Текст книги "Гном. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Все обязанности по отношению к наземным войскам, все задания фронтового командования должны исполняться буквально и в полном объеме, с этим спорить нельзя. Но, помимо этого командование воздушной группировки имело еще и собственную тему. Обнаружив, что в противостоящих им силах люфтваффе, получивших новую технику, собранных в сильнейшую в истории группировку, царит дух реванша и пыл генеральной битвы, летное начальство решило в полной мере, хладнокровно использовать этот нематериальный мотив. Было решено по мере возможностей втягивать немцев в бой равными или несколько большими силами, а затем исподволь наращивать силы в районе интенсивного воздушного боя. Заставить немцев вести бои непрерывно, давая своим – отдых и смену. Пользуясь опытом Крыма и минувшей зимы, разработали подходящую для этой цели тактику, тем более, что она не представляла собой ничего, бросающегося в глаза. Они не видели, почему бы это могло не сработать при условии такого численного перевеса. Действуя, казалось бы, вопреки хорошей практике, они добивались своего: вовсе неэффектного с виду, но реального истощения люфтваффе. Количественного и качественного. Немцы просто не знали, что в этом сражении им противостоит группировка более, чем пяти тысяч исправных боевых самолетов. Этот факт от них до поры – до времени следовало скрывать и впредь. Новикову и Савицкому меньше всего хотелось, чтобы немцы, вместо генеральной битвы, в которую они ринулись с таким пылом и уверенностью в своем превосходстве, перешли к полупартизанским действиям из засад. Это слишком хорошо у них получалось. И не то, чтобы это было так страшно, но уж больно благоприятно складывались плотные массовые сражения первых дней. В азарте драки немцы, по‑прежнему очень в себе уверенные, похоже, не отдавали себе отчета, что безнадежно проигрывают их, чуть ли не вчистую, медленно, почти незаметно, но неотвратимо тонут. Мстительный реваншизм плохо сочетается с осмотрительными да и просто рациональными действиями. Вот только тем, кто в небе, воевать с умелым, да еще ожесточенно дерущимся фанатиком и тяжело, и страшно. Почти непосильно. Зато численный перевес этак, неощутимо, но эффективно увеличивался. А когда на измотанные "собачьей свалкой", выходящие из боя машины наводились свежие силы русских, погибали, случалось, целые эскадрильи. Вообще же здесь, на полях Южной Украины, что у армейцев, что у пилотов была одна, предельно простая цель, ее не произносили вслух, но понимали предельно четко и командующий фронтом, и рядовой: чтобы после этого сражения немцам было НЕЧЕМ воевать. Не захват территории, не отступление врага дальше на запад, а уничтожение оставшихся у него боеспособных войск. По возможности, – всех, но реально речь могла идти о каком‑то критическом их количестве, которое было бы невозможно пополнить.

Четвертого июня бои достигли апогея. Уже со вчерашнего дня впервые появились значительные количества русских танков, но они по прежнему использовались преимущественно в обороне, крайне осмотрительно и без излишней активности. Обходиться вовсе без них уже не получалось. Ударная группировка немцев ценой небывалых потерь и поистине неслыханных усилий добилась на южном фасе вклинения до тридцати трех километров, пробив‑таки самые мощные рубежи обороны советских войск. То, что лежало перед ними теперь, выглядело неизмеримо слабее. Тогда‑то и было принято решение ввести в бой свежие танковые дивизии ваффен‑СС, до сего момента не принимавшие участия в боях. Идейные нацистские бойцы дали клятву прорваться или погибнуть.

Начало их движения не осталось незамеченным, но полученные данные было приказано тщательно проконтролировать. Приказ исходил с самого высокого уровня. Подтверждение. Не дезинформация? Нет. На этот раз эсэсманы вообще считают ниже своего достоинства прибегать к такого рода уловкам. По‑настоящему двинулись, всей силой? Похоже, что да. "Похоже" или "да"? Проверить. Да. Они идут ва‑банк. На острие собрали все, что осталось от армейцев, а сами двинулись вслед. Поутру надо ждать. Хоть Готом и недовольны в Берлине, но командование сводной танковой группой все равно поручили ему. Хватило‑таки ума. Пора. "Пора", согласился Совет. "Пора", чуть подумав, согласился единственный, кто ДЕЙСТВИТЕЛЬНО мог решать такие вопросы. "Пора" – сказали командующему Западным фронтом, которому предстояло вот‑вот утратить свое название.

