Текст книги "Гуманная мизантропия"

Автор книги: Александр Силаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава 6
Послевкусие к прессе

Конспираторы

Чего хочет чиновник, дающий тебе интервью? У нас нет «общества», которое прочитает беседу с какими-то следствиями для чиновника – поэтому более всего ему плевать на «интересность» беседы.

Зато у него есть начальство. У всех есть. И у губернатора есть. И у президента наверняка (только оно такое… неперсонифицированное облако, но все равно – это облако им воспринимается как начальство). И главное – не проговориться, чтобы начальство не прочитало, чтобы не дай бог… На хрен им тогда вообще журналисты? А там не сам чиновник решает. Есть «медийный план», его надо выполнить. То есть чтобы была полоса. Но сам чиновник предпочел бы вместо десяти килобайтов текста свою фотку на всю полосу и фамилию. Мол, я есть. И все. У них единственный мессидж, другого нет – «я гожусь своему начальству».

Редакторство, алкоголизм, бегство

Смотрю вокруг… В журналистике Красноярска почти нет пишущих людей после сорока лет. Основная масса рядовых в редакциях – между двадцатью и тридцатью. Словно бы действует негласное правило – к сорока журналисту положено одно из трех: 1. «Состояться», т. е. уйти в редакторы. 2. Спиться. 3. Сменить профессию. Можно как-то комбинировать варианты. Вот и определяйся. Четвертого не дано.

Отпиарить по-черному

Считается, что черный пиар, конечно же, самый вредный и подлый. Но где выше коэффициент правды: в нем или в «белом»? Полное, без купюр, описание жизненного пути 90 % наших деятелей может канать только по черно-пиарному ведомству.

СМИ: снять и подсадить

Что оказывает большее формирующее воздействие – «школа» или «масс-медиа»? С некоторых пор школа ничего «личностного» практически не дает, т. е. не развивает, не усугубляет, не подавляет, а масс-медиа, вполне возможно, на что-то влияют. Так не числить ли их – по ведомству образования, а? То есть с подсаживанием на дотацию – раз, на центральное планирование и контроль – два? В России СМИ от этого хуже не будет, большая их часть экономически все равно не рентабельна, и существует с «джинсы» или политического заказа. То есть это все равно отрасль, дотируемая – через партии, пиар-компании, «черные кассы» и белые бюджеты – прежде всего бизнесом, прежде всего крупным. Делающая ему приятно за денежку. Тот же самый поток можно просто собрать налогом, и дотировать медийную сферу. На условиях, что это «образовательные проекты», запускаемые через гранты, подотчетные общественным советам, и т. д., технологию легко прописать.

«Низкое» и «пустое»

Что лучше – народно-таблоидные медиа или цинично-официозные? А что лучше – зайти учителю в класс и развлечь его дурацкими частушками, или 40 минут диктовать инструкцию к бульдозеру на китайском? То есть что лучше – играть на низких чувствах аудитории, или вообще ее, суку, игнорировать? Дело вкуса. Но все же склоняюсь к тому, что пустота – меньше вопиюще несовершенного. Если мерить по тому вреду, который приносится, или точнее – по не случившейся пользе, которая могла быть. То есть у меня подозрение, что мера «грязи» в обществе зависит скорее не от напора, с которым заливается грязь, а от объема пространства, куда она может залиться. А за объем такого пространства отвечает именно «пустота». И в этом смысле культура, которая воодушевляет на секс, все-таки большего ранга, нежели культура, не воодушевляющая вообще. Больший дьявол все-таки в пустоте, чем в похабности сотворенного.

Зачем СМИ на самом деле

СМИ поставляет не столько информацию, сколько картину мира. Ну кого, действительно, волнует информационный поток, жуткий, избыточный? Кому надо, что там в Нигерии? Кому надо, что там в соседнем районе? Покупая масс-медиа, люди покупают образ самих себя и представление о реальности. Носителем которых в неявной форме и является «информационный поток». То есть, по большому счету, «информация» – только повод передать главное и подлинное содержание. Носитель, так скажем. Причем это относится к любым СМИ. К желтым, серым, красным, культурным… Кроме, может быть, 100-процентых рекламных дайджестов (они вообще не для чтения), и совсем уж деловой прессы. Хотя в последнем случае не уверен. Тот же жесткий форматгазет вроде «Коммерсанта» – не есть ли, в скрытой форме, пропаганда некоей идеологии, образа мыслей, взгляда на мир? Именно пресловутый «формат», не что-либо? От которого человеку иного образа мыслей – должно становиться дурно… То есть он буквально не сможет считать даже голую информацию– потому что она подано не в манере, отвечающей его форме жизни. В этом смысле «объективная пресса без авторской позиции», конечно же, идеологична насквозь. Проповедуя, к примеру, тот мир, где не бывает авторов и позиций.

