Текст книги "Гном. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Акцент в его речи был заметен больше, чем обычно. Как правило, это обозначало, что тема небезразлична Вождю, как‑то задевает его. Похоже у него, помимо всего прочего, еще и личный счет к финнам. Такое с ним бывало, хоть и нечасто. Впрочем, в данном случае требования его носят очень справедливый характер и вполне рациональны: все‑таки это не немцы где‑нибудь под Вязьмой. Не к ночи будь помянута.

– Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий. Уже сейчас можно наметить ряд мер подготовительного характера, равно необходимых при обоих вариантах. Разрешите приступить?

– Какого рода мер?

– Прежде всего всестороннюю разведку, товарищ Сталин. С учетом полученных сейчас указаний, она будет несколько расширена.

– Чьто ви имеете ввиду?

– Ко всему прочему, обратим внимание на выявление самых крупных бомбоубежищ. С зимы авиаторы добились… заметных успехов в применении управляемых бомб…

– Хараше. – Задумчиво повторил Вождь. – И дополните вашу подготовку… ударами с воздуха, имеющими в большей степени… паказательный характер.

Казалось, а такая иллюзия неизбежно возникает в ходе успешного наступления, что еще один нажим, и будет освобождена Украина с Белоруссией, и оккупанты покатятся дальше и дальше, в Польшу, в Германию – до самого Берлина. Вот только сил на это не было. От полнокровных в начале ноября дивизий Красной Армии за три месяца остались тени, по пятьдесят, сорок, и даже тридцать процентов штатного состава, но и находившиеся в строю бойцы от нечеловеческой усталости тоже напоминали тени. Глядя на худых, оборванных, словно спящих на ходу людей, командиры из числа понимающих тихо паниковали. Им казалось, что, найди немцы какие‑никакие силы, толкни покрепче, и не выдержим. Но контрудара не было. Во‑первых – нечем наносить. Если советские дивизии истаяли, то многие, многие германские, румынские, итальянские попросту исчезли. Тем же, что уцелели, тоже досталось по полной программе.

Ну, а во‑вторых – перестало получаться. Каждый раз импровизированный бронированный клин как будто ждали: он непременно натыкался на какую‑никакую противотанковую оборону. Немногочисленные вроде бы артиллеристы при толково размещенных орудиях. Там, где еще полгода тому назад вермахт снес бы жалкий заслон, не заметив, теперь полумертвые от усталости защитники, казалось, от той же усталости забыли о самой возможности бегства и действовали, как автоматы. Без страха и пощады. Танки расстреливались с самоубийственных дистанций, попадали в танковые засады, контрудар замедлялся, увязал, его бронированное острие крошилось, а потом к русским поспевал какой‑нибудь тактический резерв, подтягивалась артиллерия. Ударные части истощались в бесплодных атаках, продвигаясь на какие‑нибудь сотни метров, местность не позволяла сделать глубокий обход, а потом застрявшие в заснеженных лесах войска подвергались разгрому ударами с воздуха и подошедшими резервами. Атаковать оказывалось себе дороже. Как и вся эта война.

– Этот образец техники был захвачен нашими войсками в боях под Духовищами, в значительной мере случайно. Если кого‑то интересуют подробности, то на нем приехали, прорвавшись из окружения в распоряжение германских войск, фельдфебель Густав Виланд и рядовой Курт Бауэр. Утверждают, что живая сила противника была полностью истреблена в ходе короткого боя и в плен никого захватить не удалось. Еще большей случайностью следует считать, что на данное устройство вообще обратили внимание. К счастью, один из офицеров ремонтной базы оказался специалистом в области химического машиностроения… Что вы говорите? Почему на фронте? Да, действительно доброволец, воюет в "Великой Германии" с самого начала. Так вот, его квалификации хватило только на то, чтобы обратить на машину самое пристальное внимание, но отнюдь не на то, чтобы детально разобраться в устройстве и предназначении. Однако он предположил, что это – устройство для производства жидкого топлива из древесины в полевых условиях. Этого оказалось достаточно, чтобы мы привлекли к исследованиям крупнейшего специалиста в производстве синтетического горючего, профессора Гюнтера Чельвецки. Прошу, профессор…

– Господа! Прежде, чем приступить к изложению технических подробностей, обнаруженных в ходе исследования нашей группой, мне хотелось бы привести вам два вывода, носящих общий характер. Это против моих принципов, но, в данном случае, представляется целесообразным.