Здесь интереснее всего, что это были существенно разные "пора".

Дарья Пыжова сидела на пеньке и зашивала дырки на немецкой шинели. Целой, чтоб была по размеру, не нашлось. Бывший хозяин шинели, рыжий эсэсман, был настоящей громадиной, и не сразу помер, даже получив поперек груди пять пуль из "свистунка". Минут пять хрипел и дергал ногами, добить не позволила она, чтоб лишнего не портить нужную гуньку. Потом ободрала всего, сняв сапоги, шинель и здоровенную каску. Сапоги, если на суконную портянку, сидели плотно. Шинель оказалась крупочку длинновата, в плечах пришлась как раз, ну а в заду, понятно, обтягивала, хлястик пришлось распускать. Ну да и свое, когда выдадут из каптерки, редко бывает вовсе впору. Погань она отстирала перво‑наперво, потом откромсала полы, а теперь зашивала дырки. Толстенные руки двигались с точностью и уверенностью автомата, совершенно одинаковыми движениями. Откусила нитку. Встала, накинула обновку и позвала напевным, воркующим голосом.

– Кольша‑а! Подь сюда, глянь а то? Баско?

– Сойдет, мам Даш. Не на бал, да и носить недолго.

– И то правда. А так? Со спины?

Теперь, вдобавок к шинели, она напялила каску, кряхтя, натянула ранец и повернулась к парню спиной. Тот старательно оглядел ее, поворачивая голову то так, то этак, наконец, выдал резюме:

– Точь‑в‑точь. Если сапоги еще, так вообще… Только, мам, спину держи попрямее. Больно она у тебя круглая. А у гренадер выправка.

– Что ж робить‑то? – Тихонько вздохнула она. – Как замуж выйдешь, так и живешь цельну жизнь согнувшись. На огороде с тяпкой, над корытом, над люлькой – все сгорбившись. Сам‑то, покойник, когда живой был, тот да, прямой ходил, как сосенка. Ему все ниче было, охотник, голова лехкая, дома бывать не любил…

Тридцатилетняя вдова отличалась нравом тихим, кротким и сговорчивым. Никогда ни с кем не спорила: если была несогласна, то не перечила, молчала, моргая невинными голубыми глазами, а потом делала по‑своему, как сама считала правильным. Двух "робят", Кольшу с Серёнькой, взяла под опеку еще со степи: свои двое были незнамо‑где, и вряд ли живы, вот она и подобрала других, бывших, правда, постарше родных. Сама‑то она на лыжах ходила сызмальства. А их заставляла мыться и переобуваться. Поднимала из сугробов, когда падали и не могли подняться. Будила, когда наставала пора продолжать Марш. Следила, чтоб не обделили чем. И пристроила вместе с собой на сборку, чтоб, значит, пока не окрепнут, побольше б путешествовали на колесах. Учила уму‑разуму и тому, что хорошо, что плохо. Они у нее, это беспризорники‑то, живо бросили курить, потому она была из семейских и табашников не переносила. Мамой звать не учила, это получилось как‑то само собой. Это, впрочем, не помешало ей, когда наступила весна, спать с обоими по очереди. Это, кстати сказать, было в корпусе очень распространенной практикой, делом истинно что обыденным. Бурда плакался, что дескать, если б ему год тому назад кто сказал, что он будет снабжать собственное войско гандонами, и отдаст боевой приказ использовать их по назначению, без разговоров дал бы в морду. Изделия, впрочем, отличались отменным качеством, "косичка" на обертке была красной, мол‑де делают девушки и краснеют за вас от стыда. А то, что староверы находят свои, только им присущие оправдания собственному блуду, не делает их более святыми, чем прочие люди. Так что смеяться над этим никто не смеялся. Тому, правда, были еще и иные основания.

