Текст книги "Димитрий (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

         12 октября к штурму готовились: заняли подходившие к монастырю дороги, ночью с факелами, лестницами, щитами и таранами с криками и под войсковую музыку побежали к стенам. Димитриевых воинов встретили залпом пушек и пищалей, зажженной смолой, каменьями и пращами. Не допустили до стен, отогнали.

         19 октября осторожно спустились со стен на веревках, проникли в неприятельский лагерь и зажгли осадные туры на Красной горе. 25 октября повторили вылазку. Зажгли вражеский острог.

         Ляхи повели подкоп под стены. Им встречь вывели слухи – встречные лазы на подрыв идущих.  Дважды копатели встречались с взаимною кровавою схваткою.

         1 ноября пошли на вылазку. Поляки перехватили за рвом. Вырезали сто девяносто человек, взяли пленных. В тот же день ядро попало в большой колокол, пробило церковь, повредив иконы, покалечив молящихся. Увидели зловещий знак, устрашились. Несколько иноков в будущую ночь перебежали к неприятелям.

         В ответ осажденные преуспели прорыть ход в ров, делали оттуда смелые вылазки. Схваченный раненый казак дедиловский перед смертью указал ляхов ход. Шел он к угловой башне нижней стены,  представляя большую опасность. Загородили сие место частоколом.  Меткой стрельбою повредили главную литовскую пушку, более остальных вредившую монастырю.

         Начались холода. Полтысячи донских казаков с атаманом Епифанцем бросили осаду и уехали зимовать на Дон.

         9 ноября под гром осадного колокола в глубокой темноте за три часа до рассвета защитники вышли из монастыря с намерением победить или умереть. Порыв ветра рассеял облака, показал три русских отряда. Два храбреца, землепашцы Шилов и Слот, заложили порох и взорвали вражеский подкоп, не успев выскочить и погибнув.

         Толпы иноков, воинов, народа вываливали из лавры, приняв грохот взрыва за победу. Яростно рубились, резались на земляных укреплениях. Валили недругов в овраги, шли на пушки, бившие в упор. Схватили красно – белые орлиные знамена, восемь пушек, самопалы, ручницы, копья. Унесли палаши, доспехи, бочки пороха, ядра,  даже – трубы и литавры.  Увели пленников. Что не утащили, сожгли. Потеряли мертвыми сто семьдесят четыре человека, шестьдесят шесть – тяжелоранеными.

         Битва продолжилась на следующий день. Димитрий потерял полторы тысячи воинов. Полегли знатные ляхи Угорский и Мазовецкий.

         Брат изменника и переметчика Данило Селевин сказал:

– Смертью заглажу бесчестие нашего рода.

         Выскакал один на отряд атамана Чики. Саблею изрубил троих. Смертельно раненый четвертым, нашел силы повалить и его мертвым.

         Иноки везде были впереди. Монастырский служка Меркурий Айгустов  первым достиг вражеских бойниц и был застрелен из ружья польским пушкарем. Но сподвижники Меркурия немедля отсекли литвину голову.

         Стыдясь неудач, Сапега и Лисовский пошли на хитрость. Перевели конницу в овраги, и в темноте послали пехотинцев под стены выманить осажденных. Те поддались. С верхотуры башни дозорные углядели засаду и набатом вернули вперед вырвавшихся.

         Крепла зима. На рассвете туманного дня Сергиевы воины  снова вышли на ворога. Взяли Мишутин овраг, Благовещенский лес, вернули Красную гору до Клементьевского пруда. Были отодвинуты Лисовским и Сапегою, притиснуты к стенам. Подкрепленные вышедшими дружинами, начали вторую битву, гораздо кровопролитнейшую. Простые крестьяне без знания ратного воевали и побеждали. Некий Суета, житель села Молокова, великан ростом, душою и силою богатырь, увлекал товарищей в жестокую свалку, неприятелю сек головы бердышом на обе стороны, шел по трупам.  Меткач Пимен Теменев пустил стрелу в Лисовского, попал в левый висок, свалил с коня. Воин Павлов убил ляха князя Юрия Горского и примчал в лавру на аркане.