Во‑первых, наши исследования и наши технологии в области каталитической химии органических соединений отстали от передовых англо‑американских лабораторий на целую техническую эпоху.

Во‑вторых, судя по всему, сотрудничество англо‑саксов с русскими на самом деле носит значительно более тесный характер, чем мы предполагали. Вероятно, британцы напуганы успехами германского оружия куда сильнее, чем показывали. Ничем другим поставку оборудования такого класса в другую страну объяснить нельзя.

Чей‑то дьявольский ум безошибочно определил, какая техника будет иметь ключевое значение именно в условиях Восточного фронта, с его бесконечными расстояниями, безмерными пространствами, дурными дорогами и дикими дебрями. Я утверждаю, что, имея что‑то подобное к началу Восточной компании, мы достигли бы в прошлом году решающих успехов до наступления зимы. Увы! Ничего подобного у нас нет, и я не вижу реальных способов хотя бы скопировать данный образец или даже отдельные его технические решения. Больше того: я неожиданно убедился, что не в состоянии даже поставить правильных вопросов или внятно сформулировать суть стоящих перед нами затруднений. Зачастую нам совершенно ясен химический состав того или иного соединения, но структура, им образованная, остается полной загадкой. Тем более непостижимо, каким именно способом эти структуры созданы. Тут имеют место фильтры, способные отделить спирт от воды. Даже такие, которые способны разделить воздух на азот и кислород. Я не говорю уже о катализаторах: по сути, речь идет о системах, расположенных в определенном порядке одна за другой, так, что на них осуществляются последовательные превращения. В результате из чего‑то, что выглядит как простая труба, выходит готовый продукт. При этом на исследование одного изделия такого рода нам могут потребоваться годы. Мне нечем порадовать вас, господа. Поэтому еще раз увы!

– Герр профессор, откуда у вас такая уверенность, что данный реактор поставлен русским союзниками? Там есть торговые знаки американских фирм?

– Ничего подобного там, разумеется, нет. Кроме того, это, без сомнения, британские изделия, а вовсе не американские. Достаточно посмотреть двигатель машины, господа. Он собран рабочими, которые оттачивали свое мастерство десятилетиями, из деталей, изготовленных с исключительным совершенством. Русские работают по‑другому: у них есть удачные образцы техники, это надо признать, но сильные стороны лучших их машин – это, скорее, остроумная конструкция, технологичность, простота, прочность, ремонтопригодность, но они никогда не будут отделывать то, что можно не отделывать. У них нет на это ни времени, ни возможности. Это англичане, господа. Без сомнения. И столь тесный союз грозит нам большой бедой. Теперь русские смогут поддерживать высокий темп наступления куда дольше, чем когда‑либо прежде. Чем какая‑либо механизированная армия вообще вплоть до настоящего момента.

– Ваша логика безукоризненна, профессор. Только вы, скорее всего, ошибаетесь.

– Вы можете как‑то обосновать свои утверждения?

– К сожалению, довольно основательно. Самолеты.

– Боюсь, не совсем вас понял, бригадефюрер.

– Мы имели возможность ознакомиться с новыми истребителями русских. Точнее, с тем, что от них осталось после падения с высоты нескольких километров. Выводы, в общем, сходные с вашими, и реакция экспертов почти такая же эмоциональная. Вот только у них, в отличие от вас, не было возможности приписать машины бриттам или янки.

– Почему?

– Потому что это хорошо известные нам модели русских самолетов. Только сделаны они немного по‑другому. Союзники поставляют Советам истребители, но это совсем, совсем другие машины. Откровенно говоря – значительно уступающие новым русским машинам по всем статьям. Я никогда не видел господ конструкторов в таком смятении. Да каком там смятении. В самой позорной панике.

То, что здесь уделено так много внимания всему, связанному с драматической историей Южного Марша не должно маскировать главного: того простого факта, что ресурсы, затраченные на его обеспечение 63‑м заводом, составляли не более двух процентов годового объема его продукции. Не говоря уж о том, что все это никак нельзя было отнести к продукции основной. Потому что основной продукцией пока еще оставались все новые и новые модели авиадвигателей, а еще – истребителей семейства "Як", которые, к тому же, постоянно, от серии к серии, совершенствовались. Это оказывало на ход боевых действий, в общем, куда более основательное влияние, чем блестящие, но случайные акции вроде Южного Марша или прорыва под Ржевом и Великими Луками.