Как‑то в землянке поссорились до визга и подрались так, что волосы клочьями, две уголовницы, Катька Малинка да Верка Коза. Дарья Степанна в это время неторопливо, никому не мешая, чистила автомат. Потом шум ей надоел. Она поднялась, вытерла руки ветошью и дала драчуньям по затрещине, а когда те попадали без памяти, спокойно вернулась в свой угол, к свету "коптилки". Малинка, невзирая на молодость, была из "законниц", затаила зло. Пристрелить в одном из боев, как это делалось обычно в подобных случаях, не выходило: в бою "спиногрызы" блюли маму Дашу всерьез и квалифицированно, а стрелять научились так, как дано немногим. Поэтому, много позже, уже в здешних лесах, Малинка улучила момент, когда кругом будет поменьше народу, и ткнула вдову в спину заточенным шомполом. Точнее, попыталась. У гражданки Пыжовой как будто глаза были на спине: обернувшись, она перехватила руку воровки и с размаху шмякнула ту о сосну. Оставшиеся незамеченными свидетели потом говорили, шепотом: "Прям как лягушку…". У пострадавшей оказалось переломано десятка полтора ребер, если считать с обеих сторон, изо рта текла кровь, говорить она не могла и только шевелила синими губами. Впрочем, не слишком долго. Часу не прошло, как преставилась, сердешная.

В другой раз она, как куренку, свернула голову одному блатному, который, зажав в углу Серёньку, начал приставать к нему с нежностями и уже залез татуированной лапой ему в штаны, и это когда кругом сколько хочешь баб на любой вкус! Ни в первом, ни во втором случае никто, разумеется, не донес: во‑первых стукачество в корпусе было не в чести и слишком уж опасно, во‑вторых – боялись на нее доносить. А главное, окружающие считали, что она поступает правильно. Поэтому не задевали ее. Ни ее, ни ее подопечных. К примеру, сейчас они собирались, как она говорила, "имать германа", как уже делали не в первый раз. Для этой цели она переоделась в эсэсовского гренадера, подвела глаза, накрасила губы и нарумянила щеки. Это в два часа ночи. Картина получилась именно та, что надо: то есть неописуемая. Тот, кто не видел, попросту не имеет права считать себя пресыщенным впечатлениями.

У худого, неулыбчивого Серёньки с узкими губами на маленьком личике, была в этой группе своя и очень важная роль. Он мог с бесконечным терпением, ночью, на ощупь, проделать для группы проход в минном поле, после ликвидировав все следы своей деятельности. При помощи особого пластилина умудрялся так облепить всякую гремучую дрянь, которую немцы крепили к "колючке", что она больше не издавала ни звука, по виду оставаясь прежней. На саму колючку он надевал куски разрезанного вдоль шланга из особой резины, и ни разу не забыл снять на обратном пути. У молчаливого паренька был темперамент рептилии, хладнокровной твари, способной ждать сколь угодно долго, сохраняя неподвижность. Он дружил с чем‑то похожими на него самого снабженцами из 63‑го, и они уважительно снабжали его всякими мелочами по делу, когда он заказывал, а слухи о его прошлом ходили самые темные. Впрочем, чтобы поверить в это, достаточно было глянуть в его змеиные глаза. А еще он и впрямь никогда не расставался с ножом в пристегнутых к предплечью ножнах и свайкой в сапожке. Так что, не заступись за него тогда Дарья Степановна, блатной прожил бы разве что на минуту дольше. Ну, на две. О чем он обычно молчал, не хотелось даже думать. Проход он сделал.

