Текст книги "Волшебники приходят к людям"
Автор книги: Александр Шаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
С этой верой во всесилие мечты Владимир Одоевский отправляется в долгое свое воображаемое путешествие; присоединимся же и мы к нему.
Все дарования – мыслителя, философа-любомудра, фантаста, сказочника – объединились в стремлении увидеть будущее; именно увидеть, а не придумать.
'И дата выбрана. «По вычислениям некоторых астрономов, комета Вьелы должна в 4339 году, то есть 2500 лет после нас, встретиться с Землей, – пишет Одоевский. – Действие романа происходит за год до сей катастрофы».
СКАЗКА БУДУЩЕГО
Итак, в 4338 год!
С поверхности Земли люди вырвались во внеземное пространство – это первое, что поражает в России сорок четвертого столетья чужеземца-путешественника, от имени которого ведется повествование. «Нашли способ сообщения с Луною; она необитаема и служит только источником снабжения Земли... Путешественники берут с собой разные газы для составления воздуха, которого нет на Луне».
И вместе с завоеванием надземного пространства другим станет само мышление наше, – предсказывает Одоевский. «Новому труженику науки будет предстоять труд немалый: поутру облетать (тогда вместо извозчиков будут аэростаты) с десяток лекций, прочесть до двадцати газет и столько же книжек, написать на лету десяток страниц и... поспеть в театр; но главное дело будет: отучить ум от усталости, приучить его переходить мгновенно от одного предмета к другому; изощрить его так, чтобы самая сложная операция была ему с первой минуты легкою; будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая. нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна».
Когда комета Вьелы столкнется с Землей, люди как-то (вероятно, при помощи летательных аппаратов) на время покинут нашу планету и избегнут гибели.
Они сильны, они подчинили себе природу; «огнедышащие горы в холодной Камчатке... употреблены, как постоянные горны для нагревания сей страны. Построены теплохранилища... машины гонят по трубам тепло – с юга на север. Вся страна превратилась в сад, где растут плодовые деревья, изобретенные здешними садовниками».
Но что случится с человечеством? Каким оно придет в тот бесконечно далекий век; ведь чтобы выдержать самое грозное испытание, необходимы не только изобретательность техники, мудрость науки, но и все силы сердца – сплоченность, самоотверженность.
–Нет, мы не стали бентамитами, – словно бы отвечает Одоевский из бесконечной дали времени. – Увеличившееся чувство любви к человечеству достигло того, что люди не могут видеть трагедий и удивляются, как мы могли любоваться видом нравственных несчастий, точно так же, как мы не можем постигнуть удовольствия древних смотреть на гладиаторов».
С самых первых месяцев жизни ребенка учат выражать свои мысли и чувства не только словами, но и на языке нот. От этого увеличивается понимание людьми друг друга, и Министру примирений остается не так уж много работы.
Музыка и любомудрие в тот далекий век станут сопровождать человека от детства до старости; точно так же, как от детства до старости они сопровождали Одоевского.
Возникли новые удивительные музыкальные инструменты. Вот чужеземец, от имени которого ведется повествование, вместе с другими гостями попадает в сад первого министра. Одна из дам в платье из эластического хрусталя подошла к бассейну, и в то же мгновение ¦журчание превратилось в прекрасную тихую музыку: таких странных звуков мне еще никогда не случалось слышать; я приблизился к моей даме и с удивлением увидел, что она играла на клавишах, приделанных к бассейну: эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию»...
И вот мы в Кабинете Редкостей – огромном здании, построенном на самой середине Невы и имеющем вид целого города... Многочисленные арки служат сообщением между берегами; из окон виден огромный водомет, который спасает приморскую часть Петербурга от наводнений. Ближний остров... занят огромным крытым садом, где растут деревья и кустарники, а за решетками, но на свободе, гуляют разные звери; этот сад есть чудо искусства! Он весь построен на сводах, которые нагреваются теплым воздухом постепенно, так, что несколько шагов отделяют знойный климат от умеренного; словом, этот сад – сокращение всей нашей планеты; исходить его то же, что сделать путешествие вокруг света».