         Вражеские толпы рассеяли стенными пушками. Ввечеру торжествовали вторую  победу.

         В лютую зиму монастырь пожег запасы дров. Ходили в лес. Враг стерег дровосеков, убивал, пленил.  Едва не лишились и воды. Два отрока боярских перебежали к Сапеге, указав внешний пруд, от коего скрытно шел проток к лавре. Неприятель начал работы, дабы перекрыть. Пленник раскрыл замысел. Ночью из лавры сделали вылазку, разогнали копателей. Отворив подземные трубы, водою внешнего пруда враз наполнили внутренние накопители.

         Раскрыли другую измену. Монастырский казначей Иосиф Девочкин и воевода Голохвастов, не рассчитывая выдержать осаду, собирались открыть ворогу ворота.

         Неприятель, изнуренный неуспехом, холодом и голодом, бросил окопы и отошел до тепла в деревянный стан. Осажденные задышали свободнее. Стали выходить из лавры рубить лес. Осмелились стирать белье во внешних прудах. Будто одолев навсегда, бездумно запировали в обители, снисходя до развращенных ежедневной опасностью молодых женщин и вдов. Запасы не берегли и истощили.

         Худая вода и недостаток питания произвели цингу.  Больные пухли и гнили. В день умирало до полусотни человек, не успевали копать могил. В одну клали тридцать – сорок тел. Стон и вой не умолкали в монастыре. Кто издыхал, кто плакал над издыхающими. Здоровые шатались изможденными тенями. Стояли на церковных службах под руки поддерживаемые или сидели, склоняясь. Предвидевшие смерть из последних сил выходили на стены. Стояли, ожидая вражеского выстрела. Вылазки прекратились.

         Враг, слыша плач в обители, подъезжал под стены. Влезал на деревья, наблюдая похоронные процессии. Чуял смрад невыносимый и радовался. Думали, лавра сдастся.

         Архимандрит Иоасаф писал в Москву келарю Палицыну, требуя уговорить царя послать освободительное войско. Шуйский ждал набега из Тушина. Выделил шесть десятков казаков с атаманом Останковым, несколько легких пушек. Добровольцами поехали сражаться двадцать московских иноков. Отряд успешно прошел в лавру. Осаждающие схватили только четверых. Разозленный Лисовский приказал казнить их в виду монастыря. В  ответ из обители вывели сорок два пленных литовцем, под стенами срубив головы.

         Ожесточение битв и взаимные предательства возобновились. Ляхи, подъезжая под стены, переманивали хлебом и вином осажденных. В монастырь тоже бежали, часто притворно. Мнимый перебежчик лях Мартиас,  втершийся в доверие к князю Долгорукому, спавший с ним в одной келии,  подслушивал и подсматривал, посылал за стены стрелы с депешами, пока не был разоблачен другим переметчиком паном Немко.

         Видения и чудеса поддерживали лавру. По ночам в запертых церквах слышали хоры ангельских ликов. Святые Сергий и Никон неоднократно являлись поддержать архимандрита и иноков.

         Весной цинга ослабела. Подвели печальный итог: за зиму умерло 297 иноков, 500 послушников, 2125 боярских отроков.

         27 мая 1609 года Сапега пошел на третий штурм. Вечером конница под развернутыми знаменами вышла из стана, встала на Клементьевском поле. Построилась пехота. Лавра тоже изготовилась. Не только воины и иноки, женщины и дети встали по стенам с камнями, смолою, известью, серой. Архимандрит и иеромонахи молились перед алтарем. Все ждали часа. Наступила ночь, укрывшая неприятеля. Осажденные различали шорохи: ляхи со стенобитными орудиями ползли ко рву змеями. Вдруг с Красной горы ударила пушка. Враги завопили, ударили в барабаны и бубны, кинулись к ограде. Черными кучами показались щиты на колесах. Щитами прикрывались. Защитники стреляли, кололи, метали камни, лили вар, смолу и серу. Ослепляли глаза известью. Отбивали щиты, сваливали тараны и лестницы.

