Текст книги "Гном. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

…Храбрые финские солдаты, еще вчера так умело, так упорно сопротивлявшиеся советским войскам, сегодня с тем же старанием ловят и бьют немцев. А поскольку даже самая дрянная перспектива лучше, чем полное отсутствие перспектив, СЕГОДНЯ энтузиазма заметно больше. Так они еще, сатана перкеле, сопротивляются?!! Делать спустя рукава хоть что‑то финны, судя по всему, не умели вообще. Совместными усилиями разобщенных, дезориентированных немцев частично взяли в плен, частично выдавили за границу Финляндии – в норвежское Заполярье, к черту в тундру, к белым медведям и скучающим комарам.

"По результатам применения изделий из отформованной химической пены (ОХП), как средства преодоления водных преград и участков сильно заболоченной местности сделаны следующие основные выводы.

1) Предварительно разработанная тактика переправы войск при помощи нового средства может считаться, в общем, удовлетворительной. В большинстве случаев удавалось достигнуть тактической и оперативной внезапности при выходе на оперативный простор в тылу основных позиций противника. Практически в ста процентах случаев удавалось вызвать со стороны противника маневр резервами с ослаблением группировки на основных оперативных направлениях.

2) Эффект применения новой тактики напрямую связан с достигнутым господством в воздухе, поскольку на основных оперативных направлениях удалось практически воспретить действия авиации противника, как ударной, так и разведывательной.

3) Изготовление средств переправы всех типов из ОХП прямо на месте наведения переправы показало свои решающие преимущества, ввиду большей скрытности и решения вопроса с транспортом: из‑за большого объема изделий при перевозке их на большие расстояния требуется значительное, неоправданно большое количество транспорта.

4) Таким образом разборка стационарных переправ на основе блоков ОХП для транспортировки ее на новое место скорее, прямо нецелесообразна. Стационарные переправы, наведенные в болотистой местности, целесообразно сохранить, и, при необходимости, укрепить, увеличив срок эксплуатации.

5) Плавсредства из ОХП для переправы через водные преграды (озера и реки) показали свою высокую эффективность, особенно при условии значительного массирования. При этом они имеют незначительный срок эксплуатации, не превышающий 8‑10 переправ личного состава при отсутствии боевого воздействия.

6) Разведывательные и малые боевые (штурмовые) группы, специально обученные для скрытого пересечения болотистой местности показали свою высокую эффективность, зачастую обеспечивая быстрый прорыв тактической обороны противника. В ряде случаев такого рода группы значительно облегчили достижение успеха оперативного уровня.

7) Средства индивидуального передвижения по малодоступной болотистой местности из ОХП уступают аналогичным, сделанным на основе пустотелых понтонов с жестким корпусом под резиновым покрытием, из‑за недостаточной прочности. Наиболее эффективными ввиду меньшего веса и большей плавучести, оказались пустотелые понтоны из высокопрочной пластмассы…"

Не будучи немцем, Гуннар Фридрикссон, тем не менее, был из настоящих. Из той редкой категории рыцарей Черного Ордена, которые не веровали свято в мистические откровения Туле, но и не относились к ним с цинизмом, мирясь как с неизбежным злом, отдавая дань для видимости и ради соблюдения ритуала. Он понимал. Если не все, то многое, он пользовался многим для дела. Воспринимая понятое если и не как руководство к действию, то то как некий дополнительный способ видеть, понимать и оценивать. И то неожиданно глубокое впечатление, которое произвела на него сегодня сущая, в принципе, мелочь, он совершенно однозначно расценил, как миг Откровения, в индийской традиции именуемого "самадхи", а в японской – "сатори".

Знание копится исподволь, осознанно или неощутимо, но не давая до поры полноты понимания. А потом – мелочь какая‑нибудь, пустяк вроде сегодняшнего, и в единый миг, поистине вмещающий вечность, становится видна суть вещей, дальнейшее течение времен, пути судьбы. Он знал, что полученное в Откровении нередко содержит ошибки в частностях, – и все‑таки не сомневался. Потому что сомневаться было невозможно и немыслимо.

Что он увидел? Да сущие пустяки, недостойные внимания. До сих пор не может понять, что именно привлекло его в этой паре. Казалось бы, что может быть обычнее пары пехотинцев в забитой войсками прифронтовой полосе, а вот поди ж ты.