Своды, своды, звуки необычайных инструментов, доносящиеся со всех сторон.
Что все это напоминает нам?Да конечно же —Городок в табакерке; ведь и там за сводом виднеется, манит другой свод, третий... десятый... И там не умолкают звонкие голоса мальчиков-колоколь чиков:
Дин-дин-дин – идите за нами!
Теперь-то мы понимаем каждое слово серебряного их языка.
Дин-дин-дин-дин. Смелее! Идите, и вы познаете все чудеса Земли. Если придется увидеть странное, даже страшное – не бойтесь! Учитесь смотреть прямо в глаза беде, опасности! Учитесь оберегать живое свое сердце от корысти, выгоды, бездушности. И через город бента– митов, через мертвые эти развалины надо суметь пройти. Дин-дин– дин – впереди Будущее, оно принадлежит вам; впереди 4338 год!
Звенят, зовут, ободряют, звучат надеждой, через столетия доносясь до нас вот так необычно – из прошлого и одновременно из далекого будущего, – милые голоса родившихся в сказке Одоевского мальчиков-колокольчиков.
«ВСЕ НАШЕ ЛУЧШЕЕ.. .»
В 1845 году Кюхельбекер из ссылки, из Кургана, писал Одоевскому: ¦Ты – наш: тебе и Грибоедов, и Пушкин, и я завещали все наше лучшее; ты перед потомством и отечеством представитель нашего времени, нашего бескорыстного стремления к художественной красоте и к истине безусловной. Будь счастливее нас!» Все уже было решено Одоевским: он вступил в литературу в рядах пушкинского поколения и теперь вместе с другими писателями своего времени, вслед за ними расстанется с нею: как и каждому человеку, поколениям людским тоже отмерены свои сроки.
Один только замысел, возникший еще в юности, а точнее – в 1825 году, он мечтает осуществить: роман о Джордано Бруно. Одновременно реальный, сказочный и фантастический мир, который Владимир Одоевский создавал во всю жизнь, не будет завершен пока в череду населяющих его образов не вступит подлинный герой – идеал не одного только времени, не одного из вечно спорящих течений, – а общечеловеческий.
Джордано Бруно – ученый, мыслитель, постигший бесконечность Вселенной и миров, в ней существующих; бесстрашный бунтарь, который предпочел мученическую смерть отречению от своих идей. В образе этом разрешался вечный спор мысли с действием, спор, с юности шедший между братьями Одоевскими. Для Владимира Одоевского бесконечно важно сближение их позиций. Потому еще, что и Александра уже нет в живых.
Мыслитель. Борец за истину. Но и этим не исчерпывалась суть личности Джордано Бруно.
Одоевскому вспомнились пушкинские строки:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Он написал набросок к заключительной главе романа: «Дня через два после казни два старика с молодою женщиной собирали хладный пепел Бруно и плакали. «Что вы плачете над еретиком?»—сказал кто-то из прохожих. {Если бы ты знал его – ты бы не сказал это: он был истинно добрым человеком».
И мысль, и действие, осененные и поверяемые добром, – вот что значит «все наше лучшее».
Глава одиннадцатая
ТАИНЫ СКАЗКИ
«ИЗГОЛОДАВШЕЕСЯ ВООБРАЖЕНИЕ»
И вот колония бентамитов, почти такая же, какою создало ее воображение Одоевского, возникает наяву. В романе «Тяжелые времена» Чарльз Диккенс переносит нас в дымный и душный город Кокстаун. В похожем на склеп, холодном классе образцовой школы один из столпов города Гредграйнд произносит поучение, адресованное не только детям, но и их наставнику со зловещей фамилией «Чадомор»: – Итак, я требую фактов. Учите этих мальчиков и девочек только фактам. В жизни требуются одни факты. Не насаждайте ничего иного и все иное вырывайте с корнем. Ум мыслящего животного можно образовать только при помощи фактов, ничто иное не принесет ему пользы. Вот теория, по которой я воспитываю своих детей...
