватив Захарова за шею, прихлёбывала мартини, не замечая наглых деяний подруги.

* * *

– Если бы я жила в 19-м веке, я бы повесилась, – заявила Надюшка, презрительно покосившись на Аллочку, забравшуюся в кресло с ногами. – Ходить в этих ужасных юбках – фу!

– Точно… не видно ничего… – пробормотал Захаров. – Однако, сударыня, не сие волнует душу мою!

– Ага, не сие! – самодовольно загудел Стрижов. – Небось, всех девок просто глазами ешь-раздеваешь, а, Захаров? Ну-ну, не смущайся! Ты у нас – известный сердцеед. Бабник! – и он ткнул в Захарова толстым пальцем.

– Влюблённость – лучшее время для мужчины, – дипломатично сказал Захаров, наливая мартини в Аллочкин бокал.

– Женщина нуждается во внимании! – гордо сказала Надюшка и поставила ножку на стул. – Гладкая голень, идеальное колено…

– Скульптурно вылепленное колено, – сладко сказал Захаров.

– И нежное, но крепкое бедро, – лукаво продолжала Надюшка, поднимая до пояса и без того короткую юбчонку-разлетайку. – Округлая попочка…

Стрижов оглушительно засвистел в два пальца.

– … а между бёдер находится штучка, при одном упоминании о которой немеет язык и на глаза наворачиваются слёзы! – громко сказал Захаров.

Эту фразу он ещё в детстве вычитал в «Тысяче и одной ночи» и она имела неизменный успех у дам.

– Штучка! – заорал Стрижов, и Леночка поперхнулась от смеха.

Стрижов довольно стучал её по спине.

– Прикрой задницу-то! – презрительно прошипела Аллочка. – Не на пляже… в плавочках-то выёживаться!

– Захаров, красивые у меня ножки? – не слушая, кричала Надюшка, вскочив на стул. – Красивые, да?

– Романтичные, Наденька, ро-ман-тич-ные! – пропел Захаров, помогая ей сойти со стула.

Жизнь была хороша. Мартини и коньяку оставалось много. Солнце светило. Музыка играла. Девки липли. В свои пятьдесят, он, как и Стрижов, выглядел гораздо моложе. В ещё непривычно чистенькой квартире витали довольство и радость. К осени планировалось остекление лоджии, белая «Тойота» и даже сотовый телефон – пейджер для солидного менеджера это уже прошлый век. Спасибо тебе, Господи!

А на неделе и дверь заменим.

* * *

– Я тут нашла книжку одну… – перекрикивала музыку Алла, блестя странно остановившимися глазами – Предсказания! Там говорится, что ждёт вас большая беда! Ключи потерять – это к смерти. Да и сон у вас такой, знаете ли… нехороший.

– Мы все умрем! – ответил хмельной Захаров бессмысленно ковыряя вилкой в зелёных оливках. – Такова природа гомо сапиенс… и всего живущего на Земле. Аминь.

– В таких случаях, – гнула своё Алла, – надо обратиться к Помощнику! Вызвать его из глубин, понимаете?

Пьяненькая Леночка, стянувшая с себя кофточку, весело скакала топлес рядом с потным Стрижовым. Тот топтался не в лад музыке и периодически взрёвывал:

– Перси! Нагие юные перси! Девы младой!

Леночка хохотала, подрагивая красивыми грудками, и пыталась изобразить «цыганочку», надвигаясь на Стрижова. Багровый Стрижов восхищённо покачивался на месте, раскинув здоровенные лапищи. Надюшка извивалась рядом, увлечённо раскачивая белокурой разлохматившейся головой и временами делая Захарову призывные жесты.

– … просить его помочь, заклиная Царём Духов!

– Что? – тупо спросил не слушающий Аллочку Захаров.

Леночка потеряла равновесие и рухнула на компьютерный столик, чуть было не своротив с него монитор. Проигрыватель работал, – на мониторе причудливыми спиралями ритмично вспыхивали красивости Windows Player, этого гениального приложения к недавно поставленному на компьютер Windows 3.1, – но звука не было.

– О помощи просить! – заорала Аллочка во внезапно наступившей тишине.

Захаров вспомнил, что, готовясь к вечеринке, он подключал колонки на живую нитку, небрежно скрутив проводки.

– Не надо просить о помощи, – бормотал Стрижов, поднимая юное создание. – Мы и сами справимся с голенькими наядами… и дриадами… Как потомственный корабел, не могу не позволить себе… за очаровательные молочные железы…

Леночка хохотала и вырывалась.

* * *

Захаров проснулся оттого, что его трясли за плечи. В комнате по-прежнему было светло. На улице подвывала потревоженная автомобильная сигнализация.

– Вставай, кибернетик! – распаренный Стрижов тыкал ему в нос чашку, в которой плескался густой кофе. – Сейчас или никогда! Демона вызываем, Захаров, понял? Демона из зада… в смысле – из ада!