         Приступы возобновлялись. Осаждающие стали отступать,  победители сделали вылазку. Схватили тридцать панов и Димитриевых чиновников, взяли множество стенобитных орудий. Стрелец Нехорошев и селянин Никифор Шилов единоборствовали с самим Лисовским, славным воином. Один убил под Лисовским коня, другой рассек польскому воеводе бедро.

         Не осиливая лавру, осадное войско разъезжалось окрест. Под руку Димитрия взяли Владимир, Суздаль, Углич, Кострому, Галич, Вологду, Переславль Залесский, Тверь. В Белозерске  освободили ссыльных Димитриевских пленников, в том числе первого его провозвестника князя Григория Шаховского. Боярин Петр Шереметьев, псковский воевода, объявил землю за Димитрия.   Касимовский царевич Ураз – Магмет вел в подмогу Димитрию татар. Крещеный ногайский князь Араслан Петр прогнав жену, в девичестве княгиню Шуйскую, ехал в Тушино воевать за царика.  От Десны до Чудского озера, от Двины до моря Каспийского русская земля признала Димитрия.

         За Василия еще держались Коломна, Переславль Рязанский, Смоленск,  Саратов, Казань, города Сибири. Нижний Новгород осаждали мордва, черемисы и Димитриевы отряды. Петр Строганов и немец Даниил Эйлоф удерживали Соль – Вычегодскую.

         Митрополит Филарет молился в Соборной церкви, уже сведав, что переславцы приехали  взять его. В двери ломились. Ростовцы схватились отстоять святителя. Бились до изнеможения. С Филарета сорвали ризы, одели в рубище. Кто-то из жалости кинул ему шапку татарскую и литовский кафтан. Захватчики отдирали золото с раки святого Лаврентия, грабили церковь и город. Награбленное делили брошенным жребием.

         Филарета везли в Тушино. Димитрий удивившись унижению его, приказал немедленно обуть босого, выдать ризы, золотой пояс, парчовый нагрудник, митру, посох. С честью принял племянника Анастасии, любимой супруги Иоанна. Призвав верных ему епископов, Димитрий выказал желание иметь патриархом сию жертву Борисова произвола. Поместный минисобор избрал Филарета. Тот не взял самоотвод. Теперь Шуйский, имевший патриархом  Гермогена, узнал и духовного соперника.

         По всей стране кипело взаимное ожесточение. Русские убивали русских. Кто был за бояр и Гермогена, кто – за низ с Тушинским вором и Филаретом. Церковный раскол изливался стычками до кровопролития. Сразили отринувшего Димитрия Тверского епископа Феоктиста. Изгнали Суздальского архиепископа Галактиона. Коломенского святителя Иосифа влачили  по земле привязанного к пушке. Псковского иерея Геннадия довели до смерти.

         Летописец Сергиевой лавры писал: «Гибли отечество и церковь: храмы истинного Бога разорялись, подобно капищам Владимирова времени. Скот и псы жили в алтарях. Воздухами и пеленами украшались кони. Пили из потиров. Мяса стояли на дискосах. На иконах играли в кости. Церковные хоругви служили вместо знамен. В ризах иерейских плясали блудницы. Иноков, священников палили огнем, допытываясь их сокровищ. Отшельников, схимников заставляли петь срамные песни, безмолвствующих убивали. Люди уступили свои жилища зверям. Медведи и волки, оставив леса, витали в пустых городах и весях. Враны плотоядные сидели станицами на телах человеческих. Малые птицы гнездились в черепах. Подобно горам, везде возвышались могилы. Жители. Земледельцы ушли от разбоев в леса, пещеры, дебри, болота. И леса не спасали: оставив звероловство, люди приходили туда с чуткими псами для ловли людей. Прячась, матери зажимали рты младенцам от крика и так душили их. Не светом луны, а пожарами озарялись ночи. Грабители сжигали, что не могли унести. В глазах родителей бросали в костры детей, носили головы их на саблях и копьях. Грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни. Взрослых метали с крутых берегов в глубину рек, расстреливали из луков и самопалов. Да будет Россия пустыней необитаемой!.. Содрогаясь, ляхи говорили: что будет с нами, когда московиты друг друга губят с такою лютостью?!»