Дети его, Томас и Луиза, сидят тут же в классе среди других учеников; взгляни Гредграйнд на них глазами не правоверного бента– мита, а человеческими, отцовскими, он бы сразу понял то, что так тревожит автора романа: «В обоих детях, особенно в девочке, чувствовалось какое-то угрюмое недовольство; сквозь хмурое выражение ее лица пробивался свет, которому нечего озарять, огонь, которому нечего жечь, изголодавшееся воображение».
Но ведь чувства – это нечто эфемерное, а не факты, и Гредграйнд не станет терять времени на угадывание их.
Образцовый урок сменяется другим, не менее образцовым. И кажется, что дети под наблюдением Гредграйнда и Чадомора растут вполне образцовыми, но однажды вечером они пробираются к деревянному балагану бродячего цирка Слири, чтобы хоть через щели в сосновых досках поглядеть на удивительную «конно-тирольскую пляску цветов». Отец настигает их за этим предосудительным занятием.
– Подумай! – восклицает он в крайнем негодовании. – Томас и ты, которые, можно сказать, насыщены фактами; Томас и ты здесь!.. Уму непостижимо.
– Мне было скучно, отец, – ответила Луиза. – Мне уже давно скучно. Надоело.
– Надоело? Что же тебе надоело?
– Сама не знаю. Кажется, все на свете.
Придя домой, Гредграйнд скажет забитой своей супруге, тоже утопающей (или уже утонувшей) в море фактов:
– Еще не хватало, чтобы я увидел своих детей за чтением стихов.
... Да, цирк, а там еще сказочки и стихи; нечто такое открытое,
хрупкое – против железной логики фактов; совсем, совсем неравные силы!
Но ведь что удивительно: несмотря на всю свою хрупкость и бесполезность иногда они побеждают. Ведь так?! Иногда им удается отвоевать у этих самых железных фактов хотя бы первые шесть-семь лет существования ребенка, а то и все его детство; а то – бывает и так – всю жизнь! Они окружают ребенка незримой оболочкой волшебства, этого самого воображения, – защищают как щитом. Недаром люди начали создавать сказки, лишь только возникли на земле.
Иногда стихи, сказка, игра побеждают. А если этой оболочки волшебства нет? Если она разорвана в клочья и растоптана? Что,если «воображение задушено еще в колыбели»? – спрашивает Диккенс.
Уже взрослой девушкой, прежде чем по родительской воле выйти замуж за низкого и тупого, однако вполне преуспевающего бентами– та, Луиза скажет отцу:
– Вы так заботливо берегли меня, что сердце мое никогда не было сердцем ребенка. Вы так образцово воспитывали меня, отец, от колыбели до сего часа, что я никогда не знала ни детской веры, ни детского страха.
Человеческое, отцовское пробудится в Гредграйнде, но боже, как поздно это произойдет. Жизнь Луизы искалечена. А Томас? Он совершил кражу и попадет на каторгу. Да он и заслужил жестокое наказание. Заслужил? Но ведь он и сам жертва отца, Чадомора, тех, кто вытоптал в его душе все живое.
Битцер, воспитанник той же образцовой школы, гонится за товарищем школьных лет: им движет надежда на щедрую награду. Он гонится за Томасом и не упустит свою жертву, если только...
Если не перенести действие в сказку. А единственное владение сказки в Кокстауне – это бродячий цирк Слири; вот уж кто никогда не изменял и не изменит миру воображения.
Там-то, на арене цирка, – находившегося в ту ночь как раз на полпути между Кокстауном и Ливерпулем, откуда можно бежать за море – уже волей сказки, а не реального романа встретятся главные герои его, и Гредграйнд обратится к Битцеру с мольбой пожалеть и отпустить Томаса.
– Есть у тебя сердце?!