Гауптман Шерер вынырнул из беспамятства, как из непроворотной толщи темной воды. Руки и ноги были стянуты какими‑то путами, не пошевелиться. Нечто, равномерно покачиваясь на ходу, уносило его в неизвестном направлении. Рот распирала толстая труба из жесткой резины, привязанная, он это чувствовал, к голове через затылок. Очень, надо сказать, кстати, потому что носа он не ощущал. Вместо носа имелась странная комбинация онемения и дикой боли, и дышать через это было нельзя. Гауптман лежал поперек чьей‑то толстенной шеи, на чьих‑то необъятных плечах, слушал могучее, шумное дыхание похитителя, его уносили, и поделать с этим он ничего не мог. Он мог только заплакать, вспомнив чудовищную по своей нелепости катастрофу, которая произошла лично с ним. То есть буквально все, что он сделал тогда, противоречило буквально всем его привычкам, жизненным правилам, принципам, и самой натуре. В бессильной ярости он сейчас никак не мог понять, что заставило его действовать подобным образом. Он зря себя корил: столкнувшись вдруг с профессиональными преступниками, обыватели потом только диву даются на собственные поступки. Приемы бывают разные, не только дзюдо и тому подобного.

Почему он обратил внимание на гренадера, прошедшего мимо в двух шагах так, как будто его, Шерера, и вовсе нет? Почему окликнул? Почему бросился вдогонку? Солдат шел мерной, развалистой походкой и не обращал на него никакого внимания. Потом остановился спиной к нему, судя по всему, расстегивая штаны. И он, подойдя сзади, в дикой ярости вдруг рванул наглеца за плечо. Тот обернулся. На гауптмана глянула улыбающаяся физиономия языческого идола, но идола, раскрашенного под дешевую шлюху. Чудище около секунды глядело на него, а потом резко взмахнуло рукой. В голове взорвалась граната и он надолго потерял сознание.

И никакая не граната. Дарья Степановна пазгнула его в переносицу просто‑напросто кулаком с зажатой в нем свинчаткой весом в фунт. К такой схеме она пришла не вдруг, а постепенно, опытным путем. Просто кулаком хватало не всегда, а трофейным кастетом, памяткой от честно побежденного в рукопашной эсэсмана, она надежно разрубала физиономию "языка" до мозгов. Так, что глаза выскакивали из орбит наружу. А фунтовая "слива"‑заклад оказалась как раз тем, что надо.

Пятого июня, бросив в бой все, что осталось от измотанных кровопролитнейшими четырехдневными боями сил бомбардировочной и штурмовой авиации, танковые полчища раздавили 268‑й и 314 ИПТАП, спешно переброшенные к месту прорыва. Разумеется, армейские части, наступавшие впереди, получили при этом все причитающееся. Помимо всего прочего, в погибших полках имелось четырнадцать "ЗиС‑2М" с теми самыми снарядами, содержащими отходы производства. Зато застоявшиеся эсэсманы практически не пострадали. Они походя стерли в порошок спешно окопавшиеся части из фронтового резерва и двинулись, наконец, в заданном направлении. За их спиной осталось колоколообразное углубление в южном фасе дуги, в общей сложности семьдесят километров новой линии фронта, спешно укрепляемой сейчас саперами полевых армий и обживаемой пехотинцами. Этакая "раковина" со свищем на дне, как в стенке трубы, наконец, проеденной едким раствором насквозь. Классическая, в общем‑то, форма. Но они вырвались на оперативный простор, и это одно обещало окупить все усилия неслыханных боев. Все вокруг были полны воодушевления, кроме все того же Иозефа Дитриха, который, наоборот, не понимал – чему так радуются эти идиоты? Он твердо усвоил одно: если он чего‑то не понимает, то какое‑нибудь дерьмо вскоре непременно вылезет. Для того, чтоб заподозрить неладное, не нужно быть полководцем, достаточно уметь считать. Вот, например, куда делись минимум полторы тысячи русских танков, "положенных" на этот фас дуги?

Константин Константинович Рокоссовский отвел от глаз бинокль, вздохнул, и, обернувшись вполоборота, очень жестко и внятно сказал.

– Всем войскам фронта трижды "Платан". Дублировать по радио. Добиться подтверждения. Повторите.

