Текст книги "Димитрий (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

         Звучавшие храмы предусмотрительно закрыли, и народ торжествовал победу на улицах и стогнах. Ночью меж домов опустело. Еще стонали умирающие, расползались раненые.

         Мертвые тела Димитрия и Басманова валялись на Лобном месте. Любой мог пройти туда, бить ногою, тыкать палкою и даже гадить на лицо и грудь.

         В Думе шло экстренное заседание. Бояре оказались заложниками ситуации. Природного царя не было, и им оставалось выбрать царя, как делалось при ненавистном Годунове и как в антиподе – Польше. Старейшим был председатель Думы Федор Иванович. Он снимал кандидатуру, угрожая постричься в монахи, если его против воли выдвинут. Позиция его давно была известна. Вторым шел душа и руководитель победившего восстания Василий Иванович Шуйский. Третьим – Иван Васильевич Голицын. Он   происходил из древнего литовского рода Гедиминов, что при антилитовском характере выступления приравнивало его шансы  к нулю.

         Шуйский хотел быть царем.  Он произнес пространную речь, где напомнил о древности своего рода, восходящего к Андрею, младшему брату Александра Невского, о заслугах предков – верных и успешных воевод и думных бояр, умолчал об олигархах  и расправах над ними в Иоанново детство. Завоевания Иоанна  Грозного приписались мудрости и храбрости Шуйских. Естественно, не забыта была славная защита Пскова. Дядей – Иваном Петровичем. Достойно вели себя Шуйские  при слабом Феодоре, властолюбивом Годунове.

– Мы, Шуйские, – указал Василий, – загладили годы вынужденного молчания в час смерти или спасения России. Стыжусь, что обязан жизнью великодушию Самозванца, простившего первое мое неповиновение. Так разбойник подчас милует странника. Я колебался, бежа упрека в неблагодарности, но гласы совести. Веры и отечества вооружили мою длань, когда в остальных россиянах увидел я ревность к великому подвигу. Дело наше – правое, святое. Оно потребовало крови. Но Бог благословил нас ему угодным успехом. Избыв злодея, еретика, чернокнижника, должны мы думать об избрании достойного властителя. Уже нет царского племени, но стоит Русь. В ней легко найдем сильную  Рюрикову ветвь. Будем искать мужа знаменитого, в православии усердного, к нашим древним обычаям туго привязанного, неюного. Нам нужен человек, который, приняв венец и скипетр, любил не расточительную роскошь, но умеренность и правду. Не бездумно раздавал золото из казны государства, не складывал для себя и своих, но тратил на процветание народное. Знаю, такого правителя трудно найти, но русские заслуживают совершенства.

         Заседание сошлось, что царя не в праве выбрать Дума постоянная, но – расширенная, Земская, «Годуновская». Однако при общем смятении, в котором находилось государства, решения нужны немедленные, направить же в верную сторону выбор народа потребует времени, что в Москве, то переварит и Россия, и вот на третий день по убийству Димитрия безальтернативно выставили в цари Василия Шуйского.

         Играли литавры, били барабаны. Злопыхатели узнавали в оркестре уцелевших музыкантов Самозванца. 19 мая в восемь часов утра по современному времени на Лобное место вышел Василий Иванович в сопровождении Думы, шедшей за крестным ходом с хоругвями. Выстроили стрельцов, выехали боярские конные дружины. Поднявшись, на Лобное место, Василий поклонился стекшимся на площадь волею случая. Клевреты выкрикнули его царем. Кто-то опять заворчал, де следовало бы разослать грамоты по городам для присылки представителей, так делалось при Борисе. Ворчунов оборвали: время не терпит, надо спасать отечество! Под одобрительные крики боярской дворни и подкупленных торговцев Василия повели назад в Кремль, будто легитимно царем избранного.

         Тела Димитрия и Басманова в тот же день отвезли в богоугодный дом за Серпуховскими воротами. Схоронили в общей могиле на нищенском кладбище. На следующий день в Москве ударили жестокие морозы, побившие  цветы и рассады. Посчитали: то от чернокнижника. 25 мая тело Димитрия сожгли,  на Серпуховском лугу зарядили  пушку, приготовленную  для взятия потешной крепости, и выстрелили останками непобедимого цезаря в сторону Кракова, откуда он пришел.