– Ночью надо, – сказала Надюшка, на коленях которой возлежал разомлевший от коньяка Захаров.

– Ночью – это было в прошлом веке! – заржал Стрижов, могучей дланью поднимая Захарова. – Надо смелее идти вперёд, как завещал великий Ленин! Пей, Захаров, пей! Это – самый значительный день в нашей жизни, не считая дня вступления в КПСС!

Захаров отхлебнул кофе, обильно сдобренный коньяком и лимоном. Соображалось туго. Стол был задвинут в угол. В кресле, свернувшись калачиком, спала голенькая Леночка. Её трусики висели на люстре. Аллочка ползала по полу, соблазнительно оттопырив задок. Она добросовестно рисовала мелом причудливые знаки, сверяясь с рисунком в книге.

– Много ещё? – капризно сказал Стрижов, топчась у компьютера.

– Да всё уже! Практически… – ответила Аллочка, продолжая выводить замысловатые фигуры.

– Боже, какой разгром! – простонал Захаров, косясь на Леночку.

А неплохая, однако, у девочки фигурка. И характер такой… отзывчивый. Ай, да Стрижов, старый хрен! Что же он-то, Захаров, клювом щёлкал? Надо, надо было ему как-нибудь к ней подъехать…

– Ничего, приберёмся, – нежно пропела Надюшка, протягивая Захарову запотевший бокал с холодным соком. – Я помогу. Поколдуем, Ленку выгоним вместе с Стрижовым, и всё приберём…

Раскрасневшаяся Аллочка подняла голову, – остренький носик её был слегка запачкан мелом, – тряхнула головой и мстительно сказала:

– Я потом пол вымою… я вечером тоже останусь здесь и вымою… вы не волнуйтесь!

Захаров расплылся в улыбке. Мечты начинали сбываться.

* * *

Они сидели на коленях в разных углах комнаты. Захарову досталось место у кресла. Он мог видеть розовую щёку, по-детски прикрытую локоточком спящей Леночки. Крутое бедро стремительно переходило в нежную талию, сводя с ума совершенством и точностью линии. Математическое уравнение этой линии было таким же изящным, как и она сама.

– За руки берутся и садятся в кружок только в кино, – тихо сказала Аллочка.

На лбу её дрожали крупные капли пота. Вот одна из них скользнула вниз и, вспыхнув на мгновение лучиком солнечного света, упала на модную вышивку воротничка:

– Все видят друг друга?

– Лучше всего мне видна Леночкина очаровательная попка… и её грязные пяточки, – пробормотал внезапно притихший Стрижов.

Никто не улыбнулся.

Захаров посмотрел на Надюшку, чувствуя, как покрывается гусиной кожей. Его голова странным образом расширялась… оставаясь на месте. Зрение обострилось – он мог видеть микроскопический кусочек «моркови чу» на подоле юбочки… крохотные поры вспотевшего носика, биение пульса на загорелой шее, дрожание ресниц закрытых глаз, комочки туши на них…

Что-то происходило, – определённым образом что-то властно присутствовало здесь, в комнате, наполненной розовым светом заходящегося солнца, отражённого от высотного дома напротив.

– Мне солнце бьёт прямо в глаза, – севшим, совершенно не своим голосом медленно произнесла Надюшка… и слезинки воровато выскользнули из-под ресниц.

Захаров тряхнул головой. Алла, не отрывая глаз от лежащего перед нею листка, монотонно бормотала какую-то абракадабру. Захарову захотелось вскочить и закричать – в конце-концов, в каждой шутке всегда должен быть момент, когда все всё уже поняли и можно не продолжать! Ноги не слушались его. К спине прилипла рубашка, комната перед ним расплывалась, неотвратимо подкатывала тошнота. Что-то он видел с ужасающей чёткостью, а что-то смазывалось, практически исчезая в мороке. Он видел оскаленные в крике зубы Стрижова и совершенно чётко различал на правом глазном зубе незаметную обычно линию перехода живой эмали в мёртвый пластик дорогой пломбы…

И у этой линии тоже есть своё уравнение… можно взять интеграл…

Воскресшие из мёртвых динамики ёрничали и кривлялись:

– …Михаил Веллер, писатель и философ считает, что в 2025 году евро-атлантическая белая цивилизация будет стремительно приближаться к своему закату и распаду. На смену ей в Европу придет варварство, которое будет носить оттенки восточный и юго-восточный. Национальные, расовые, религиозные противоречия обострятся до предела. Коренные народы окажутся на грани исчезновения», – пишет философ!

Этот маленький домик из оргстекла… это же всё-таки домик, да!?