– Есть по всем линиям "Платан" трижды. Есть дублировать по радио. Есть добиться подтверждения.

– Выполняйте.

Больше от него пока что ничего не зависело. Эта операция являлась его детищем всецело. Это в его голову пришла безумная мысль о сопряженных стратегических операциях. Это он разработал ее, придав безумию черты реальности. Это ему Верховный дважды предлагал "подумать", выйдя в другую комнату, и он честно, дважды, думал. Откровенно говоря, сильнее всего его укрепило вдруг вспыхнувшее на лице Василевского выражение особого, смешанного с вдохновением понимания. Уж кто‑кто, а Александр Михайлович в единый миг понял всю красоту и четкость замысла. Кто угодно другой непременно приревновал бы, как порой ученые ревнуют к красивой теории, выдвинутой другим, но Василевский был совершенно особым человеком в этом смысле. Вот, например, теперь он явно испытывал только нетерпеливое желание разработать, подсчитать, довести, продумать и зашлифовать все возможные шероховатости. У человека есть единственная амбиция: безупречность разработанных им планов. Парадоксальным образом именно это прекрасное человеческое качество мешает ему стать величайшим полководцем поколения и века, далеко превосходящим всех Манштейнов на свете. И их, грешных, тоже. Но сегодня идея летней компании принадлежала ему. А это выражение восторга на лице Василевского на самом деле сильнейшая поддержка из всех возможных: он не ошибается, значит, не ошибаюсь и я.

Сталина удалось убедить, только доказав, что красивый план в данном случае еще и наиболее надежен, содержит в себе меньше риска, чем любой другой: подстрахуем‑де обороняющихся, ударив в тыл северной группировке немцев. Вот чем сильнее ударим, – тем сильнее подстрахуем.

А следом удалось решить куда более простую, но тоже непомерную задачу: дополнительно к имеющимся войскам четырех фронтов быстро и аккуратно "собрать" восьмисоттысячную группировку из сравнительно небольших частей, не трогая прекрасно известные немцам танковые и ударные армии, крупные группировки артиллерии РГК, и тому подобное.

Утром 5 июня 1943 года войска Западного и Смоленского фронтов, молниеносно прорвав не слишком плотную оборону противника, ударили в тыл сверхмощной правофланговой группировки группы армий "Центр" под командованием Вальтера Моделя. При прорыве тактической обороны немцев использовались новые технические средства борьбы, столь эффективно сработавшие в ноябре под Ржевом и Вязьмой, только масштаб был совсем, совсем другой. Танки и самоходные орудия практически без потерь прошли через испепеленные позиции врага, на отдельных участках продвинувшись на сорок километров в первые сутки.

Помимо "буранов" и штурмовых групп особую роль в успехе первого дня наступления сыграли 128, 214 и 301 бап (1‑й, 2‑й и 3‑й Гвардейские бап 1‑й бомбардировочной дивизии Особого Назначения). Их основной, и на первом этапе единственной задачей являлись мосты и преправы. "Ил‑20" подкрадывались к переправам на высоте тридцати‑сорока метров, а потом, взмывая вверх, словно молнии проносились над ними, сбрасывали "объемные" бомбы на оба конца переправ одновременно. Это позволяло сохранить сооружения, полностью истребив охрану, зенитчиков и случившиеся на переправе части. По понятным причинам "горизонтальная" бомбардировка на такой скорости не могла быть особенно точной, но данный тип боеприпасов не требовал ювелирной работы. Одновременный взрыв, к примеру, четырех таких бомб на миг "вышибал" в этом месте всю воду из рек, что помельче, так, что обнажалось дно. Советское командование имело самый печальный опыт воздушных десантов, но тут возможный выигрыш был слишком велик. Поэтому командование фронта все‑таки пошло на крайний риск, высаживая на "обработанные" переправы группы десанта. Они окончательно разминировали мосты, рубили подозрительные кабели и становились в оборону. В ряде случаев им удавалось продержаться до подхода подвижных групп. Наивысшим успехом десантников стал захват неповрежденных переправ через Березину.