         Тушино разрослось в столицу. До ста тысяч человек поселилось тут: восемнадцать тысяч конных и две тысячи пеших поляков, сорок тысяч запорожских и прочих казаков, татары, ногаи и москвичи. Землянки расстроились в избы, загоны – в конюшни. Торговали в лавках. Шумели на площадях, где каждый день был праздник. Толпы распутных женщин стеклись веселиться с вольницей, некоторые приехали пленницами. Дармовщина расхищенного и вечное пьянство разлагало людей. Дочери и жены, выкупаемые отцами и мужьями, снова бежали в Тушино. Жили, будто блуд иссякнет вместе с Россией. Запасы же врагов Димитрия почитали неиссякаемыми.

         Сам народный царь с царицей  Мариной обретался в деревянном тереме, громко прозванном дворцом. Лжепатриарх Филарет служил им и сподвижникам в домашней церкви – Тушинском соборе.

         При всех успехах Димитрий разуверился, что одолеет Кремль.    5 января 1609 года он согласовал с Мариной такое ее письмо королю Сигизмунду:

– «Если кем на свете играла судьба, то, конечно, мною. Из шляхетского звания она возвела меня на высоту московского престола только для того, чтобы бросить в ужасное заключение. Только лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергла меня в неволю, на самом деле еще злополучнейшую, и теперь привела меня в такое положение, в котором я не могу жить спокойно, сообразно своему сану. Все отняла у меня судьба: остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронациею, утвержденное признанием за мною титула московской царицы, укрепленное двойною присягою всех сословий Московского государства. Я уверена, что ваше величество по мудрости своей щедро вознаградите и меня, и мое семейство, которое достигало этой цели с потерей прав и большими издержками, а это неминуемо будет важною причиной к возвращению мне моего государства в союзе с вашим королевским величеством».

         Никому не показывая слабости, чванясь успехами в провинции, Димитрий обещал тестю триста тысяч рублей из виртуально захваченного Кремля, подтвердил и жалованную грамоту  на Смоленск и Новгород – Северскую землю. Посол Олесницкий получил город Белую.  На семейном совете договорились, что Мнишек поедет в Краков уговаривать короля оказать Димитрию необходимую военную и финансовую поддержку.

         Что принадлежит вассалу, защищает корона – это был главный аргумент. Мнишек с декабря 1608 года настойчиво запросил у короля защиты  для своего ненадежного  дара. Бог с ней со всей Россией, уж дочери с зятем как дастся! В своих приобретениях Юрий был бы уверен, когда официальная граница Речи очертила бы Смоленскую область.  Видим, не год колебавшись, вдохновленный российской слабостью, Сигизмунд  следующей весной повел в Россию  коронное войско. Первые русские пленники сказали королю, что народ не любит Василия, не станет за него биться и охотно признает принца Владислава московским царем.

                                                         7

         Перерезав отрядами Сапеги поставки хлеба из Сергиева посада, Димитрий   возбудил голод в столице. Зимой 1609 года четверть ржи в Москве стоила семь рублей. Шуйский устанавливал твердые цены, заставляя купцов и богачей целовать на том крест в храме Успения. Торговцы клялись, выходили из церкви с поклонами и шли  цены взвинчивать. Впавший в отчаяние народ кричал на улицах:

– Мы гибнем от царя злосчастного! От него кровопролитие и голод. Долгот ли нам сидеть в осаде и ждать голодной смерти?!

         17 февраля толпа под начальством Романа Гагарина, Григория Сумбулова ворвалась в Кремль:

– Надобно переменить царя! Василий сел самовольством. Не всею землей избран!

         Князь Василий Васильевич Голицын стоял за мятежниками, потому что сразу после Шуйского, отметая бывших за Димитрия Романовых, был в очереди на престол. Но за Шуйского выступал патриарх Гермоген, не ладивший с Василием, но поддерживающий власть, раз она существовала. Гермоген и вышел к  толпе, излившейся на Красную площадь.