Один – низкорослый крепыш, еще чуть‑чуть, на пару сантиметров пониже, и мог бы считаться коротышкой. Но плечи широченные, впору могучему атлету на голову выше, жилистые мышцы распирают гимнастерку, и сам – весь как на шарнирах, тело ходит ходуном, энергия переливается через край и не дает постоять человеку спокойно. Скуластая, малость рябоватая рожа, рот до ушей, маленькие глазки, ярко‑голубые настолько, что кажутся светящимися, горят бесовским весельем, и пилотка, сбитая на затылок стриженой башки. Через плечо – ремень "КАМ‑43".

Второй – высок и спокоен, ему лет тридцать‑тридцать пять. Отменная выправка, прямая спина, великолепное телосложение. Привычная, обмятая, поношенная форма, тем не менее кажется необычайно опрятной. От всей фигуры веет уверенностью, достоинством и спокойной, самодостаточной силой. Не той, которой хвастают, а того сорта, которой просто‑напросто всегда хватает. Движения точные и ни одного лишнего, с первого взгляда видно, что этот мужчина при необходимости может ждать сколько угодно, неподвижно и терпеливо. А потом не поспешит и не промедлит. Правильное, спокойное, очень красивое лицо с крупным, но прямым и тонким носом. Вообще говоря, человек с таким лицом вполне мог бы сойти за немца. Или за соотечественника‑норвежца. Но что‑то, – Гуннар не смог бы точно сказать, что, – говорило о том, что перед ним чужак. Нет, не так. Чуждое существо.

Рядом, все верно, даже не увидав ее, Гуннар вряд ли ошибся бы в специальности бойца, снайперская винтовка, аккуратно обмотанная тряпьем. Только представив себе, сколько жизней на счету у этого чудовища, норвежец на миг позабыл осторожность и внутренне ощетинился. И тогда, словно почуяв чего, солдат поднял на него огромные, как у кинодивы, серебристо‑голубые, редко моргающие глаза с длинными пушистыми ресницами и зрачками, как два шила. Смущало только одно обстоятельство: почему человек в таком возрасте и при таких статях – и не офицер, а всего‑навсего старший сержант. Впрочем, в России для этого могло быть даже слишком много причин.

А самое главное, и именно это было дано ему вначале и в начало Откровения, было отчетливо видно, что два этих человека не только соратники, но и закадычные друзья. Два вовсе, вроде бы, не схожих лика одной и той же Славянской Пехоты, два очень разных металла, слитых в нерасторжимом единстве ее несокрушимого сплава. Что рядом с ним крупповская сталь, с которой любил сравнивать своих гренадеров фюрер. Победить их немыслимо, они просто не держат в голове такой возможности, вдруг отчетливо осознал штурмбаннфюрер, это ощущалось так, как будто кто‑то посторонний произнес эти слова в его мозгу. И, как результат откровения, внезапно охватившее его чувство безнадежности, что было совершенно новым для его вдумчивой, но крайне энергичной и деятельной натуры, потому что это было Черное Откровение. Таких, как правило, не пишут в священных текстах и не оставляют в назидание потомству.