– Без сердца, сэр, – ответит Битцер, усмехнувшись несуразности вопроса, – кровь не могла бы обращаться. Ни один человек, знакомый с фактами, установленными Гарвеем относительно кровообращения, не мог бы усомниться в наличии у меня сердца.
И еще он скажет:
– Всегда и во всем нужно опираться на присущее человеку стремление к личной выгоде. Это единственная прочная опора. Уж так мы созданы природой. Эту догму мне внушили с детства, сэр, как вам хорошо известно.
И, прислушиваясь вместе с потрясенным горем Грэдграйндом к монотонному голосу Битцера, мы понимаем: иногда слова, тобой же для личной твоей выгоды придуманные или даже тобой только повторенные, возвращаются, чтобы без всякой жалости ранить или даже убить тебя; может быть, для того и написал Диккенс «Тяжелые времена», чтобы напомнить людям эту простую, однако не стареющую с годами истину.
Когда переговоры с Битцером оканчиваются безуспешно, из мрака, окружающего арену, выдвигается – как раз вовремя – хозяин цирка старый Слири и услужливо предлагает Битцеру свой экипаж, чтобы подвезти его вместе с конвоируемым Томасом к железнодорожной станции.
Неужели и он предал?
Возница, Битцер и Томас вместе с огромной цирковой собакой, предназначенной заботливым Слири для охраны пассажиров – «время ночное, всякое может приключиться», – занимают свои места. Экипаж катится по безлюдной дороге, пока вдруг не останавливается.
– Лошади вообразилось, что она на цирковой арене, ивзду– м а л о с ь танцевать польку, тут уж ничего не поделаешь, – объясняет услужливый возница негодующему Битцеру.
А тем временем экипаж настигает повозка, запряженная пони; Томас перескакивает в нее и исчезает в темноте. Битцер решает преследовать беглеца пешком, но путь преграждает огромный пес с оскаленной пастью; ему тоже что-то такое вообразилось и вздумалось...
Да, лошадь – это не только четвероногое травоядное. И собака не только... А человек лишь тот, кто наделен воображением: для того и даровано нам длинное-длинное детство, которое Так быстро проходит, чтобы в трудную взрослость мы вошли, уже обладая этим волшебным даром.
ПРАВДА СКАЗКИ – ОБОЛГАННАЯ И ВОСТОРЖЕСТВОВАВШАЯ
Ранней весной 1895 года в Вятском крае, неподалеку от села Старый Мултан, в глухих лесных и болотистых местах, где жили удмурты (вотяки, как их тогда именовали), было найдено изуродованное тело крестьянина-нищего Конона Матюнина. Следствие велось с ужасающей небрежностью, и, по мере того как исчезала надежда раскрыть преступление, все шире распространялся подлый слух, будто вотяки втайне продолжают поклоняться жестоким языческим богам, требующим человеческих жертв.
Так бывало, что подозрительность, даже ненависть к «инородцам», к маленькому мирному племени, веками живущему рядом, вдруг охватывала окрестных жителей; потом все успокаивалось, должно успокоиться, если только этот внезапный взрыв не станут поддерживать власти и люди просвещенные. Какой же опасной становится ненависть, преследующая свои жертвы уже не ощупью, а в черном свете ложного знания!
Следствие, а за ним и суд ухватились ?а слухи. По грубо сфабрикованным уликам, «в убийстве... с целью принесения в жертву языческим богам» была обвинена группа вотяков. Страшно прозвучал приговор, словно продиктованный другими, темными веками. За полной необоснованностью он дважды отменялся сенатом. Теперь, когда дело слушалось в последний, третий раз, защиту мултанцев взял на себя Владимир Галактионович Короленко – для многих в нашей стране олицетворявший самое правду и справедливость.
Нелегкая задача выпала на долю защитников. Присяжные были предубеждены.