Обозреватели в степенях

Известно, чем «обозреватель» отличен от «корреспондента». Второй бегает, чтобы чего-то узнать, а первый, предполагается, все и так знает. Все, что надо для дела, оговоримся. А дело – сидеть в кресле и комментировать… Я же тут пояснял, чем «обозреватель» отличен от «публициста». Первый все-таки привязан к «информации», «ленте новостей». «Если человек может написать заметок на полгода вперед, и удалиться на это время в запой, но это публицист». Если за это время чего-то устареет, то это все-таки еще «обозреватель». Короче, наш публицист, касательно корреспондента, обозреватель в квадрате. А можно себе представить еще и явление в кубе. Чтобы понять, к чему я стремился – пусть не очень успешно – если обстоятельства заносили меня в редакцию, а меня туда заносило почти всегда…

Пиар-отделы и маскировка

Большая часть медийщиков России давно уже, незаметным для себя образом, стали пиарщиками. Различия тут просто, как дважды два. Кто твой заказчик? Вот, собственно, и все. Если читатели-зрители, то это называется СМИ. Если главный поток идет от рекламодателей, особливо же, как принято у нас, за «джинсу» – это рекламное агентство, обслуживающее корпорации в розницу. Если же главные деньги идут от администрации, от «олигархических структур», или от того, кого напрягает на это администрация – то это пиар-отдел, заранее купленный оптом. Точнее, печатно-телевизионный придаток пиар-отдела. И не надо это называть СМИ, ибо логика функционирования такой штуки и СМИ принципиальна различна.

Забавно, впрочем, что самые отвратные по вкусу СМИ, желтушные, с картинками и словесной херней – это будут именно чистые СМИ. Именно что рассчитанные на читателей-зрителей, все по-честному. То есть вкус номенклатуры сейчас, как и вкус номенклатуры в СССР, все-таки лучше вкуса широких народных масс. И более-менее эстетским товарищам проще встроиться в «олигархический рупор» или «свору цепных псов режима», нежели в подлинно народное СМИ.

Это комплимент – в сторону таких «рупоров» и «свор». Комплимент не искупающий, но смешной.

От полной Ж к абсолютной Л

Где кончается «журналистика», и начинаются уделы «литературы»? 1. Если текст можно улучшать бесконечно, и это имеет смысл, то перед нами литература… в случае журналистики далее некоего предела работа над текстом просто бессмысленна. 2. Литература суть то, что написано в «имманентном режиме», то есть человек не ставит себе задач, внешних по отношению к «своей частной жизни» и пишет, что «по жизни», и только. Правда, жизненный интерес может быть довольно широк, но это именно жизненный интерес, не «профессиональный». 3. Самое банальное: журналистика устареет. Можно, кстати, вести шкалу «от крайней Ж до крайней Л». Текст, обреченный протухнуть через день, через неделю, через месяц, квартал, год, десятилетие, век… Рано или поздно все устареет, и будет проходить по разряду «исторических документов». Просто одно выродится в документ эпохи уже назавтра, а другое через 2000 лет. Критерии как дважды два. Кое-какая журналистика сквозь них обернется литературой. А некоторая литература – наоборот. Приводить примеры не будем, за множеством и очевидностью.

Глава 7
Лит-ра

Ты меня уважаешь?

Вопрос в духе Венички Ерофеева (у него было: «по какую сторону Пиренеев больше уважают русского человека?»). Так вот: уважают ли в простом народе писателей? Не уверен, что четко могу выдать дефиниции, что такое «простой народ» и кто такие «писатели». Но все-таки? Без дефиниций?

Толки ходят самые разные. На премии «Дебют» рассказывала девушка-дебютантка: еду в поезде на премию, тетка в купе спрашивает – кто, мол, и куда? Отвечаю правду, и мне сочувствуют: «неужели проще заработать никак не можете?». Даже размер премии – две тысячи баксов – тетку не убедил. Схожую историю описал лауреат премии Астафьева. Тетка в ларьке, узнав, что он молодой писатель, смотрела с недоуменной жалостью.