Метод проникновения высокопоставленного разведчика в прифронтовую полосу был, в общем, не новым, но использовался все‑таки нечасто. Он прибыл на передний край с пополнением из достаточно глубокого тыла. У него была безупречная легенда и безукоризненные документы, при изготовлении которых были учтены все прежние ошибки. Он имел большой и очень разнообразный опыт действий на советской территории, как в тылу, так и в прифронтовой полосе, как под легендой, так и в ходе операций армейской разведки. Было предусмотрено, казалось, все, кроме того, что предусмотреть невозможно. Его узнал по виданной полгода тому назад фотографии некто Подгорбунский. Всего‑навсего лучший разведчик 1‑й Танковой. Они длительное время были визави в заснеженных лесах подо Ржевом и Вязьмой, под Ярцево и под Смоленском, многократно обменивались любезностями, равно кровавыми и хитроумными с переменным успехом, так и не повстречавшись лицом к лицу, да вот только Подгорбунскому показали фотку знатного разведчика, одной из самых опасных тварей всех Ваффен‑СС, а вот портрета Подгорбунского штурмбаннфюреру никто показать так и не удосужился. Какой‑то там никому не известный младший лейтенант. Подгорбунский образца полугодовой давности непременно схватил бы шпиона: вопрос только в том, позвал бы своих, или понадеялся бы на собственные силы, пока, значит, не ушел. Исключительная сила, реакция и нахрап, наряду с немалым опытом захвата "языков", в общем, позволяли ему чувствовать себя уверенно, – но в данном случае он имел не меньшие шансы сгинуть, поскольку норвежец выделялся своей выучкой даже среди эсэсовских диверсантов. Но это было давно. Теперь Володя был другой, теперь он стал взрослый. Заметил, узнал, мазанул мимолетным и равнодушным взглядом, чтобы удостовериться, и даже виду не показал. Совсем. Только приказал Смиге и Лисовскому приглядеть. Издали и с предельной осторожностью. И дал инструкцию, как эту осторожность соблюдать. А сам сообщил одному неприметному майору со знаками различия танковых войск. Тот, в общем, одобрил действия товарища Подгорбунского, заменил его подчиненных своими людьми, такими, которых не надо инструктировать, после чего доложил товарищу Ширманову, бывшему его оперативным начальством, и товарищу Утехину, который курировал соответствующую службу в ГУКР "Смерш", одновременно. Крупный, матерый шпион – птица по‑настоящему редкая, и решения по его поводу принимают на очень высоком уровне. Достаточно сказать, что товарищ Абакумов не стал гордиться, пошел на то, чтобы посоветоваться и с т. Кузнецовым и с т. Берия: на таком уровне забывались даже намеки на соперничество. Нелегкое само по себе, решение, тем не менее, было принято единогласно. Пункт первый: следить, не трогать, не мешать эксфильтрации, кою обставить предельно естественно. Так, чтоб даже не заподозрил, что его пропустили специально. Пункт второй – не допустить: а) терактов, б) диверсий, и в) знакомства со специальными инженерными батальонами РГК. Пункт третий: окончательное решение оставить за товарищем Ширмановым, которому на месте виднее.

"Человек с рентгеновским зрением", матерый оперативник в самом недавнем прошлом и с самым, что ни на есть, кромешным опытом, которого даже злейший враг не назвал бы чисто кабинетным работником, Виктор Тимофеевич не поленился. В сопровождении только любимого подручного и телохранителя в одном лице отправился, чтоб поглядеть на шпиона самому. После этого окончательно решил: сведения, переданные ЭТИМ человеком, врагу не принесут ничего, кроме вреда. Потому что это был конченый человек.

…То, что с этого памятного момента норвежец стал обращать куда больше внимания на пехоту, только утвердило его во мнении. Первое впечатление оказалось безошибочным. Глядя на ловкие, уверенные движения этих людей, на то, как естественно держатся в нечеловеческих условиях войны и молодые, бойкие парни, и жестко настороженные, злые мужики лет двадцати пяти – тридцати, которых война оторвала от молодых жен и малых детей, и спокойные, неторопливые дядьки многочисленных служб тыла, как сливаются со всеми этими реалиями, а также техникой, местностью, оружием, впору было впасть в отчаяние. Они научились, и теперь попросту делали дело, будучи совершенно уверены и в неизбежности своей победы, и в собственном неоспоримом превосходстве, он видел это. Видел в людях неизгладимый отпечаток того неслыханного драйва, особого рода кровавого вдохновения, которое за полгода лишило Германию всего завоеванного в России за год с лишним и стерло в порошок лучшие, а он был свято уверен в этом, войска всех времен и народов. И еще: в ходе наблюдений он вдруг осознал очевидное – ТУТ НЕ БЫЛО ПЕХОТЫ. По крайней мере – ничего похожего на советскую пехоту образца 41‑го, да и чего греха таить, 42‑го года. Даже с тем, с чем он имел дело страшной минувшей зимой была большая разница.

Штурмовые отряды, ударные отряды, подвижные группы преследования, именуемые здесь "бригадами полной комплектности".

Мотострелки, составляющие со своими верными грузовиками прямо‑таки трогательное, нерасторжимое единство. Танковый десант.