– Кровь и голод – испытания Божие, не воля Василия!

         Толпа усовестилась ненадолго. В апреле боярин Крюк – Колычев хотел заколоть Василия. Народ  на Николин день, и на праздник Вознесения врывался к Шуйскому во дворец, вопя:

– Чего еще дожидаешься?! Не голодной смертью ли нам погибать?

         Василий открыл государственные житницы, уронил цену на хлеб до двух рублей. Запасы были ограничены. Продолжись осада, Москва не выдержала бы следующую зиму. Помог дипломатический успех.

         Шведский король Карл, не любивший племянника – Сигизмунда, обещал помощь против мятежников и поляков, все активнее их поддерживающих. В Выборге возобновили мирный договор 1595 года. Карл выделял Шуйскому две тысячи конников и три тысячи пехотинцев на восстановление порядка. Василий обязывался платить им сто тысяч ефимков ежемесячно, королю же отдавал навечно Кексгольм с Карелией. Общее командование дожжен был осуществлять князь Михаил Скопин – Шуйский.

         26 марта воевода Ододуров  встретил на границе союзную рать  Якова Понтуса Делагарди. Скопин ждал шведского полководца в Новгороде. Делагарди было 27 лет, Скопину – 23. Эти молодые люди и спасли Василия.

         5 мая под селом Каменка разбили крупный отряд Димитрия, и Псковская земля сразу вернулась Москве. 13 июля взяли Тверь.

         На помощь Димитрию выехали астраханские казаки. Их вели Август, Осиновик и Лавр, назвавшиеся чудесно спасенными сыном и двумя внуками Иоанна Грозного. Верный Шуйскому воевода Замятня Сабуров перехватил казаков возле Саратова, легко рассеял. Осиновика умертвил саблею, Августа и Лавра повесил.

           Стремясь опередить угрожающих  Скопина и Шуйского, Димитрий послал полки на решительный приступ Москвы. Брат Василия Дмитрий Шуйский вышел встречь с сильным царским войском. Бой пылал отчаянный. Тушинцев  отодвинули к Ходынке.

         Осенью Скопин и Делагарди очистили Переславль Залесский и взяли Александрову слободу, где зазимовали. Предательский рязанский воевода Прокопий Ляпунов прислал туда посольство, будто все рязанцы желают Скопина – Шуйского в русские цари. Россия столь же стремительно возвращалась  Шуйскому, как недавно шла в обратку.

         В Тушинском лагере шел разброд. Атаманы и ляхи избранно  слушали Димитрия. На собственный страх и риск ездили грабить обозы между Коломною и столицей, Красное село.

         Что же Сигизмунд? Он безуспешно осаждал Смоленск, отказавшийся признать себя подарком Димитрия Мнишеку. Хотя Сигизмунд не побеждал, к нему понаехали запорожские казаки, взявшиеся подчинять Путивль, Чернигов, Брянск и Новгород – Северскую землю его именем.

         Ляхи из Тушина жаловались королю:

– Как смеешь ты брать под свою руку города, обещанные нам царем Димитрием за верную службу? Мы – поляки, но на русской службе заслужили именья в Северской земле кровью и победами. Твои гайдуки грабят, а мы остаемся в бедности с одними ранами.

         Гетман Сапега колебался в верности королю. Гетман Рожинский отрекся его в пользу Димитрия. Тушинские конфедераты послали сказать королю:

– Если сила и беззаконие готовы исхитить из наших рук достояние меча и геройства, то не признаем ни короля королем, ни отечества отечеством, ни братьев братьями!

         Димитрий Первый обещал тестю за Марину Новгород – Северскую землю еще в Польше. Новые дары Димитрия Второго вступали с тем в противоречие. Интересы оставшихся в Тушине ляхов столкнулись с уехавшим к Сигизмунду Мнишеком.