                                                         6

         Венчание Василия Шуйского на царство  совершилось в Успенском соборе  1 июня. Мономахов венец на Василия возложил новгородский митрополит. По тогдашнему городскому статусу  Великий Новгород шел сразу за Москвой. Сведенный Игнатий сидел в черной рясе в келье Чудова монастыря.

         Опять бросались подарками. Народ привычно славил. Колокола гудели. Знать и купцы несли царю подарки. Все, как обычно, но некоторые заметили, что в этом третьем за год воцарении было меньше пышности, или набивали оскомину обряды. Уже знали, сто отстранен дворецкий Рубец – Мосальский, ему велели ехать воеводой в Корелу (Кексгольм). Михайле Нагому запрещено именоваться конюшим, сия должность уничтожена. Великого секретаря и подскарбия Афанасия Власьева послали воеводствовать в Уфу.   Михаила Салтыкова и Богдана Бельского удалили, дав первому воеводство в Ивангороде, второму – в Казани. Многих других сановников и дворян, старательно служивших Димитрию, выслали из столицы с конфискациями.

         У Юрия Мнишека отобрали подаренное имение, десять тысяч рублей звонкой монеты, кареты, лошадей, упряжь, вина, сказав:

– Возвратим, что найдем твоим. Удержим достояние казны.

         Мнишекам, дочери, схваченным ляхам следовало ожидать решения судьбы от короля Сигизмунда, к которому объяснить русские обстоятельства выехал посол по особым поручениям дворянин князь Григорий Волконский. Пока суд да дело, послы Олесницкий и Гонсевский удерживались в Москве стражею. Юрий Мнишек с дочерью отвозились в Ярославль. Адам Вишневецкий – в Кострому, другие поляки в Великий  Ростов и Тверь. Рассудили, раз ляхи успели поступить на русскую службу, то и судить их по-русски. А там, как с королем сторгуются. В смешанных российских обстоятельствах ссориться с Польшей никто намерения не имел.

         И вдруг Василий нарушил логику последовательности. После помазания на царство, он неожиданно во всеуслышание заявил, что  он никого не будет казнить смертью без согласования с Боярской Думой, конфискации будут прекращены, клеветники и оговорщики наказаны.

– Желаю, чтобы православное христианство наслаждалось миром и тишиною под нашею царскою хранительною властью.

         То есть царь дал клятву клявшимся ему подданным. Это возвращало во времена Годунова и Димитрия. Тут же вспомнили, что Василий Шуйский двадцать лет подчинялся Борису, был его ходатаем в боярской среде. Духовный сродник выдал себя: с Иоанна III народ клялся царю, а не наоборот. В грамотах о воцарении Василий назвался потомком Римского Цезаря, чем возвратился к титулу, желаемому Димитрием.

         Чернь не хотела лишиться раздач, читай – казны расхищения. Сволочь шумела, распространяя, что убили истинного царя. В Кремле схватили  смутьянов. Василий пришел на допрос. Видя думных людей, спросил:

– Зачем замышляете коварства? Коли я вам не люб, не держусь – готов оставить престол. Возьмите мой царский посох и шапку, выбирайте, кого хотите, – Шуйский снял шапку и бросил скипетр.

         Слезы Василия текли:

– Ищите себе другого царя!

         Думцы уверяли, что не нарушали крестного целования. Василий надел шапку, поднял жезл:

– Так наказывайте виновных.

         Дьяки вышли на двор. Указали на пятерых краснобаев, коих тут же схватили и били кнутом.