Снайперы, автоматчики, самокатчики, гранатометчики, штурмовые саперы, пулеметчики, даже радисты были. Была полевая разведка всех уровней, попутно занимавшаяся диверсиями и террором, и отдельные группы диверсантов. А вот собственно стрелковых частей, понимаемых как бесконечные толпы людей с одинаковым вооружением – не было. Теперь каждый взвод Красной Армии сам являлся, по сути, небольшой армией, способной самостоятельно решать боевые задачи. Могущей просочиться в малейшую щель в обороне, при случае натворив беды не меньше, чем какая‑нибудь танковая часть, а потом моментально окопаться, став в прочную оборону. А еще вызвать резерв для развития успеха. Нет, все остальное, виданное им в тылу и прифронтовой полосе тоже не внушало ни малейшего оптимизма. Ни бесконечные стада танков новых модификаций, теперь, он отметил это, еще и сопровождаемых весьма достойным количеством тяжелых дальнобойных самоходок и пехотой на грузовиках. Ни громадное количество самолетов, застилающих небо или замаскированных на аэродромах. Ни бесконечной длины артиллерийские позиции. Но пехота все‑таки была страшнее всего.

Двигаясь вместе с пополнением, он получил очень живое и ясное представление о том все сметающем потоке, который двигался теперь сюда, к Висле и был, как плотиной, остановлен только железной волей Сталинского генералитета. Так волны цунами притормаживают перед мелью, чтобы, встав во весь рост, целой стеной воды обрушиться на обреченный берег. От одного представления о том, что эти сделают с Германией, со всей уютной старушкой‑Европой вообще, пальцы сами сжимались в кулаки так, что ногти вонзались в ладони. Но этого же не может быть?! Это же кошмарный сон! Этого нельзя допустить ни в коем случае! Любыми средствами!!! Газы, бактерии, чума – что угодно, только не это!!!

…"Да?" – с безнадежной иронией спрашивал, услыхав это, внутренний скептик, усталый, пыльный дьявол, с некоторых пор угнездившийся в его душе: "При том преимуществе в воздухе, которое у них есть, они попросту не пропустят бомбардировщики с этим твоим газом. Зато получат полное законное право залить Германию, к примеру, люизитом. На весь Берлин, скорее всего, хватит одной этой их "черной коровы", а они пошлют десять. Им не жалко. Тем более, что и потерь‑то не будет."

А потом его охватывали бесполезные и совершенно непродуктивные сомнения относительно того, можно ли ВСЕ ЭТО – считать полезной разведывательной информацией.

Те самые инженерные батальоны, упомянутые выше в качестве специальных, секретились вовсе не зря. Дело в том, что предложенное коллективом 63‑го завода средство вооруженной борьбы в достаточно широких масштабах испытали на укромном, малолюдном севере. По результатам, наряду с рекомендациями по применению, оно получило самую высокую оценку и было признано весьма серьезным. Настолько, что некоторые из частей, получивших бесценный опыт в Финляндии, теперь со всей возможной поспешностью перебросили сюда, на направление главного удара. Мирная, практичная вещь, изначально разработанная для целей герметизации и утепления в крупных самолетах, вот только теперь, после Финляндии, в обсуждении ее боевого применения участвовали такие товарищи, как Г.К. Жуков, К.К. Рокоссовский и А.М. Василевский, а непосредственным исполнителем в данном случае следовало считать товарища Воробьева М.П.

Искоса глядя на него, Жуков поймал себя на мысли, что это не его, Жукова следует считать знаковой фигурой, появление которой обозначает скорое наступление на этом участке фронта, а вот этого сапера.

В наше непростое время появление Жукова Г.К. может обозначать что‑то, а может являться частью грандиозной стратегической дезинформации. Такого уровня, что правда вообще перестает существовать. Были прецеденты. Даже колоссальное количество ствольной артиллерии, собранной в одном месте, можно трактовать по‑разному, а вот если бы абверу удалось отследить появление Михаила Петровича, двояких толкований быть не могло. Он НЕ МОГ полноценно осуществлять свои обязанности, не побывав, – причем предварительно! – на переднем крае перед наступлением. Как и стратегического масштаба наступление, не могло, не имело права и шансов начинаться без его работы. Теперь он, к примеру, прибыл прямиком с Ленинградского фронта, которому, – вот‑вот уже! – не миновать изменения своего привычного названия. Сейчас генерал‑полковник кажется искренне увлеченным новой игрушкой. Ему не терпелось как можно скорее приступить к боевой учебе своего несгибаемого личного состава. Насчет "несгибаемости" – это никакая не ирония. Мужеством и мастерством, равно как и заслугами, "кротовье племя" не уступало на этой войне НИКОМУ. Ни геройским истребителям, ни лихим разведчикам, ни всесокрушающим танкистам.