Таракан, задыхаясь, бегал по нему, поминутно шарахаясь от неясных теней, шевелящихся в мутных полупрозрачных стенах. Он хватал ртом сухой, отравленный воздух, пропахший растворителем и канифолью. Иногда он останавливался, держась рукой за исцарапанную стену и, согнувшись, пытался отдышаться. Несколько раз его вырвало. Сказывались курение, лета и выпивка…

Проклятые датчики, ни обойти, ни перепрыгнуть которые было невозможно, пронзали тело болезненными спазмами. Однажды, поскользнувшись, он сильно ударился головой об острый угол и на миг потерял сознание. Очнувшись, он понял, что обмочил брюки…

Выхода не было.

– Да что же это такое, – взмолился он, перевернувшись на спину и глядя в загаженный канифолью и экскрементами потолок, – что происходит?

Внезапно, совершенно неожиданно, как-то даже исподтишка… во всяком случае, так показалось застонавшему таракану, в глаза ему ударил ярчайший свет. Обухом, оглоблей, кувалдой – чем-то твёрдым и жестоким, как сама жизнь.

Вот он – алгоритм!

Вот!

ДА ВОТ ЖЕ ОН! Приплясывает на кончике языка, дразнит и ускользает!

Записать! Срочно записать, пока не ушло!

Таракан вскочил на ноги. Мокрые вонючие брюки его уже не беспокоили. Господи, да он просто ничего не замечал! Всё растворилось в божественном экстазе сияющих в голове строк. Ряды бесконечно прекрасных математических символов, словно по волшебству выстраивались в геометрически правильную решётку. Где-то в одном из выводов всё упрощалось до дивной краткой формулы, потрясающей своей лаконичностью… обманчиво простой, но таившей в себе неоткрытые математические миры…

Всё это нужно было срочно записывать. Но записывать, – хотя бы выцарапывать! – на бугристой глади оргстекла было нечем. Таракан Захаров заорал, как безумный, лихорадочно оглядываясь. Что же делать, Господи, что же делать? Ключи, ключи! Если бы в кармане летних брюк у него по-прежнему были ключи!!! Оскальзываясь ногами в мокрых носках, он завертелся на месте, тяжело упал на карачки и завыл.

Поздно вечером Захаров и Стрижов в одних трусах сидели на кухне и пили водку. Шла она тяжело и не приносила никакой радости, только тяжелели головы и заплетались языки. Впрочем, сидели они молча. Стрижов иногда нюхал руки, брезгливо морщился и машинально вытирал их полотенцем, криво висящем на коленях.

Дамочки давно ушли. Поддерживая друг друга, они молча вывалились из квартиры и нестройно застучали каблуками-шпильками вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Аллочка несла в руках полиэтиленовый пакет для мусора, в котором скомканными тряпками кисло нижнее бельё всех троих. У подъезда равнодушно желтело такси.

– Дерьмо… – медленно пробурчал Стрижов. – Всё в дерьме. Всё, что я хотел, так это заниматься любимым делом…

– Ах, оставь ты это, пожалуйста – пробормотал Захаров и положил голову на руки.

В ванной комнате дребезжала стиральная машина «Вятка-автомат», терзающая их брюки. Футболки, густо засыпанные порошком, комьями отмокали в тазике.

Эсминцы… сторожевые корабли… странно грациозные туши авианосцев… НИОКР и конверсионные программы…ерунда всё это.

Алгоритм! Алгоритм ушёл безвозвратно!

Через час Захаров снова засыпал в машинку порошок, чтобы брюки менеджеров были постираны по второму разу.

– Дай мне какое-нибудь трико, – сказал Стрижов, с тоской глядя в угол кухни. – Такси вызову и поеду. И футболку дай…

Оставшись один, Захаров достал из шкафа стенки старый надувной матрас. Диван, обмоченный и обгаженный им и девицами, был прикрыт двумя одеялами, но в комнате всё равно стоял густой и тяжёлый запах. Пол они с Стрижовым вымыли на три раза. От дерьма, пепла и таинственных фигур, нарисованных мелом, не осталось и следа… лишь дико темнело выжженное пятно на том месте, где сама собой сгорела книга с магической абракадаброй.

– Эсминцы… алгоритмы управления крылатыми ракетами… – прошептал вдруг Захаров. – Всё-таки – это было нужно лишь для того, чтобы убивать человеков… Ведь, правда, да? – жалко спросил он, сам не зная, к кому обращается…

«Правильно, – услужливо забормотал глумливый внутренний голос, – всё правильно! Не жалей, не жалей, нежалейнежалейнежалейнежа…»

Захаров надул матрас, положил его на полу кухни, застелил простынёй и тихо улёгся. Если бы установка не исчезла, он, может быть, поставил её на стол и до утра вглядывался бы в лабиринт тараканьих ходов и переходов, пытаясь хоть на мгновение вспомнить…

Но в голове было пусто; только давешний глумливый голос повторял, как заведённый, одну фразу:

– Эффективность работы менеджеров среднего звена… Эффективность работы менеджеров среднего звена… Эффективность работы менеджеров среднего звена…