         Польские послы Василию выговаривали:

– К нам явился человек под именем царевича. Сказывал, что спасен Небом, что Борис тайно умертвил царя Феодора, истребил знатнейшие роды. Но не то ли подтверждали и первейшие бояре, когда Димитрий правил? Мы верили, зная: мнимоусопшие подчас приходят отмстить злодейству. Король, Сейм не поверили  докладчику. Сандомирский воевода, братья Вишневецкие на свой страх и риск поддержали его, но и они не въехали на Русь. Только мелкая родня да отдельные ляхи пошли охотниками. Войско Димитрия состояло из казаков донских и запорожских, россиян – перебежчиков. В Новгород – Северской земле ваше войско с воеводами перешло к Димитрию. Бояре приехали к названному царем с подарками. Не вопили ли, что нашли любимого Богом, кипели гневом. Когда пьяные ляхи говорили, что дали Димитрия вам. Не мы – поляки, но вы – русские признали Димитрия царем, встречали хлебом – солью, золотой утварью, шкурами. Ввезли в столицу, короновали и убили. В чем вина ляхов, приехавших в Москву уже позже, на свадьбу. За что они перебиты, сосаны? Почему удержаны? Если они целовали крест тому царю, его нет. Отчего не ехать им в Польшу? Послали вы к королю, а не известен вам каков будет ответ? Чего ждете?.. Димитрий – ваше дело.  – ваше дело. е имеем причины жалеть о сем человеке, который по-вашему оскорблял вас, требовал и от нас признания его безумных титулов и едва ли мог стать надежным другом Польше. За погром, убийства и насилия безвинных ваших людей вы возлагаете вину на рассеявшуюся чернь, но не сам ли вице-председатель, теперь царь. руководил мятежом? Поверим вам, если немедленно разрешите всем ляхам и литве беспрепятственное возвращение в Речь.

         С высоты истекших времен остро явственно, сколь наивны бывают умные мужи: на третий день царствования Василий Шуйский приказал  привезти из Углича останки царевича Димитрия. Выставить раскрытый убранный гроб на всеобщее обозрение. Пусть любой придет удостовериться, что назвавшийся Димитрием был простым бродягою.

         Филарет – митрополит Ростовский, Феодосий – митрополит Астраханский, бояре князья Воротынский, Петр Шереметьев, устыженные и присмиревшие Андрей и Григорий Нагие ехали в Углич за трупом. Как помним, Углич был расселен после известных послесмертных волнений. Оставшиеся верные не отдавали останков, взывая:

– Мы любили Димитрия младенцем, за него страдали. Лишенные живого, не хотим потерять  мертвого!

         Раскрыли многострадальный гроб.  Видели рыжего  отрока с ожерельем, платком в левой руке, орешком – в правой. В восторге славили нетление, целовали мертвого, исцелялись. На плечах несли раку до лодки. Пели гимны.

         В Москве гроб по очереди несли виднейшие бояре. Василий лично принял рамена. Царица – инокиня, отрекшись устыжающих глупостей, шла рядом с государем и сыном. Еще раз просила отпустить ей  грех лжи.

         После показа останков собирались опустить их в Архангельском соборе в яму, оставшуюся от гроба Годунова. Там же в пределе лежал Иоанн с двумя сыновьями. Исцелявшиеся  от трупа Димитрия болящие  молили синклит оставить мощи  навечно выставленными. И Димитрия надолго не трогали в деревянной раке, обитой багрянцем и  атласом.

         В царских же покоях мгновенно испарилась недавняя Димитриева пышность. Сняли и запихали в сундуки роскошные заграничные гобелены, свернули лакированные китайские ширмы, скатали персидские ковры, убрали серебряные французские подсвечники. Пустые стены Кремлевских палат выбелили и окропили святой водой, гоня бесов. В Москве брал патриарший посох Казанский митрополит Гермоген, как Василий, чуравшийся западных и восточных излишеств.

         Казалось, Москве следовало успокоиться, а она опять шумела. Шептали о поспешности избрания Василия, что не патриарх помазывал его, что крестное целование ему недействительно, ибо не избыто проклятие Иова, анафемизировавшего любые церковные действа после Феодора Борисовича. Важной задачей Гермогена станет столковаться с Иовом, возможно завидовавшему, но ослабевшего и не желавшего возвращения, как разрешить народ от церковного проклятия. Пока же на Красной площади ежедневно шумели. Один перехожий рассказал, что на берегу Оки близ Серпухова столкнулся с тремя путниками. При рассказчике один из них расплатился с перевозчиком семью золотыми, вопросив:

– Узнаешь ли кого?.. Ты перевез государя своего Димитрия Иоанновича, спасающегося от московских изменников. Идет, дабы возвратиться с мстительным ополчением. Вот он! – и человек указал на младшего, реку переехавшего.