А вот один чуть менее молодой писатель, наоборот, уверял – в провинции народ читает и чтит. Совсем в провинции, т. е. в районах Красноярского края. И корочка с надписью «Член союза писателей» там как-то воспринимается. По крайней мере, милиция не пристает лишний раз.

Кому верить? Или уважение к словесникам прямо пропорционально удалению от метрополии? Как знак культурной отсталости от новой эпохи?

Верните автора!

Литература если не погибает, то сильно сдает позиции, причин много, вот две, банальные-главные:

1). Слабая энергетика за счет рыхлости практически любого текста – перед энергетикой кино, рок-музыки, компьютерных штук. Проигрыш в ритме, в плотности потока. И что касается умной прозы – та же история. Проигрыш в «плотности смысла на единицу текста». Проигрывает философии, публицистике, любому «социогуманитарному дискурсу», идущему в лобовую, без приема.

2). Увядание автора. Сначала предельная атомизация его в модерне, сужение аудитории до своей головы, затем, как ведомо, его смерть в постмодерне: «все уже сказано», далее идет перекладывание культурной мозаики без онтологических мессиджей. Просто развлекуха для умных, но время дорого, развлекаться можно веселее-грубее: если уж менять время, то лишь на «экзистенциальное» или «онтологическое», не на «культурологию». Вместо культурологии лучше, условно говоря, в баньку… Умным тоже…

Вот так. Исключения, как и должно – подтверждают правило. То есть если резюмировать первое – « текст слишком длинный». Если резюмировать второе – « автор не живой». Оба обстоятельства – назовем их внешнее и внутреннее – прекрасно сочетаются.

Что с этим делать? Ничего.

Слово и смысл никуда не деваются.

Они начинают работать на сопредельные области.

Те, где выше плотность высказывания. Где автор еще живой. Или хотя бы пытается.

Не профессия

Писатель, говорю, это не профессия. По крайней мере, здесь и сейчас. Вот представьте, что маляр чего-то покрасил, а потом ему говорят – молодец, сейчас будет рулетка: если выпадет число 7, ты получишь за это деньги. Какая же это профессия? Я не к тому, что профессиональные писатели получают мало, хотя и это тоже. Я к тому, что само попадание в профессионалы – это рулетка, и даже не цвет, не дюжины, это число. По формальным критериям, по тексту – всешорт-листеры премии «Дебют» профессиональные авторы. А по жизни – хрен знает кто.

Чей стиль?

Есть авторы, которые делятся скорее пафосом-настроением, и авторы, которые дают смысл-толчок. Выразительностьв смысле литературного стиля нужна скорее первым, а вторым признателен за лаконизм, легкость речи, отсутствие виньеток. Все ребята хороши, но… хочется быть автором второго разряда. Заранее согласен с утерей стиля. Шут с ним.

Даже и не думай

Есть такой писательский императив «можешь не писать – не пиши». Чтоб не работать вымученной обезьяной себя самого, не заслонять подлинные возможности, и т. п. Я бы добавил: «можешь не думать – не думай». По той же самой причине. Я вот думаю, когда могу без этого обойтись – и что? Бр-р-р. Лишнее получается.

Трансдискурсивность, сперма и норма

Кажется, у Фуко было понятие трансдискурсивности. Когда автор создает своим текстом долгий разговор, манеры мышления и письма, массу текстов за себя и против. Маркс, Ницше, Фрейд, и т. д. То же самое всяко можно наложить на литературу. Пушкин, разумеется. Гоголь там, Достоевский. Братья Стругацкие, от коих пошла интеллигентски читаемая фантастика.

Вот подумалось о трансдискурсивной роли Лимонова… Грех сказать, в связи с чем… «Дневник неудачника» – как некая квинтэссенция и «Эдички», и всего раннего. И вот примерно такая фраза оттуда, за буквальную точность не ручаюсь: «Я в тебя кончил, сказал мне негр Джонни. Ну кончил и кончил, подумаешь». Мне вот отсюда кажется совершенно великолепным слово «подумаешь», не «негр Джонни», не «кончил». А вот это «подумаешь». Как знак спокойного отношения, введения чего-то в норму. То есть в русской литературе, конечно, кончали и до того. Даже допускаю, что с участием негров. Но вот это «подумаешь» – либо я ошибаюсь, либо это совершенно революционная интонация. Трансдискурсивность, бляха.

«Феноменология ада в комиксах»

Писал я некогда прозу. Беллетристику. А чего писал – сам не знал. Мне говорили, что это, например, фантастика. Ну пусть будет фантастика, соглашался я… Если тут наливают фантастам – это фантастика. Еще меня как-то определили «сатирой и юмором». И я поехал по номинации «сатира и юмор».