Предубеждение и враждебность! А тут еще профессор Смирнов, автор монографии о вотяках, приглашенный в суд экспертом, берется доказать, что сам народ признает необходимость человеческих жертв. Правда, в вотском фольклоре подходящих свидетельств профессору отыскать не удалось, но вот сказка о злой мачехе, бытующая у черемисов, народа родственного.
Злая мачеха прикидывается больной и говорит мужу: «Поди в лес к колдунье, она скажет, что сделать, чтобы я стала здорова». Муж отправляется в лес. А злая мачеха переодевается колдуньей, бежит сама в назначенное место и говорит от имени колдуньи, что для выздоровления жены нужно убить ее пасынка. С ужасом отказывается муж совершить это преступление; но злая мачеха делает вид, что совсем разболелась, опять посылает мужа к колдунье и обманом добивается, наконец, своего.
– Мы видим, что божества черемисского эпоса не прочь полакомиться человечиной, – заключает научный эксперт Смирнов.
Но ведь это фальшивое, насквозь ложное толкование сказки – с гневом отвечает Короленко. Если смотреть глазами Смирнова, то список ¦виновных» народов придется расширить так, что он охватит чуть ли не весь мир. Откроем хотя бы собрание народных сказок А. Н. Афанасьева, и мы сразу натолкнемся на сходные сюжеты.
Перечитаешь щемящие душу сказки о мачехе и падчерице, мачехе и пасынке (а они есть чуть ли не у всех народов мира), и не только умом – сердцем поймешь, что одна мысль в них: зло, кровавая жертва приводят только ко злу и крови. И сложены эти сказки для того, чтобы унизить и проклясть зло.
Во всех таких сказках, и в той, которая была приведена на суде, народ не признает, а с гневом, ненавистью отвергает бытовавший, может быть, тысячи и тысячи лет назад обряд кровавых жертвоприношений. Он не забывает этот давний, к счастью, навсегда умерший обряд только для того, чтобы и нынешние люди, мы с вами, всегда помнили: от зла – зло, от крови – только кровь, от жестокости – народное горе.
Вот что увидели в оболганной сказке присяжные, когда словом Короленко и других защитников и ярко просиявшим светом народной мудрости был рассеян туман предубеждения и враждебности. Увидели и вынесли оправдательный приговор.
Правда сказки победила ложь.
Глава двенадцатая
ПРЕКРАСНЫЙ И ТРАГИЧЕСКИЙ МИР ПЕРРО
ОТЕЦ И СЫН
Пудреный парик, завитый по моде, обрамляет высокий лоб; голова несколько откинута, что придает Шарлю Перро гордое, даже надменное выражение, впрочем, объяснимое – он красноречивый адвокат, архитектор, служивший при дворе, в ¦ведомстве королевских построек», признанный ученый и поэт, член Французской академии.
Во Франции умы возбуждены спором между древними и новыми. Первые утверждают: литература, как и все искусства, достигла высшего совершенства в античные времена. А новым представляется, что писатели современные, идя своими путями, открыли и еще откроют человечеству многое, неведомое даже самым гениальным грекам и римлянам.
Наступил 1697 год; век Шекспира и Сервантеса приближается к концу. Шарлю Перро, автору четырехтомного исследования ¦Параллель между древними и. новыми», признанному вожаку новых, 68 лет.
Случается, кто-либо из коллег, поговорив с Перро о его поэтических и ученых трудах с той уважительной серьезностью, которую предмет заслуживает, упомянет и о недавно вышедшем томике – ¦Истории, или Сказки былых времен (Сказки моей Матушки Гусыни) с моральными поучениями»:
– А знаете ли, ¦Матушка Гусыня» пользуется успехом; особенно у дам, разумеется.
Одна фраза, и разговор возвращается к темам серьезным. Так чего стоит, чем уж так примечательна небольшая книжечка с нарочито простонародным заголовком?
Разве только тем, что в ней Красная Шапочка впервые отправляется в опасное путешествие через лес, где бродит голодный волк, к больной бабушке, с гостинцами – пирожком да горшочком масла; и путешествие это с той самой поры будет повторяться в воображении каждого ребенка всех поколений и всех стран.