         Болтуна трепали, а кто-то подтверждал: слух идет из Польши про жену Мнишека, приютившую в Сандомирском доме спасшегося царя. Да, нет. он живет в Самборе в монастыре, с ним один москвитянин дворянин Заболоцкий, но и князь Василий Мосальский уже тайно благоприятствует.

         Невозможно договориться со всеми. К примеру. Марфа Нагая  снова была недовольна. Вскоре после привоза в Москву нетленных останков ее сына, перехватили Марфино письмо к польскому королю, где она жаловалась Сигизмунду на плохое Василия с ней обращение. Держат ее в неволе. Есть – пить не дают.

         Князь Григорий Петрович Шаховской, Димитриев ближний, возлютовал на отдвижку от нового двора и назначение воеводой в провинциальный Путивль, где  надлежало сменить нерасторопного Бахтеярова. Путивль,  после Новгорода – Северского вторая родина Димитриева движения, густел казаками, участвовавшими в воцарении Димитрия, щедро им награжденными, проевшимися и пропившимися, жаждущими кого – нибудь почаще возводить или низвергать. Шаховской, державший нос по ветру и против правительства, сразу же уловил общее желание. Он рассчитал: будь Димитрий жив, быть ему первым при царе, а не в Путивле. И вот, Шаховской, собрав городской совет с казачьим кругом, на вопрос, какая правда в столице, громогласно, с набиравшейся уверенностью отвечал: он сам видел, как в Москве, вместо царя Димитрия, убили какого-то немца. Труп этого немца и пинали, позже его сожгли. Немцем и из пушки стреляли. Бояре и Шуйский врут, чтобы утаить обещанную Димитрием свободу. Царь опирался не на мелкое дворянство и купцов, ему дороги казаки из крестьян и даже смердов с холопами. Скоро Димитрий вернется, уничтожит сословия, уничтожит места, уравняет в правах всех.  Восстановит  опять запрещенный Шуйским Юрьев день. Простой человек воссядет в Сенате. Пока Димитрий в укрытии, Василий готовит Новгород – Северской земле и Путивлю участь Новгорода при Иоанне за прежнюю природному царю поддержку.

         Слова воеводы круг встретил бурным ликованием. Чересчур многие не хотели, чтобы их искали. Вольные люди передавали из уст в уста, и скоро от Москвы опять отпали Моравск, Чернигов, Стародуб, Белгород, Борисов, Оскол, Трубчевск, Кромы, Ливны и Елец.

         Князь Андрей Телятевский поддержал Шаховского. Вдвоем собрали буйное войско и именем Димитрия взялись громить Шуйских окраинных воевод. Сложили головы за Василия князь Буйносов в Белгороде, Бутурлин в Осколе, Плещеев в Ливнах. Двое Воейковых, Пушкин, князь Щербатый, Бартенев и Мальцев пополнили темницы.

         Будто в подтверждение Шаховскому и Телятевскому в Новгороде – Северском дворянин Молчанов, убийца Феодора Борисовича, объявил себя чудом спасенным Димитрием. Многие знали Молчанова по Москве, поэтому он остерегался широко показываться. Холоп князя Телятевского Иван Болотников, никогда не видевший Димитрия, встретился с Молчановым. Тот уверил его, что он Димитрий и есть. От этого промежуточного Димитрия, история не дала ему номера, Болотников получил сан воеводы и с Божьей или адской помощью невероятно преуспел, угрожая Москве.

         В короткий срок лжевоевода овладел Ельцом, Кромами, Веневом, Тулой, Каширой, Алексиным, Калугой, Рузой, Можайском, Орлом, Дорогобужем, Зубцовым, Ржевом и Старицей. Дворяне Ляпуновы подняли, клича Димитрия, всю Рязанскую землю. Отпали  Владимир, Суздаль, Ростов, Астрахань, Вятка, Пермь, Сибирь. Везде там пили за здоровье новоспасенного, служили благодарственные молебны. За Шуйского еще держались Псков, Новгород, Казань и Нижний.