Всесторонне обсудив все аспекты этого непростого дела и поспорив по ряду частностей, они практически единогласно пришли к выводу, что настоящий эффект новинка даст, если применение ее будет не только неожиданным, но и максимально массированным. Объем поставок, кстати, вполне это допускал. Откровенно говоря, он на двадцать‑двадцать пять процентов превосходил то, что требовалось по расчету.

Когда, под аккомпанемент устрашающего шипения компрессоров, солдатики бегом начали хватать только что отформованные лодочки и стремглав поволокли их к берегу, подполковник Резник схватился за голову: аппетитные, будто свежеиспеченные булочки, остро пахнущие лодки буквально светились в темноте. Как обычно, никто не обратил внимания на самое очевидное. В ужасе он бегом направился к старшему лейтенанту Краснову, командовавшему компрессорным отрядом, дабы указать на столь серьезное упущение.

– Вы бы их красили, что ли! По ним захочешь, а не промахнешься!

Но матерый технарь, осатанелый и даже какой‑то раскаленный от бешеного ритма работы, если и растерялся, то на считанные мгновения:

– Вот им краска! – Корявый от намертво присохшей к рукам пластмассы палец ткнул в непроглядную по ночному времени, полную после недавних дождей грязной жижи колею. – Для маскировки все равно лучше не выдумать!

Впоследствии в жидкость и впрямь начали добавлять красители маскировочного колеру, но на этот раз маскировка по всему фронту проводилась именно этим способом, "по‑красновски". А "лодочки" – это просто название такое: а так – вполне себе солидных размеров семиметровые изделия, спокойно бравшие на борт все отделение с полной выкладкой целиком, а нести мог один(!) человек. Правда вдвоем было все‑таки лучше, потому что солдатиков, какие поменьше, сдувало при боковом ветре и норовило поднять в небо. Еще были "средние" – 3х4, и "большие" – 4х6 метров, при одинаковой метровой толщине, плоты. Те – тем более парусили всерьез, да и весили все‑таки солидно, 400 и 200 килограммов, соответственно.

С самого начала, изучив все особенности нового средства, командование, разумеется, рассчитывало на переправу передовых пехотных групп во множестве неожиданных для противника мест одновременно, и не более того. По опыту наступления, длившегося почти без пауз уже восемь месяцев, командование отдавало себе отчет в том, что способна натворить даже небольшая группа страшной советской пехоты образца лета 1943 года. Расчет этот, в общем, оправдался. Ночью с 17 на 18 июля через Вислу и Пилицу на свежеиспеченных, заботливо вымазанных грязью и прибрежным илом лодках из отформованной пластиковой пены переправились десятки тысяч бойцов с автоматами, снайперскими винтовками, шанцевым инструментом, ручными пулеметами и "дулями" в надлежащем количестве.

А еще на "средних" плотах – "теремки", тяжелые пулеметы и минометы 82 и 120 миллиметров, взрывчатку, мины и колючую проволоку для экстренного "осаперивания".

И, кое‑где, сцепляя плоты, орудия "ЗиС‑2", "ЗиС‑2м" и "ЗиС‑3", при расчетах, кое‑каком боезапасе и пехотном охранении – как полагается. А еще, повторными рейсами, где надо и где удалось, многие десятки грузовиков. На такой масштаб усиления первого этапа форсирования никакое командование, планируя операцию, вовсе не рассчитывало. И что с того, собственно? Жизнью теперь платить за ихнюю, генеральскую, глупость? Вот еще! Чай своя голова на плечах есть.

Переправа происходила на очень широком фронте, что превосходно замаскировало ее крайнюю неравномерность. При этом части переправлялись поочередно, с иезуитски выверенными паузами: к этому времени у советского командования сложилась своя, вполне оригинальная трактовка принципов "таранного удара" и "концентрации сил". Теперь никакой противник не мог разведать, вычислить или угадать конкретного направления главного удара, потому что направления этого в прежнем смысле просто не было. Оно все чаще намечалось приблизительно, в виде нескольких вариантов, и обретая окончательную определенность по ходу дела: теперь подвижность войск, возможности связи и тактическое мастерство командиров позволяли делать это. Наступающие войска перестали быть простым МЕХАНИЗМОМ, пасующим перед любым сбоем, в значительной мере сознательно превращенные в АВТОМАТ, готовый спокойно принять многие и многие варианты развития событий.