         Гетман Рожинский писал королю:

– «Ваше величество, все знали и единственно нам предоставили кончить войну за Димитрия, еще более для республики, нежели для нас выгодную. Но вдруг неожиданно вы являетесь с полками, отнимаете у него землю Северскую, волнуете, смущаете россиян, усиливаете Шуйского и вредите делу уже почти нами совершенному… Сия земля нашей кровью увлажнена, нашею славою блистает. В сих могилах от Днепра до Волги лежат кости моих храбрых сподвижников. Уступим ли кому Россию? Скорее все мы положим  головы. Враг Димитрия, кто бы он ни был, есть наш неприятель!»

         Послы конфедератов изъясняли отдельно и гетману Жолкевскому о недопустимости вмешательства короля. Паны и шляхтичи из стана Сигизмунда потешались над ляхами, принявшими русскую службу. Допытывались о  необыкновенных спасениях их тушинского царика. Спрашивали, не слепа, не близорука царица Марина, не разобравшая отличий другого.

         Король отверг самоволие забывавших родину  подданных и передал тушинским послам:

– Вам надлежало не посылать к королю, а ждать моего посольства. Тогда разъяснено  было бы, для чего я вступил в Россию. Бесспорно, отечество наше славится редкою свободой, но свобода имеет законы, без которых государство стоять не может. Закон республики не дозволяет воевать  королю без согласия Сейма. Я его получил, а вы, люди, частные, своевольным вмешательством в дела московские раздражаете опаснейшего врага Речи: озлобленный Шуйский натравливает на наше отечество  шведов и крымцев. Легко призвать, трудно удалить опасность… Идите и скажите своим клевретам, что искать славы беззаконием, мятежничать и нагло оскорблять верховную власть есть дело не свободных граждан, а граждан диких и хищных.

         Сигизмунд отрекался  того, на что четвертый год закрывал глаза. При его походном дворе был Мнишек, источник тех, кого король укорял. Ныне Сигизмунд добивался  за что объявлял отступниками: ляхи при Димитрии и король сцепились за Новгород – Северскую землю.

         Приехавшие под Смоленск парламентарии Михаил Молчанов (местоблюститель Димитрия), князь Рубец – Мосальский, Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, дьяки Грамотин, Андронов, Чичерин, Апраксин, дворяне и громогласнее других – Михайло Салтыков с сыном, отрекаясь Димитрия, у которого шел разброд, нашли выход: пусть сын Сигизмунда Владислав вступит на русский престол. Ибо мы, московиты, в конец запутались, кому служить.  Договориться о россиянине без тягчайшего кровопролития и бедствий мы не способны. Ни один царь нам не люб, ни Димитрия, ни Шуйского не хотим. Приходите и правьте нами! Дьяк Грамотин обрисовал выгоды, ожидающие северную Русь и Речь при соединении под одной короною.

         Литовский канцлер Лев Сапега поблагодарил делегацию от имени короля за оказанные честь и доверие. Пока Сигизмунд обещал стать покровителем московской державы и православной церкви, назначить сенаторов для переговоров о соединении России с Речью.

         Переговоры начались немедленно в виду осыпаемого ядрами Смоленска. Русская делегация провозгласила:

– С того времени, как смертью Иоаннова наследника извелось державное племя Рюрика, мы всегда делали иметь одного венценосца с Польшей. В том  удостоверит сей думный боярин Михайло Глебович Салтыков, знающий  государственные тайны. Препятствием были грозное царствование Годуновых, успехи мнимого Димитрия, беззаконное воцарение Шуйского. Ко второму самозванцу мы, здесь стоящие, пристали до времени от ненависти к Василию, а не по вере, что он сын Иоаннов. Обрадованные вступлением короля в Россию, мы тайно снеслись с знатнейшими людьми в Москве, сведали их единомыслие с нами и давно прибегли бы к Сигизмунду, если бы неподвластные королю тушинские ляхи тому не противились. Ныне же, когда вожди и войско склоняются к законному монарху, объявившему нам чистоту своих намерений, смело убеждаем его величество дать нам сына в цари. Ибо ему самому, государю иной великой державы, нельзя оставить ее, ни управлять Москвой через наместника. Вся Россия встретит вожделенного царя Владислава с радостью. Города и крепости отворят врата. Истинный патриарх (Филарет) благословит его усердно. Пускай не медлит Сигизмунд, идет прямо к Москве, и подкрепит тушинское войско, угрожаемое превосходящими силами Скопина и шведов.  Мы впереди укажем ему путь и средства взять столицу. Сами свергнем, истребим ненавистного Шуйского как жертву, уже давно обреченную на гибель. Тогда и Смоленск, осаждаемый с тягостным усердием, доселе бесполезным, тогда и все государство последует нашему примеру.