         Мстиславский с главным войском обступил Калугу, где сидел Болотников. Стрелял из тяжелых пушек. Вел осадную башню. Болотников подкопом взорвал башню. Сражался день и ночь. Ему послали обещание милости. Лжевоевода издевательски отвечал царю Шубникову:

– Жду милости единственно от Димитрия!

         Дав сто флоринов, послали в Калугу отравить Болотникова лекаря Фидлера, бывшего Годуновского. Лекарь деньги взял и переметнулся.

         Неудачную четырехмесячную осаду сняли. Царские воеводы  уступали, разбегались или объявляли себя за Димитрия. Князь Иван Хворостинин, поочередно присягавший Годунову, Димитрию и Шуйскому, объявил о неподчинении  последнему. Под хоругви Болотникова перебежало пятнадцать тысяч царских конников и стрельцов и около ста немцев.

         2 декабря Болотников, опустошив Коломну, стоял  в Коломенском. На счастье Шуйского в стане мятежников явилось раздвоение. Новые воеводы, избранные городами, не признавали верховенства холопа. Упрямились, требовали от него и правой руки – Истомы Пашкова, бывшего веневского сотника, привести и показать Димитрия, именем которого побеждают. Братья Ляпуновы первые бежали сидеть за одним столом с бродягами да смердами, ныне вольными казаками. За Ляпуновыми подались все рязанцы. Шуйский принял их в Кремле, простил. Прокопий Ляпунов получил думного дворянина.

         Девятнадцатилетний Скопин – Шуйский, на седьмой воде кисель – родственник Василия, смело выехал с царским войском против несчетного ворога. Успешно рассеял. Пленных было столько, что не нашли места в темницах. Топили в Москве –реке, запихивая баграми под лед.

         Шаховской, видя неудачу Димитрия, призвал спустившегося к Царицыну Лжепетра. Тот, зарезавший московского посла в Персию князя Ромодановского и посадивший на кол царицынского воеводу Акинфиева, зимовал на Дону. Лжепетр с донскими и терскими казаками приехал с Дона в Путивль, где был с честью принят в качестве Богом спасенного племянника и наместника Димитрия в его отсутствие.

         Лжепетр немедля казнил знатных путивльских узников: рязанских воевод, думного мужа Сабурова, князя Приимкова – Ростовского, начальника города Борисова, князя Бахтеярова. Дочь последнего Лжепетр взял в наложницы. Лжепетр писал в Краков, требуя польской помощи на освобождение Мнишека с дочерью, других ляхов. Сигизмунд выжидал.

         Напрасно царица – инокиня Марфа рассылала письма по России, где свидетельствовала, что собственными глазами видела убиение сына в Угличе и Лжедимитрия в Москве. Одни ляхи и злодеи утверждают противное. Великодушный царь Василий дает слово покрыть милосердием вину возмущения. Не токма возмущенные, но и сами возмутители могут жить мирно в домах своих, явив искреннее раскаяние. Марфа слала мятежникам брата боярина Григория Нагого и святой образ Димитрия. Да узрят крамольники ангельский образ сына, устыдятся, охланут. Патриарх Гермоген готовил причащение отрока к лику святых, раз у нетленных останков исцелялись.

         Шаховской и те, что с ним, не слушали. Григория Нагого не принимали. Единожды признавшей сына, отказывавшейся  Марфе  более не верили. Почитали ее умиротворяющие крики Василием Шуйским вынужденными. Шаховской вел на Россию Украину, прикладывая к грамотам Лжепетра государственную печать, украденную им во время свержения Димитрия.

         На всякого мудреца довольно простоты: на будущий год Шаховской слил мятежные силы в Туле. Шуйский, сам во главе войска, окружил город. Муромец Мешок Кравков подсказал запрудить реку Упу.  Тулу наводнили. Речные волны подмывали постройки, топили припасы, заставляли коней плавать, людей сидеть по пояс в воде. Осажденные, сломленные потопом и голодом, сдались. Болотникову и другим обещали пощаду. Лжевоевода и лжеплемянник выехали, торжественно, будто первые люди, сложив оружие к ногам царя.  Болотникова с Илейкой     тут же схватили. Лжепетра повесили на Серпуховской дороге близ Данилова монастыря.  Болотникову выкололи глаза, потом утопили в Каргополе вместе с атаманом Федором Нагибой. Князьям Телятевским и Шаховскому сохранили жизнь. Шаховского сослали в каменную пустыню Кубенского озера, предателя Фидлера – в Сибирь.