Оборона на Вислинском рубеже рухнула на всем протяжении практически мгновенно, всю ночь и первую половину дня подвижные группы немецких резервов метались от одного свежеобразованного плацдарма из многих десятков к другому, толком не поспевая отразить ни одной угрозы, танки, самый страшный враг "свежих" плацдармов и любого десанта, наталкивались на виртуозно замаскированные засады ПТО и несли непоправимые потери. Ночью неразберихи было больше, но мощнейшая группировка советской авиации никуда не делась, и поутру к неразберихе прибавились массированные бомбежки и жестокая штурмовка с воздуха. Как это уже случалось этим летом многократно, резервы на марше подвергались ударам с воздуха, и попытки атаковать плацдармы буквально захлебнулись в крови. А только немногим позже и части, спешно перебрасываемые немцами из тыла, вообще попали под огонь доведенной до неслыханной плотности артиллерии, которая тоже успела переправиться.

С самого начала никто не строил особых расчетов на то, чтобы использовать новый материал для переправы материальной части танковых армий: пенка, которая легко резалась ножом и проминалась пальцем, казалась совершенно несовместимой с тоннами броневой стали и траками гусениц, способных выкрошить гранитную брусчатку. По умолчанию предполагалось, что им хватит традиционных средств переправы, которые, к тому же, больше не придется делить с общевойсковыми армиями.

Вот только у товарищей Катукова, Шалина, Рыбалко и Лелюшенко по этому поводу существовало свое мнение. Они, понятно, накрутили хвосты своим, армейским саперам, но в этом не было почти никакой нужды: те прекрасно осознали, насколько легче и быстрее можно будет навести переправу, равно как и то, что быстрота эта позволит обойтись без лишних потерь. И в том числе, чуть ли не в первую очередь, их собственного личного состава. В дальнейшем, ввиду отсутствия на первых порах общепринятых "наставлений", имела место свобода творчества и вольный полет импровизации. В 1‑й Танковой в нескольких местах навели неимоверной ширины наплавные мосты, а поверх двух‑трехметрового слоя нежной пластмассы, не мудрствуя лукаво, положили укрепленные скобами дощатые настилы, как штатные, давно и постоянно возимые с собой для переправы по частично взорванным мостам, так и импровизированные из подручного материала до обывательских заборов и ворот включительно.

Кое‑где танки перетаскивали по настилу мощными лебедками, установив на особые волокуши. Это позволяло порядочно продлить срок службы переправ.

В 3‑й Танковой в качестве настила использовали металлические решетки, используемые для организации ВПП на полевых аэродромах: получилось, в общем, весьма удовлетворительно, особенно в плане скорости наведения переправы, но в результате вышел такой скандал с авиаторами, что рационализаторы сами были не рады, что связались.

Наконец, получил широкое распространение подход наиболее консервативный, но зато зрелый и фундаментальный: твердой пеной, договорившись с компрессорными группами, заполнили штатные понтоны, после чего их стало практически невозможно ни утопить, ни полностью разрушить. Сбивали неряшливые, на живую нитку, но крепко сшитые короба из теса, горбыля и жердей, – лишь бы побыстрее. Пошли в дело дырявые, полусгнившие, затопленные лодки, катера и древние баржи, фургоны и даже древние тарантасы и обывательские рыдваны: была бы форма какая‑то, а заполнить ее быстро твердеющей пеной было недолго. Пределом творческого поиска в этом направлении стало заполнение "скворечен" дворовых сортиров, изъятых у местных жителей…

Вообще же наплавных мостов в считанные дни построили многие десятки, самых разных. Фокусники из железнодорожных войск в трех местах умудрились положить поверх пластиковой пенки достаточно жесткий настил, а на него – рельсы со шпалами, и ничего, с известным риском, на какое‑то время и с божьей помощью, сошло. И специальные секции для размыкания – тоже. Но это, понятно, потом, не в самые первые дни.

В ходе переправы случалось, понятно, всякое, но, в общем, результатом стало совершенно внезапное и практически одномоментное появление в тылу Висленского рубежа громадных масс советских танков. Речь шла о почти двух тысячах двухстах танках и САУ, практически без оперативной паузы ушедших в прорыв. Удар был нанесен в нескольких местах одновременно, и корпусная группа Балка, нацелившая, было, удар во фланг переправившимся войскам, сама угодила в окружение и подверглась катастрофическому разгрому силами 4‑й танковой и 13‑й, 62‑й и 54‑й общевойсковых армий. Еще шесть тысяч единиц бронетехники были переправлены на правобережье и планомерно введены в бой на протяжении следующей недели. Ее было столько, что именно к этому моменту было приурочено создание еще одной, шестой танковой армии под командованием Андрея Кравченко, сверхмощного соединения, насчитывавшего время от времени до тысячи танков. Танки ушли вперед, а саперы большей частью остались: наводить уже настоящие мосты. Благо еще лето оказалось жарким и вода стояла низко.