"Косички" разных моделей, поколений и времени выпуска постепенно начинали преобладать во фронтовых частях. По той простой причине, что их оказалось куда труднее сбивать, изнашивались они – медленно, а случаи поломки вообще были единичными. Получался замкнутый круг: сначала "косичка" берегла пилота, позволяя ему пережить первые, самые смертоносные бои и недели, а потом уже набравшийся опыта пилот куда успешнее сберегал своего скакуна. Доходило до того, что перешедший в разряд "стариков" летун получал новую модель, а прежняя его машина во вполне приличном еще состоянии переходила к молодой смене. Пилоты становились испытанными бойцами быстрее, чем немцы успевали сбить их. Теперь было, кому сберечь, и кому научить пополнение.

К тому моменту, когда казавшееся неудержимым общее зимнее наступление все‑таки остановилось, потеряв накат, летчики как‑то вдруг осознали свою силу. Поняли, что их попросту намного больше, а класс немецких асов теперь уже не должен компенсировать численного перевеса. То, что их до сих пор били, играя, как минимум, на равных, было и неправильно, и непонятно. Непонятно, как это получалось, если, по идее, этого быть не должно. Следовало хотя бы попытаться перехватить инициативу. И если в воздухе это не получалось само собой, то в "сознательном" режиме должно было получиться куда успешней. У товарищей Савицкого и Покрышкина, отлично поладивших между собой, как раз появились кое‑какие соображения на этот счет. Инициатива в воздухе это очень‑очень трудно, но, парадоксальным образом, на самом деле не так уж сложно, если у тебя в достатке и техника, и имеющие кое‑какой опыт пилоты.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Весна‑лето: модели сезона 43 года

– Разумеется, это не будет отражено в рапорте. На этот раз. Но вы должны знать, герр генерал, что я крайне разочарован. Если вы это забыли, то позвольте напомнить вам, что главная ваша задача – воздействие на войска противника во‑первых и противодействие его бомбардировщикам во‑вторых. И, если этого не сделано, мне, по большому счету, плевать сколько побед у того или иного аса! Мои позиции не должны бомбить! Мои войска не должны штурмовать! И если вы не можете добиться этого прежними методами, которые вы так энергично отстаиваете, перейдите к другим! Какая может быть свободная охота, когда на головы войск падают бомбы? Это равносильно тому, что я, вместо того, чтобы руководить сражением, взял бы снайперскую винтовку и отправился стрелять «иванов» для развлечения!

– Господин генерал‑полковник! Сбитый за линией фронта русский уже никого не разбомбит! Это же очевидно! Для того, чтобы защитить свои войска от авиации противника, нужно просто как можно больше сбивать его самолетов. Неважно – где, неважно – в каких условиях, лишь бы как можно больше. Это же элементарно!

– Боюсь, что только для специалистов. Солдаты на позициях вчера думали по‑другому. Все, как один утверждают, что русские клали бомбы на выбор, без помех. И что ваших экспертов как‑то не было видно. Очевидно, – прямой бой для них слишком груб и примитивен. Хотите проще? Извольте. По‑моему они попросту боятся атаковать, если не удается сделать этого исподтишка, без всякого риска для себя. И предпочитают в таких случаях ничего не делать даже тогда, когда их вмешательство необходимо. Чтоб сохранить свои драгоценные жизни специалистов. А поэтому вшивые русские недоучки, которых они так презирают, делают, что хотят.

Разумеется, это было не так, и это было несправедливо, но, по правде говоря, Эвалд фон Клейст имел достаточные основания для того, чтобы сделать ему столь суровый выговор. На самом деле имела место элементарная недооценка вчерашнего русского удара. Никто не ожидал увидеть в небе несколько сотен русских бомбардировщиков. Картина была такая, что захватывало дух. Здесь, на Восточном фронте, никто никогда не видел ничего подобного. Тут не было буквально ничего от пресловутого "внезапного удара": классическое, по всем правилам проведенное воздушное наступление. Незаметно, крадучись над самой землей, попытались прошмыгнуть только штурмовики, задачей которых являлась борьба с зенитками, и сопровождающие их немногочисленные истребители.