– Все, хана, – проговорил старший лейтенант Алексеев, – теперь нам недолго… Интересно, откуда у них тут танки?

После удара с воздуха, испепелившего охрану, после прохода истребителей, расчистивших воздух, после того, как на опустевшую переправу высадился десант, потрясенное командование немцев не вот еще разобралось в обстановке. Каких‑либо попыток высадить десант за Красной Армией не наблюдалось года два. Они заминировали дорогу на обе стороны, отыскали пару исправных трофейных орудий, и заняли оборону. Здесь у немцев не было, не осталось боевых частей, а с собранной впопыхах тыловой швалью, к тому же атаковавшей по мере поступления, они справлялись.

Когда подошла остановленная и повернутая к ним какая‑то небольшая резервная часть, между ротой и батальном, при двух пушках и штурмовом орудии, они вызвали штурмовиков. Узнав об успехе, командование с невероятной оперативностью организовало дежурство на аэродроме трех звеньев, готовых вылететь в любой момент. Авиаторы в два счета растрепали и наполовину выбили немцев, сожгли артиллерию, и улетели. Алексеев прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может: немцы поняли, что вдруг их сбить не удастся, и возьмутся за них по‑настоящему. Будет неизбежная оперативная пауза, а потом подойдет пехотный полк из резерва. Тут никакая авиационная поддержка не поможет, и, несмотря на то, что их пополнили с воздуха, хватит их в таком случае минут на пятнадцать, не больше. При всем масштабе возникших у них проблем, на мост немцы обратят самое пристальное внимание. На востоке появились мотоциклисты, "ганомаги" и грузовики. Чутье человека, воевавшего в этих местах больше полугода, подсказало: не просто пехота. Гренадеры из 9‑й армии, батальона два, со всей полагающейся артиллерией. Подкатили, привычно развернулись в боевые порядки, попрыгав из машин и установив орудия. Теперь будут убивать. И, как будто этого мало, спустя только малое время с той же стороны на холмах появились новые грузовики. Чуть спустя между грузовиками показалось несколько танков, которые с тяжеловесной грацией поползли вниз по склону. Остановились, щупая стволами орудий горизонт. Сверкнули вспышки выстрелов и прежде, чем звук долетел до замерших десантников, первые три гранаты с хрустом разорвались в гуще немцев. И в то же мгновение, внезапно, бесшумно, как призрак, повернувшись на крыло, с неба наискось упал самолет. Бомба полыхнула адским пламенем в задних рядах немцев, истребив все на площади гектара, а неизвестная машина, басовито громыхнув двигателем, вышла из пологого пикирования и виражом повернула назад, на восток. Танков на холме становилось все больше, они продолжали убийственный огонь прямой наводкой, а вперед, обгоняя их, к мосту, к реке лавиной рванулись грузовики.

На полном ходу, с нечеловеческой, обезьяньей ловкостью из кузовов на обе стороны выметывались пружинистые тела, одинаково падали на правый бок, перекатывались, вставая на колено, и тут же, толчком, как с низкого старта, переходили на бег. Алексеев оценил. Он сам вряд ли смог бы лучше. Даже, пожалуй, Дядя Вася[22] одобрил бы. Для мотострелков уровень подготовки и вообще невероятный. И вообще неизвестная часть воспользовалась преимуществом внезапности с достойным уважения мастерством. Шли волнами, ни на секунду не останавливаясь и мели перед собой таким шквалом пуль, что нельзя было голову поднять. Ошалевших гренадер в считанные минуты частью – перебили, частью – сбили в небольшие табуны и приставили охрану.

Так же, с налету, вновь прибывшие угодили в объятия гвардейцев, которые чувствовали себя правда, что заново родившимися. Приняв спасителя в объятья, Алексеев вздрогнул: под жесткой, словно проволочная, курткой имел место небольшой, но вполне достоверный бюст. Чуть отодвинув, вгляделся повнимательней: жилистая, тощая, как коза по весне, небольшая бабенка с короткими рыжими волосами.