И в ней принцесса заснет ровно на сто лет. А когда минет срок, громадные деревья, выросшие вокруг замка, колючие кустарники и терновник расступятся перед принцем; он войдет в объятый сном дворец, в опочивальню принцессы и, пораженный ее красотой, опустится на колени; а она, открыв глаза, нежно взглянет на суженого и скажет:
– Это вы, принц? Долго же вас пришлось дожидаться.
И в этой самой книжке мельник оставит сыновьям наследство: старшему – мельницу, среднему – осла, а невезучему младшему – одного только кота.
– Ничего не поделаешь, – сам себе скажет младший сын, – съем кота, сделаю себе муфту из его шкурки, а потом придется умереть с голоду.
Но он не исполнит жестокого, намерения, а, напротив, закажет для кота сапоги, чтобы тот мог с некоторым удобством бродить по свету, искать счастья. Кот в сапогах после многих приключений придет к людоеду в его замок и с самым простодушным видом скажет:
– Меня уверяли, что вы обладаете даром превращаться не только в самых больших животных, льва или слона, но так же точно и в самых маленьких, например, в крысу или мышь; должен признаться, я считаю это совершенно невозможным!
– Для меня нет невозможного, советую вам это запомнить, сударь, – ответит тщеславный людоед и в ту же минуту сделается мышью.
Хитрющий кот бросится на мышь и съест ее, а замок подарит своему хозяину, придумав ему в придачу громкий титул и звонкое имя: Маркиз де-Карабас.
... Когда почтенный коллега снисходительно похвалит «Матушку Гусыню», Шарль Перро ответит столь же небрежной, мимолетной улыбкой и, может быть, в глубине души обрадуется тому, что сказки подписаны именем сына: «П. Дарманкур».
– Юноша... – неопределенно отзовется он не то с просьбой о снисхождении, не то с гордостью.
И с того самого памятного для истории сказки 1697 года столетиями будет идти в науке спор: кто же в действительности автор сказок «Матушки Гусыни». Сам Шарль Перро, как считает большинство исследователей? Но тогда что побудило его скрыться за другим именем? Неужели одна лишь боязнь уронить себя во мнении света сочинениями, причисляющимися к жанрам «низким»? Или и вправду сказки написал сын Перро? Вот ведь и посвящение к книге начинается словами: «Ваше высочество. Вероятно, никто не найдет странным, что ребенку пришло в голову сочинить сказки, составляющие этот сборник; однако все удивятся, что у него хватило смелости вам их поднести». Но если автор – П. Дарманкур, то как объяснить, что, рано и блестяще начав литературный путь, он больше ничем выдающимся себя не проявил?
А можно представить, что было так: сказки создавались Шарлем Перро тогда, когда сын его (которому в год их опубликования восемнадцать лет) был ребенком; это слово не случайно возникло в посвящении. То, что детское воображение приняло, Шарль Перро через много лет записал. И в память о давних счастливых вечерах, совместных мечтаниях, общих поисках путей спасения героев, попавших в беду, в память об этом, записав сказки, рожденные любовью к сыну, отец дал им и сыновье имя. Значит – и отец и сын; мудрость и талант взрослого и наивная фантазия ребенка. А в благодарную память о том, что сказки писались гусиным пером, увековечена еще и матушка Гусыня.Что ж, возможно и такое решение давнего спора.
МИР СКАЗКИ
Шарль Перро стал отцом будучи уже совсем немолодым и, готовясь к отцовству, долгие годы думал о тайной границе, отделяющей одно поколение от другого, детство от взрослости. Он говорил себе: нельзя взваливать на плечи ребенка наследие прошлого, где правда переплелась с ложью, вечное с отмирающим. В первые годы жизни надо оберечь его на торной дороге, по которой в грязи, в крови катится карета времени. Но как сберечь? Как подготовить ребенка ко встрече со взрослостью?