Зато бомбардировщики с плотным истребительным прикрытием даже и не пробовали скрываться. Шли в четком строю, на хорошей высоте и в количестве, достаточном для того, чтобы их крылья застлали небо. Как и обычно, зенитная артиллерия пострадала от штурмовиков умеренно, но вот для борьбы с таким количеством "петляковых" ее оказалось явно недостаточно. Просто‑напросто мало. Они поочередно, не проявляя особого умения, пикировали на батареи. По большей части пикирование проводилось достаточно неуклюже, хромала координация в заходах, отмечалось несколько столкновений пикировщиков между собой на протяжении одного дня. Но кое‑кто все‑таки попадал, а два раза самолеты врезались в батареи, не то – сбитые, не то – попросту не сумев выйти из пике. В общем же потери зенитчиков оказались неожиданно тяжелыми и трудно поправимыми.

Примерно то же самое можно сказать и об истребителях люфтваффе. В этот день их оказалось достаточно, чтобы остановить обычные три‑четыре "девятки" с сопровождением, но ничтожно мало для борьбы с таким. Это уместнее всего сравнить с пограничниками, которые в один прекрасный день столкнулись с полномасштабным вторжением: можно только погибнуть, нанеся противнику урон, – вроде бы даже и значительный, – но который, тем не менее, будет практически неощутим и незаметен для прущих в атаку милионных полчищ. Добычи оказалось слишком много. Слишком большой риск сгинуть, не добившись буквально ничего. Мало этого: как выяснилось потом, истребители русских эшелонировались по высоте, а позади и выше основного строя двигались чуть ли не лучшие пилоты русских для того, чтобы ударить в спину немецким пилотам, когда те ввяжутся в свалку. С точки зрения здравого смысла решение, сбить, кого получится, не ввязываясь в маневренный бой при соотношении восемь к одному, следовало признать совершенно правильным, но для солдат, на которых пикировала визжащая смерть и сыпались бомбы, такого рода осторожность люфтваффе выглядела обыкновеннейшей трусостью. И по результатам своим была ничем не лучше. Генерал‑лейтенант Кортен аж зажмурился от нестерпимого позора этой мысли. С точки зрения тех, на кого падают бомбы, сбережение сил люфтваффе такой ценой обозначает, что силы эти беречь и незачем ввиду их полной бесполезности.

Разумеется, повторение вчерашнего было совершенно невозможным, неприемлемым. Но, тем не менее, фон Клейст, сам того не подозревая, только что фактически обрек 1‑й авиакорпус на уничтожение. Неуклонно выполнять свой долг в таких условиях обозначало принимать бой там и тогда, где и когда этого хотят русские. Больше не получится брать жизни врага даром, воровать победу. Теперь за нее придется платить ту или иную цену. При том численном превосходстве, которое имел враг, задача решения не имела. Действуя большими массами, русские рано или поздно выиграют сражение.

Как это бывало и прежде, продержавшись некоторое время на одном уровне производства, 63‑й, как бы перевалив через очередной барьер, рывком перешел на следующий уровень. Молодая поросль делала в основном комплекты и отдельные нормали для иных авиационных производств. Поэтому с конца февраля на фронт потоком пошли уже штурмовики и бомбардировщики новых серий. Без единой деревянной детали. С планером, ставшим на треть легче при ку‑уда большей прочности. С бензобаками, снабженными комплексной системой защиты, что предусматривала особую прочность стенки, "шариковую" герметизацию пробоин и самозаклеивание клеевой "пробкой". С узлами, построенными по принципу "пассивной смазки": такой двигатель даже с полностью вытекшим маслом заклинивало в среднем аж на пять минут позже. С рацией, которая практически никогда не барахлила, "доставала" на вдвое большее расстояние и очень удобно управлялась прямо с ручки управления или штурвала. Еще значительно улучшилась защита экипажа. Что же касается "Ил‑2", то штурмовик, машина и без того надежная и прочная, начиная с этого времени обрел прямо‑таки устрашающую живучесть, выдерживая полудюймовые пули и даже двухсантиметровые снаряды с двухсот метров. Легкость, "вылизанная" обшивка и качественный двигатель как‑то сами собой дали по пятьдесят – шестьдесят километров в час дополнительно и совсем, совсем другую дальность. Все это потоком пошло преимущественно на Южный фронт, и училища не поспевали готовить новых пилотов, штурманов, стрелков‑радистов. Тем не менее "скороспелых" недоучек теперь находилось, кому "обкатать" и исподволь приучить к реальной боевой работе.