К вечеру 19 июля войска первого Белорусского фронта перехватили стратегическое шоссе "Модлин‑Варшава", а на следующий день многострадальная столица Польши был взята после непродолжительного, но жестокого штурма. В этот же день войска 1‑го Украинского фронта, захватив Кельце и Пилицу, окружили Островецкую группировку немцев.

Из переписки У.Черчилля и И.Сталина

«Имеются достоверные сведения о том, что в течение значительного времени немцы проводили испытания летающих ракет с экспериментальной станции в Дебице в Польше. Согласно нашей информации этот снаряд имеет заряд взрывчатого вещества весом около двенадцати тысяч фунтов, и действенность наших контрмер в значительной степени зависит от того, как много мы сможем узнать об этом оружии, прежде чем оно будет пущено в действие против нас. Дебице лежит на пути Ваших победоносно наступающих войск, и вполне возможно, что Вы овладеете этим пунктом в ближайшие несколько недель…»

«Поэтому я был бы весьма признателен, Вашему Высокопревосходительству если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, и если бы затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной станции нашими специалистами…»

– Почему? – Сталин раздраженно потряс рукой с зажатым в ней голубоватым листком. – Почему мы узнаем о нэмецких ракетах в Полше от английского премьера? Разобраться и доложить. И нэ забудьте паслать специалистов. Кто у нас на этой тематике?

Иван Серов молчал. Почувствовав неладное, Сталин внезапно замолк и глянул на него в упор.

– Ну? В чем еще дэло?!

– На ракетной тематике, – негромко проговорил Серов, – у нас Тихонравов, Болховитинов, Победоносцев и еще кое‑кто, по мелочи. Но, судя по всему, это не те люди, которые смогли бы поднять проблематику целиком. Ключевые фигуры находятся в Казани под надзором Лаврентия Павловича.

– Апять сидят. Апять випускать. Кагда это толко кончитса? Распарядись там…

– Товарищ Сталин. А когда найдем, вы действительно планируете приглашать англичан? Мне нужно знать, к чему готовиться.

– Ви сначала найдите. А там пасмотрим.

Хрустело. Впервые с начала войны некоторые немецкие части начали самовольно оставлять позиции. И то сказать: слишком часто некому было отдать приказ, а приказы полученные слишком часто не имели никакого смысла, поскольку обстановка успела не раз измениться с того момента, когда его отдали. Разметанные, перепутанные, деморализованные части и соединения, зачастую утратившие средства оперативной связи. Можно было сказать, что командование вермахта в значительной мере утратило контроль над войсками.

Парадоксальным образом это можно было сказать и о наступающих частях Красной Армии, но на деле разница выходила разительная: при такой сложности оперативной обстановки хаос был неизбежен, но с точки зрения советской стороны это был хорошо управляемый хаос. Подвижные соединения чувствовали себя в нем, как рыба в воде, а роль старших командиров на этом этапе свелась, в основном, не столько к планированию, сколько к обеспечению полевых частей разведданными и поддержке средствами усиления, если такая необходимость, понятно, возникала.

Эти десять дней оказались звездным часом в карьере генерал‑полковника Богданова. Он с наслаждением намечал направления маршей и ударов, зная, что не ошибается, ему было не до высших материй, но вот девятого августа он обнаружил, что честное выполнение вполне обыденных профессиональных обязанностей командарма, то есть мастерское и азартное командование очень хорошей танковой армией, совершенно неожиданно привело его на границу Германии. Более того, профессионализм буквально требовал немедленного удара по Померанскому Валу, пока противник не опомнился и не занял его полузаброшенных укреплений. Вал его армия, набравшая хороший темп и накат, прорвала сходу. Тем не менее сам тот факт, что войска оказались на земле, НИКОГДА не принадлежавшей к России, неожиданно, но как‑то совершенно очевидно показал, что наступает момент истины. Совершенно новый этап, и с этим что‑то надо было делать.