За столетие до рождения Перро соотечественник его Ноэль де Фейль нарисовал картину вечера в крестьянской семье. Когда домочадцы умолкали, занятые рукоделием, добряк Робен начинал рассказывать сказки – об аисте, о тех временах, когда животные разговаривали; о том, как лиса крала рыбу у рыбака; как собака и кошка отправлялись в дальнее путешествие; о льве, царе зверей, который сделал осла своим наместником; о вороне, которая каркала и потеряла сыр; о том, как он, Робен, увидел фей, водивших хоровод близ источника у рябины, и разговаривал с ними.
В долгой своей жизни Шарль Перро встречался со многими народными сказочниками, потомками добряка Робена; в голове Перро бережно хранилось не меньше французских народных сказок, чем собрано сказок восточных в «Тысяче и одной ночи». И так уж устроено его воображение, что запечатлевало оно не только волшебные истории, извека существовавшие, но и другие – те, что безмолвно поверяли ему древние замки, отражающиеся в спокойных водах Луары, и старые мельницы, старые деревья – всё, всё!
Мир сказки! Кто же будет обитать в нем? Какими чертами, даю
щими право войти в сказку, наделит создатель этого мира своих героев: принцесс и принцев, дровосеков и людоедов, говорящих котов и волков?
Через много лет в другой стране несчастливая, очень больная девушка Мэгги попросит Крошку Доррит, милую героиню романа Чарльза Диккенса:
– Теперь сказку, только интересную.
– Какую же тебе рассказать сказку?
– Про принцессу. Но чтобы про настоящую. Каких на самом деле не бывает.
... И' Шарль Перро ввел в литературу героев настоящих, каких на самом деле не бывает; это одно из самых замечательных открытий, совершенных им в мире сказки.
Прочитаем стихотворное «поучение», которым, подобно остальным сказкам у Перро, оканчивается «Кот в сапогах»:
И если мельников сынишка может
Принцессы сердце потревожить,
И смотрит на него она едва жива,
То значит молодость и радость
И без наследства будут в сладость,
И сердце любит и кружится голова.
Что ж, в жизни такого не бывает, как бы слышится голос Перро в этих и ласковых и шутливых строках, ну, а вот сказка без бескорыстной любви невозможна. И обычаи века меняются, а сказка вечна; по одному этому если обычаи и сказка вступают в спор, победа будет за сказкой...
– Жил-был когда-то славный король, – рассказывает Крошка Доррит. – И у него было все, чего только может пожелать душа, и даже еще больше. Было у него золото и серебро, алмазы и рубины и много-много других сокровищ. Были дворцы, были...
– Больницы, – вставит Мэгги. – Пускай у него будут больницы, там ведь так хорошо. Больницы, где дают курятину...
Это открытие тоже первоначально совершено Шарлем Перрр: чем дальше сказочное отдалено от реального, тем необходимее ему нечто, соединяющее мечту с действительностью, небо с землей; правда жизни, пусть даже и самая тяжелая, одна только способна родить истинную поэзию, в том числе и поэзию сказочную; цветок жив, потому что имеет корни.
ТАИНСТВЕННАЯ ИГРА
Я стараюсь разбудить в памяти впечатление, которым сказки Перро поразили меня в тот бесконечно давний год первого с ним знакомства; потом я окрестил его для себя «Годом Перро».
В день рождения я, как всегда, проснулся среди ночи, увидел рядом с постелью на стуле подарок – тускло и таинственно, как клад, блиставшую из темноты красным с золотым книгу, – поднялся и, на носках ступая по холодному полу, подошел к окну; свет фонаря услужливо проникал в комнату.
Я читал торопливо, перескакивая через строки, заглядывая в конец, но очень скоро почувствовал ужасный страх, что вот не успеешь оглянуться, книжка окончится, и начал «экономить», заставляя себя каждую фразу перечитывать по нескольку раз, да еще шепотом повторять вслух; прежде я знал одну только сказку Перро – «Красную Шапочку».