К концу января в составе двух воздушных армий Северо‑Кавказского фронта сосредоточились такие силы штурмовой и бомбардировочной авиации, что действовать по‑прежнему стало неприлично, да и попросту невозможно. Теперь каждый раз, когда только позволяла погода, русские неукоснительно посылали в бой армаду бомбардировщиков с истребительным прикрытием, построенным в несколько эшелонов. Пытаясь отбить воздушный налет, немецкие истребители поначалу теряли не так уж много самолетов и летчиков, зато довольно много машин возвращались из этих тяжелейших, изматывающих боев с повреждениями. Русские не блистали особым мастерством пилотажа, оказывались склонны к стереотипным действиям, довольно легко попадались на изощренные уловки асов из эскадрильи "Удет", но отличались дисциплиной, дрались упорно, друг друга выручали до последнего и атаковали дружно, наваливаясь на одного врага втроем‑вчетвером. В стиле основной массы пилотов отчетливо просматривалась этакая старательность, характерная для прилично выдрессированных новичков, но, в общем, дать себе трепку они не позволяли. Вообще сбивать этих русских оказалось неожиданно трудно. И бомбардировщики они, в общем, ухитрялись защитить. У них это называлось "выполнить боевую задачу". Они и выполняли. Поэтому бомбовый груз почти в полном объеме валился на голову стиснутых в предгорьях немецких войск, а выкрашенные в черный цвет штурмовики буквально "ходили по головам", выметая из траншей все живое, выбивали артиллерию, жгли грузовики и танки. Чтобы остановить их, приходилось рисковать, кружиться на виражах и карабкаться на крутые вертикали наперегонки с легкими, как кленовые летучки, зыбкими истребителями русских. Атаковать идущие в плотном строю бомбардировщики, подставляясь под огонь бортстрелков и привозя на аэродром дыры. Но это полбеды. Старательные, но лишенные фантазии подмастерья, трудно сбиваемые, но, при этом, почти не сбивающие, оказались только одним номером программы. Вторым явились сравнительно немногочисленные бойцы несколько другого сорта. Те, что ждали, когда немцы окажутся втянуты в бой, – и непременно дожидались, потому что для того, чтобы заставить армаду бомбардировщиков повернуть, надо было стараться изо всех сил, буквально выкладываясь и забывая об осторожности, – а потом стремительно пикировали на них с высоты. Промахнувшись – не настаивали, легко выходя из боя. Потом пробовали снова. Так погибло несколько очень хороших пилотов, но все‑таки не из числа "экспертов": те, парадоксальным образом, редко оказывались сбиты русскими асами, но погибали достаточно нелепо и случайно. Так, в одном из самых первых боев от огня с "Пе‑2" погиб сам Хельмут Кюле. Это было большой бедой, хотя, конечно, – смотря на чей взгляд. Вообще же "пешки" последних серий оказались неожиданно грозным соперником для истребителя не только в строю, но и в одиночку.

Отыскав свою методу, позволившую, наконец, использовать численное превосходство, русские гнули эту линию с кабаньим упорством, не позволяя себе всерьез отвлечься на что‑то другое. Допустимы были варианты. На новые методы противодействия в области тактики нужно искать надлежащий ответ, и его находили. Главное оставалось неизменным. На Востоке это называют "до" или "дао". Обычный перевод этого слова, – "путь", – передает смысл понятия только приблизительно. Им надо проникнуться. Считается, что тот, кто обрел свой Путь, приобретает тем самым необычайные, немыслимые для самого себя прежнего силу и неуязвимость. Это, надо сказать, довольно близко к истине, хотя тоже должно восприниматься несколько по‑особому, на восточный манер.

Поэтому потери люфтваффе росли. Среди менее опытных летчиков убыль начала становиться критической. Когда же погибала одна из ключевых фигур, боеспособность истребительных групп падала как бы скачком. А еще – появились пугающие признаки растущего утомления лучших пилотов‑истребителей. Опытнейший Иоханн Гляйснер, имевший на счету тридцать семь побед, разбился при посадке в исключительно странной "манере": создавалось впечатление, что в этот момент он как бы спал с открытыми глазами, не воспринимая окружающего. Силы русских же, казалось, только возрастали. В круговерти боев их становилось все больше, а драка с теми, кто еще месяц тому назад был разве что старательным "кнехтом", превращалась в дело небезопасное и таящее сюрпризы. И буквально во всем, в любых действиях нынешних командиров русских чувствовалась холодная решимость – сломать. Во что бы то ни стало и любой ценой.