         Василий Шуйский праздновал падение Тулы, как Иоанн – взятие Казани. Пышность не затмила новой беды. В Стародубе объявился настоящий    Димитрий. Настоящий – значит, умный, расчетливый, про кого нельзя утверждать с уверенностью, что он Молчанов. Человек, способный править, но без рода и фамилии. Тот, о котором молили Шаховской и Болотников, – способный руководитель движения.

         Василий Шуйский, закрывшийся в спальне с молодой женой Буйносовой, не выходивший сутками, словно до бабьей плоти дорвавшийся, содрогнулся от занесенного проклятия. Последыш Годунова должен был кончить, как он. Насмешкой звучали приносимые царю донесения, что в Астрахани провозгласил себя наместниками царевич Август, лжесын Иоанна Грозного от Анны Колтовской, и того лжеплемянник – царевич Лаврентий, от лжесемени убиенного Ивана Ивановича. Гораздо плодоноснее была память Феодора Иоанновича, кроме упомянутого Лжепетра, он лжепородил восемь лжецаревичей, наводнивших Украйну: Федора, Ерофея, Клементия, Савелия, Семена, Василия, Гаврилу и Мартына. Все они стеклись к Димитрию II, главному.

         1 августа в Стародубе появились два человека. Один называл себя дворянином Андреем Нагим, другой – Алексеем Рукиным, московским подьячим. Они говорили людям, что царь Димитрий недалеко с войском. Им же велел ехать вперед узнать расположение народа. Хотят ли возвратившемуся государю служить усердно? Толпа отвечала: Где отец наш? Идем к нему головами.

– Он здесь, – признал Рукин и замолчал в нескромности.

         Тщетно люди пытали его словесно. Наконец Рукин указал на Нагого, сказав:

– Се царь ваш. Слушайте его вот всем и повинуйтесь.

         Жаждущая правды толпа не усомнились. Пали, лобызая ноги пришельцу, восклицая:

– Хвала Всевышнему! Нашлось сокровище наших душ.

         История, похожая на сказку, если б не была былью. Заиграли колокола, запели молебны, честя Димитрия. За ним въехали в город казаки атамана Заруцкого и охотники пана Меховецкого. Всего около пяти тысяч.

         Димитрий спешил на выручку Болотникову, но в Туле все уже кончили. Молодой царь повернул на Калугу, а оттуда – к Трубчевску. Рассеянные отряды Болотникова и Илейки вливались к нему. Зимой он имел восемь тысяч казаков, семь тысяч польских добровольцев и много пеших, и уже слал грамоты Василию. Требуя мирно покориться.

         Шуйский неосторожно распустил отдыхать победоносное войско. Устыженный забвением памяти Бориса, он приказал перенести гробы Годуновых из бедной обители Святого Варсонофия в Сергиеву лавру.  Покойника Димитрия уже причислили к лику святых и было некорректно вернуть Бориса  в Архангельский собор к тому, кого почитали его жертвой.

         При стечении толп, могилу Бориса вновь разрыли. Двадцать иноков взяли гроб на рамена (Борис скончался иноком) и понесли с пением. Сзади пышных дрог с тремя гробами ехала скрытая в карете Ксения и рыдала.

         Отца, мать и брата погребли в лавре подле собора Успения. Оставили место для безутешной сестры и дочери.

         Дружины за дружинами шли к Димитрию из Литвы. Паны Тишкевич и Лисовский вели свою дворню. Князья Рожинский и Адам Вишневецкий привели в Орел две-три тысячи всадников. Приехал с донскими казаками Лжефедор. Димитрий неожиданно отвернулся от лжеплемянника, велев умертвить.

         Шведы предложили Василию помощь против поляков, наводнявших мятежный стан. Василий, как прежде Годунов, отверг военную руку.