2‑й УкНО, воевавший теперь в составе 3‑го Белорусского фронта сохранил в значительной мере свое своеобразие, завоевав это право отвагой и успехом. Неписаный или записанный только отчасти устав предусматривал два собственных варианта боевого построения: "сотнями" – в городских боях, и "толпой" – для полевого боя. Разумеется, названия эти носят совершенно условный характер. "Оголтелая атака" являлась штатным способом наступательного боя корпуса, порожденным в результате творческого осмысления еще первых боев под Ростовом и Харьковом. С виду очень рискованный, он как нельзя лучше соответствовал оружию корпуса и поневоле полученному боевому опыту, поэтому при достижении тактической внезапности обеспечивал полный успех при умеренных потерях.

Начав рывок с реки Лучеса, передовые части корпуса за двое суток продвинулись на двести километров и успели в последний момент.

Удивившее Алексеева отсутствие атаки с Запада тоже нашло свое объяснение: к вечеру того дня, когда "ополченцы" почти полностью переправили корпус на западный берег, откуда‑то с севера появились разрозненные группки конников: разведка конно‑механизированной группы Осликовского[23]. Разобравшись в происходящем, конники навели у Лещины настоящий понтонный мост и вышли к их переправе с северо‑запада, остановив на марше и потрепав группировку немцев. По свидетельству пленных, Модель специально собрал ее, чтобы отбить переправу.

Оставив серьезную охрану, объединившие силы подвижные группы ушли дальше на запад.

…‑ Куда теперь‑то, ребята?

Так нам не докладывали. Однако, по всему видать, бросят нас под Минск. Другого‑то ничего не выдумаешь…

Они ушли, а Алексеев, впоследствии Герой Советского Союза, остался. Впопыхах начальство позабыло озаботиться дальнейшей судьбой его и его бойцов.

Помимо того, что это обеспечивало неслыханный темп наступления, в первый же день проявился и другой эффект такого приема. Переброска резервов и снабжение группировки врага в ближнем его тылу оказались в значительной мере парализованными. При необходимости, когда немцы все‑таки успевали уничтожить храбрых десантников, безнаказанные удары реактивных бомбардировщиков повторялись снова.

Несмотря на то, что донесения с севера поначалу носили предельно смутный и противоречивый характер, удар в Белоруссии немедленно смял весь рисунок а с ним и ход операции "Монблан", практически мгновенно прекратив атаки немцев против "Житомирского" фаса дуги[24]. Тем самым, кстати, во многом лишался цели наконец‑то достигнутый, вроде бы, прорыв на южном фасе. Но и с прорывом, как выяснилось, окончательной определенности достигнуть все‑таки не удалось.

В тех случаях, когда стратегическая внезапность достигается по‑настоящему, атакованная сторона, прежде всего, буквально тонет в тумане неопределенности. Генеральное наступление или крупная диверсия? Какими силами? Все это неизвестно, и перед атакованным встают множество трудно разрешимых задач. Проигнорировать, приказав держаться наличными силами или послав кое‑какое подкрепление? А если это стратегическая операция и противник без особых затруднений выйдет на оперативный простор? Отнестись с предельной серьезностью, свернув ведущиеся операции и всей мощью парировав угрозу? А если это просто отчаянная диверсия, и, отреагировав всерьез, мы загубим компанию? Дождаться прояснения ситуации, усилив разведку? Вроде бы наиболее зрело, но запросто можно опоздать. Поэтому чаще всего избирается худший вариант из всех возможных. Помаленьку, но во все больших количествах подбрасывают кое‑что, каждый раз опаздывая. Так что в конце концов и одна группировка теряет силу, и другой не удается помочь сколько‑нибудь существенно, а враг перемалывает резервы по частям, не испытывая особых затруднений. Естественно, что еще более превратное впечатление может возникнуть у лиц, принимающих решения, когда они находятся на значительном отдалении от ожесточенной битвы со всей присущей ей чудовищной неразберихой.