Конечно, я не замечал ничего вокруг, но это ощущение уже было мне знакомо по чтению других сказок и книг приключений, а тут к нему прибавилось нечто поражающе новое, что на долгом своем семилетием веку я переживал впервые. Будто книга втягивала меня в какую-то пока еще не совсем понятную, но очень интересную волшебную игру.
Будто, читая, я всем существом сливался не только с героями сказок, но и с волшебником, создавшим этих героев, то есть сам вдруг получил дар волшебства и теперь имею право, даже должен, управлять судьбами героев Перро, как управляю отрядами оловянных солдатиков или кораблями в военно-морской игре.
И книга, как ни хитри, как ни экономь, окончится, и даже очень скоро, а игра, в которую я вступил, продлится до бесконечности; все дети мечтают о бесконечной сказке, бесконечной игре.
Удивительное ощущение вдруг возникшего дара волшебства вызывалось, как представляется сейчас, тем, что судьбы некоторых, самых любимых героев Перро не определял окончательно. И от меня тоже, также и от моего воображения зависело, как сложится их жизнь.
Вот, например, Мальчик с пальчик. С ним может быть так: он подкрадется к спящему Людоеду, наденет его семимильные сапоги и, пока тот храпит, помчится, перепрыгивая с горы на гору, с одного берега реки на другой. И вот он в Людоедовом доме, говорит хозяйке:
– Вашего мужа схватила шайка разбойников, которые поклялись убить его, если он не отдаст им все свое золото и серебро. Они уже приставили ему кинжал к горлу!
Людоедова жена поверит Мальчику с пальчик, и тот, нагрузившись сокровищами, вернется в дом своего отца – бедного дровосека.
А может быть и совсем по-другому.
Мальчик с пальчик даже не подумает о награбленных сокровищах, не станет хитрить и обманывать Людоедову жену. Он возьмет себе только семимильные сапоги – ведь Людоед надевал их, чтобы ловить маленьких детей; бог с ними – с сокровищами; идет война, и Мальчик с пальчик станет курьером короля; много раз под огнем неприятеля он доставит войскам за сто миль от столицы королевские приказы и обратно, в столицу, донесения о сражениях.
В первой из этих историй в Мальчике с пальчик угадываются черты будущего Робин Гуда, во второй – д’Артаньяна.
Исключают ли эти две истории одна другую? Тогда, в детстве, мне так не казалось; пожалуй, и сейчас не кажется. Напротив, мне представлялось, будто перед Мальчиком с пальчик открыты еще и третья, и четвертая, и сотая дороги, на каждой встретятся другие чудесные приключения. И каким путем пойти, выбирает не один Мальчик с пальчик, а и я вместе с ним – в этом самое главное!
И так как дорог бессчетное множество, то мы с Мальчиком с пальчик никогда не расстанемся: каждую ночь будут сниться все новые и новые истории о его, о наших приключениях; они уже теснятся где-то близко, в преддвериях воображения.
Снились мне такие сны? Не помню, не знаю. Но что в свой «Год Перро», вообще-то очень трудный в ряду других трудных лет детства, я стал несколько иным, несколько более счастливым – это знаю твердо.
РИКБ С ХОХОЛКОМ И ТАИНА КРАСОТЫ
Немного обжившись в сказках Перро, замечаешь, что пути, которые открывает своим героям автор, избраны не случайно. Идя по одному из них, мы встретимся с чудесами, каких в обычной, обыденной жизни не бывает. А когда, вслед за сказочником, изберем другой путь, как бы нарочито огибающий страну чудес – первоначально даже к некоторому нашему, читателей, огорчению, – мы увидим те же события, но уже как бы не во сне, а наяву, близко, рядом даже, и освещенные обыкновенным солнцем, тем самым, которое каждый день на наших глазах поднимается на востоке и садится на западе.
Вспомним сказку «Рике с хохолком». Принц, которого так зовут, столь же умный, сколь и уродливый, просто ужасно уродливый и