Если же надо было определяться самостоятельно, я говорил что-то вроде «ну, постмодерн». Потом мне как-то ударило в голову, что постмодерн – это плохо. Ну не то, чтобы плохо – не изюм, скажем так. Я начал стоять к нему с другого конца. Тогда я начал презентовать себя длинно и выспренно.

Вот, говорю, книжный магазин. Представили себе? Вот стоит шкаф со всяким дерьмом на 95 % – это криминальный роман, или детектив. Если бы у меня была книга, меня бы туда не поставили. Вот стоит шкаф с 90 % дерьма – это любовный роман, и меня бы туда не взяли. Вот стоит шкаф с дерьмом на 70–80 % – это фантастика. И туда бы меня не взяли. А вот стоит одинокий шкаф, там Пелевин, Астафьев, Сорокин, Улицкая и прочая как бы настоящая литература. Явного дерьма там не более 20 %. И вот моя книга – если бы у меня была книга – стояла бы в этом шкафу.

Потом у меня появилась книга, и ее поставили в этот шкаф.

Но все равно так представляться нельзя. Это ведь понты, а не жанр. Тебя ведь не спрашивают, «а какие у тебя понты».

И лишь недавно понял, как можно. «Феноменология ада в комиксах». Кого-то режут, мочат, сходят с ума – но весело так, по доброму. Как-то по-детски радостно. Все равно – ад.

Наверное, безответственно так писать.

Как я понял, что «постмодерн не изюм», понял про безответственность. Проза от лукавого, так сказать. Я не говорю, что плохая. Лукавый не лох, он просто лукавый. Впадая сейчас в очередные понты, мог бы сказать, что писал в соавторстве – с мелким и вполне себе креативным бесом. В чем не раскаиваюсь.

Просто сейчас не пишу.

Не от переизбытка ответственности, впрочем. Не от великого разногласия с бесами. Попутали, и спасибо.

Бес с ними.

Просто надоело.

Судить по читателю

Лучший текст видится мне написанным для расслабленной умности, а особо чудовищный – для напряженной глупости.

Сам себе оппортунист

Достижение некоторых сочинений в том, что у них есть план. У статьи в газете, допустим, должен быть план. У заметок, ложащихся в эту книгу, плана нет, по определению… Утром я не знаю, что будет вечером. Особое достижение: с момента начала письма, за несколько месяцев, я переломился по 3–4 темам. Я думаю уже по-другому. Заметно ли? То есть текст растет себе, как дерево. Наслаивается. Противоречит себе. Углубляет, упрощает, снимает, топчет. Жизнь. Про такой текст, я думаю, удобно бодяжить его «генеалогию». И вместе с тем – вполне себе «система взглядов». Со всеми развилками. Но забавно было бы, мне лично забавно – видеть полемики сторонников первых сто килобайт и каких-нибудь заключительных.

Вообще, идеальный автор, как его бы задумал Бог, должен поиграть за всех. Написать корпус текстов. Так, чтобы вся полемика велась лишь сторонниками нашего Абсолютного Автора. Чтобы, например, главными партиями эпохи были адепты «раннего Игрека до его перерождения и гниения» и партия «позднего Игрека периода его прозрения и раскаяния».

Докладные на имя Бога

Возьмем сначала высокий штиль – литература, скажем, это такие записки автора к богу… Теперь приопустим стиль – означим жанры записок. Вопрос из зала, передача привета, диктант, оскорбилка, анекдот, ответ на вопрос, окрик, пустая записка, челобитная, и т. п. Любой автор, так или иначе, укладывается в жанр, как правило – в несколько. Что до меня, то скорее всего, тщетно пытаюсь сыскать эстетически симпатичную форму доноса.

Апология цензора

Странно дело, представим, что мои записки подогнаны под нужды цензуры… пропутинской, либеральной, левой, патриотической. Ничего страшного. Со многими кусками придется расстаться, но, так скажем, общий ай-кью записок – повысится. Останутся художества, «правда жизни» и, назовем ее так, бытовая метафизика левой пяткой. Текст покинут слишком грубые и очевидные вещи, которые менее жаль. Жалко будет куски, но вполне приятно за уровень. Я, конечно, противник политических цензур, всех возможных, но разумею – с точки зрения вкуса мои записки при ней, мягко говоря, не страдают.