Жутким сюрпризом оказались нечастые, но исключительно эффективные ночные бомбежки аэродромов. На аэродроме в Анапе, попавшем под такой удар, уничтоженными и выведенными из строя оказались более семидесяти процентов истребителей. Больше всего пугало то, что вовсе непонятным осталось: а кто бомбил‑то? Ни радары, ни акустические пункты не обнаружили в окрестностях летного поля ничего подозрительного, – до той самой минуты, когда на аэродром обрушился жестокий и точно нацеленный бомбовый удар.

Больше всего это напоминало боксерский поединок, с противником, может быть, менее умелым, но обладающим чудовищной силой и железной выносливостью. После того, как он почуял едва еще заметную, но явную слабину противника. Он непременно постарается еще больше взвинтить и без того убийственный темп, его корявые удары все чаще будут достигать цели, пока один из них не вышибет из противника дух.

В данном случае, если от возвышенных метафор перейти к грубой прозе, это вполне могло случится не далее, как через три‑четыре месяца. Во время предстоящей летней компании.

– Скажите… Аверелл, может быть, хотя бы вы объясните мне, что творится в России? Только, если можно, подоходчивее, потому что я окончательно перестал что‑нибудь понимать. Я бы сказал, что кто‑то постановил считать всю прежнюю войну не имевшей места и начал партию заново, если б не был совершенно уверен, что так не бывает. Это очень плохо, господин государственный секретарь. Если чего‑то не понимает президент США, это не просто его личная глупость. Это угроза национальной безопасности. Поэтому я жду от вас не доклада. Я жду одной фразы, если хотите, афоризма, в котором, тем не менее, отражалась бы суть происходящего.

Гарриман ответствовал с лицом настолько серьезным, что на секунду могло показаться, что и правда:

– Русские, обдумав сложившуюся ситуацию на трезвую голову, постановили для самих себя впредь нацистов считать не охотниками, а только и исключительно только добычей. Пусть очень опасной, но и не более того. Таким же образом поступают пигмеи перед охотой на слонов. Очевидцы утверждают, что в таких случаях у слона просто нет шансов.

– Правда? – Президент улыбнулся весело и необыкновенно симпатично. – Это не анекдот, нет? Не знал. Признаюсь, это я виноват и вы буквально выполнили мою просьбу. Как всегда блестяще. Вы убедили меня, что небольшое количество подробностей все‑таки желательно. Главное, чтобы их было не так много, чтобы в них утонуть.

– Да, господин президент. Я сегодня же свяжусь с Гопкинсом. Приложу все усилия, чтобы он в точности понял, что именно от него требуется.

– Сделайте это. Я не сомневаюсь, что Гарри сделает именно то, что нужно… А до этого ничего? Никаких существенных фактов?

– Практически ничего. Лемей утверждает, что видел в России совершенно новый стратегический бомбардировщик.

– Вот как? – Проговорил президент даже вроде бы лениво, никак не показав своей заинтересованности. – Ну, если Кертис говорит, что бомбардировщик, то, значит, бомбардировщик. И какое впечатление?

– Несколько архаичная с виду машина с вовсе не архаичными данными. По его словам, многое выглядит так, будто конструировалось на другой планете, а не на той, на которой находятся США. Облик вызывает и неприязнь, и опаску. Как он образно выразился: "У меня шерсть поднялась на загривке…". Как кому, но лично я понял. Вообще, надо признать, у сукиного сына очень неплохо подвешен язык: он неизменно умудряется передать то, что хотел, даже если это какие‑то нюансы.

– Несомненно. А еще он весьма толковый командир. И прямо талантливый тактик. И многообещающий стратег воздушной войны. Кроме того, у него прекрасное взаимопонимание с подчиненными, а приказы его выполняются не то, что беспрекословно, а с охотой и чуть ли только не с восторгом. У него вообще только один недостаток.

– Да. Он форменный псих. Кое в каких отношениях, пожалуй, будет даже похуже Паттона. Он весьма полезен, пока идет война, но когда она кончится… Ему может захотеться еще.

– Проблемы такого рода бывают всегда. Хуже то, что они могут возникнуть после меня.

– Было бы для всех лучше, если бы подобные деятели погибали смертью храбрых где‑нибудь за день до победы.

– Аверелл… Существует уровень цинизма, вполне естественный и даже уместный в мирное время. Во время войны дело обстоит несколько по‑другому.