– Скажите, Джордж, насколько велика опасность, что нацисты снова разгромят русских? Как это было и в прошлое, и в позапрошлое лето?

– Я имею слишком мало оперативных данных, чтобы сказать что‑либо определенное, сэр. Сообщения носят слишком противоречивый характер. Полагаю, некоторый, частный успех нацистов в летней компании был бы не самым худшим вариантом. А то на протяжении последних шести месяцев ситуация развивалась и слишком стремительно, и несколько односторонне.

– Звучит цинично.

– Я сожалею, сэр.

– У вас нет наблюдателей в действующих войсках русского союзника?

– По некоторым признакам, события носят по‑настоящему горячий характер. В подобных случаях сложно узнать, как меняется обстановка, и, тем более, – по отдельным эпизодам оценить картину целиком. Крайне сложно даже просто передать информацию, для этого нет условий. Кроме того, наших людей не допускают на передовую, мотивируя это соображениями их собственной безопасности. Как это делается всегда, всеми и везде, сэр.

– Но немцы сообщают массу названий населенных пунктов, захваченных ими в ходе наступления.

– Там, где дурные дороги, люди живут в значительном количестве мелких селений, и каждое из них имеет свое название, отмеченное на подробной карте. А такого рода перечисление должно хорошо действовать на население, отвыкшее от благоприятных сводок.

– Но они значительно продвинулись за четыре дня наступления! Речь идет о двадцати милях.

– Как вам угодно, сэр.

И тон начальника объединенных штабов, и по‑особому сдержанное выражение лица и весь облик его говорили о том, что у него – есть свое мнение, причем, скорее всего, куда более верное, чем у хозяина овального кабинета, но высказывать его он не спешит, поскольку считает недостаточно обоснованным конкретными фактами.

– Ты не согласен? Но речь идет о тысячах танков. О господстве люфтваффе на поле боя. Удары должны быть чрезвычайной силы!

Маршалл не ответил.

– Джордж. Речь идет о важных вещах. Об очень важных, сэр. Странно, что тебе приходится об этом напоминать.

– Да, сэр. Только позвольте еще раз напомнить, что речь идет только о мнении, которое может быть и превратным.

– Я постоянно, – тон речи президента стал нетерпеливым, взгляд – колючим, – держу это в голове. Не стоит беспокоиться.

– Хорошо. Об этих ударах… Если бы речь шла о боксе, я бы сказал: так не бьют. Так виснут в клинче, тщетно ища передышки. Они выдохнутся через неделю, и даже оперативный успех не изменит положения сколько‑нибудь радикально. Три дня значат, что они полили кровью каждый фут этих двадцати миль. Они больше не могут себе позволить заплатить за победу в одной компании такую цену.

– Уверен?

– Насколько можно быть в чем‑то уверенным в наши беспокойные времена. Но я буду крайне удивлен, если ошибаюсь. Видите ли, – у меня довольно значительный опыт, господин президент.

На южном фасе, получив от Ватутина и Жукова приказ нанести удар с воздуха по прорвавшимся танковым корпусам противника, хитроумное летное начальство тоже решило, что уже пора и подняло по‑настоящему ВСЮ оставшуюся авиацию трех армий и четырех отдельных авиакорпусов. Почти двадцать тысяч самолето‑вылетов за сорок часов. Статистика, и не более того. Большая часть эскадрилий до этого момента не принимало участия в битве. И тогда‑то немцы вдруг заметили, как поредели их истребительные группы, как вымотались и истратились бомбардировщики, до сих пор бывшие одним из главных моторов наступления. Предел усталости есть у всего. Никто не струсил, не впал в панику, не отчаялся, нет. Те, кто были живы, вовсе не потеряли энтузиазма и азарта. Даже сейчас им все время казалось, что вот‑вот, чуть‑чуть еще и они отыграются сразу за все. Величайшая за всю историю группировка люфтваффе не выдержала потерь, превратившись в отдельные звенья и эскадрильи, потерявшие способность к согласованным действиям в интересах наземных войск. Случилось это в момент, когда потребность в таких действиях была особенно велика.