         Все города, недавно стоявшие за Болотникова и Молчанова, перекинулись к Димитрию. 1 июня 1607 года он замкнул осадное кольцо вокруг Москвы и встал ставкой в Тушино, на восемнадцать месяцев ставшем столицей.

         Воспользовавшись угрозой падения Кремля, польские послы  Олесницкий и Гонсевский встретились с Шуйским, убедив его  за приказ короля ляхам оставить Димитрия освободить Мнишеков и других. Марина давала слово не именоваться московской царицей. Василий отпустил всех. Но вопреки уговору поляков в Тушине не уменьшилось: туда приехал усвятский староста Ян Сапега с семью тысячами новых авантюристов. Его отряд стал вторым после Лисовского, имевшего в Коломне тридцать тысяч смешанного  удалого войска.

         Марина ехала с отцом к Смоленской границе, когда тушинский отряд остановил экипажи. Сопровождавший Долгорукий бежал. Ляхи Зборовский и Стадницкий протянули Мнишеку письмо от Димитрия:

– «Мы сердечно обрадовались, услышав о вашем отъезде из Москвы. Ибо лучше знать. Что вы далеко, но свободны, чем, что вы близко, но в плену. Дорогой отец, поспешай к нежному сыну. Вези дочь, долгожданную жену мою Марину. Мать моя, ваша супруга, здорова в Сандомире».

         Мнишек и Марина переглянулись. Колебались недолго. Прошлое десятидневное счастье Марину было дразнящим. Она снова желала поклонения, бешенных скачек верхом с золотой уздой, езды в оклеенной мозаикой карете, грома подвязанных к упряжи серебряных конских цепей. Чудесно спасенный муж ожидал супругу двух с лишком лет разлуки с яростным нетерпением.

         Подобно сверженному супругу, Марина любила эффекты. Она въезжала в Тушинский лагерь 1 сентября, как прежде в Москву – 1 мая. Круглые цифры не принесут ли удачи? Она едва не поперхнулась, увидев спасенного супруга своего. Разлука и лишения укоротили его ростом, зато раздали в плечах. Ноги Господом спасенного были кривы и, после выяснилось, заросли черным с рыжецой волосяным мехом. Зигзагом судьбы, не прыжком ли со стены Кремлевской, он потерял передний зуб, оттого редко улыбался. Когда же говорил присасывал дыру межзубья языком. Тонкий, обложенный белым налетом кончик его торчал и производил странное ощущение, будто внутри Димитрия живет еще какое-то существо, помимо властолюбивой души.  Сей новый – старый муж ее непрерывно тянул польский чубук на длинной тонкой ножке. Окуриваемый густым пронзительным дымом, он то выныривал из махорочного тумана, то окончательно залезал в него, согбенный, язвительный, с подвижными карими радужками в вечно красных глазных белках. Низкий лоб приземлял царский облик его, щеки же и узкий подбородок проросли иссиня – черной бородой, которой раньше не было. Как до спасения, он  предпочитал ходить в  коротких кафтанах, отказавшись от яркого гусарского. Этот Димитрий был грубее, проще, практичнее. Обстоятельства русской жизни  выбили из него идеалы.

         Димитрий коротко привлек к себе Марину. Она прижалась к мужу с нежностью. Что ж, анатомически он не отличался от прежнего. У него были две руки, две ноги, мужские принадлежности, если и разные с покойником, то в нюансах. Новоспасенный обладал наисущественнейшим:   он возвращал Марину к царской жизни, к которой она считала себя призванной. В Тушине, как и сейчас, не было театра. Но Марина может показывать себя разношерстному войску, упиваться приветственными кликами, часто нетрезвыми, на бешенной скорости скача в серебряной карете вокруг дровяного и палаточного лагеря. Димитрий дает мечту когда-то возвратиться в столицу, где в полной мере испытала она двухнедельную сладость низменного рабского поклонения. Уже здесь в низком временном дворце, поставленном прямо в поле, она может насладиться свободой не краситься, подобно русским, до низведения лица. Убирать волосы, оголяя бархатистые щеки. Жить зарей поклонения, сразу подчеркнутого польскими послами Гонсевским и Олесницким, оставшимся при лагере с недвусмысленным указанием на международное признание Димитрия.