         Пушки со стен Смоленска не раз прерывали верноподданную речь.  Защитники Смоленска не ведали, что противятся законному, а главное – долгожданному  русскому царю, который удовлетворит интересы противоборствующих сторон. Шестнадцатилетний Владислав оглядывался, стремясь в гордой отцовой свите обрести уверенность в решении предстоящих московских задач.

         Сигизмунд отвечал осторожно:

– Да благословит Всевышний добрые желания россиян. Когда грозные тучи, висящие над их державою, рассеются, тихие дни воссияют, а вельможи, войско, духовенство и граждане единодушно захотят Владислава, король не будет возражать, чтобы сын его надел царский венец.

         Коронное войско не пойдет к Москве, но будет ждать под Смоленском слияния верных Сигизмунду и Владиславу сил. Король махнул возобновить приступ. Обдав снежной пылью, мимо тушинских послов проскакали  с пиками на перевес драгуны. Послы, будто дело решено, взялись обсуждать, как Владислав перейдет из католичества в Православие.

         Сигизмунд отвечал за не смевшего говорить отрока-сына:

– Вера – дело совести, Тут можно склонять, внушать, но не велеть.

         Тушинцы к удивлению поляков вцепились в этот вопрос, словно, если решат его, Владиславу неминуемо быть царем.

         Любезные сенаторы сказали, что если Бог даст Владиславу Русь, то он перекрестится немедленно. Целостность России тоже была обещана.

         Ядра пролетали над палатками, и совещающиеся вынуждены были отъехать. В гостевом шатре из рук Филарета тушинская делегация целовала крест на верность королевичу Владиславу.

         Король послал в Тушино панов Стадницкого и Тишкевича с князем Збараским убедить тамошних ляхов, что первая клятва их королю превозмогает данную Димитрию. В отдельном письме Димитрию король именовал его  яснейшим князем, но не царем  всея Руси.

         Въехав в Тушино, польские послы и  русская делегация, не представляясь Димитрию, смотревшего на них в окно терема, поехали к войску. Сначала вызвали ляхов и  воззвали вернуться к  вассальному долгу. Король объявлял: он извлек меч на Шуйского, раздраженный неприятельскими действиями россиян, идет спасть конфедератов, сражениями за Димитрия изнуренных, шведами и москвитянами теснимых, насилием и посулами  в тушинском лагере удерживаемых. Ждет возврата добрых сынов отечества под славные знамена, забывает вину дерзких, обещает щедрое жалованье и награды. Охотникам предписывалось немедля оставить Димитрия и ехать под Смоленск.

         Послов с согласными делегатами выслушали, и запылал обычный польский спор. Одни соглашались выехать, другие предлагали королю договориться с Димитрием о Смоленске и Новгороде – Северском, третьи – со Смоленска осаду снять, Сигизмунду идти в Тушино, а оттуда, вместе со всеми, на Москву.

         Послы возражали:

– Какую жалованную грамоту ждать королю от обманщика? Благоразумно ли и вам проливать за него драгоценную кровь?

         Тушинские ляхи предложили выдать им два миллиона злотых за отставку Димитрию и возвращение под отечественные штандарты. Кто-то робко попросил достойного содержания для Димитрия и Марины.

         Им отвечали:

– Вспомните: в Речи нет Перуанских рудников, чтобы удовлетворить всех. Удовольствуйтесь обыкновенным коронным жалованьем. Когда Бог покорит Сигизмунду Московию, тогда и прежняя служба не останется без возмездия, хотя вы служили не королю и отечеству, а человеку стороннему. Вне государственного на то согласия.