В конце концов, нацбольский слоган «Россия без Путина» маркер не только великой жертвенности и высоких человеческих качеств конкретных людей-нацболов, но и маркер великой абстрактной глупости. От которой лучше держаться подальше, если тебе это можно.

То же самое касательно мата. Мне дороги куски с ним, но, как правило, они несут слишком грубое и понятное содержание. Исключение их, опять-таки, во благо пресловутому «уровню». Хотя добровольно я и пяди их не отдам.

Писание и понимание

Умные люди обычно чего-то знают и понимать, но знать свое знание и понимать свое понимание – это уже слишком. Это уже какие-то нелюди в лучшем смысле этого слова. Философы.

Обычный хороший писатель всегда глупее своих текстов. И обычный великий писатель – глупее. Например, Достоевский. Он мог долго пояснять, что хотел сказать в своих книгах, но книги выше пояснения.

Редко кто понимает, чего написал. Виктор Ерофеев, кажется, понимает. Владимир Сорокин. Но я бы не сказал, что это главные писатели 20 века. Может быть – великие пониматели текстов? Это может быть. Есть такая профессия?

Зверь Лимонов

Простой искренности хватило бы простым людям, чтобы писать хорошие книги. Интересные. И себе, и другим. Но это до какой изощренности надо дойти? Сколько надо врать – чтобы понять? Или до какого озверения дойти – чтобы быть искренним-то? Лимонов вот озверел – и все: живой классик. Без дураков.

Худшие из лучших, лучшие из худших

Говорю кому-то: «Сорокин – нижняя точка хорошей, даже великой литературы, Акунин – высшая точка литературы плохой, плохой по определению. Так что не очень корректно ставить их в один ряд».

Балл за образ, балл за рефлексию

Когда сомневаешься, какая теоретическая конструкция ближе к правде, выбирай красивую, вот и все. Скажем, из двух теорий про социальное, равно убедительных – мною будет выбрана более увлекательная. Причем без чувства, что я ввел новый критерий. Мне кажется, я судил сугубо «по истине», просто рассудить сразу у меня не хватило сил, но мне была кинута подсказка, и я в итоге выбрал-таки правильное. Истинное кинуло мне знак, вот как.

И обратным образом, из двух писателей, пишущих с равным талантом, мне всегда казался сильнее тот, кто может лучше объяснить, чего он написал, почему и как. «После написания текста автор должен умереть», – говаривал, кажется, Умберто Эко. В том смысле, что текст все сказал за себя, и в полифонии с автором не нуждается.

Но как же я тогда рассужу, кто более крутой писатель? Если по тексту обоим идет зачет равной силы? Надо, обязательно надо иметь поле вольного комментария, в котором мы и узнаем – кто почем. Причем, опять-таки, степень артикулированности и уровень рефлексивности в пиздобольстве – не «еще один критерий»! Критерий-то один, просто идут меры на прояснение. Просто написавший текст по наитию менее крут, чем понявший, рассчитавший и выдавший тот же текст – как плод, помимо темных талантов, некой высветленной, прозрачной интеллектуальной работы (технологии которой, в отличие от «таланта», можно разбирать, отчуждать, понимать и пользовать!).

Как, например, я однажды увидел очень хорошее интервью Виктора Ерофеева 1995 года одной нерусской ученой, после чего стал добавлять балл его текстам. И писатель Виктор Ерофеев для меня круче, чем литературные тексты Ерофеева.

Так бывает.

Ничего странного.

Ритуалы опрощения

«Умность текста сильно портится желанием автора ее показать». Часто ведь, да? Так может, придумать специальные техники опрощения? Чтоб вот этого не было? Эдакие специальные жесты простоты, даже толики некоей показной дурковатости – дабы ничего не мешало умности цвести там, где надо?

«Россия, которую потеряли»

Один молвил, что Россия, как водится, познается по Достоевскому. Другой говорил, что Федор Михайлович-де описывал «патологию и предельные случаи», а «про истинную Россию конца девятнадцатого надо читать и понимать у Акунина». Он, мол, описывал норму, среднего человека, быт и жизнь, как та есть. Тогда было сказано, что лучше уж читать Чехова. Нет, «Россия, которую мы потеряли» – это Акунин… Тогда я ляпнул, что вот именно такой конструкт, «Россия, которую мы потеряли» – это для меня «Мелкий бес» Сологуба. Не знаю, как там на самом деле. Но в моей картине мира, так уж сложилось, последние десятилетия империи – именно «Мелкий бес». Просто есть условие, что оную империю в конце концов потеряли, и с «Мелким бесом» проще понять, в силу чего именно.