– Простите, господин президент.

– Кроме бомбардировщика ничего?

– Практически ничего. Разве что так называемый "обратный ленд‑лиз". Точнее, отдельные его позиции. Электромоторы малой мощности, несколько типов. Вдруг оказалось, что они как нельзя лучше подходят для механизации наших стратегических бомбардировщиков. Клеи, которыми можно склеить Манхэттонский мост. Фильтры с очень необычными, откровенно говоря, уникальными, свойствами. Самое, пожалуй, главное – жидкостные батареи очень большой мощности. Говорят, их заправляют, как обычный бензобак, а потом спокойно получают много‑много электричества. Локвуд настаивает, чтобы мы заказали такие же, только большие: говорит, что это может вдвое повысить эффективность подводных лодок… А вот самое, пожалуй, неожиданное – радиодетали. Небьющиеся радиолампы и конденсаторы особой надежности. Все, как один, отмечают исключительно высокий уровень исполнения. Очень говорят, симпатичные штучки. Рука сама так и норовит незаметно сунуть в карман…

– Сам видел?

– Не пришлось.

– Так посмотри. И знаешь что? Покажи мне. С детства питаю некоторое пристрастие именно к мелким игрушкам. У меня в детстве были два паровоза длиной в дюйм, так у них даже колеса крутились. Вот поверишь ли, я играл ими несколько лет…

Прототип VII: образца 42 года

– А чего же здесь такого неожиданного? – Удивился Берович. – Самая ожидаемая реакция. Странно было бы, не сделай они чего‑то подобного.

– И это все, что ты скажешь?

– Хозяин в курсе?

– И это все, что ты скажешь?

– Прежде всего я выясняю первоочередные обстоятельства. От того, что думает по этому поводу Хозяин, зависит все. Значит ли что‑нибудь это сообщение, или не значит ничего вообще. "Не значит" – это когда, вне зависимости от смысла сообщения, оно никак не повлияет на наши дальнейшие действия.

– Хорошо, я спрошу по‑другому: какой вариант выгоден именно нам?

– Могла бы не спрашивать. С чисто шкурных позиций для нас тем лучше, чем более сложные технические проблемы встанут перед властями. А лучший, если не единственный способ озадачить их всерьез, это отставание от внешнего врага или конкурента в перспективной военной технологии. Отставание может быть и мнимым, не важно. Когда это выяснится, будет у нас, но будет и "у них". Кто бы они ни были. Хоть что‑то. Самое смешное то, что, чем лучше для нас, тем лучше для страны. И для властей. Такой вот пердюмонокль. Заботясь о своей шкуре, мы способствуем прогрессу в СССР. Я бы посмеялся, если б было чем…

А настоящей причиной этого знаменательного разговора было то, что в командовании вермахта отыскались‑таки люди несколько менее высокомерные и более, что ли, чуткие. Которые дали себе труд обратить внимание на легкие непонятки под Демянском. По итогом негласного и осторожного следствия началась столь же осторожная и негромкая паника. Эффективное, осмысленное и последовательное применение авиации русскими, бывшее вполне‑вполне на уровне люфтваффе! – будучи широко распространено, означало, фактически, катастрофу. В этой ситуации, в качестве действия на опережение, было принято решение предельно форсировать работы по турбореактивной авиации. Несколько забегая вперед, добавим, что с началом осуществления плана "Блау", когда (и пока) он имел даже больший успех, чем рассчитывали, накал работ несколько снизился. Даже немцам не чуждо ничто человеческое. В данном случае разведка сработала достаточно эффективно, и об успехах немецких конструкторов стало известно в Москве.

– Ваше мнение, товарищ Берович, – какое влияние эти разработки могут оказать на ход войны?

Саня ни на секунду не сомневался, что товарищ Сталин хорошо подготовился к этому разговору. И не его первого спрашивает о реактивном двигателе. И уже нашел тех, кто с абсолютным знанием вопроса объяснил ему: дальнейшего увеличения скорости от винтовой тяги и поршневых моторов ждать нельзя. А вот теперь, к третьему или четвертому по счету, он обратился к нему. К производственнику, проявляющему самый пристальный интерес к тому, как количество, качество и соотношение поступающих в войска технических средств войны влияет на ход боевых действий. Сложно, но именно так охарактеризовал бы Саню вождь в качестве источника информации, если бы дал себе труд выразить это словами.