         Поляки так кричали, что  Димитрий слышал почти каждое слово. Он кусал ногти, ожидая решения своей судьбы. Важная составляющая успеха – польские авантюристы  торговали его и Марины венцом. Уже давно терпел Димитрий наглость наемников. Не дерзал быть взыскательным и строгим. Не далее, как вчера  гетман ЯН Сапега, пан Зборовский и Адам Вишневецкий накинулись на гетмана Рожинского, что не помогает тушинскими отрядами взять Сергиеву лавру. Горячий, вечно на винном взводе, Рожинский кричал: если б не отвлечение сил, давно бы взяли Москву. Забывшись, он съездил бывшего его много старше Вишневецкого ножнами сабли по голове. Димитрий выбежал с военного совета, чтобы не видеть безобразной сцены, где от него требовали занять чью-то сторону.

         Послы и делегаты обращались уже к стекшимся казакам и русской и татарской вольнице:

– Король вошел в пределы России для ее блага. Сочащаяся взаимной кровью междоусобица не может длиться долее. Сострадательный сосед вынужден вмешаться на защиту жителей, не допустить распада древней дружественной страны. Ни Шуйский, ни Димитрий не способны управлять ей. Нужна третья высшая  могучая сила.

         Польские историки передают: россияне  согласились с доводами послов и шумно провозгласили Владислава русским самодержцем,  устыдив колеблющихся конфедератов. Боярин Михайло Салтыков и князь Василий Рубец – Мосальский выступили с поддерживающими речами, а митрополит тушинцев Филарет (Романов) благословил и окропил святой водой сборище. Возможно, было и так. Только надолго ли? Все участники тушинского веча несметное количество раз божились и в иную сторону.

         Удовлетворенные послы поспешали уже в Кремль, предлагая Шуйскому отказаться от Смоленска с областью и Новгород – Северской земли в память прежнего владения Польшей. В ответ обещалось присмирение, и даже – выдача Димитрия.

         Тушино бурлило. Димитрий нехотя позвал гетмана Рожинского для объяснений. Тот нетрезвый, поднял на царя руку. Угрожал, что выдаст королю. Димитрий вбежал к Марине, сообщив: он вынужден бежать из изменившего лагеря.

         Влюбленные обнялись.  Ночью 29 декабря в простом крестьянском зипуне, сопровождаемый лишь шутом Петром Кошелевым, Димитрий ускакал по Калужской дороге.

         Наутро случился переполох. Верные Димитрию и часть отрекшихся, но вновь полюбивших по его исчезновению. Потребовали от гетмана Рожинского объяснить, что он сделал с царем. Гетман поклялся перед толпой: он не убивал Димитрия, не скрывал труп. Возмущение  против поляков пресекли. Значительное число их собиралось к королю под Смоленск.

         Пан Стадницкий, дядя Марины, убеждал ее без промедления отправиться к королю. У нее кипело в груди. Задевало, что король в последнем письме, ей адресованном не называл ее более московской царицей, только – дочерью Сандомирского воеводы. Ходя по сеням, она диктовала ответное обиженное послание:

– «Благодарю за добрые пожелания и советы. Правосудие Всевышнего не даст врагу моему Шуйскому насладиться плодом вероломства. Кому Бог единожды дает величие, тот уже никогда не лишается подобного солнцу блеска, всегда лучезарного, хотя затмеваемого на час  облаками. Счастье меня оставило, но не лишило права властительского, утвержденного моим царским венчанием и двукратною присягою россиян (в Москве и Тушино)».

         Марина засобиралась к мужу. Ее удерживали

         Димитрий, въехав в подгородный Калуге монастырь, обнародовал манифест: тушинские ляхи хотели убить его за то, что не отдает под латинство и на поругание святынь  Новгород – Северскую землю и Смоленск. Димитрий против  и ляхов, и Шуйского. Он за веру Православную и целость земли русской. Калужские сподвижники Болотникова, бежавшие за цариком тушинцы, князь Григорий Шаховской со своими казаками из Царева – Займища, не отлагая, поддержали государя законного.