         И так, венценосная чета воцарились в Тушино. Теперь в России случились два помазанника. Этот Димитрий помазан, потому что он спасенный первый, помнящий елей Игнатия. Ну а Шуйский – под парчой новгородского архиепископа.

         Прежние ближние первого Димитрия, князья Дмитрий Трубецкой, Черкасский, Алексей Сицкий, Засекины, Михайло Бутурлин, дьяк Грамотин, Третьяков, Василий Рубец – Мосальский и многие другие, наравне с Мариной признали второго самозванца с мнимоубитым за одно лицо. Димитрий щедро вознаградил за признание боярскими титулами, так явились лжебояре, лжестольники, лжепостельничьи и т.д.      Теперь в Московии было два царя и два патриарха, два двора, два синклита, два войска. Каждый их соперников называл другого – лже.   Лжецари управляли лжестраной, где  лжежили изворачивающиеся подданные Подати двум властям требовались настоящие! Но, как обыкновенно на Руси, всяк стремился больше взять, чем дать. Бояре, дворяне, дьяки и прочие, отзавтракав у Василия в Кремле, ехали обедать в Тушино. Брали жалованье у Шуйского и тут же просили у Димитрия. Одному служили, другому обещали служить. Повторялась история измены примеривания, как было при Девлет – Гире, но без Иоанновых казней. Василий знал ездивших к Димитрию. Те не скрывались. Взаимные лживые улыбки блуждали на всеобщих устах. В большинстве окружение Димитрия с Василием было двойными целователями, то есть они приложились к кресту на верность и тому, и другому.

         Шуйский стремился изъять из воровского стана хотя бы холопов. Им, оставившим Димитрия, обещалась свобода.  При общей беспринципности холопы не хуже господ мгновенно рассмотрели выгоду. Они уходили не из Тушина, но в Тушино, чтобы, возвращаясь оттуда, получить в Кремле свободу и деньгу.

         Шуйский приказал неотлучно сторожить Марфу Нагую с братьями. Еще не хватало, вывезут их в Тушино, узнает мать сына, дядья племянника. При неясных обстоятельствах Марфа скоро скончалась, вместе с жизнью лишившись страхов и искушений. Бесспорно, смерть ее была на руку Шуйскому.

         Щедро вознаграждал Димитрий примеривавшихся перебежчиков, да иссякала монета. Москву кормил Троицкий Сергиев монастырь, бывший в шестидесяти четырех верстах от столицы. Димитрий послал сильный отряд взять обитель и перенаправить ее щедроты, коими успел воспользоваться он сам или его предшественник до злополучного выстрела из пушки.

         23 сентября Ян Сапега, Александр Лисовский, Константин Вишневецкий, Иван и Самуил Тишкевичи с тридцатитысячным войском осадили монастырь. Оборону возглавили, с отрядом запершиеся в лавре, князь Григорий Долгорукий и дворянин Алексей Голохвастов. В монастырь стеклось множество монахов и монахинь из других обителей, белое духовенство, крестьяне и их владельцы окрестных местностей. Игрой судьбы там оказалась Ксения Борисовна Годунова и Мария Владимировна Старицкая с дочерью.

         Девяносто пушек лавры и стоведерный ковш для варки смолы представляли осаждающим угрозу и приманку трофея одновременно.

         К 30 сентября ляхи с казаками, большинство – донцы и малороссы, выставили туры на горе Волокуше, Терентьевской, Круглой и Красной, прокопали ров от Келарева пруда до Глиняного оврага, насыпали высокий вал, и с 3 октября в течение шести недель без роздыха палили по обители из шестидесяти трех пушек. Троицкий монастырь едва уступает размерами московскому Кремлю, это мощное фортификационное сооружение. Взяв его, показали бы, что и Кремль пал бы. Белые башни и стены обители содрогались, возникали пробоины, немедленно защитниками заделываемые. К счастью, каленые ядра миновали постройки. Пожаров пока удавалось избежать. Иноки бесстрашно обходили стены с воодушевляющими молитвами.